Жизнь в Церкви (о пути немонашеском). Диакон Андрей Кураев

Главный итог размышлений русских философов на тему "Церковь и государство" состоит в том, что этот разговор надо вообще перевести в другую плоскость - не Церковь и государство, а Церковь и общество, Церковь и люди. Во многих традиционных обществах власть жестко иерархична и персонализирована. С одной стороны - царь, с другой - патриарх или римский папа. Между ними идет диалог, при этом патриарх выступает в роли духовного наставника царя. Такова традиционная византийская модель. Сегодня нам говорят, что двуглавый орел - это символ евразийства. Мол, две головы орла смотрят на Запад и на Восток (очевидно, там и там выпрашивая гуманитарную помощь). Исторически же они означают двойное возглавление единого имперского народа - светской властью и церковной.

О сродненности христианства с монархической идеей хорошо говорит Мерлин в "Мерзейшей мощи" Клайва Льюиса: когда Мерлин осознает, сколь горек тот мир, в котором он пробудился после столетий спячки, он предлагает: "Воззовем к христианским королям!". И слышит в ответ: "Их нет или они бессильны". - "Ну, тогда воззовем к византийскому императору!" - "Императора тоже нет". И Мерлин говорит: "В страшные времена я проснулся".[1]

В недавнем, в ХХ веке Промысел Божий устранил с мировой арены все православные монархии. Россия, Греция, Сербия, Болгария, Румыния стали "республиками" со светским строем. Объяснять исчезновение православных монархий только происками врагов религиозно неинтересно. Лучше вдуматься в то, что Господь хочет сказать нам на языке истории.

Может быть, потому и не стало православных монархий, что слишком много надежд с ними связывалось. Да, империя - это ограда для Православия. Но если слишком много вкладывать сил в поддержание ограды, в ее украшение и укрепление, то можно не заметить, что в пределах самой ограды земля перестала плодоносить. Она вытоптана вся, превратилась в армейский плац, а потому стала малоплодной. И сегодня меня, скорее, пугают призывы восстановить православную монархию. Слишком часто интонация и мотивация этих призывов такова, что приходится вспоминать слова Ницше: "Эти люди делают вид, что они верят в Бога, а на самом деле они верят только в полицию".

Мне кажется, что нам объявили о нашем совершеннолетии. Пока ребеночек мал, ему нужен манежик. Нужно внешнее ограждение, которое защищало бы его от еще неполезных для малыша приключений. "Итак, самодержавие совершенно необходимо именно для того, чтобы дать Церкви нормальные условия существования, оградить ее от множества врагов", - говорит азбука православного монархизма.[2] При этом, правда, остается безответным вопрос - Как же это апостолы шли по римской империи без сопровождения жандармов? Там-то врагов у них было побольше, чем у православных монахов времен православных империй.

И сейчас можно увлечься подсчетом числа наших врагов. Но лучше сказать себе: какая разница, сколько их! Мой христианский и совестный долг от этих цифр не меняется. В том числе и мой христианский долг расширения пределов евангельского влияния.

Вместо мечты о внешне-понуждающей к благочестию силе лучше прямо обращаться к верующим людям: у вашей веры нет социального защитника, а потому отдайте себе отчет в том, что вы сами ответственны за веру свою и своих детей. Неужели и сегодня для того, чтобы свой ум держать в рамках Православия, вам нужен православный городничий?

Что может дать монархия православному проповеднику? Принудительно собранную аудиторию, которая не будет иметь права вступить с проповедником государственной Церкви в дискуссию. Ну и на всякий случай (вдруг раздражение против навязываемой веры будет слишком горячим) - телохранителей, которые будут защищать физическую жизнь православного проповедника. Но не странно ли рисковать жизнью других людей для спасения своей? Впрочем, слово "спасение" здесь двусмысленно: именно в том случае, если враги Православия убьют тело православного проповедника, его душа будет спасена. Так от чего же защищают телохранители? От пути в Царство Божие? Не лучше ли положиться на Промысел Божий? Тем более что священник или миссионер, ходящий с вооруженной охраной, вряд ли будет вызывать симпатии к той вере, которую он проповедует.[3]

Христос сказал Своим ученикам - "Я посылаю вас как овец посреди волков" (Мф. 10, 16). Не слишком ли много потом "овцы" взяли у "волков"? Стоит ли овцам мечтать о вставной волчьей челюсти? При чтении Евангелия нельзя не заметить, что Христос неоднократно предостерегает Своих учеников: "вы будете гонимы во Имя Мое". Но Он нигде не говорит, что вы станете гонителями во Имя Мое. Как сказал один философ: "Церковь сама спровоцировала свое сокрушительное поражение в битве за культуру. Слишком часто вместо того, чтобы исполнить заповедь любви, она настаивала на ужесточении закона; вместо того, чтобы тихонько стучаться в двери, взламывала их; вместо того, чтобы просто быть здесь - открытой для нуждающихся и готовой служить им, она громко требовала, чтобы служили ей; вместо того, чтобы униженно принимать оскорбления, гордо давала отпор".[4]

Еще говорят, что православная монархия нужна для того, чтобы привлекать людей в церковь. Однако на те беседы, которые действительно интересны, люди приходят без всякого понукания со стороны государства. И напротив, нередко я вижу, что у бесталанного проповедника храм пуст. Но, будучи не в силах честно признаться себе в своей собственной бесталанности, этот горе-проповедник начинает искать причины где-то вовне, и соответственно меры для улучшения ситуации он видит также чисто внешние. Он придет в школу, а дети его не слушают. И вместо того, чтобы подумать: "Может, я слишком скуден и скучен, моя вина, что дети меня не слушают", он начинает мечтать: "Вот был бы православный царь, он устроил бы такую школу, в которой дети были бы обязаны меня слушать".

