Проповедь в неделю мытаря и фарисея. Игумен Мелхиседек (Артюхин)

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Сегодня,  в начале Великого поста — я не ошибся: в начале Великого поста, потому что он начинается уже с этих подготовительных недель — мы вчера покаянное песнопение услышали: «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче…», которое уже настраивает нас на это сугубое делание. Перед началом поста сегодняшняя притча нацеливает нас на конец поста, на конечную его цель, к которой мы должны прийти: мы должны прийти к величайшему смирению перед Богом.

Господь нам говорит: «Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу… она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон на попрание людям» (Мф. 5, 13). Всякая жертва,— говорит Он,— должна осолиться солью. И хозяйка, когда собирает обильный летний урожай на своей даче, на своем огороде, радуется тем плодам, которые она собрала: капуста, огурцы, помидоры, разная зелень. И если она просто набьет этим подвал и будет радоваться этому, пройдет месяц, другой, третий — это все сгниет. И тогда она это все просаливает, консервирует и закручивает, а варенье пропитывается сахаром, чтобы сохранилось собранное.

И вот Господь сегодняшней притчей говорит нам: что бы мы великого в жизни ни сделали — добрые дела, милосердие, исполнение евангельских заповедей, пост, молитва, бдение, любовь к храму, милостыня — все это в конце концов, даже добродетели, может стать причиной тайной гордыни, превозношения. И тогда все эти наши труды перечеркиваются, как перечеркнулись они у сегодняшнего фарисея, который действительно был праведником. И мало того, Господь в Евангелии говорит: «Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, вы не войдете в Царство Небесное» (Мф. 5, 20).

Мы сейчас с такой легкостью кидаемся фразой: «Вот он был фарисей!»... Оказывается, по своей жизни фарисеи были ревностными людьми — фарисеи, они любили Писание, они старались исполнить его до йоты, до буквы, жили верой отцов, ревновали о посте, о молитве, о десятине, о милостыне. Он правильно о себе это говорит: «Господи, благодарю Тебя, что я все это делаю»,— а потом говорит: «И благодарю за то, что я не такой, как этот мытарь!» (см.: Лк. 18, 11–12). Сначала поблагодарил Бога правильно, а потом осудил человека, и не только осудил человека, но всю его жизнь.

Потому что авва Дорофей говорит: есть большая разница — сказать: «Человек своровал» или: «Он вор»; сказать о человеке, что он пьет или что он пьяница; что он соблудил или что он блудник. Это большая разница: осудить грех или осудить все устроение человека, поставив на нем крест и повесив на него ярлык. И вот Господь нам говорит: "Вы будете сейчас стремиться к тому, чтобы стяжать добродетели поста и молитвы. Но ни в коем случае никогда, ни при каких обстоятельствах вы не должны превозноситься над теми людьми, которые не постятся, которые не верят, кто далек от храма".

Почему? Потому что мы знаем, как должно поступать, и этого не делаем; а они не знают, но иногда делают добрые дела и нередко бывают лучше, правдивее, милосерднее, дружелюбнее, чем мы. У людей неверующих, но живущих по закону своей совести, которая в наших русских генах все-таки присутствует, больше найдешь сострадания и товарищества, взаимовыручки и дружбы. Поэтому Господь предостерегает нас, чтобы мы ничего и никогда себе не приписывали. И Он говорит: «Когда исполните все повеленное вам, говорите: “Мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать» (Лк. 17, 10).

После Крымской войны 1853–1856 годов и осады Севастополя тем священникам, которые принимали участие в этих сражениях — в лазаретах, на поле боя, в медсанбатах — были вручены медные наградные кресты. На оборотной стороне крестов были выбиты три слова: «Не нам, Господи». Это были слова из псалма: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу» (Пс. 113, 9). Не нам, Господи!.. Как всегдашнее напоминание — чем и Кем мы живем, откуда благословение, откуда успех, откуда маленькое дело, откуда та или иная добродетель, откуда внутренние силы — от Бога! Не будь этого вдохновения, не будь этой поддержки незаметной, но изо дня в день изливающейся на нас, ничего бы не было.

