Россия и Смысл. Аркадий Малер

Бесконечные русские разговоры о русской национальной идее, ставшие традиционным время препровождением русских интеллектуалов и столь же традиционным предметом насмешек со стороны них же самих, в действительности являются нашим национальным достоянием, не в меньшей степени, чем сама Великая Русская Литература, немыслимая без этих разговоров. Более того, только русские сумели возвести размышления о своей национальной судьбе в масштаб философских дискуссий, от которых теперь не свободен ни один иностранный студент, открывающий для себя прозу Достоевского или философию Владимира Соловьева. Будучи наименее националистическим из всех народов мира, за отсутствием объективных причин для возникновения национализма, русские транслировали национальную тему в область предельных историософских и эсхатологических вопросов, где она до сих пор и пребывает. И, как бы мы не хотели выйти за пределы этой навязчивой темы, это будет невозможно до тех пор, пока мы остаемся в контексте тех самых разговоров о России, а значит, и об её национальной идее.

Между тем, выйти за эти пределы иногда очень и очень хочется, что, кстати, многие умные люди, сознающие ограниченность своих познавательных способностей, давно уже сделали и больше не мучаются. Хочется, потому что сама тема уникальности особого “русского пути” и загадочности особой “русской души” издавна стала предметом бесконечных спекуляций, преследующих какие угодно цели, но только не обустройство России в реальном времени и реальном пространстве. Обычно, вместо “обустройства” России любители национальной идеи говорят о её “спасении”, что сразу очень много объясняет – там, где Другой (не столько в философском, сколько в обломовском смысле этого слова) будет просто делать ремонт, русский любитель национальной идеи будет спасать. Россию непременно нужно именно “спасти” – не починить, а “спасти”, поскольку Россия всегда (или с некоторого момента) находится в опасности, а следовательно, тут не до косметических ремонтов, тут надо спасать страну подобно тому, как нужно постоянно спасать свою душу перед неизбежным Судом. Навязчивость этого призыва рано или поздно начинает основательно выматывать, и поэтому хочется узнать – а неужели всё так плохо, что вместо точечной операции нужно масштабное лечение? Да и что, собственно, так плохо? Ведь именно с этой идеи, идеи о том, что “всё плохо”, что “так жить нельзя”, что все мы каждый час “ждем перемен” историческая Россия не раз начинала очередной танец над пропастью – именно с этой идеи начинались и реформы Петра, и революция большевиков, и распад СССР. При этом, возникало устойчивое убеждение, что везде или хотя бы где-то, в основном, на Западе, это “всё” порядком лучше. Как будто везде, включая сам Запад, нет произвола властей, нет варварства низов, нет убийств, нет воровства, нет грязи, нищеты, беспросветки и т. д. На самом деле, эксцессы предельного самоуничижения, свойственные русским нигилистам с любых полюсов, остаются лишь обратной стороной эксцессов предельного самовозвышения: и то, и другое составляет предельно поляризованный космос русского интеллигента, и именно этот космос он пытается навязать русскому же обывателю, объясняя пресловутое “отсутствие лампочки в подъезде” чем угодно, но только не теми единственными причинами, по которым этой лампочки может не быть в подъездах домов Нью-Йорка или Токио. Соответственно, и способ возвращения этой лампочки в подъезд русский интеллигент предложит какой угодно, но только не тот, который и позволяет её туда вернуть.