А может, в другую сторону надо посмотреть с надеждой? Планы восстановления православной монархии лучше оставить Богу (ибо иначе как чудом оно не может быть), и не действовать вместо Него, и не вычислять сроков вместо Него. А самим начать делать то, что и в самом деле зависит от нас, - например, понудить себя к получению серьезного богословского образования. Сегодня ведь даже среди священников не более чем один из десяти имеет хотя бы семинарское образование. А вспомним слова святителя Филарета Московского: "Никому не позволено в христианстве быть вовсе неученым и оставаться невеждой. Сам Господь не нарек ли Себя Учителем и Своих последователей - учениками. Неужели это праздные имена, ничего не значащие? И зачем послал Господь в мир апостолов? Прежде всего, учить все народы: "Шедше, научите вся языки..." (см.: Мф. 28, 19). Если ты не хочешь учить и вразумлять себя в христианстве, то ты не ученик и не последователь Христа, - не для тебя посланы апостолы, - ты не то, чем были все христиане с самого начала христианства; я не знаю, что ты такое и что с тобой будет".[5]

Так сможем ли мы сами, без понуканий сверху, явить людям такой образ нашей веры, чтобы Православие вновь стало народной религией? Не государственной, а именно народной. Может, мы уже достаточно большие, достаточно пуганые сами и достаточно сами же пугавшие других в своей истории, чтобы научиться ценить свободу совестного выбора? Не пора ли задачу христианской миссии вернуть Церкви, раз уж Промысл отобрал ее у государства? Может ли наша вера влиять на нашу жизнь в обществе, минуя государственные приказы о принудительности такового влияния?

Евангелие Христово родом не из человеческого общества. Но христианин должен быть христианином везде - "и дома, и в школе".[6] И в семейной жизни, и в экономике, и в политике (не надо забывать греческие корни: политика - от слова "полис", это публичная составляющая моей жизни, а экономика - от слова "икос", это моя домашняя, частная жизнь). Так как же в своем мирском профессиональном служении оставаться христианином? Как оставаться христианином, исполняя обязанности судьи, адвоката, журналиста?

Неочевиден, например, ответ на вопрос - во всякой ли школе может учительствовать христианин. Вопрос о допустимости работы христианина в языческой школе и о службе в языческой армии очень резко был поставлен в третьем-четвертом веках. Мнения Отцов разошлись. Так что далеко не всегда очевиден ответ на вопрос, что можно и чего нельзя делать христианину. В любом случае стоить помнить, что Церковь - это не только священники, но и миряне. И вот они-то могут работать в области массовых межчеловеческих отношений, то есть - в политике.

Церковь не может отказаться от своей мечты о симфонии, ибо это вопрос о том, может ли остаться внехрамовая жизнь людей вне соотнесения с Евангелием. Идеал симфонии неустраним из Православия. Но вопрос - симфонии с кем и с чем.

Сегодня очевидно: вопрос не в том, чтобы договориться с Кремлем. Люди ориентированы не только на высшую государственную власть. Центры влияния сегодня многочисленны и дискуссионны. А, значит, и Церкви, желающей быть "всем для всех", надо учиться договариваться не с одним императором, а со множеством человеческих собраний, независимых друг от друга. И таких "переговорщиков" от имени Церкви также должно быть уже много больше, чем во времена персональной симфонии царя и патриарха.

А между этими сообществами все же есть своя иерархия: одни человеческие собрания "влиятельнее" других. Общественный вес парламента и филателистического кружка не одинаков.

Но чтобы быть в постоянном диалоге, сотрудничестве с высоким, а, значит, и закрытым собранием, надо иметь право входа в него. А для этого и христианин должен обладать высоким социальным статусом (социальным, а не иерархическим в самой Церкви). Времена, когда имперские византийские патриции ездили к столпникам за советами, уже позади. Люди из этих собраний не станут прислушиваться к голосу человека, который будет проявлять некомпетентность в той тематике, которая и придает смысл деятельности этого кружка.

Значит, христианину, чтобы быть услышанным в этих кругах, придется озаботиться и правом входа в них и обретением надлежащего профессионального опыта.

Таково необходимое требование к любому патриоту России, к любому православному человеку: хочешь помочь России и Церкви - стань профессионалом. Не в смысле "профессиональным патриотом", а в смысле профессионалом в своей светской работе.[7]

Если православный ребенок учится на тройки - он дает повод хулить свою веру - мол, он потому и верит, что ничего не знает! Православный учитель должен быть лучшим в школе (ну хотя бы - самым добрым и улыбчивым!), а православное перо - лучшим в газете.

В политике тем более надо уметь быть предельно аргументированным, корректным, трезвым. Демонстрация богословской эрудиции не должна подменять собою серьезных знаний по экономике, праву и социологии.[8] Когда-то Макс Вебер показал наличие психологической связи между определенными богословскими теориями в протестантизме и рождением духа мирского активизма, который и привел к становлению раннекапиталистического общества. Протестантское богословие в 18-19 веках смогло в своих прихожанах пробудить религиозно, аскетически мотивированное стремление к мирскому успеху.[9]

А может ли у православного человека быть мотивация к тому, чтобы добиваться мирского успеха?

Как национальную беду я расцениваю то, что в нашей массовой церковной проповеди, психологии нет вкуса к жизни. Постоянно проповедь конца, ужаса, поражения, бегства. Нет призыва активного вхождения в современную жизнь и преобразования ее.

В общем, пора сказать страшное слово: в молодых православных людях надо воспитывать вкус к карьере, к жизненному успеху. "Да, это беда наша русская, что одни создают свои общественные христианские идеалы не на аскетической сущности, а другие, служа лично по совести аскетическому идеалу, знать не хотят общественной жизни. Знаете что? Я знал одну великую игуменью. Она говорила: "нам нужны новые монашеские ордена, которые могли бы больше влиять в мире" (Константин Леонтьев).[10]

О том же могу сказать словами св. Феофана Затворника: "Есть у нас поверье, и чуть ли не всеобщее, что коль скоро займешься чем-либо по дому или вне него, то уже выступаешь из области дел Божеских и Богу угодных. Оттого, когда породится желание - жить Богоугодно, то обыкновенно с этим сопрягают мысль, что уж коли так, то беги из общества, беги из дома, - в пустыню, в лес. Между тем и то, и другое не так. Дела житейские и общественные, от которых зависит стояние домов и обществ, и исполнение их не есть отбегание в область небогоугодную, а есть хождение в делах Божеских... Своим поверьем точно делаете их неугодными Богу, потому что исполняете их не с тем расположением, с каким хочет Бог, чтобы они были исполняемы. Божьи дела не по-Божьему у вас творятся: Дейте обязанности - но без человекоугодия: Всякое дело, сознанное достодолжным, надо делать со всем усердием, это есть долг, огражденный страшным прещением: "проклят всяк, творяй дело Божие с небрежением".[11]

Многие люди, когда приходят в Церковь, за годы своего неофитства теряют вкус к своей мирской профессии, порываются ее бросить. Человек, если он искренне переживает свою веру, должен пережить обретение веры как кризис. Это признак здорового, нормального развития, если прежняя работа кажется ему безвкусной. Живописцы начинают сушить свои кисти, поэты забрасывают поэзию, музыканты - музыку. Все становится пресно, безвкусно по сравнению со вновь обретенным смыслом.

