Легко ли быть монахом...

Cвятитель Феофан Затворник, переводя на русский язык Добротолюбие, опустил из него «Слово к монахам Индии» св. Иоанна Карпафийского. Сделал он это, как представляется, не случайно. «Слово...» это, направленное к унывающим, обремененным искушениями подвижникам, взирающим на добродетельную и по-видимому беспечальную жизнь мирян и сомневающимся уже в правильности выбранного монашеского пути, саму тяготу монашеской жизни, ее внутреннее и внешнее неустройство, «томление, мучение совести, бедность, смущение, унижение» (Слово к монахам Индии, п. 3), ставит выше и ценнее благоугождения мирянина. Наверное, все так и есть на самом деле, но для того чтобы усвоить это без вреда для души, монаху мало быть просто подвижником, нужно достичь еще определенной меры смирения. Похоже, что среди современных себе монашествующих святитель Феофан должного смирения не находил, впрочем, как не находил и должного количества подвизающихся.

Есть три разумные причины, оправдывающие выбор монашества. О них пишет преп. Иоанн Лествичник: любовь к Богу, желание Царствия Небесного и искреннее стремление покаяться. Если этого нет изначально, то все последующее, как правило, оказывается только пародией на монашескую жизнь. Тем более она превращается в фарс, если приходящий в монастырь руководствуется лишь нескромным желанием не быть «якоже прочии человецы» (Лк. 18, 11).

Такое уж наше нервное, дерганое время, что душевные порывы, прекрасные или прелестные, вполне искренние, становятся тем, что меняет жизнь человека самым кардинальным образом. Мода бывает на все, в том числе и на монашество. Но мода скоро и проходит. Клобук и мантия могут так же быстро надоесть, как надоели популярные в свое время брюки-клеш и остроносые ботинки. Если человек, не имеющий летного навыка, желая поразить своих товарищей, садится за штурвал летающего самолета, то очень мало надежды, что он благополучно посадит его на аэродром. Мало надежды, что монашеский постриг приведет к чему-то хорошему, если к нему примешивается даже очень тонкое тщеславное чувство. Благо еще, если рядом с незадачливым летчиком окажется опытный пилот, а рядом с начинающим монахом — опытный духовный наставник. Но еще полтора столетия назад святитель Игнатий (Брянчанинов) писал, что таковых уже почти не обретается.

Действительно, в сложное время мы живем. Трудно припомнить, чтобы в истории наблюдалось столь стремительное падение нравов, какое наблюдается в последнее десятилетие. И вот из этого грешного мира люди поступают в монастырь; не с луны сваливаются, приходят не из устоявшихся в христианских традициях семей (такое случается редко) — приходят духовно и физически искалеченные наркотиками, оккультизмом, повсеместным развратом. Приходят, однако, как в лечебницу. Но и от лечебницы мало пользы, если в ней нет врачей, а одни больные, да еще разве что санитары. Монашество — путь особый, скорее исключение, чем правило. Нельзя идти в монастырь лишь только потому, что больше идти некуда. Безумная затея: не окончив средней школы, пытаться учиться в университете. Но именно таким балбесам-студентам уподобляются не успевшие еще как следует воцерковиться, но уже надевшие на себя монашеские одежды, плохо сами понимающие, чего они хотят найти в монашестве. Не случайно состав многих монастырей — и мужских, и женских, открытых каких-то десять лет назад, — поменялся почти полностью. Дело в том, что быть монахом действительно трудно: враг рода человеческого с остервенением набрасывается даже на нерадивых иноков, и с удивлением начинаешь смотреть на выстоявших в монашестве десятилетия, и все чаще приходишь к мысли, что это стало возможно только особой милостью Божией. Один известный лаврский архимандрит, преподаватель Московской Духовной академии, принимая на сессии экзамен у студентов-заочников, часто спрашивает о времени пребывания их в монашестве и священстве, и узнав, что время это — значительное, как-то по особому радуется и ставит оценки почти не спрашивая. О трудности дела может судить только сам испытавший его. Если человек, пришедший в монастырь, начинает хоть как-то подвизаться, тогда и начинается то, о чем пишет св. Иоанн Карпафийский: «печаль великая, уныние, воздыхание, томление, слезы» (Слово к монахам Индии, п. 3). Бывает, однако, и другое: неженатые и незамужние люди в рясах просто едят, пьют, спят, где-то разъезжают, работают и отдыхают, или нечто противоположное: монастырь превращают в подобие советского лагеря, регламентирующего все, за чем можно уследить. Прежде, во времена коммунистических гонений, когда монастыри закрывались, появилось монашество в миру. Теперь возникает другой феномен: миряне в монашестве. Благо еще, если несостоявшийся подвижник смиренно признает свою немощь. Хуже, когда молодой иеромонах начинает сознавать себя старцем лишь только потому, что на том месте, где он оказался, раньше действительно жили духоносные старцы.