Откровение "Вех" и феноменология Отчаяния

Причины этой экстремальной асоциальности русского интеллигента, возведенной в степень кастового самосознания, достаточно хорошо известны – это тот искусственный разрыв между рефлексирующим классом и основным населением, который восходит к эпохи Петра I и который окончательно дал себя знать тогда, когда этот самый рефлексирующий класс обрел полную социальную автономию в 60-е годы ХIX века, противопоставив себя всем слоям русского общества, а, в конечном счете, и всему русскому народу. Это рождение (или перерождение?) русского интеллектуального класса было совершенно беспрецедентным случаем мировой истории, и его родовые травмы испытывает на себе каждый, кто волей или неволей оказывается частью русской интеллигентской субкультуры. Однако сам интеллигент, будучи, прежде всего, представителем рефлексирующего класса, вполне способен опознать своё положение внутри всего национального общества, а следовательно, его дальнейшее пребывание в том или ином качестве будет уже не результатом бессознательной исторической инерции, а уже свободным нравственным выбором, совершаемым каждый раз заново, здесь и сейчас. В этом состоит колоссальное преимущество интеллигента (как в русском, так и в широком смысле этого слова) перед носителем любой иной “кастовой” идентичности – он всегда слишком свободен, чтобы сваливать все свои грехи, а также и достоинства, на саму “касту”. И именно поэтому не Петр I и не разночинцы 60-х годов ХIX века виновны в том, что мы сегодня не можем “вернуть лампочку в подъезд”, а наше собственное нежелание и неумение это сделать.

Первыми это очень хорошо поняли авторы знаменитого сборника “Вехи” 1909 года, в основном, бывшие марксисты, отказавшиеся от идеи революции во имя идеи развития, за что их больше всего невзлюбила не только левая интеллигенция, но и любая радикальная интеллигенция вообще, ибо вести себя после “Вех” так, как будто во всем виновато прошлое, было уже невозможно. Именно “Вехи” напомнили русскому интеллигенту о том, что он свободен, свободен как никто, а потому его дальнейшее увлечение любым асоциальным бредом будет только его личным нравственным выбором, который он воспроизводит с каждым своим действием. Приходится признать, что до сих пор “веховская” традиция в русской интеллектуальной культуре остается, своего рода, “маргинальным мейнстримом” – все знают, что это центр, но никто не знает, где он находится. И, поэтому, основное напряжение политической мысли в России до сих пор растягивается между известным либеральным нигилизмом и еще более известными тоталитарными альтернативами его уходящей и приходящей натуре.

Легче всего с порога заявить о неприятии навязчивых оппозиций очередных Сцилл и Харибд идеологического сознания, но ведь вслед за отрицанием должно следовать предложение, а вот с этим труднее всего, а поэтому эти оппозиции остаются в силе. Более того, эти оппозиции никуда и не собираются уходить и никакое историческое “снятие” по Гегелю им совсем не ведомо просто потому, что их жизненной подпиткой остается самый неиссякаемый источник всех социальных взрывов – человеческое отчаяние. Проще всего предложить готовые штампы самых правильных социальных теорий, избегающих все возможные крайности всех возможных идеологий, но ни одна “программа реформ и развития” не может ответить человеческому отчаянию так, как отвечает ему призыв к разрушению и смерти. Не знакомый с отчаянием никогда не примет до конца ни одну радикальную теорию или примет её не более, чем средний советский обыватель принимал “учение единственно верное, потому что истинное”, то есть никак не примет. Поэтому любой радикализм никогда не вырастает из чистого умозрения, это всегда болезнь, переживаемая почти физически. Либеральный нигилизм и тоталитарный утопизм живы именно потому, что дают очень простой ответ на любое отчаяние, предлагая взамен ему не решение проблемы личными духовными усилиями, а уход от проблемы. Либеральный нигилизм говорит человеку о том, что его отчаяние не существует, ибо нет тех ценностей, которые это отчаяние провоцируют. Тоталитарные утопии говорят человеку о том, что его отчаяние имеет сугубо социальную природу и решается социальным путем. При этом, само отчаяние может быть каким угодно – от безответной любви до утраты родной почвы под ногами. Именно отчаяние, а вовсе не только пустое баловство, двигало всеми русскими интеллигентами во все времена, когда решение всех проблем они видели лишь в обращении к очередной политической болезни, а следовательно, и к смерти.