Вообще, если православный юноша не мечтал об уходе в монастырь - значит, с его церковной жизнью что-то не так. Мечта о монастыре - признак нормального духовного развития молодого человека. Хотя бы полгода церковный человек должен походить с этой мечтою в сердце (иначе он никогда не будет понимать монашество; а без понимания монашества невозможно понимание Православия).[12] Но не всегда мечта должна переходить в реальность. Господь и намерения лобзает. Но кто-то должен остаться с людьми. Поэтому свои радикальные стремления надо уравновешивать словом апостола Павла: оставайтесь в том звании, в котором каждый призван к вере. И тут многое зависит от того, на какого духовника напорется этот неофит. Если все идет нормально, то через два-три года человек возвращается к своему светскому ремеслу. Разве что мотивация его служения и творчества может измениться.

Монахов у нас хватает (в России их около 8 000). Церкви, может быть, более всего не хватает сегодня людей, способных профессионально работать в светских структурах, но с православной мотивацией. Будущее православной России зависит от того, сможем ли мы обосновать и воспитать в наших молодых прихожанах "вкус к карьере" - к такой карьере, которая совершалась бы не в ущерб воцерковленности человека, а "за послушание".[13] Именно так восходят к епископским кафедрам монахи. Не желание вкусных обедов руководит монахом, соглашающимся с епископским избранием, а надежда на то, что получив в свои руки высшую церковную власть, он сможет обратить ее на благо Церкви.

В библейской книге Судей есть притча об участии в выборах и карьере: "Иофам пошел и стал на вершине горы Гаризима и, возвысив голос свой, кричал и говорил им: послушайте меня, жители Сихема, и послушает вас Бог! Пошли некогда дерева помазать над собою царя и сказали маслине: царствуй над нами. Маслина сказала им: оставлю ли я тук мой, которым чествуют богов и людей и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева смоковнице: иди ты, царствуй над нами. Смоковница сказала им: оставлю ли я сладость мою и хороший плод мой и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева виноградной лозе: иди ты, царствуй над нами. Виноградная лоза сказала им: оставлю ли я сок мой, который веселит богов и человеков, и пойду ли скитаться по деревам? Наконец сказали все дерева терновнику: иди ты, царствуй над нами. Терновник сказал деревам: если вы по истине поставляете меня царем над собою, то идите, покойтесь под тенью моею; если же нет, то выйдет огонь из терновника и пожжет кедры Ливанские. Итак, смотрите, по истине ли и по правде ли вы поступили, поставив Авимелеха царем?" (Суд. 9,8-16).

Огорчает же то, что в нашей церковной атмосфере не чувствуется желания воспитать таких людей. Всем заметно, что приходская атмосфера в наших храмах "старушечья". Само по себе это не ново и не плохо. Всегда в храмах было больше стариков, чем молодых. И всегда Церковь этому скорее радовалась, нежели скорбела. В отличие от светских организаций, Церковь больше дорожит стариками, а не молодежью. Ведь задача Церкви - готовить людей к последнему переходу. Финиш важнее старта. "В чем застану - в том и сужу". И если бы в наших храмах было много молодежи и не было бы бабуль - вот это было бы для религиозного сознания катастрофой (кстати, половина этой катастрофы уже налицо: у нас много бабушек и почти нет дедушек, т. е половина русских людей "финиширует" вне Церкви). Малое присутствие молодежи в православных храмах не было бедой для Церкви в прошлые века. Наш "дом престарелых" охраняло сильное православное государство.

Сегодня у нас нет такой защиты. И с устрашающей правдивостью звучат слова одного русского мужика. Он живет в Саратове, прошел Афганистан, а в Церковь так и не пришел, но как-то точно подметил: "У меня есть друзья татары, есть русские друзья. Я бываю в их мечетях, захожу и в наши храмы. Но смотрите: у них в мечетях стоят молодые, вдобавок мужики, а у нас - женщины, вдобавок - старушки. Мы проиграем". Надо еще помнить, что ислам не признает отделения религии от политики. У мусульман есть тяга к политическому активизму. Коран их ориентирует на обретение политической власти. Мы же с нашим рефреном о том, что "мы вне в политики" рискуем однажды опять стать жертвами политики - на этот раз уже российско-мусульманской. Боюсь, что скоро для защиты наших детей от очередных школьных экспериментов мы должны будем идти на прием к мусульманским депутатам Госдумы.

Да, Православие доживет до конца мировой истории. Но в каком качестве? В самый последний период мы неизбежно окажемся в капсулированном состоянии (оттого этот период и станет последним). В конце времен мы будем изгнаны из "приличного общества", станем маргиналами (как это было и в апостольский век). Но сами мы к такому состоянию стремиться не должны. Пока есть время - лучше действовать по французской поговорке: "Делай то, что ты должен - и будь, что будет".

У нас же чаще жизнь планируется по принципу "мечтай о чем хочешь - и будь что будет". Имперская мечта у нас еще есть. Но как можно совместить мечты о возрождении православной России с отсутствием молодежной церковной политики?

Не может быть православной России без православной элиты. Делегировать в государственные и общественные элиты наших бабушек уже несколько поздно. Туда можно стартовать только молодых. А чтобы они согласились идти этим путем карьерного роста (а как еще попасть в элиту?), их духовники должны привить им соответствующую мотивацию. Значит, в молодого прихожанина надо уметь заронять не только мечту о монашестве, но и нечто другое. Хотя бы часть из наших молодых прихожан и неофитов надо уговаривать оставаться в том звании, в котором они призваны. Ты хочешь служить Христу? Но это можно делать не только в рясе. Стань добротным профессионалом, добейся успеха ради Христа, а не ради номенклатурных благ. И то влияние, которое ты со временем сможешь приобрести, обрати на пользу своего народа и Церкви. Таким мне видится православный вариант "веберовской" модели.

