Архимандрит Серафим (Богоявленский) – настоятель Сретенского монастыря (1884–1890). Часть 2

В конце этих кратких моих воспоминаний, я намерен сказать несколько слов о той деятельности, о тех особых трудах – публичных моих беседах с народом, которые я предпринял с благословения высокопреосвященнейшего митрополита Московского Иннокентия. А именно: что побудило меня беседовать с народом, есть ли от этого польза, видны ли плоды этого делания и, вообще, нужны ли такие занятия с народом?

На настоящем месте моего служения, за исполнением прямых пасторских обязанностей, у меня оставалось довольно свободного времени. И вот, чтобы не тратить время непроизводительно, употребить его с пользой, я решился посвятить его на осуществление моей давней задушевной мысли – решился употребить и остающееся свободное время, и остаток моих сил на пользу простого народа, которого оказалось так много в той местности, где я поселился, эта местность фабричная.

Меня, действительно, давно занимало жалкое положение нашего простого рабочего народа, особенно фабричного, находящегося в Москве. Вот, думал я, достойный сожаления народ. Народ, в котором следует принять самое теплое сердечное участие, так как он блуждает во тьме невежества и, вследствие этого, предается разным безобразиям и порокам, а между тем, как будто никому и дела до него нет. Я скорбел душой, говорю по совести, видя отчужденное положение нашего простого народа, всеми оставленного, брошенного на произвол судьбы и предоставленного самому себе. Нужно ли после этого удивляться, что этот брошенный и предоставленный самому себе народ, не знающий и не имеющий возможности пользоваться иными невинными, более облагороженными удовольствиями, в свободное время, особенно в дни праздничные, и скитался, и скитается, по слову апостола, и в горах, и в вертепах, и в пропастях земных, то есть, заходит в такие места, где оставляет и трудовую копейку и наживает нездоровье, где слышатся не гласы преподобные, а бесчинный вопль страстей, ссоры и брань сквернословия. Отсюда, в силу такого поведения, такого образа жизни, такого времяпровождения, и слышались, и слышатся очень нередко и теперь в нашем обществе об этом брошенном народе отзывы вроде следующих: «Наш простой народ – страшный невежда. С нашим народом ничего не поделаешь. Наш народ распьянствовался и т.д.». И закидали бедный наш народ камнями, забросали грязью! Между тем, как из этих глашатаев, из этих порицателей и непризванных судей народа ни один ведь не хочет принять на себя труд подойти поближе к этому народу, принять в нем участие, заняться им. Если бы кто сделал попытку в этом роде, то, я заверяю, он увидел бы оборотную сторону медали. Говорю так теперь по опыту, но и прежде, до публичных моих бесед с народом, я думал и говорил об этом предмете так же.

До начала, еще задолго публичной моей народной деятельности, из частых моих сношений и столкновений с простолюдинами я вполне убедился, что народ наш расположен ко всему доброму, что он жаждет послушать и почерпнуть где-нибудь и что-нибудь для себя полезное. Эта та насущная и вопиющая потребность народа и искреннее мое желание принести посильную пользу этому жаждущему, но почти всеми оставленному и забросанному камнями и грязью народу, вызвали меня к трудам и занятиям – публичным духовно-нравственным беседам с народом, которые я и веду вот уже почти 10 лет. Испросив на это в высшей степени полезное и благотворное дело разрешение покойного высокопреосвященнейшего митрополита Московского Иннокентия, который с особенной архипастырской радостью благословил меня на это занятие, я и открыл в 1871 году мои публичные беседы.

Первоначально я открыл беседы только с призреваемыми Екатерининского богаделенного дома, с сердечным желанием доставить им пищу более для них нужную, пищу духовную, то есть, питать души их словом Божиим; и этим самым имел в виду руководить их и приготовлять, как людей престарелых, к переходу в жизнь загробную. Но слух об этих беседах скоро пронесся по всей окрестности, и стало являться, вместе с призреваемыми, на эти беседы много лиц посторонних. И чем время шло дольше, тем более и более прибавлялось слушателей и исключительно простого фабричного народа, народа темного, как сам о себе он выражается. С этого времени и приняли мои беседы характер публичных собеседований с народом. Слушателей стало собираться так много, что не находилось уже в здании места для всех, и потому я вынужден был летнее время беседовать с ними на открытом воздухе.