В случае либерального нигилизма отчаяние привело к очень удобному, на первый взгляд, мифу о том, что никаких проблем в России нет, потому что нет самой России. Вызывающий у всех русских патриотов законное раздражение, этот миф, между тем, не имел бы никакой силы, если бы не решал сразу массу проблем, включая проблему политического позиционирования относительно самой России. Ведь дело не в том, что нет России как государства, нарисованного на политической карте мира – оно-то как раз есть, нет России как реальности, имеющей хоть какое-то экзистенциальное значение. Вот вы же (скорее всего) не переживаете по поводу какого-нибудь Восточного Тимора – так почему кто-то должен переживать по поводу России? Либеральный нигилизм показывает нам, что существование России – это наша личная проблема, это не факт объективной реальности, это факт нашего личного субъективного переживания, факт наших усилий, факт нашего отношения, равно как существование любой другой страны. И в этом сведении социальной проблемы к личной либеральный нигилизм имеет свою правду, потому что Россия действительно существует не сама по себе, подобно острову или континенту, а благодаря нашей потребности в её существовании. И любой человек, разрывающий своё бытие с бытием России, убивает Россию просто потому, что Россия – не во вне, а внутри самого человека.

Ужас либерального нигилизма, понятый и пережитый не как отвлеченная теория, а как реально действующая практика по уничтожению любых внеположенных ценностей, очень легко бросает человека в иллюзии тоталитарных утопий, а равно и наоборот. В радикальном отрицании любого либерализма, западного по своему происхождению, традиция тоталитарного утопизма в России породила свой самый главный миф о том, что Россия, конечно, существует, но не как “нормальная европейская страна”, а как нечто принципиально отличное от самой Европы, а следовательно, и от европейских представлений о норме, к самому понятию которого тоталитарно-утопическое сознание относится с явным презрением. Конечным эксцессом этой традиции стала идеология так называемого “евразийства” и особенно “неоевразийства”, отказывающая России в праве быть тем, кем она всегда была – абсолютно европейской страной. Поскольку доказать неевропейскую природу России довольно сложно, а попросту говоря, просто невозможно, “евразийская” традиция мысли доходит до полного отрицания универсальных норм познания в науке и логике, ссылаясь на их сугубо локальное, “европейское” происхождение. В итоге “евразийский” тоталитарный утопизм (имеющий свои аналоги в органицистских и историцистских концепциях самого Запада) оказывается таким же ценностным релятивизмом, как и либеральный нигилизм. И с той, и с другой стороны мы видим отрицание универсальных ценностей, отрицание необходимости универсальной системы норм, предписаний и запретов, хотя и с разной мотивацией.

Необходимость универсального оправдания

Как можно преодолеть эту фатальную оппозицию? Прежде всего, нужно честно выяснить свои отношения с этими самыми универсальными ценностями – насколько мы в них нуждаемся? Универсальные ценности – это ценности, имеющие силу всегда и везде. При первом узнавании их готовы принять почти все люди, подобно тому, как все согласны с тем, что красть и убивать – нельзя, с удовольствием ссылаясь при этом на Десять Заповедей, как будто без них это само собой не разумеется, и как будто ссылающийся может все их перечислить и принять вместе с двумя упомянутыми. Однако, как и с любыми иными предписаниями, реально соблюдать эти ценности готовы совсем не все по очень простой причине: потому что они ограничивают любой произвол, любую ложь и любое уродство, то есть то, в чем так нуждаются многие люди в самые неожиданные моменты своей жизни. Предвидя законно морализирующие возражения по этому поводу, приведу пример, имеющий прямое отношение к нашей теме, – пример суверенной власти.

На сегодняшний день повторение слов о “суверенитете” и, говоря конкретнее, “суверенной демократии” стало хорошим тоном в политическом пространстве. Это не удивительно, поскольку наличие суверенитета, то есть реальной независимости, – это главный признак государства, и именно вокруг этой темы были сконцентрированы все усилия патриотов-государственников как в оппозиции, так и в самой власти на протяжении всех постсоветских лет. Излюбленным делом этих достойных людей за все эти годы было постоянное перечисление всех возможных признаков отсутствия реального суверенитета в России и требование его немедленного восстановления. И вот сегодня мы можем без всяких оговорок констатировать, что этот этап Россия прошла – в 2000-е годы совместными усилиями власти и общества его величество Суверенитет был восстановлен, от чего некоторые волнуются, но это уже их проблемы. Поэтому мы можем точно констатировать, что сегодня призывами к возрождению национальных традиций и укреплению государственности уже никого не удивишь, государственный патриотизм перестал быть “позицией”, как это было в 90-е годы – он стал рамочными условиями любой политической дискуссии.

