Протоиерей Андрей Ткачев: Под сенью Рождества. Волхвы русской поэзии

Мы сидим под сенью ветвей могучего дерева и держим в ладони семечко. Мы — не биологи и не садоводы, и нам невдомек, что в нашей ладони семечко этого же дерева. Семя, ставшее деревом, шумит над нами своей листвой, и дерево, спрятавшееся в семечке, лежит у нас на ладони. Этот образ приходит ко мне, когда приближается Рождество.

Мы живем в мире, где на каждом шагу видны следы Бога, ставшего человеком. И это не обязательно свечи и купола, иконы, книги и колокола. К примеру, образ матери и ребенка. Картины с этим сюжетом наводняют галереи мира. Одни из них пропитаны идеей семейного счастья, другие изображают тревогу или подчеркивают хрупкость земной жизни. Некоторые полны умиления и нежности. Но все они родом оттуда — от иконографии Богородицы с Младенцем. А сами иконы — от Вифлеемского чуда, от первых прикосновений человеческих рук к Воплотившемуся Богу, к Богу, ставшему беззащитным.

Как подмечает Честертон, Новая эра, новый мир начались не на земле, а под землей. Ведь Христос родился в пещере.

Земля богата. Она рождает для человека и животных пищу, она хранит в своих недрах все мыслимые и немыслимые сокровища. В ее глубины нужно вгрызаться, чтобы найти соль, нефть, воду, золото. Со времени Рождества в земной пещере можно найти Небо.

У Пастернака в «Рождественской звезде» есть такие строки:

За ними вели на верблюдах дары,
И ослики в сбруе, один малорослей
Другого, шажками спускались с горы.
И странным виденьем грядущей поры
Вставало вдали все грядущее после.
Все мысли веков, все мечты, все миры,
Все будущее галерей и музеев,
Все шалости фей, все дела чародеев,
Все ёлки на свете, все сны детворы.
Весь трепет затепленных свечек, все цепи,
Все великолепье цветной мишуры…
…Все злей и свирепей дул ветер из степи…
…Все яблоки, все золотые шары.

На бедном вифлеемском ландшафте, в одной из его пещер, началось то, что мы сегодня озираем с высоты двух тысячелетий и, несмотря на высокую точку обзора, так и не можем охватить взглядом. Началась Новая эра и длинная череда Anno Domini — лет Господних.

«Виденья грядущей поры», «все грядущее после», — так называет поэт весь будущий трагизм мировых судеб и всю будущую роскошь христианской цивилизации.

Монахи переписывают книги, составляют азбуки для не знающих грамоты народов, основывают школы, которые затем станут университетами. Строятся города, бродит молодое вино богословских идей («Все мысли веков, все мечты, все миры»).

Музыканты переплавляют веру и любовь в звуки, художники пишут картины, зодчие заставляют камень молиться («Все будущее галерей и музеев»).

Дети в память о Николае ищут под подушкой подарки, ждут первой звезды в Сочельник и мечтают о чуде. В богатых и бедных семьях взрослые и дети молятся вместе («Все ёлки на свете, все сны детворы… Все яблоки, все золотые шары»).

И в романе «Доктор Живаго» Пастернак вкладывает одной из героинь такие слова о Рождестве: «Что-то сдвинулось в мире. Кончился Рим, власть количества, оружием вмененная обязанность жить всей поголовностью, всем населением. Вожди и народы отошли в прошлое. Личность, проповедь свободы пришли им на смену. Отдельная человеческая жизнь стала Божьей повестью, наполнила своим содержаньем пространство вселенной».

Да, вся литература христианской цивилизации — это погружение в человеческую душу, открытие ее бездонности. Ее тема — уже не просто описание военных походов и не летописи царей. Эти жанры по инерции остаются, но они уже не главенствуют. То, что происходит в лачуге рыбака, становится не менее важно, чем жизнь двенадцати цезарей.с Акакия Акакиевича может быть такой большой, что из нее, как из сказочной рукавички, выходит вся последующая русская литература. Это потому, что сам Акакий Акакиевич под увеличительным стеклом христианского мировоззрения становится заметен. И все это оттого, что высокий Бог стал смиренным человеком.

Эстафету пастернаковской «Рождественской звезды» подхватил Иосиф Бродский. Не исповедуя ни одну из религий, Бродский многие годы подряд старался на каждое Рождество писать по одному стихотворению, посвященному празднику. Эти стихотворения со временем составили сборник. Всю жизнь чувствующий себя изгнанником и борцом с судьбой, поэт сочувствует Христу и в Его образе находит для себя утешение. То, что образ Христа и Его жизнь восхищают и невоцерковленных людей, говорит о многом. Этот Младенец столь чуден, и след, оставленный Им, столь ярок, что, по выражению Розанова, «после Сладчайшего Иисуса весь мир прогорк».

Вот несколько строф из стихотворения, датированного 1992-м годом.

Родила тебя в пустыне
Я не зря.
Потому что нет в помине
В ней царя.
Привыкай, сынок, к пустыне,
Как к судьбе.
Где б ты ни был, жить отныне
В ней тебе.

А вот и самое, пожалуй, известное у Бродского из рождественского цикла:

В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре, чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе, младенец родился в пещере, чтоб мир спасти; мело, как только в пустыне может зимой мести. Ему все казалось огромным; грудь матери, желтый пар из воловьих ноздрей, волхвы — Бальтазар, Каспар, Мельхиор; их подарки, втащенные сюда. Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.

Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака, на лежащего в яслях ребенка издалека, из глубины Вселенной, с другого ее конца, звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.

Конечно, не одни Пастернак с Бродским вдохновлялись Рождеством Спасителя и творили на эту тему. У пещеры Рождества нашлось место не только волхвам и пастухам. К ее входу с трепетом приближались богословы и философы. К ней стремились многие из тех, чей подвиг связан с чернилами и бумагой.Диккенс и Честертон, Гофман и Андерсен, а до и после них еще многие и многие из одаренных талантом и не лишенных религиозной чуткости воспевали земную Мать и небесного Ребенка. Злобный Ирод и кроткий Иосиф стали персонажами колядок и простонародных сценок. Бегство в Египет и дары волхвов были известны каждому крестьянину задолго до эпохи всеобщей грамотности.

Каждая зима, затягивая окна морозным узором и проникая стужей в щели дверей, из года в год и из столетия в столетие приносила с тех пор ощущение чуда и душевное тепло, которое ни с чем не перепутаешь.

Мы живем в мире, который Христос уже завоевал любовью. Но мы все еще движемся к тому, чтобы самим научиться любить.

Мы сидим в тени могучего и роскошного дерева, и семечко этого дерева лежит у нас на ладони.

http://www.pravmir.ru/pod-senyu-rozhdestva-volxvy-russkoj-poezii/