Но чтобы были в Церкви такие молодые прихожане, умеющие ориентироваться в современной мирской жизни (семинаристы из наших полумонастырских инкубаторов явно не входят в их число), в Церкви должна быть терпимость к таким прихожанам, к кругу их интересов и к их стилю жизни. От того, сможем ли мы в наших храмах создать атмосферу дружелюбия по отношению к молодым, зависит будущее и Церкви, и России. Нужна церковная молодежная политика. А для этого нужно понимание, что политика и навязывание - отнюдь не одно и тоже. Политика включает в себя и умение слушать, слышать, уступать: Сможем ли мы хоть на десятую долю стать столь же терпимыми к увлечениям и глупостям наших детей, сколь мы терпимы по отношению к суеверным глупостям наших бабушек?

В старых книгах легко читать советы о том, что с эллинами надлежит быть похожим на эллинов, а с иудеями надо говорить на языке иудеев. Легко восхищаться мудростью древних миссионеров и благоговеть перед иконописными ликами древних юродивых. Ну, а с сегодняшними людьми можно ли быть сегодняшним, с русскими можно ли быть русским, а с молодыми - молодым? Почему подстраиваться под вкусы и мнения стариков - не зазорно, а вот говорить на языке, интересном молодежи, предосудительно?

В церковных изданиях можно обнаружить сколь угодно большое число обличений тех или иных сторон молодежной культуры. Но где те церковные проповедники, что, обращая острие своей нелицеприятной и принципиальной речи против компромиссов с миром современной светской культуры, столь же открыто, гласно и постоянно борются с тем мусором, который заносят в Церковь через другую дверь - через брешь народного магизма.

Если человек обличает одни ереси и не замечает другие, то возникает вопрос о том, можно ли доверять его духовной чувствительности или честности. Ну-ка, борцы с "православным роком", молвите словечко о "православных короедах"! Считаете ли вы нормальным, что наши прихожанки в буквальном смысле съедают ёлочки, которые стояли в храмах на Святках и березки, что украшали церкви на Троицу? Не коробит ли вас, когда в церковных лавках вы видите "наборы паломника", состоящие из флакончика с "землей с могилы преподобного..." и флакончика с "водой из могилы преподобного..."? Эти гробокопательские субстанции творцы "паломнического бизнеса" рекомендуют не просто принести домой, а съесть и выпить, добавляя потихоньку в домашний суп.

Что-то я не могу вспомнить ни одной публикации, в которой ревнители чистоты нашей веры обличали бы эти пристрастия, культивируемые сегодня некоторыми монастырями. Люди едут в такие монастыри уже не за Причастием, а за "песочком с могилки". Миллионы людей индустрия паломнического бизнеса пробует затормозить на "оральной стадии развития", уча все тащить в рот. И где же голос церковного учительства, обличающий эту модернистскую и компрометирующую Церковь некрофилию?

Похоже, что это реальное, бытовое язычество и магизм уже столь глубоко укоренились в нашей церковной жизни, что пастыри просто отчаялись что-то изменить и, "дабы не смущать немощных в вере", молчат и терпят это убожество, чтобы не вызвать "народного бунта". А сколько терпимости проявляют церковные люди, когда речь идет о власть предержащих!

Я еще застал времена, когда церковные иерархи посещали заведомо нецерковные и даже антицерковные собрания и при этом свои речи там корежили так, чтобы услаждать собравшихся язычников-геронтократов. Я имею в виду кремлевские банкеты и приемы по поводу 7 ноября - дня антирусской и антицерковной революции: Я помню, как архиереи и священники кланялись "вечному огню" (уж более антихристианский символ трудно себе представить).

И уже в 809 году Константинопольский собор пояснил, что церковные правила могут не соблюдаться в отношении к императору (по толкованию современного историка это означает, что "непреклонная императорская воля представляет собой форс-мажорное обстоятельство, которое дает право архиерею применить икономию, если речь не идет о покушении на устои веры".[14]

А вот миссионерское наставление константинопольского патриарха Николая Мистика, датируемое 914-916 годами: "Если ты видишь, что они (варвары-язычники) на что-то негодуют, выноси это терпеливо, особенно если ослушники принадлежат к высшему слою народа - не к управляемым, а к тем, кому выпало управлять. В отношении же подвластных можно тебе, если придется, прибегать и к более суровым и насильственным мерам, несообразностей же не следует допускать никоим образом. Когда речь идет о тех, кто обладает большими возможностями чинить помехи в деле спасения всего народа, необходимо рассчитать, как бы мы, сурово обойдясь с ними, не утратили их, вконец разъярив и полностью восстановив [против себя] и верхи, и низы. У тебя перед глазами множество примеров человеческого поведения: ведь и врач частенько отступает перед тяжестью заболевания, и кормщик не пытается сверх возможного вести свой корабль против течения, и тот, кому вверено командование, зачастую даже против желания подчиняется напору войска. Знаешь ты и то, как обстоят дела у нас: как учитель, вынужденный снести непослушание учеников, чтобы не подвергаться их глупым и нелепым выходкам, пощадит бесстыдство непослушных учеников и поддастся им на время, только бы они все-таки слушали урок".[15]

Как видим, у нас готовы на весьма растяжимую "икономию", на многие и многие уступки и компромиссы, только когда речь идет о светской власти. А сколько уступок делалось и делается нашей Церковью бабкам и их суевериям! Но сделать нам же шаг навстречу детям отчего-то считается недопустимым! Сегодняшние дискуссии о том, можно ли неанафемски относиться к современной молодежной культуре (рок-музыке или к "Гарри Поттеру") - это отражение уже многовековой коллизии нашей церковной истории: как относиться к варварам - как к врагам или как к среде миссии и заботы?

В византийской "Повести о заключенном бесе" рассказывается, что однажды авва Лонгин, поймав черта, заставил его рассказать, какими способами он отнимает у монахов шансы на спасение души. Среди прочих козней значится и миссионерство: "Это я отправляю монахов в страну варваров под предлогом учительства".[16]

Но Иоанн Златоуст властно обратился к монаху-отшельнику: "Покинь свои горы и оставь там свою бесплодную склонность, которая не может послужить ни людям, ни Богу. Возьми посох и отправься на низвержение идолов в Финикии".[17]

Тут я на стороне св. Златоуста - "закваска тогда только заквашивает тесто, когда бывает в соприкосновении с мукой и не только прикасается, но и смешивается с ней" (Беседы на Евангелие от Матфея, 46,2).