Но можно ли сказать, что императив государственной суверенности не отменим, что это безотзывный выбор политической элиты России? Конечно, нет, потому что это интеллектуальный, концептуальный, идеологический выбор, потому что наше суверенное существование является следствием наших сознательных усилий быть суверенными, а не какой-то внеличной исторической инерции. Следовательно, мы всегда можем отказаться от этого суверенитета и вовсе не потому, что мы сойдем с ума или продадимся врагу, а потому что наше желание быть независимой страной – это наша личная проблема, и никто нас к этому не обязывает. Что же тогда говорить о несравнимо большей части человечества, которой вообще нет никакого дела до нашей суверенности, как нам нет никакого дела до суверенности Восточного Тимора! Напомню, что население Российской Федерации в целом составляет порядком меньше, чем 1/40 часть населения всей планеты (!). Это означает, что на 40 человек только один из них гипотетически может быть заинтересован в суверенитете России просто потому, что он – ее гражданин. "Гипотетически" – потому что еще не факт, что этот гражданин является патриотом самой России, ибо люди все разные. Таким образом, идеология чистого государственного патриотизма (не говоря уже о национализме) имеет весьма и весьма ограниченные возможности, а потому особенно надеяться на этот фактор в отношении будущего самой России приходится очень осторожно, если вообще приходится. Напоминание о реальных масштабах планеты и населяющего её человечества – хорошее лекарство против любого шовинизма для всех, кто умеет считать. Здесь можно заметить, что есть народы и страны весьма и весьма маленькие, но зато обладающие хоть какой-то суверенностью и даже успевающие отстаивать свои интересы – это правда. Но эта правда не имеет к нашей теме никакого отношения, поскольку Россия – самая большая страна мира и не может применять на себя мерки маленьких государств. При этом, мы помним, что сравнительно c территориальными масштабами России её население катастрофически мало, на её территории претендуют другие народы и страны (и всегда будут претендовать), а её внешнеполитическое влияние постоянно ставится под вопрос, поскольку есть и иные державы, совсем не довольные самим фактом существования России на карте мира. Соответственно, наше историческое и геополитическое положение очень и очень зыбко, и вряд ли в этой ситуации стоит надеется на “арсенал полного ядерного вооружения” (как грозил Ельцин Клинтону в 1999 году), поскольку использование этого арсенала означает уже не просто конец России, а конец всего и вся на этой Земле.

Для того, чтобы ответить на неизбежно возникающий вопрос “что делать?”, нужно ответить на вопрос – “для чего делать”? Какую, собственно, проблему мы хотим решить? А проблема заключается в том, чтобы сохранить единое суверенное государство Россия на всем её огромном пространстве, а также позволить этому государству распространять адекватное ее историческому и геополитическому масштабу влияние, хотя бы в пространстве непосредственных национальных интересов. Попутно заметим, что никуда не исчез вопрос о необходимости воссоединения исторических русских территорий – как минимум, Украины, Белоруссии и Казахстана. Понятно, что на одном ресурсе государственно-патриотических чувств, даже самых искренних, решить эту проблему невозможно – если забыли почему, вспоминайте вышеприведенные данные планетарной демографии. Следовательно, есть только один путь решения этой проблемы – необходимо, чтобы в существовании суверенной России, то есть в её прямом политическом и геополитическом господстве были заинтересованы не только русские, но и граждане других стран, причем чем больше, тем лучше. Вот таким образом мы, вдруг, видим, что интуиции русских интеллектуалов о вселенском, всемирном значении Русской Идеи оказываются оправданы не только в умозрительных мечтах, но и в совершенно конкретном, прагматическом контексте. Оказывается, что Россия обречена быть страной Великой Идеи, если она, конечно, хочет остаться Россией, а не распасться и не свернуться к масштабам очередного славянского княжества. Только в этом смысле Россия обречена быть империей, обречена быть страной великой, вселенской миссии, и от этой обреченности нашему политическому классу никуда не деться – вот главная причина навязчивости разговоров о Русской Идеи, это не чье-то личное пожелание, это константа истории. На этом пути мы приходим к тому, что частная, партикулярная ценность суверенной России должна иметь оправдание в рамках универсальной ценностной системы, а для этого она должна стать главным, центральным, ведущим носителем и выразителем этих универсальных ценностей. И только тогда те отдельные люди, а также и целые народы, которые приемлют эти универсалии, будут заинтересованы не только в существовании России, но и в её господстве, силе и влиянии по всему миру. Другого пути нет. Мы не Восточный Тимор и поэтому не можем себе позволить другой путь, если мы, конечно, сами не хотим стать Восточным Тимором. Кстати, вы вспомнили, где он находится на карте? – а сколько людей по-вашему знает, где находится Russia?...