Недавно один из священников сказал, что пища, которую мы с вами едим,— это воплощенная, материализованная, овеществленная любовь Божия к каждому из нас. Сколько разной этой еды: и фрукты, и овощи, и рыба, и мясо — кто это дает? Бог дает, это Его любовь к нам. Почему мы и молимся: «Отче наш!.. хлеб наш насущный даждь нам днесь…» — мы головой-то своей, слава Богу, соображаем, от Кого это! Мы настолько к этому привыкли, что воспринимаем как должное. А вспомним блокадный Ленинград... Поэтому то, что у нас есть,— это любовь Божия. И за нее надо благодарить, не воспринимая это как само собой разумеющееся.

И мы должны понимать, к чему направлен наш труд, и какова его цель, какова цель нашей христианской жизни. Преподобный Исаак Сирин однажды сказал потрясающую по своей глубине мысль: «Бог спасает нас и дает нам благодать не за добродетели наши и не за труды наши, ради добродетелей совершаемые. Не за пост, не за молитву, не за исполнение евангельских заповедей, не за милосердие, не за доброту, не за любовь, не за добрые дела Бог дает благодать и спасение, и не за труды, ради этого предпринимаемые. А дает за происходящее и проистекающее от них смирение». И если этого смирения не будет, то человек — и своей копейкой, и своим добрым делом, и тем, что он лишний раз помыл посуду и подмел полы, и тем, что иногда простил, иногда уступил — оказывается, всем этим он может превозноситься над людьми и этим довольствоваться, что вот он так поступает. Человек пропитан гордыней.

И Исаак Сирин говорит: «Лучше грешник кающийся, чем праведник некающийся». Это не значит, что мы должны вдаваться в произвольные грехи, чтобы потом покаяться. Нет, он говорит, что гораздо страшнее быть праведником и считать себя не нуждающимся в покаянии. И вот притча о мытаре и фарисее как раз об этом. Иногда в проповедях мы слышим: «Задумайся о себе, кто мы: мытарь или фарисей?». Весь парадокс нашей жизни заключается в том, что все мы, включая и меня,— мы хуже фарисея и хуже мытаря, потому что мы не то и не другое. Это было бы для нас слишком похвально: фарисей или мытарь. Фарисей исполнял заповеди Божьи, но при этом он гордился. А мы заповеди не исполняем, пальцем о палец не ударяем, но фарисейская гордыня есть в каждом из нас! Мытарь был сборщиком налогов. Он бессовестно и бесчестно обирал людей и выжимал из них последние соки, то есть пользовался другими людьми. Но когда до него это дошло, он образумился и осудил всю свою жизнь. Мы же, как мытарь, пользуемся другими людьми, но при этом отнюдь не восходим в покаяние мытаря...

Отец Иоанн (Крестьянкин) однажды в разговоре мне сказал: «Сейчас люди в храм не входят, а вваливаются». Как завсегдатаи, как «свои», как имеющие здесь право на место, на предстояние. Они знают, что они здесь не последние люди, что это их храм, что здесь есть любовь, что здесь есть свобода, что они Богом любимы и Богом знаемы. И это правильно — мы действительно Богом любимы и Богом знаемы, мы — свободные люди, и эта свобода сынов должна нас к большему обязывать: чтобы мы ни шаг не смогли ступить в сторону, чтобы не потерять любовь Бога. К большому сожалению, мы все неправильно воспользовались этой свободой.

Вспомним свое устроение, с которым мы первый раз пришли в храм. Кто как молится, что и как поют, кто как говорит, кто как одет — нам это было абсолютно безразлично, и мы об этом даже не задумывались. Была только моя грешная душа, Бог передо мной и глаза в пол. Больше ничего. Потом прошло какое-то время, душа наша «оперилась», неизвестно какими крыльями: черными или белыми… и мы уже начали думать, что мы что-то собой представляем!