И здесь трудно не заметить тот разрыв, который прошел между поэтикой, символикой, настроением евангельских притчей о Царстве Божием  и той психологией, что восторжествовала в историческом православии. Евангельская символика помещает святыню в грязь, надеясь на то, что грязь освятится, а, не боясь того, что святыня осквернится. Царство Божие (!!!) уподобляется дрожжам, бросаемым в тесто, зерну, брошенному в землю, кладу, зарытому в поле. В неводе рыбы ценные и сорные, на том же самом церковном поле предполагается, что будут расти и сорняки и пшеница. То есть нечто святое, чистое, хорошее смешивается с сором, бросается в негожее место, втаптывается в грязь. Но зато эта грязь преображается. Или хотя бы разрастается не столь стремительно.[18]

Человек, несведущий в агрономии, мог бы возмутиться картиной сева: казалась бы добротные и вкусные вещи крестьянин разбрасывает, затаптывает в грязь, обрекает на гниение: Христос пришел в мир, о котором заранее знал, что большинство в нем будет радоваться его распятию, и лишь численно ничтожное меньшинство расслышит Его слова. А апостолов Христос посылает во враждебный мир "как овец посреди волков". Все притчи о Царстве Небесном связаны с тем, что что-то светлое входит во тьму, чтобы её преодолеть. "Свет во тьме светит". Слово Божие пришло к проституткам и гаишникам (так на языке сегодняшних реалий будет звучать церковнославянская и оттого слишком торжественная формула "блудники и мытари").

А вот в историческом развитии Православия возобладала противоположная тенденция: изымать святыню из мирского контекста, выковыривать свет из тьмы и класть на сохранение в позолоченный ларец. Чем дальше, тем более нарастала потребность спрятать святыню от "нечистых рук". Все выше становятся иконостасы. Усложняется путь к церковному таинству (чтобы оно было редким, чтобы обязательно соблюсти какую-то технологию, прежде, чем к нему прикоснуться). Наиболее ярко эта перемена видна на многих иконах, где святитель держит Евангелие не рукою, а подложив платочек. Оказывается, что нельзя прямо прикоснуться к Евангелию, обязательно нужно какое-то посредство. Значит, человек (даже рукоположенный и даже святой) воспринимается как источник профанации, искажения. Ты не тот, кто нуждается, чтобы святыня пришла к тебе такому, какой ты есть - грязненькому и чёрненькому. Нет, напротив: ты тот, кто угрожает святыне. Человек воспринимается как источник скверны. Он угрожает святыне, и святыню надо спасать от него.

Это, конечно, радикальная антимиссионерская установка, ведь евангельский пафос совсем другой - святыня приходит, чтобы спасти меня. Так будем ли мы видеть в святыне лекарство для больных, или в больном будем усматривать угрозу для лекарства? Увы, именно последняя психология господствует в наших приходах. Вот вполне показательный, нормативно-клинический отклик супер-православного участника интернет-дискуссий на мою статью с предложением воцерковить день святого Валентина: "о. Андрей видимо считает, что чем больше людей придет в храм - тем лучше, абсолютно безотносительно того кто и зачем туда пришел, его порывы если они искренни напоминают мне эдакую ревностную овчарку, которая бегает, лает и загоняет в СВОЕ стадо все, что шевелится в округе, и искренне недоумевает на овец, которые с удивлением смотрят на пополнение стада разносортными волками, козлищами и прочим зоологическим сбродом".[19] Совсем незадолго до этого дня в 2004 году закончилась "неделя о мытаре и фарисее" - очевидно, без малейшей пользы для ревнителя, вознесшегося над "разносортными козлищами": Спросите сегодня наших прихожан - можно ли священнику ходить в городскую баню, могут ли они представить себе, что апостолы мылись в общих банях. Ответ вы получите возмущенно-отрицательный. Баня - место блудное и скверное, и негоже святыню смешивать с грязью: Но древнейшая церковная история знает о другом восприятии бани - как места встречи с людьми. Св. Ириней Лионский в середине второго века слышал от св. Поликарпа Смирнского, личного ученика ап. Иоанна, что апостол, придя как-то помыться в баню, узнал, что тут же находится и еретик-гностик Керинф. Тогда Иоанн вскочил с места и выбежал вон, сказав своим спутникам: "Убежим, чтобы не упала баня, потому что в ней враг истины Керинф" (Ириней Лионский. Против ересей. 3,3,4; Евсевий Кесарийский. Церковная история 3,28). Чистому поистине - все чисто, ну а свинья везде грязь найдет.

А потом миссионерский дух сменился охранительским. Хорошо, что этот дух появился. Его появление означало, что есть что охранять и беречь. Несуществующее сокровище не берегут. Плохо, что этот дух стал почти единственным, нормативно-православным. Плохо, что миссионерское поведение стало расцениваться (не в официальных документах, а на уровне приходских и монастырских пересудов) как "девиантное поведение", как нечто дающее повод к подозрениям и возмущениям.

Плохо, что и прицерковленные чиновники усвоили сей дух, при этом путая консерватизм с консервами. К примеру, в марте 2003 года в Тамбове был съезд православной молодёжи, и один госчиновник из областного аппарата сказал речь, где была фраза, которая меня просто ошарашила: "Наша Православная Церковь всегда цементировала наш народ". Боже, ну что за манера все живое цементом заливать! Я-то всегда считал, что цементированием народа занимается сицилийская мафия. Христос же уподоблял Церковь не цементу, а дрожжам, которые заставляют тесто бродить, дышать! Она - революционный элемент, элемент брожения, закваска, которая бросается в тесто, чтобы заставить его жить, дышать.

Новое в этих нынешних дискуссиях только одно: Прежде пространство миссионерства и пространство обычной церковной жизни были четко разделены. В первые три века христианской истории была активная миссия, но не было еще сложившегося образа благочестия; всё бурлило в церковной жизни. А затем церковь стала имперской. Миссия не умерла, но она стала вестись вдали от глаз прихожан: вот здесь империя, где всё по уставу и всё благочинно, а за границей империи и на ее окраинах работают миссионеры. Как они работают с язычниками - империя об этом не знает и лишь аплодирует их успехам. И, значит, миссионеры были довольно свободны в выборе средств своей работы.