В настоящее время имеется особое здание, устроенное при Императорском Екатерининском богаделенном доме в 1875 году к 100-летнему юбилею этого дома попечителем тайным советником К.К. Шильдбах исключительно для моих бесед и носящее название читальни. В этой-то читальне я и продолжаю до сего времени занятия мои с народом во все воскресные и праздничные дни, и намерен продолжать, если только будет угодно Господу.

Намерен, говорю, продолжать, потому что во все время моих публичных бесед я видел и вижу всегда одно – сильнейшее желание народа послушать и усвоить что-нибудь для себя доброе и полезное. Намерен, скажу более, потому что такие беседы пастырей Церкви с народом есть одно из виднейших средств остановить народ от пьянства и, вообще, от того безобразия, которому он предается в праздничное время. В этом совершенно убедил меня (да, кажется, теперь все убеждены в этом) почти 10-летний опыт моих публичных собеседований с народом. Иначе я не продолжал бы это дело, я не тратил бы здоровья, значительная половина которого уже истрачена и невозвратима, если бы не видел плодов этого делания, но они для меня и для других более чем очевидны.

И действительно, я всегда вижу, с какой охотой идет народ на эти беседы, с какой любовью, с какой жаждой он слушает мои простые безыскусственные слова, слушает и, сколько мне известно, слышанное прилагает к жизни и деятельности, стараясь бросить худые наклонности и привычки. Если бы кто отнесся с недоверием и усомнился в истине всего сказанного, в пользе подобного занятия с народом, тому я могу сказать только то, что сказал Филипп Нафанаилу: «Прииди и виждь!». Пусть такой скептик пожалует на эти беседы, и ему представится масса народа, обратившегося в слух и внимание. Придя на эти беседы, пусть таковой полюбопытствует и спросит кого-нибудь из среды народа: хорошо ли такое времяпровождение и нравятся ли им эти беседы? Вероятно, он услышит тот же ответ, какой я, занимающийся этим делом, всегда слышу, а именно, что-де мы, то есть народ, ждем не дождемся праздника, чтобы идти на беседу. «Ведь эти беседы, – скажет спрошенный (говорили и заявляли они так печатно; см. «Московские ведомости» 1875. № 15), – сколько добра, сколько пользы принесли и для нашего ума, и для нашей нравственности. Многие из нас, например, бросили худые наклонности и привычки, особенно эту губящую страшную наклонность – пьянство, а другие борются с этим нашим народным врагом и всей силой своей воли стараются победить его, и, при помощи Божией, конечно, победят». Вот что услышит от народа желающий проверить и узнать, полезны ли такого рода занятия с простолюдинами. Затем, нужны ли, желательны ли такие беседы с народом – об этом и говорить нахожу ненужным, так как дело само за себя говорит.

Считаю не лишним в заключение представить краткий конспект моих занятий, то есть, что я делал и делаю до сего времени с народом на каждой беседе. Это указание, может быть, послужит руководством кому-нибудь из пастырей Церкви.