Кого только и чего только не увидишь в современных монастырях! Несколько сот вновь открывшихся обителей наполняются практически из ничего, из какого-то аморфного, еще совсем недавно атеистического пространства интеллигентами и бывшими уголовниками, колдунами и бомжами, уволенными в запас военными и вчерашними школьниками, студентами, семинаристами и Бог весть еще кем... И если раньше, в древних монастырях, смиренные подвижники творили чудеса, то в современных — просто чудят. Популярным делом, например, становится вычисление конца света, борьба с ИНН, новыми паспортами и прочими документами. И хорошо еще, если дело ограничивается внутренними разборками; чаще разводится нечто несусветное, смущающее не только всю округу, но и людей, приезжающих издалека в монастырь получить духовную пользу, а не вред. В лик святых готовы возвести уже чуть ли не Сталина, и все по одной причине: показать, что и мы патриоты и в святости кое-что понимаем. В несмиренных душах эпидемия прелести — как эпидемия гриппа. Все переворачивается с ног на голову: когда-то монастыри были оплотами Православия, теперь приходится говорить о том, что нередко они становятся рассадниками раскольнических настроений.

При желании можно вообще отказаться от духовной жизни и переделать монастырь в некое образцовое хозяйство; и такое случается, когда во главе его становятся крепкие настоятели из бывших совет­ских руководителей или новых русских бизнесменов.

Все в современной монашеской жизни как-то туманно и расплывчато. Понятно, что нужно молиться, жить «по святым отцам», но когда человек, недавно пришедший в Церковь, начинает осуществлять это на практике, то получается, что жизнь превращается в сплошную путаницу, в сущее самочиние, особенно если человек этот — современный полуинтеллигент, привыкший доверять своему мнению. Смиряться вообще трудно, а значит, трудно быть монахом, ибо монашество есть, по преимуществу, смиренное житие. Если монах распускает свою мантию по примеру древнего воскрилия фарисейских риз, то это не монашество, а нечто ему прямо противоположное. Не хочется, чтобы такое монашество имело право на существование, но не хочется и другого: чтобы монастырей не стало вообще. Процесс их разрушения россий­ская история уже знала, и это был одновременно процесс разрушения народной жизни. Хочется, чтобы монастыри стали другими, лучшими, в идеале: поучиться стать тем навозом, что умастит почву, на которой впоследствии вырастут прекрасные духовные цветы.

Впрочем, этого может не произойти по весьма простой причине: время движется вперед, а не назад, и никаким непринятием ИНН его не остановишь. Но и из этого не следует, что нужно сидеть сложа руки. В конце концов, каждый призван спасать свою душу, и именно этому делу должны способствовать монастыри, даже такие плохие, как нынешние, которые, хочется верить, все-таки лучше, чем вообще ничего...

«Когда речь заходит о великом, достаточно того, что его хотят», — гласит античная мудрость. Человеку все-таки свойственно стремиться к лучшему. И монаху, да и вообще христианину по необходимости приходится руководствоваться тем духовным инстинктом, который в свое время привел его в Церковь и до сих пор в ней удерживает. В конце концов Бог определил нас не на гнев, но к получению спасения через Господа нашего Иисуса Христа, умершего за нас, чтобы мы, бодрствуем ли, или спим, жили вместе с Ним (1 Фес. 5, 9, 10).

Господь действительно нас спасает, и чуть ли не единственное, что требуется, — не мешать Ему в этом не только ленью, но и своею чрезмерною ревностию, что почти всегда то же самое, что и глупость. Грешный человек — существо настолько испорченное и несовершенное, что практически ничего не может делать, не совершая ошибок.

Важно это понимать и смиряться. Современному неофиту, даже если на голове его красуется клобук, совсем не обязательно простираться на всех и на вся, — как правило, это приводит к самым плачевным результатам. Для начала стоило бы навести порядок в собственной душе, стяжать если не мир, то хотя бы душевное затишье, что и без слов — лучшая проповедь.

Сегодня мы пожинаем плоды своей скоропалительности. Люди, впервые прочитавшие Евангелие несколько лет назад, еще не вполне воцерковившиеся, заявляют о себе, как о могущих решать вопросы, касающиеся церковной жизни, так же легко и безответственно, как они привыкли решать вообще всякие вопросы. И где теперь найти такую сточную канаву, чтобы слить в нее весь этот поток кликушества, пустосвятства, пещерного невежества, а то и явных провокаций?

Как спасаться в хаосе современной жизни, если даже внутри Церкви не обретается согласия? На этот вопрос не находится другого ответа, кроме того, что Господь дал своим ученикам: невозможное человекам — возможно Богу (Лк. 18, 2).

Игумен Даниил (Гридченко)

Благодатный Огонь № 9