И эта их свобода, необходимая пастырская миссионерская свобода, не смущала собственно православных, воцерковленных людей, перед которыми стояли другие духовные задачи.[20]

Сегодня мы впервые оказались в ситуации, когда церковное и миссионерское пространства переплелись. Миссионеры должны работать на глазах у христианин: то есть говорить с инаковерующими людьми на глазах у своих единоверцев. Миссионерством приходится заниматься в одном и том же городе, на одной и той же лекции, в одной и той же аудитории, где миссионеру одновременно внимают неверующие и сектанты, язвительно-настроенные студенты и испуганные ими православные бабушки. Конфликт психологий неизбежен.

Конечно, все это рискованно. Но самый большой риск - сидеть в церковной ограде и не бросать евангельские зерна за ее пределы. Византийская империя, в конце концов, пала именно из-за этого: ее миссионеры не интересовались арабами, проглядели появление ислама и не смогли вовремя мобилизовать духовные и интеллектуальные силы для противостояния новой секте, зародившейся на границе империи: Так можно ли, приняв закваску евангельской веры, погрузиться с нею в тесто молодежной, скажем, рок-культуры? Кто-то увидит в этом профанацию, либерализм и плюрализм: Мне же кажется, что это весьма традиционный образ действия.

Надо увидеть доброе в тех волнах современной культуры, что пришли к нам с Запада - увидеть ради того, чтобы отстоять то, что нам дорого в нашей России.

А православной России не будет, если из наших детей мы не сможем воспитать православных людей, которые могли бы, владея всей сложностью современной культуры и техники, сделать ради веры своей, ради народа своего успешную социальную карьеру. Если мы хотим видеть Россию православной, ей нужны православные элиты. Православные депутаты, экономисты, министры, бизнесмены, учителя, журналисты и так далее. Значит, православным людям надо прививать вкус к успеху, к жизни, к творчеству, к карьере. А еще и со стороны нам подсказывают - "Ваше дело - работать среди инвалидов. Вот берите детей с болезнью Дауна - это идеальное место для христианской педагогики. Ну, еще тюрьмы. А в университеты мы вас не пустим. В дома престарелых - пожалуйста, а школы и дети отделены от вас". К сожалению, и недостаточный образовательный уровень нестоличного духовенства искривляет направление церковной миссии в ту же сторону. Порой кажется, что на сегодняшний день наиболее успешным направлением церковной миссии стало тюремное служение. В какую епархию ни приедешь, всюду узнаешь, что два-три священника работают с зоной (и низкий поклон им за это). Но на вопрос - "А есть ли у вас священники, работающие с университетами?" - положительный ответ слышишь гораздо реже: Ну, представьте себе, что было бы с ростом Церкви, если бы апостолы разошлись по домам престарелых! Апостолы - то есть заведомое меньшинство в языческом море - не шли к бомжам. Апостолы не работали с пьяницами. Когда сил мало, надо делать то, что можно. Есть три поля. Одно все забито асфальтом, другое черноземное, а третье непредсказуемо - то даст урожай, а то возьмет отпуск.  Да, согласно Евангелию, сеять надо на все поля. Пройти с сеющей рукой можно и нужно вдоль любого поля. Но согласно тем же притчам Христа, задержаться для более постоянной и настойчивой работы надо сначала у самого плодоносящего поля.[21]

Если Церковь действительно многочисленна, здрава, многоталантлива, то она должна быть со всеми и, конечно же, и с социальными "неудачниками". Но наша Церковь еще инвалид. Русская Церковь сегодня в таком состоянии, что сама маргинализирована.

Если бы мы были в таком состоянии, как католическая церковь, у которой всего достаточно, начиная с земель и банков и кончая университетами, тогда, конечно, можно было бы заняться маргиналами. Но если деятельных священников у нас мало, а мирян подвигнуть к социальной диаконии мы еще не умеем, то свои немногие миссионерские ресурсы надо все же, прежде всего, направлять в точки возможного роста будущего церковного влияния. Надо идти в лучшие школы и лучшие университеты.

Есть священники, у которых талант - общаться именно с заключенными и обездоленными. Но повернуть всю Церковь к работе с маргинальными слоями - это самое страшное, что может сейчас произойти с Церковью. А именно в эту сторону нас тщательно подталкивают: идите к маргиналам и маргинализируйтесь вместе с ними.

Не надо топить православие в социальном болоте. Не надо замуровывать Церковь в прошлом.

Недруги Церкви хотели бы видеть нас зацементированными нашим прошлым. И многие собственно церковные люди чувствуют себя уютнее вдали от современной культуры и жизни. Но неужели не понятно, что со своими нынешними гипертрофированными страхами, с мечтой о православном гетто, с чаянием ухода "в келью под елью" мы гробим будущее православной России? Об этих двух разрывающих Россию тягах хорошо сказал Валентин Распутин: "И эти гонки на чужом были теперь во всем - на тряпках и коже, на чайниках и сковородках, на семенах морковки и картошки, в обучении ребятишек и переобучении профессоров, в устройстве любовных утех и публичных потех, в карманных приборах и самолетных двигателях, в уличной рекламе и государственных речах. Все хлынуло разом, как в пустоту, вытеснив свое в отвалы. Только хоронили по-старому. И так часто теперь хоронили, отпевая в церквах, что казалось: одновременно с сумасшедшим рывком вперед, в искрящуюся и горячую неизвестность, происходит и испуганное спячивание назад, в знакомое устройство жизни, заканчивающееся похоронами. И казалось, что поровну их - одни, как бабочки, рвутся к огню, другие, как кроты, закапываются в землю" ("Дочь Ивана, мать Ивана"). Вот чтобы не слишком решительным было наше добровольное зарывание в подполье, в прошлое, я и пробую сказать: В Православии достаточно силы, чтобы дерзить современности, чтобы отстаивать древнюю, средневековую систему ценностей. Но при этом в Православии достаточно любви, чтобы видеть доброе и в мире современных людей.

И когда я защищаю "Гарри Поттера" или интернет, "Матрицу" или рок-музыку, я это делаю не ради Голливуда, а ради России XXI века. Своими статьями и книгами о современной молодежной культуре я просто ставлю ряд простых вопросов: а можно ли быть православным христианином сегодня? Тождественны ли понятия православие и средневековье? Можно ли быть православным в мире современной культуры, не эмигрируя в былые века? Должна ли граница между миром культуры церковной и культурой светской превращаться в сплошную линию фронта? На эти вопроса я отвечаю: да, нет, да, нет.