Предметы для каждой беседы, скажу прежде всего, были разнообразные, но не один предмет, и шли обыкновенно в таком порядке. В начале беседы было всегда объясняемо дневные Евангелие и Апостол. Если же беседа была в день не воскресный, а в какой-либо из двунадесятых праздников, то рассказывалась история празднуемого события, при этом, обращалось внимание слушателей на те особенности в богослужении, которыми отличается праздник. Затем, предлагалось и объяснялось в систематическом порядке на каждой беседе, понемногу, христианское вероучение. В другой год вместо вероучения рассказываема была, понемногу же, история Ветхого и Нового Заветов. В третий год вместо исторических рассказов объясняемо было богослужение Православной Церкви, а особенно, и не один раз, объясняема была Божественная литургия, после чего, видя, что народ стоит и молится в храме Божием более сознательно, на четвертый год предлагались рассказы из отечественной истории. Здесь обращено было внимание слушателей на наших предков – язычников, на их верования, нравы, обычаи, и указано было, что суеверия и предрассудки, которые и теперь находят место в народе, берут начало свое отсюда, из глубокой языческой древности, верить которой христианину и грешно, и стыдно. Далее на беседах я часто также касался разных сторон крестьянского быта слушателей, и, кажется, ни одна беседа не проходила, чтобы так или иначе не затронута была мной главная народная болячка – пьянство. Потом материалом для собеседования были современные события, например минувшая война с Турцией и т.п. А последние два года очень нередко один предмет был для беседы – это подпольная крамола и адские ее злодеяния, которые, к величайшему прискорбию, пришлось нам переживать. При этом указано, разъяснено было народу, кто она, эта подлая крамола, чего желательно ей достигнуть и как она старается пробраться в простой народ. Рассуждения и собеседования об этом адском обществе были самые оживленные. Перед окончанием беседы я всегда прочитывал какую-нибудь статью, или религиозно-нравственную, или историческую, но чаще всего – из крестьянского их быта, – такую статью, где рассказывается какое-нибудь происшествие или описываются гибельные последствия какого-нибудь порока. Это чрезвычайно на народ действует, и подобные статьи им очень нравятся. В заключение каждой беседы предлагались чтения с туманными картинами о разных предметах. Это уже, если можно так выразиться, предлагалась как бы конфетка после обеда.

Так как материал для каждой беседы был разнообразный, то она всегда продолжалась около трех часов. Беседуя с простолюдинами, я старался развить в них любознательность, желал, чтобы они обращались ко мне с вопросами о своих недоумениях, чего я и достиг, ибо в настоящее время не пройдет ни одна беседа, чтобы народ не предложил для разъяснения несколько вопросов, и тогда беседа принимает характер собеседования, которое становится очень интересным. При этом нередко приходилось от народа выслушивать неправильное понимание и объяснения Священного Писания и обрядов Церкви, приходилось выслушивать разные народные верования, суеверия и предрассудки, неправильность и нелепость которых тотчас показывались, и восстановлялся истинный смысл предложенного вопроса и разъяснялось недоумение.

Таков общий характер моих бесед с народом! Подробное изложение моих занятий я имею в виду напечатать отдельно[1].

***

На этом воспоминания 1880 года заканчиваются.

Описанные автором беседы проходили в богадельне каждый воскресный и праздничный день, зимой с 15 до 19, а летом с 18 до 21 часов вечера, на них приходило значительное число людей посторонних и исключительно простого фабричного народа. Окрестные жители и рабочие соседних фабрик, с высочайшего соизволения, испрошенного епархиальным ведомством, поднесли протоиерею Богоявленскому наперсный крест, украшенный дорогими камнями, а затем, в 1875 году, постоянные посетители бесед вручили ему драгоценную икону святого угодника Божия Димитрия. Возрастающий успех этого дела позволил по особому ходатайству князя Владимира Андреевича построить на земле, принадлежащей богадельне, новое здание для читальни, вместимостью до 400 человек, с бесплатными классами для первоначального образования малолетних детей бедных родителей, живущих в окрестных местностях[2]. 20 июня 1882 года в благодарность за собеседования, слушатели поднесли отцу Димитрию золотой, украшенный бриллиантами наперсный крест с золотой цепью и надписью: «Дорогому наставнику от благодарных слушателей»[3].

***

Неизвестно, когда и при каких обстоятельствах протоиерей Димитрий Григорьевич Богоявленский принял монашество в московском Богоявленском монастыре, но указом Святейшего Синода от 21 февраля 1884 года за № 591 иеромонах московского Богоявленского монастыря Серафим (Богоявленский Дмитрий Григорьевич) назначен настоятелем московского Сретенского монастыря с возведением в сан архимандрита[4].

В Сретенском монастыре отец Серафим продолжил свои публичные собеседования с народом. Они открылись в обители по благословению митрополита Иоанникия 7 октября 1884 года. Он писал: «После настоятельства и других дел и поручений, полагаемых на меня волей начальства, я считаю моим главным делом собеседование с народом, направленное к улучшению его жизни»[5]. «Московские церковные ведомости» подробно описывают первую состоявшуюся тогда встречу.