Иоанн Лествичник говорит: «До грехопадения диавол влагает в мысль человека, что Бог милосерден, человеколюбив и сострадателен. А после грехопадения внушает человеку, что Бог справедлив, неумолим и праведный Судия, чтобы ввергнуть человека в глубину отчаяния». И вот мы, слыша здесь проповеди о любви, общаясь с добрыми батюшками, которые снисходительно относятся к человеческим немощам (будучи сами обложенные немощами), и мы пропитались той мыслью, что Бог милосерден, сострадателен, что Бог есть любовь. Ну подумаешь, там какая-то мелочь, о которой и говорить-то странно…

И таким образом мы невольно подтверждаем ту истину, о которой сказал преподобный Исаак Сирин: люди стремятся к свободе, которая будет хуже всякого рабства, потому что это будет рабство греху. Рабство телевизору, рабство сигаретам, рабство деньгам, рабство словоблудию, рабство пустой болтовне — этим всем мы пропитаны понемножку… Понемножку — подумаешь, это? Подумаешь, то? И мы становимся рабами. Только рабами не Бога, а рабами своей собственной мнимой свободы, пренебрегая одним словом Божьим, другим, третьим, мы забываем о том, что Бог не только милосердие, не только любовь, но и справедливость и правосудие.

Я был потрясен, читая двух великих святителей, которые были почти что нашими современниками: святитель Феофан, затворник Вышенский (он почил в 1894 году) и святитель Игнатий, епископ Кавказский (скончавшийся в 1867-м). Что они писали про свое время? Епископ Игнатий, объезжая однажды свою епархию, в одной из проповедей говорит, как надо вести благочестивую жизнь: «И мы, если хотим быть настоящими христианами,— говорит он, епископ Игнатий,— мы должны причащаться четыре раза в год — во все великие посты, чтобы быть настоящими христианами. Но хотя бы один раз в год, потому что у всех недостаток времени, у всех суета»…Хотя бы один раз в год причащаться…

Я от этих слов святителя Игнатия пришел в шок. Какая же это Святая Русь, какое же это Православие, когда святитель — святой жизни человек, назидая в благочестивой жизни, говорит: «Ну хотя бы причащайтесь раз в год!». Я говорю: «Вот это жизнь…».

Святитель Феофан, затворник Вышенский, говорит: «Мы переживаем страшное время. Такая хула, такое безверие, такой нигилизм, такие нападки на Церковь. Я,— говорит,— думаю, что через поколение, много  — через два, Православие выветрится с нашей земли». В 1894 году он это говорил. Через сколько Православие начало выветриваться? Бывшие семинаристы устроили революцию, и началась безбожная жизнь.

Почему? А потому что не было духовной жизни в народе. В монастырях не пойми что было, среди священства — безверие. И что делает Бог? Мы говорим, что любовь есть справедливость. С лица земли было все сметено! Для чего? Чтобы, пусть мало будет веры, но будет она правильная. Сначала смели ту интеллигенцию, которая против Церкви восставала, гадости писала — пошли, как говорится, «в расход». А потом туда же пошли и те, кто их убивал. А потом, когда началось безбожное гонение (как дивен Промысл Божий! казалось, без невероятного зла, устраивает невероятными путями спасение людей!), эта соль Православия проявилась в лучших людях, которые и сохранили его. Они были вынуждены покинуть нашу родину и уехать за границу. Нашу белую эмиграцию приняла сначала Греция и Болгария, а потом она распространилась по всему белому свету: Америка, Канада, Чили, Аргентина, Бразилия, Китай, совершенно невероятная Австралия за тридевять земель — сейчас на самолете только 24 часа лететь — везде стали жить русские люди, строить храмы, сохранять свой язык, и таким образом осолили весь мир. В тех странах никогда не было православия, и вдруг оно появилось. И сейчас, в XXI веке, в этих странах сохранилась и православная вера, и красота православного духа является, являлась и будут еще являться.

А почему такая катастрофа произошла? А потому что Бог терпел, но не до бесконечности. Скажи сейчас в наших храмах: нормальный христианин — это тот, кто раз в год причащается или каждый пост… По нашим сегодняшним меркам так редко причащаются только «залетные» люди. Сейчас совершенно другая жизнь, другой уровень духовной жизни. Почему? А потому что все так невероятным образом очистилось в огне искушения: когда железо заржавело, его бросают в огонь — вот так Господь и нас бросил в огонь. И если мы не будем дорожить тем, что мы имеем, то и мы тоже повторим их судьбу. Потому что Господь терпит-терпит до поры, а потом вычищать начнет, как это уже было в нашей истории. Мы должны об этом задуматься. Если храмы будут не нужны, если службы будут не нужны, если молитва будет не нужна, Православие будет не нужно, то оно отнимется от нас.