Абсолют Свободы

Если не углубляться далеко в историю, можно привести один наглядный и всем известный пример “как это работает”. Это пример двух сверхдержав – США и СССР, из которых последняя канула в Лету. Оба государства были уникальны тем, что возникли не в результате стихийного, органического развития одной нации, а в результате совершенно сознательного, почти искусственного конструирования особой модели общества, выражающей особую идеологию, претендующую на универсальность – идеологию Модерна, идеологию глобального секулярного Просвещения. Разница состояла в том, что США выражали, условно говоря, его “правую”, буржуазную, либеральную версию, а СССР – “левую”, пролетарскую, коммунистическую. Было ли явление секулярного Модерна результатом естественного хода истории или можно говорить о полноценном “проекте Модерна”, в любом случае идеи секулярного реформизма и революции в XIX-XX веках носили практически универсальный характер и свидетельство тому – нынешняя карта мира. Из этого следовало, что в существовании СССР и США были заинтересованы очень многие люди по всему миру, и, прежде всего, многие активные интеллектуалы, свободно принимающие коммунистические или либеральные идеи. Однако коммунистическая идеология первой претерпела существенный кризис, а вместе с ней и сам Советский Союз, исчезнувший на наших глазах в 1991 году. Либеральная идея победила коммунистическую и именно поэтому усилилось мировое влияние США, а вовсе не наоборот, как это часто хотят показать проигравшие. Почему не наоборот? Очень просто, просто и жестоко. Обратим внимание, насколько, казалось бы, сильны антиамериканские настроения по всему миру, - кажется, что этот колосс должен вот-вот упасть, а он всё не падает. Как много интеллектуалов в России и в Западной Европе пишут и говорят о произволе “американского империализма”, как убедительно доказывают бесчинства американской оккупации то там, то здесь. Как много пролито слез о несчастном Ираке и как много предупреждений в отношении Ирана! Но есть одно маленькое обстоятельство – никто из этих интеллектуалов совершенно не собирается ехать работать или отдыхать в Ирак или Иран, и очень многие из них с удовольствием приезжают в Америку. Посмотрим на эту диспозицию шире – как много людей на свете мечтают хотя бы один раз посетить Ирак или Иран? И как много людей по всему миру, включая иракцев и иранцев, мечтают на всю жизнь уехать в Америку?... Вот в этом-то всё и дело – одно дело говорить, другое дело жить.

Для огромного количества людей по всему миру трижды презираемая и проклинаемая Америка остается образом идеального общества, куда бы они очень хотели уехать и готовы использовать для этого любую возможность. Кроме этого, поскольку Америка – экспансионистская держава, выступающая в качестве гаранта либеральных ценностей, то либерально настроенные люди по всему миру готовы простить США любое вмешательство куда угодно, поскольку гарант универсальных ценностей прав даже тогда, когда он не прав.