«Предметом беседы было изложение учения Христа Спасителя, предложенного им в Нагорной беседе Своим ученикам и апостолам. Это учение было раскрыто не все в совокупности и не во всех подробностях, как изложено у евангелиста Матфея, а были взяты из него лишь некоторые части, на которые и было предложено объяснение. Так было рассмотрено учение Христово о гневе на брата своего, учение о седьмой заповеди, о клятве, о любви к врагам и благотворении ненавидящих нас, о милостыне, посте, молитве, о житейских попечениях и об осуждении ближних наших. В начале беседы, в виде вступительной речи к ней, отец архимандрит сказал несколько слов о духовных собеседованиях вообще. Между прочим, он упомянул, что открываемые им духовные беседы с народом не новое дело, что он уже имел возможность 13 лет вести подобные собеседования в Матросской богадельне, когда был еще в сане протоиерея. Из этих бесед, которые происходили каждый воскресный день, он по своему личному опыту убедился, как жаждет наш простой народ послушать слово Божие и как глубоко в нем вкоренено это чувство религиозной потребности. “Ко мне на беседы в Матросскую богадельню народ собирался тысячами и, бывало, ждет не дождется воскресного дня, в который происходили беседы”. Затем отец архимандрит указал, что в настоящее время и среди так называемого интеллигентного общества пробуждается сознание и открывается верный взгляд на духовные собеседования, как на училище веры и благочестия, которые сделались необходимой потребностью в нашей нравственной жизни. По почину Москвы и Петербурга такие собеседования получили широкое распространение по всей России, встречая глубокое сочувствие во всех слоях нашего общества. Первая беседа продолжалась более часа и увлекла слушателей своей необыкновенной живостью и сердечностью»[6]. Беседы потом проводились по воскресным и праздничным дням.

«Московские церковные ведомости» указывают, что 10 и 17 февраля 1885 года на собеседования архимандрита Серафима с народом приезжал московский генерал-губернатор князь В.А. Долгоруков и оставался в течение всего времени собеседования[7].

«Собеседователь, настоятель монастыря архимандрит Серафим, пропев предварительно со всем собравшимся народом молитву “Царю Небесный”, начал беседу объяснением недели Православия, указал при этом прежде на первоначальное происхождение икон, говорил об их почитании, о гонении, воздвигнутом на иконы… Потом счел нужным объяснить совершающуюся литургию Преждеосвященных даров, говорил для чего и кем она составлена и почему положено совершать ее только в Великий пост. В заключение беседы под руководством отца архимандрита собравшимся народом было продолжено начатое в прошлую беседу повторение литургийных песнопений, на этот раз пропеты были: “Херувимская песнь” и “Символ веры”. Собеседование окончено было обычным установившимся всенародным пением “Достойно есть”, и вслед за этим началось вечернее богослужение, куда пошел почти весь собравшийся на беседу народ»[8].

Архимандрит Серафим еще во время своего пребывания в Матросской богадельне значительную часть времени уделял пению церковных песнопений и «своими энергичными и умелыми трудами достиг того, что эти песнопения довольно стройно исполнялись слушателями не только на собеседовании, но и в богадельной церкви всеми молящимися, в количестве несколько сот человек»[9].

Находясь в Сретенском монастыре, архимандрит Серафим писал: «Я занимаюсь с народом церковным пением и пытаюсь восстановить порядок первобытной христианской Церкви, когда все присутствовавшие на церковном богослужении пели все церковные службы. Участие предстоящих в церковном пении принято ныне только в казенных и частных учебных и воспитательных заведениях, даже в войсках. Памятником общего участия народа в церковном пении остались надписи в богослужебных книгах: «Поет лик» (т.е. клирос), «Поют люди» (т.е. народ). Общенародное пение может иметь весьма важное влияние на пробуждение и укрепление в православном народе религиозно-церковной жизни»[10].