Организовали мы на Рождество благотворительный концерт в пользу строительства будущего храма. Собралось тысяча человек — знали заранее: для чего, с какой целью собирается, по какому поводу. Были кружки поставлены на сбор средств для будущего храма, на его проект, строительные работы. Еле-еле взяли билеты по 100 рублей, а когда мы открыли две кружки, то за вечер оказалось собрано всего 17 тысяч рублей. У нас заключен договор на проектные работы, которые составляют (только проектные работы!) 21 том: архитектурная часть, техническая часть — 8 миллионов рублей. А сам храм предположительно 150 миллионов. То есть вот это наше отношение. Если храмы нам не нужны, если мы будем считать, что они должны строиться «дядей Федей»… Да не по банкирам мы должны собирать это все — это должно строиться народом, вот тогда это будет вымоленный, тогда это будет твой, мой дорогой храм. А не так: батюшка и еще кто-то… «Да, неплохо было бы, чтобы это все было...» А мы-то где? Вот об этом подумаем.

Господь в Евангелии часто напоминает нам о том, чтобы мы не смотрели на грехи других людей, и говорит: «Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза твоего брата» (Мф. 7, 3). Почему трагедии в семье? А потому что мы фарисеи. Вот мы осуждаем того человека, который рядом с нами,— не жалеем, а осуждаем. А старец Анатолий Оптинский пишет: «Пожалей, и не осудишь». Надо стараться быть по отношению к другому человеку адвокатом, а к себе — прокурором. Но ведь мы выше, мы знаем, как распорядиться финансами, у нас больше эстетического вкуса, мы более образованы, мы все больше, больше, больше. Больше кого? Жена — мужа, муж — жены. Муж с женой поделить не могут, кто из них больше! И тогда в семью привносится не благодать, не благословение Божье, а разделение. Потому что все живут этим фарисейским духом — духом превозношения.

И вот как нам прийти к истинному смирению, что нам делать? Преподобный Иоанн Лествичник сказал: «Велик тот человек, который способен перенести похвалу человеческую, но еще более велик тот, кто может перенести похвалу бесовскую». Бесы нас хвалят изо дня в день: «Ты не такой, как прочие»,— это мы слышим от них ежедневно. И преподобный Иоанн рассказывает про одного подвижника, которого бесы восхваляли каждый день — за его пост, за его молитву, за исполнение им евангельских заповедей. И действительно, человек этот все исполнял и не имел явных грехов. И бесы его за это восхваляли.

А он сделал так: на стенах келии написал перечень высочайших добродетелей: «Христоподражательное смирение, бесконечная любовь, самоотверженность, доброта, милосердие, непрестанная молитва, всегдашнее покаяние, память смертная…». И когда бесовские помыслы его хвалили, что он хороший, добрый,— он отвечал им: «Пойдем посмотрим, какой я хороший. Ну-ка, читай, какой я должен быть». И читал: «Христоподражательное смирение, бесконечная любовь, самоотверженность, доброта, милосердие, непрестанная молитва, всегдашнее покаяние, память смертная…». Он читает и говорит: «Да какой же я хороший? Мне до этого далеко». И так себя этим смирял.

Говорят, что не надо вспоминать прежних грехов, и тем более — грехов исповеданных. Но когда мы начинаем немножко превозноситься внутри себя, то неплохо бы было взять самих себя за шкирку и мысленно вернуться в свое прошлое: «Посмотри, как ты жил до этого!». Кроме плотских блудных грехов (их вспоминать не надо), было бы неплохо вспоминать прежние наши падения, даже в которых уже каялись, и через это смирять свою гордыню. Вспоминать не свои мнимые добродетели, а вспоминать свои грехи, и в них каяться, как это делал псалмопевец Давид: «Грех мой предо мной есть выну (то есть всегда)» (Пс. 50, 5). И это будет хоть как-то нас удерживать на духовном плаву и на духовном уровне.