Пример с Америкой очень поучителен, однако, не будем забывать два объективных обстоятельства. Во-первых, “стать Америкой” мы не сможем, потому что Америка как гарант либеральных ценностей уже есть, более того, у неё появился еще более последовательный в своем либерализме конкурент в качестве Евросоюза. Во-вторых, сами либеральные ценности, при всей их универсальности, сейчас терпят серьезный кризис, подобно коммунистической идеологии, и этот кризис сказывается на конфликте внутри самих США и самого Евросоюза. Базовая либеральная ценность, ценность Свободы – действительно имеет поражающую универсальную силу, перед которой разрушаются любые суверенитеты и даже целые цивилизации. Эта жестокая правда Запада объясняет его цивилизационный успех, ибо он представляет своё господство как освобождение, своё закабаление как эмансипацию, о чем уже очень многие писали, в том числе и те, кто не брезгует курортами Флориды и Калифорнии. Поэтому нужно четко усвоить любому будущему теоретику “Великой Русской Идеи”, что если она не будет включать в свой состав ценность Свободы – не как побочную, а как принципиальную, и не как абстстрактно-духовную, а как материально-конкретную, реальную свободу индивида – то эта Идея так и останется его частной утопией подобно всем тоталитарным фэнтези прошлого и настоящего. Да и нужно ли нам объяснять, какое значение имеет ценность реальной Свободы – людям, готовым по любому малейшему поводу отстаивать свои права, лишь бы не чувствовать себя ущемленными хоть в чем-нибудь? Между тем, чисто либеральное, “евро-американское” понимание Свободы терпит существенный кризис по очень простой причине – потому что оно ничем не подкреплено, кроме чисто формальной конвенции “общественного договора” и частного желания быть свободным.

Основная проблема секулярно-либерального понимания ценности Свободы заключается в том, что она лишена онтологического основания, то есть, – эта Свобода не укоренена в объективном Бытии, эта ценность ничем не обеспечена, кроме одного субъективного желания. Ведь если мы все – лишь усовершенствованные животные, то кто нам сказал, что мы должны быть “свободнми”, и кто нам сказал, что эта “свобода” вообще существует, что это не придуманный нами миф для самих себя, равно как мифы “добра”, “любви”, “красоты” и т.д.? Это не праздные вопросы, ими задаются многие политики, понимающие всю зыбкость своих убеждений. Следует ли из этого, что мы должны выбирать между совершенно беспочвенным либеральным универсализмом и куда более основательным тоталитарным партикуляризмом? Многие на Западе, не говоря уже об остальном мире, выбирают сегодня последнее, низводя свой патриотизм до уровня зоологического шовинизма, видя в нем некую “естественность” в противоположность “искусственному” глобализму. Для нас же, для России, очевидно, что оба пути ведут в пропасть, а ведь хочется и суверенитет сохранить, и универсальные ценности принять.

Аксиология христианского персонализма и Третий Рим

Есть один логичный выход из этого противоречия – вспомнить о том, что универсальные ценности Свободы все-таки имели своё онтологическое основание, пока от него не освободили эти ценности идеологи секулярного “Просвещения”. Это основание – христианская идея Бога-Личности, создавшего по Своему “образу и подобию” самого человека, человека как личность, а не как очередную “часть природы”. Христианство полагает в основу Бытия не безличный природный или сверхприродный принцип, а саму Личность, и эта особенность объясняет уникальность христианского мировоззрения на всех уровнях. Таким образом, Христианство утверждает необходимость универсальных ценностей, и среди них – ценность Свободы, но дает им необходимое онтологическое основание, исключая оппозицию “личности” и “реальности”, нравственного “добра” и объективной онтологической “истины”. Еще более мы понимаем эту персоналистическую сущность Христианства, когда вспоминаем, что Бог-Творец, Сам будучи Личностью, стал реальным Человеком, жил среди людей и воскрес на Небеса, дав пример идеально нравственной жизни и идеально нравственного учения. Сама Церковь Христова – это не тоталитарный институт, а собрание свободных личностей во имя самой свободной Личности, и именно поэтому Христианство всегда раздражало идеологов любого тоталитарного движения от нацизма до большевизма.