В «Московских церковных ведомостях» за 1886 год находим указание, что 25 марта Божественная литургия в Сретенском монастыре была пропета всем собравшимся народом под управлением архимандрита Серафима. В этот день обширный храм Владимирской иконы Божией Матери был буквально переполнен народом, стекавшимся со всех краев столицы, чтобы участвовать в общенародном пении. Не только храм и паперть, но даже и церковный двор сплошь были заняты верующими. Стройно, плавно, отчетливо пропели присутствовавшие в церкви все литургийные песнопения. Но особенно громадное впечатление производило пение «Херувимской песни», которая представляла величественную, потрясающую до глубины души картину. По словам некоторых участников, подобного они никогда не слышали. «Это было не пение только, простое и задушевное, но, прежде всего, молитва – искренняя, горячая молитва, исходившая из глубины сердец тысячи верующих христиан. Глядя на эту массу поющих людей всех возрастов и всякого состояния, невольно переносишься мыслью в века давно прошедшие, в века первоначального распространения христианства, когда верующие собирались вместе и единым сердцем и устами воспевали Господа Бога. Всенародное церковное пение, впервые введенное в Москве, как известно, настоятелем Сретенского монастыря архимандритом Серафимом в бытность его еще протоиереем церкви в Матросской богадельне, с каждым годом распространяется все более и более. Через это пение народ делается грамотнее, более осмысленно относится к церковным службам и более понимает их, наконец, чаще и усерднее посещает храм Божий»[11].

С конца сентября 1886 года отец Серафим установил такую практику: в одно воскресенье проводится собеседование (в 14 часов пополудни), в другое – всенародное пение поздней Божественной литургии в 9 часов утра[12].

В 1885 году вышла книга «Московский Сретенский монастырь. Издание архимандрита Серафима». Исторический очерк о монастыре в ней, по просьбе отца Серафима, написал библиотекарь Главного архива Министерства иностранных дел в Москве Иван Федорович Токмаков.

Архимандрит Серафим писал: «Издавая книгу, я, прежде всего, имел в виду дать читателям то, что следует ради назидания давать православному русскому народу, желающему знать древние судьбы наших отечественных святых. Сделавшись настоятелем московского Сретенского монастыря, я тотчас убедился, что святыня и древность такого монастыря не может быть оставлена без особого внимания ни мною самим, ни тем православным народом, который вскоре стал просить меня побеседовать о святыни монастыря и истолковать его древность. Поэтому, прежде всего, я решился издать краткое сказание Муравьева, разделив его на малые главы для лучшего уразумения и большего назидания. Уважая любовь народа к иконе в церкви и к картине в частном быту, я нашел нужным присовокупить к сказанию рисунки видов Сретенского монастыря и Успенского собора. Мне хотелось потом дать и людям ученым историческое описание монастыря, по возможности изложенное на основании старинных документов и актов, хранящихся в архивах в рукописях, равно снабженное и сводом всего, что о Сретенском монастыре напечатано в старое и новое время в книгах»[13].

В изданной в 1885 году книге архимандрит Серафим говорит, что вскоре наступит для него необходимость восстановить в благолепнейшем виде святыню и древность славного Сретенского монастыря, что он желает восстановить иконописание и украшение стен по древним образцам[14].

Следующие сведения о реставрации мы находим в книге Г.А. Романова «Русский синодик: Помянник московского Сретенского монастыря: Исторический справочник». В 1886 году архимандрит Серафим поднимает вопрос о реставрации настенной живописи и иконостаса собора Сретенской обители. 16 мая 1886 года он подает митрополиту Иоанникию прошение: «Настенная живопись священных событий и лиц в соборном храме Сретенского монастыря от времени потемнела, а по местам вовсе уничтожилась, а потому требует возобновления, так как живопись сия существует более 200 лет и должна быть возобновлена в настоящем ея виде… Нужно сделать сношение с Археологическим обществом, дабы монастырь мог найти способных для сего дела художников и определить потребные для сего расходы, на которое будет испрашиваемое милостивое вашего высокопреосвященства разрешение».

20 декабря 1886 года Археологическое общество письменно поддержало желание «возобновить живопись в прежнем виде». Но архимандриту Серафиму не терпелось, и, не дожидаясь рекомендаций Археологического общества, он договарился с иконописцем-палешанином Николаем Михайловичем Сафоновым. Тот к тому времени заканчивал реставрацию росписи Благовещенского собора Московского Кремля, для выполнения которой его рекомендовал как «знающего и добросовестного исполнителя» Иван Егорович Забелин. 1 июня 1887 года товарищ председателя Археологического общества графиня Уварова одобрила выбор архимандритом Серафимом известного специалиста Сафонова[15].