И нам не надо осуждать других людей, потому что мы не знаем обстоятельств их жизни. Мы не были на их месте. Есть такая пословица: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Так могут обстоятельства жизни перевернуться, что сам себя узнавать не будешь. Есть такая легенда. Однажды один Ангел обращается к Богу и говорит: «Господи, ну до каких пор Ты будешь терпеть эту тварь?» — указывая на одного человека, который изо дня в день грешил и никак не исправлялся. И тогда Бог сделал так, что этот Ангел воплотился и стал жить подобной жизнью. И нагрешил в два раза больше. И тогда Господь ему говорит: «Тебе хорошо судить сверху. Когда ты сам будешь в этом низу, тогда неизвестно, как сам станешь поступать». Так и мы.

Старец Паисий говорит: «Всегда надо искать добрый помысел, постараться оправдать человека». Увидел согрешающего человека — подумай, что он, может быть, не с той ноги встал, у него давление, сердце, у него, может быть, неприятности на работе, вообще у него больная печень,— это не он, а его физиология… И постараться найти причину, чтобы сгладить, простить, не обратить внимания, и самое главное — сказать, что он оступился. Не «он вор», а «он своровал», «он оступился». Не «он пьяница», а «он выпил». Пусть это будет продолжаться подряд десять лет, но все-таки считать, что «он выпил»: вчера, сегодня, послезавтра — «выпил», а не «пьяница». Потому что мы бы не хотели, чтобы о нас так судили, постараемся же и сами так не делать.

И однажды, когда я был в Печорах, мне рассказали потрясающую историю об уже почившем архимандрите Клавдиане — монахе, священнике, который подвизался в Псковской епархии. Он был простой человек, не книжный. И однажды он приехал к отцу Иоанну (Крестьянкину) и говорит: «Батюшка, ты знаешь, я молитвы читаю, одну, другую, Иисусову молитву люблю, “Богородице Дево, радуйся…”, часто читаю Иисусу молитву. Но потом, говорит, мне полюбилась одна молитва, а я ее нигде в книжках и у отцов не встречал. Как-то один раз сказал такие слова, потом еще раз, и мне как-то эта молитва полюбилась. Вот я теперь, батюшка, не знаю, можно ли такой молитвой молиться или нет, и приехал к Вам за духовным советом». А тогда он ему говорит: «А какой же молитвой ты молишься, которую даже в книжках и у отцов не встречал? Ведь у отцов — вся полнота этих молитвах: и Псалтирь, и акафисты, и каноны — все мысли, все слова есть».— «Может, и есть,— говорит,— но я до сих пор такой молитвы не встречал».— «Ну, какой же тогда молишься молитвой?» — «А я, батюшка,— говорит,— молюсь такой молитвой: когда уже мне в голову и акафисты, и каноны, и Псалтирь не вмещаются, потому что уже немощным стал (а он уже 40 лет к тому времени был в священном сане), я, когда очень сильно духовно и физически устану, молюсь такой молитвой: “Господи! спаси меня за так. Господи! спаси меня за так!”». Отец Иоанн обнял его, говорит: «Батюшка, как молился, так и молись. Я,— говорит,— тоже попробую такой молитвой молиться».

Вот оно — настоящее устроение души: 40 лет в священном сане, казалось бы, уже святой жизни человек, который должен себе уже рамочки приготовить, икону при жизни написать, чадам заказать написание акафистов с канонами... Нет, пришел в такое устроение, что понял: 40 лет в священном сане, а я — ничто. Я на Христа должен быть похож, а я на кого похож? Вот какое устроение — правильное устроение духовных людей: что я — никто, я -  только с Богом. А без Бога я никто.

И вот в этот святой день настроимся на духовную жизнь, настроимся на такое христоподражательное смирение. Потому что преподобные Оптинские старцы заповедали нам с вами этот духовный девиз — вымолили, выстрадали его своим опытом и подарили нам — они часто повторяли: «Есть смирение — все есть. Нет смирения — ничего нет». Дай Бог, чтобы у нас было это смирение, и тогда мы милостью Божьей (только милостью Божией, а не делами, не добродетелями) и только смирением спасемся и наследуем жизнь вечную. Аминь.

Источник: Православие и современность