Через самые разные сюжеты я хочу донести до молодежи один месседж: в Церкви есть место для вас. "Церковь" и "бабушки" - не одно и то же. Между словами "православие" и "средневековье" нет знака равенства. Впрочем, чтобы обосновать право христианина на прописку в XXI веке, я привожу ссылки на святых Отцов средневековья... В заключение напомню, что монахи - это миряне.[22] Монах - это мирянин, который, не будучи священником, захотел нести служение во имя своей веры. Но монахи для этого уходили далеко от людей. Так может, пора во имя той же самой веры оставаться с людьми?[23]

Из выступления митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, председателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата, на Съезде православной молодежи (14 мая 2001):

Сопричастность молодого человека Церкви должна быть естественной и радостной, не отрывающей его от современной ему жизни и культуры. Ибо во все времена христиане присутствовали в мире как его закваска, как соль земли. Молодых людей, желающих быть христианами, мы не в иноческую келью увлекаем. Дай Бог, чтобы кто-то из них в свое время ощутил призвание к монашескому подвигу. Тогда это другой вопрос - и другой образ жизни, другой взгляд на вещи. Но даже это вовсе не означает, что, вопреки Священному Писанию, фарисей более угоден в глазах Господа, чем мытарь. Однако если человек желает жить христианином в миру, имея работу, семью и неизбежные светские попечения, то почему он должен стараться изменить выражение своего лица, одеваться на какой-то особый манер, замыкаться в себе, прерывать общение с другими людьми? Встречаю как-то утром на дороге к храму группу молодых женщин. Все как одна выглядят диковато, резко выделяются среди горожан, одеты странно и не по-людски. Оказывается, местный батюшка допускает женщин на службу не иначе, как в этой псевдоправославной униформе. Вот и ходят они в храм в каких-то черных сарафанах. Все это не имеет никакого отношения ни Православию, ни к благообразию, ни к достоинству, ни к скромности. Это пародия на Церковь, дурновкусие. Насаждая фольклорное, музейное, костюмированное Православие, мы тем самым словно сигнализируем обществу и человеку о том, что наша вера якобы не имеет никакого отношения к современной жизни. А между тем место Православия - на стремнине жизни и в сокровенном обиталище наших чувств.

---

[1] " - Христианских королей больше нет. Страны, о которых ты говоришь, стали частью Британии или еще глубже погрязли в неправде. - Что ж, обратимся к тому, кто поставлен сражать тиранов и оживлять королевства. Воззовем к императору. - Императора больше нет. - Нет императора?!. - начал Мерлин и не смог продолжить. Несколько минут он сидел молча, потом проговорил: - Да, в дурной век я проснулся. Но если весь Запад отступил от Бога, быть может, мы не преступим закона, если взглянем дальше. В мои времена я слышал, что существуют люди, не знающие нашей веры, но почитающие Творца. Сэр, мы вправе искать помощи там, за Византийским царством. Вам виднее, что там есть - Вавилон ли, Аравия - ибо ваши корабли обошли вокруг всего света. Рэнсом покачал головой. - Ты все поймешь, - сказал он. - Яд варили здесь, у нас, но он теперь повсюду. Куда бы ты не пошел, ты увидишь машины, многолюдные города, пустые троны, бесплодные ложа, обманные писания, людей, обольщаемых ложной надеждой и мучимых истинной скорбью, поклоняющихся творенью своих рук, но отрезанных от матери своей, Земли, и отца своего, неба. Можешь идти на Восток, пока он не станет Западом, и ты не вернешься сюда через океан. Повсюду ты увидишь лишь тень крыла, накрывающего Землю. - Значит, это конец? - тихо спросил Мерлин.

[2] свящ. Тимофей. иером. Дионисий. О Церкви, православном Царстве и последнем времени. М., 1998, с. 45.

[3] Странно все же бывает видеть монастыри под охраной десятков казаков и милиционеров (охраняющих не иконы в храмах, а именно братские корпуса), ведь монахи - по определению! - "живые" мертвецы. Особенно эти монашеские телохранители умножились после убийства в Оптиной пустыни. До того мы забыли аксиомы церковной жизни, что от православных собраний и пастырей в Оптину посылали тогда письма и телеграммы соболезнования! Но разве подобное мыслимо было в древней Церкви? Возможно ли такое - В Карфагене узнают, что в Риме казнили несколько священников, и посылают туда гонца с выражением искренних соболезнований? Разве это не праздник для Церкви - появление новых мучеников, новых святых?

[4] Лобковиц Н. Христианство и культура // Вопросы философии. М.,1993, ? 3. С. 79.

[5] Митрополит Московский Филарет. Слова и речи: В 5 т. М., 1882. Т. 4. С. 151 - 152.

[6] "Я думаю, что самое гениальное, что было у русских философов первой половины нашего века, это то, что они взяли из монашеской практики тему преображения человека и приложили ее к сферам культуры, общества, истории, чтобы показать, как реализуется в христианстве возможность преображения культуры и истории" (Оливье Клеман. Почему я православный христианин. - Континент. Париж, 1992, ? 2, с. 289).

[7] Когда я сказал об этом на лекции в университете в Шуе, то возмущенное эхо раздалось аж в Париже! См.: Михайлов Э. Православный "патриот-профессионал" // Русская мысль. Париж, N 4266, 22 апреля 1999 г.

[8] И уж точно, наличие таких знаний должно пресекать привычку к легковесной идеологической превыспренности. Увы, нередко приходиться встречать священнослужителей, у которых один доклад заготовлен на все случаи жизни и зачитывается из всех президиумов всех конференций: На более же простом уровне вместо того, чтобы выискивать пророчества и признаки грядущих крутых перемен, надо перейти к этике малых дел. Надо попробовать навести порядок в своей душе, а не тянуться к водочному стакану с очередным гаданьем: "Что же будет с Родиной и с нами?": Лучший шаг к возрождению России - просто бойкот винно-водочных магазинов.

[9] См. главу "Виновато ли христианство в экологическом кризисе" в моей книге "Дары и анафемы" (М., 2003).

[10] Константин Леонтьев. Избранные письма. Спб., 1993, с. 497.

[11] св. Феофан Затворник. Что такое духовная жизнь и как на нее настроиться. М., 1914. с.179-181.