Вспомнив об этом, мы сразу поймем, откуда на Западе взялась идея Свободы – из общеевропейской христианской традиции. Когда-то европейская цивилизация была едина, а именно в IV - IX века, когда она была объединена единой православно-византийской культурой, синтезирующей библейско-церковное учение с античным интеллектуальным наследием, установившей свободную симфонию между Церковью и Империей. Однако на протяжении IX-XI веков западная Римская курия, благословившая создание западной Франкской империи, постепенно стала отпадать от единого православно-византийского корня и сама перестала быть православной. Не будем вдаваться в долгие богословские рассуждения об отличии католической догматики от православной, но заметим главное – для католиков с их концепцией исхождения Святого Духа не только от Бога-Отца, но “и от Сына” (латинская формула Filioque) сам Господь стал пониматься не столько как Личность, сколько как безличная божественная природа, порождающая из себя ипостаси Святой Троицы. Это понимание отразилось на всех последующих догматах католицизма, и еще более проявило себя в протестантизме с его идеей отрицания свободы воли и предопределенности загробной жизни каждого человека. Об этом сейчас часто забывается, но именно в Православии сохранилось полноценное понимание человеческой свободы, полноценное понимание человека как личности в первую очередь, свободной и ответственной за свою свободу. Эти теологические и философские экскурсы кому-то могут показаться излишними, но на самом деле они составляют средоточие всех дискуссий на тему исторических конфликтов России и Запада. Ведь если мы сразу отказались от того, чтобы мотивировать свою суверенность эмоциями самодовлеющего патриотизма, то мы не можем объяснять свое неприятие западных и любых иных ценностей только потому, что они – чужие. Если “наши” ценности ложны, то они должны быть изменены, а если “чужие” ценности истинны, то они должны быть приняты, в противном случае интеллектуальная элита Киевской Руси в 988 году не приняла бы православное Христианство, а так бы и осталась языческой. И если мы отрицаем "западные ценности", то и не потому, что они "западные", а потому, что они - ложные.

Да, мы приходим к тому, что, оказывается, Россия уже имеет в себе интеллектуальную традицию, позволяющую ей сохранять свою суверенность, свою национальную идентичность, но при этом исповедовать универсальные ценности, ценности Свободы и Личности, имеющие прямое онтологическое обоснование. Это – наше историческое счастье, это счастье, которым обладают все православные страны Восточной Европы. Мы приходим к необходимости отстаивать наш суверенитет, нашу национальную культуру не от частного стремления к выживанию, а от общего представления об универсальных ценностях. Но это еще не всё. Если мы вспомним историю России, то мы увидим, что с XV века, а конкретнее, с момента падения Византийской империи в 1453 году под натиском турок-мусульман, когда Московская Русь оказалась единственным в мире свободным православным государством, она также стала прямой наследницей византийской миссии – миссии православной империи, объединяющей православный мир и выступающей гарантом универсальных христианских ценностей на всем пространстве Северной Евразии. Именно этот смысл православной миссии заключается в представлении о России как о Третьем Риме, впервые сформулированном в послании псковского инока Филофея в 1523 году. Христианский Рим – это “удерживающий” (греч.“катехон”) силы антихристова беззакония (греч.“аномии”) из Второго Послания апостола Павла к Фессалоникийцам. Само понятие “катехона” имеет центральное значение в христианском политическом мировоззрении, ибо это та земная сила, которая способствует сохранению минимального порядка на Земле.

Миссия Христианского Рима – это миссия “катехона”, и именно таким Третьим Римом, именно таким “катехоном” является Российская государственность, что объясняет её напряженное развитие во все времена. Следовательно, мы не просто православная страна, мы именно та православная страна, которая несет историческую ответственность за все вселенское Православие. А это означает, что мы должны не только внимательно сохранять и возрождать свои национальные, имперские, византийские традиции, но и переводить их на язык сегодняшнего дня, и распространять их по всему миру, становясь гарантом полноценной Свободы всегда и везде. Путь России – это путь универсального Православного Проекта в мире, где все остальные исторические проекты уже дискредитированы, путь Третьего Рима – это третий путь между тоталитарным Востоком и либеральным Западом. Это и есть единственно возможная Русская Идея, лишенная всякого утопизма и алармизма, идея абсолютно трезвая, ясная, реальная, не стремящаяся соединить несоединимое, а лишь восстанавливающая изначальную цельность единой и универсальной христианской Истины.

http://www.katehon.ru/html/top/idea/rossia_i_smisl.htm