В 1887 году в обители была выстроена церковно-приходская школа на 50 учащихся, которая содержалась монастырем. Возглавлял ее учитель И.И. Лихачев.

При архимандрите Серафиме в Сретенский монастырь продолжали совершаться крестные ходы 23 июня и 26 августа. Важно отметить, что с 1884 года они проходили из кремлевских соборов и из кафедрального уже собора Христа Спасителя[16].

Настоятель московского Сретенского монастыря архимандрит Серафим в 1887 году ко дню Святой Пасхи был награжден орденом святого Владимира III степени[17].

1 сентября 1887 года минуло 75 лет с того времени, как военачальник русских сил князь Михаил Илларионович Кутузов в подмосковной деревушке в Филях, в избе крестьянина Фролова, на военном совете решил сдать Наполеону нашу первопрестольную столицу без боя. В воспоминание этого события, в селе Покровском в Филях, по инициативе Общества московских хоругвеносцев, которое на месте сгоревшей дотла фроловской избушки выстроило новую, очень красивую и по плану совершенно похожую на сгоревшую, епископом Дмитровским Мисаилом в сослужении настоятеля Сретенского монастыря архимандрита Серафима и причта храма Христа Спасителя с местными священнослужителями, была совершена Божественная литургия в Покровском храме[18].

Известны некоторые пожертвования, сделанные архимандритом Серафимом. От настоятеля московского Сретенского монастыря архимандрита Серафима в Совет православного миссионерского общества поступило кружечного сбора за вторую половину 1884 года 34 руб. 80 коп.[19], а в июле 1885-го (за 1-ю половину года) – 33 руб. 20 коп.[20], в январе 1886 года (за 2-ю половину 1885 года) – 32 руб. 10 коп.[21], в марте 1886 года – 10 руб.[22], в июле 1886 года – 35 руб. 30 коп. (за 1-ю половину года)[23], за 2-ю половину 1886 года – 30 руб. 95 коп.[24], в июле 1887 года (за 1-ю половину года) – 35 руб. 5 коп.[25], за январь 1889 года – 30 руб. 25 коп.[26], в марте – 36 руб. 20 коп.[27], в июле 1889 года – 34 руб. 45 коп.[28], в январе 1890 года (за 2-ю половину 1889 года) – 30 руб. 25 коп.[29] На Братство равноапостольной Марии с 22 июля 1884 года по 22 июля 1885 года Сретенским монастырем было пожертвовано 100 руб.[30] (33 руб. от братии, остальное – кружечный сбор), на 1887 год – 110 руб. (по подписным листам 1885 года)[31]. Пожертвования в пользу Кирилло-Мифодиевского братства в 1885 году – 125 руб. от московского Сретенского монастыря[32]. Добровольное пожертвование на стипендию имени митрополита Московского Иоанникия в Мариинское епархиальное женское училище от настоятеля московского Сретенского монастыря архимандрита Серафима – 100 руб. в 1886 году[33].

Архимандрит Серафим в феврале 1890 года был переведен в Крым настоятелем Балаклавского Георгиевского монастыря, где и скончался 9 августа того же года[34]. 20 августа в московском Симоновом монастыре состоялись его похороны. Заупокойную литургию совершал епископ Дмитровский Виссарион в сослужении архимандрита Андрея и братии. В надгробном слове он напомнил, что покойный был членом нескольких московских благотворительных обществ и особенно деятельное участие принимал в комиссии народных чтений, по его инициативе учреждены были в Москве собеседования с народом и всенародное церковное пение. Он первый поднял в нашей столице вопрос о праздничном отдыхе для приказчиков, – вопрос, послуживший затем предметом многочисленных дебатов в Московской городской думе[35]. В заключение преосвященный владыка просил всех вознести ко Господу искренние молитвы о новопреставленном архимандрите Серафиме.

<!--istochnik-->

<!--data-->

<!--links-->