[12] О том, что такое монашество и зачем оно нужно, мне бы хотелось сказать словами Толкиена. Странник (Арагорн) говорит Фродо: "Ты говорил о крепости, принимающей на себя удары Врага, но наша задача в ином. На свете немало зла, для которого ничто - крепостные стены и острые мечи. Много вы знаете о мире за границами Гондора? Там свобода, ты говоришь? Так вот, ее бы там и в помине не было, если бы не мы, северяне. Когда темные твари, которых ты и в кошмаре не видывал, вылезают из-под холмов, из темных лесов, не свобода, а страх царит на равнинах. И тогда на их пути встаем мы. Кто мог бы безопасно пользоваться дорогами, кто мог бы спокойно спать в мирных краях Среднеземья, если бы северяне-дунданы оставили свою неусыпную службу, если бы покинули этот мир? Ты говоришь, вас благодарят, но не помогают? Нам не перепадает и этого. Путники косятся, встретив нас на дорогах, селяне изощряются, выдумывая для нас прозвища. Один тол-стый трактирщик прозвал меня Колобродом, а между прочим, живет он в одном дне пути от чудищ, которых увидишь только - и обомрешь, а если такое наведается к нему в гости, от деревни и труб не останется. Но он спит себе преспокойно, потому что не спим мы. А по-другому и быть не может. Пусть простой фермер живет, не зная страха, я и мой народ все сделаем, чтобы он жил так и дальше. Для этого храним мы свои тайны, в этом видим свое назначение, покуда в мире еще год за годом зеленеет трава" (Толкиен. Властелин Колец. ч. 2. Братство Кольца. Спб., 1992, с. 297). Я не знаю лучшего комментария к знаменитому святоотеческому определению - "монах это тот, кто в одиночестве молится за весь мир".

[13] "Убежден, что как раз от слабости Православия проистекают многие проблемы юного российского рынка. Православие поощряет всякий труд, в том числе и предпринимательский. Наша вера отнюдь не призывает каждого к добровольной нищете, как некоторые восточные секты. Напротив, "как может существовать общение между людьми и милосердие, когда никого не будет с достатком? - восклицал еще древний авторитетнейший церковный писатель Климент Александрийский. - Каким образом тот, кто сам ничего не имеет, насытит алчущего, напоит жаждущего, примет странника? Богатство есть орудие... Если орудие употребляют с умением и как следует, оно будет полезно". Да, в Православии существует особый вид подвига - монашество. Но изучите историю русского монашества. Именно монахи становились первопроходцами и обживали дикие леса северо-востока Руси, где потом вокруг обителей созидались города, возникали ярмарки, строились промышленные предприятия. "Духовная энергия подвижников перековывалась в материальное богатство края", - заметил по этому поводу протоиерей Сергий Булгаков. Но православный предприниматель не раболепствует перед тленными сокровищами, не смотрит на них как на цель своей жизни, не покупает себе замков на далеких теплых островах, он прежде всего стремится принести благо родной стране" (Доклад архиепископа Костромского и Галичского Александра, председателя Синодального отдела по делам молодежи на открытии съезда православной молодежи (май 2001).http://www.russian-orthodox-church.org.ru/nr105167.htm).

[14] Афиногенов Д. Е. Константинопольский патриархат и иконоборческий кризис в Византии (784-847). М., 1997, с. 51.

[15] Цит. по: Иванов С. А. Византийское миссионерство. М., 2003, с. 189

[16] Дурново Н. Легенда о заключенном бесе в византийской и старинной русской литературе. М., 1915, с. 13.

[17] Цит. по: Тьерри А. Святитель Иоанн Златоуст и императрица Евдоксия. Христианское общество Востока. М., 1884, с. 183

[18] Сценический "двойник" "Алисы" - подростковая группа "Король и шут". Лидера этой группы - Андрея Князева - спрашивают: "У тебя есть любимые авторы, книжки? - Шри Ауробиндо, Ошо" (Подробности. Екатеринбург. 18.11.2003). Так что хотя бы для того, чтобы оккультные идеи не пленяли рок-музыкантов, а через них и подростков, стоит православным людям быть в контакте с рок-миром. Есть своя правда в обвинении, которое предъявил мне самарский бесцензурно-"православный" листок: говоря о дрейфе Бориса Гребенщикова в буддизм, там задается вопрос - "Куда смотрел диакон Кураев в те годы? Если бы он занялся с БГ каким-нибудь совместным проектом, как сейчас с Алисой, может, Гребень сейчас бы ходил не с бородкой, а с бородой" (А. Е. Заметки простодушного // Благовест. Самара. 2003, №23).

[19] http://vif2ne.ru/voskres/forum/0/0.htm Сообщение Олега К. от 15.2.2004

[20] Знают ли наши прихожане о литургических танцах православных африканцев? Вот упоминание об этом патриарха Александрийского и всея Африки Петра VII во время его визита в Москву в феврале 2004 года ":- Влияют ли на жизнь христианских приходов в Африке культурные традиции коренных народов континента? - Если речь идет о традициях, которые складывались веками, мы позволяем и даже приветствуем их существование. Но только в том случае, если они не стремятся оказывать влияния на деятельность того или иного прихода. Скажем, для местных африканских культур весьма характерно то, что называется языком тела, языком жестов. Танец для африканских народов совершенно естественное, многозначное, экспрессивное средство самовыражения. Соответственно, и африканец-христианин в силу своей природы и культурной традиции будет участвовать в богослужении несколько иначе, чем представитель иной этнокультурной среды. Церковь это принимает".

[21] "В какой бы город или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нем достоин, и там оставайтесь, пока не выйдете; а входя в дом, приветствуйте его, говоря: мир дому сему; и если дом будет достоин, то мир ваш придет на него; если же не будет достоин, то мир ваш к вам возвратится. А если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отрясите прах от ног ваших" (Мф. 10,11-14).

[22] Тут накопилась изрядная путаница. Монахи нередко приходских священников называют "мирскими", тогда как с точки зрения церковных канонов, именно монах, не имеющий сана, является мирянином, мирским человеком.

[23] Если читатель пожелает дальше размышлять на эту тему, я предложил бы ему обязательно учесть замечательную статью священномученика архиепископа Илариона (Троицкого) "О единстве идеала Христова". Тогда будет понятно, что сказанное выше сказано не в укор монашеству и не ради снижения привлекательности монашеского идеала, а, напротив, для того, чтобы и "мирской карьерист" мог бы учитывать духовный опыт, накопленный монахами: как иметь, "не имея".

---

www.kuraev.ru

---