Война за Великую Победу. Аркадий Малер

Сегодня же, в эпоху открытых границ, бесчисленных электронных медиа и тотального индивидуализма, замалчивать любую тему политического значения не только нереально, но и вредно. Поэтому неприятная релятивизация ценности Великой Победы, по большому счету, является лишь одним из бесконечных симптомов общей постмодерной ситуации, где любые ценности ставятся под вопрос, будь то «фашистские» или «антифашистские». Однако любое человеческое сообщество до тех пор остается человеческим, пока оно нуждается в определенных смыслах своего существования, и поэтому единственной реальной альтернативой одной иерархии ценностей может быть только другая иерархия, и, таким образом, отрицание ценности Великой Победы, в конечном счете, связано с эскалацией целого ряда сугубо идеологических настроений.

Прежде, чем описать соответствующие настроения, необходимо заранее оговорить те причины, почему победа антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне до сих пор праздновалась как событие вселенского значения и, можно надеяться, будет также праздноваться и впредь.

Во-первых, потому что это была победа над самым бесчеловечным идеологическим режимом со времен архаического каннибализма – над нацизмом, уничтожающим людей по принципу их расово-этнического происхождения, не оставляющим им никакого выбора, и поэтому обреченного на перманентную войну со всем миром. Любые идеологии, в которых ещё есть последние остатки гуманности, от большевизма до либерального мальтузианства, оказываются естественными союзниками перед лицом такого агрессора, и поэтому всем очень трудно забыть об общей победе над ним. Во-вторых, очень важно напомнить, что вся международная система отношений, существующая на сегодняшний день, начиная с самой ООН, непосредственно возникла в результате Второй мировой войны, подобно тому, как Вестфальская система 1648 года возникла в результате Тридцатилетней войны. Достаточно сказать, что постоянными членами Совета Безопасности ООН остаются именно страны-победительницы во Второй мировой войне, и среди них Россия, которая официально наследует СССР. Да, эта система давно трещит по швам, но никто из членов Совбеза отказываться от нее не собирается. Наконец, в-третьих, устойчивость Ялтинской системе придает оружие массового уничтожения, созданное в результате той самой войны и поставившее в её истории последнюю точку, когда американцы сбросили атомную бомбу на Японию.

Между тем, все эти факторы никак не могут повлиять на реальные умонастроения свободных людей в свободном мире, и задача сторонников Великой Победы состоит не в том, чтобы её продолжали отмечать на официальном уровне, а в том, чтобы она искренне переживалась миллионами свободных граждан, родившимися в то время, когда большинство участников той войны уже умерло. Для того, чтобы нынешние «антипобедные» настроения получили право голоса, должны были возникнуть два условия, которые уже невозможно изменить – это необходимая свобода слова и необходимая временная дистанция. Мы можем считать безусловными какие угодно ценности, завещанные прошлым, но это прошлое давно прошло и эти ценности утратили свою безусловную власть, а поэтому защищать их придется именно в этих предлагаемых обстоятельствах. Между тем, свобода слова и временная дистанция – это ещё не причины, это только необходимые условия, позволяющие этим причинам обрести реальное влияние. Сами же причины требуют особого внимания и понимания, поскольку нам, сторонникам Великой Победы, нужно не просто переубедить её критиков, но и не допустить политической победы тех идей, которые, казалось бы, навсегда проиграли в 1945 году.

«Всеотзывчивый» национал-социализм

Есть расхожий тезис о том, что «историю пишут победители», однако из этого не следует, что все победители, по определению, неправы, а проигравшие правы, равно и наоборот. Однако в любом случае придется признать, что массовое отношение к идеологии «Третьего рейха» в поствоенном мире, особенно, в странах соцлагеря, было в огромной степени продиктовано государственной пропагандой, так что никакое более-менее свободное исследование этой идеологии и её обсуждение было невозможно. Соответственно, можно вполне сомневаться в искренности всеобщего антифашизма и не удивляться тому, что он оказался не таким уж всеобщим, как только за отсутствие антифашисткой солидарности перестали сажать и выгонять с работы. Достаточно вспомнить, что само возникновение идеологий фашистского типа в 1920-1930-е годы по всей Европе проходило в условиях большой политической свободы и действительно имело массовую поддержку, причем, во всех слоях населения, включая интеллигенцию. Пример того же Мартина Хайдеггера, бывшего ректором университета при нацистах, показателен не только тем, что он до конца войны был членом НСДАП, но и тем, что они ни разу не покаялся за это до конца своей жизни. Поэтому сводить временный успех нацистов к каким-нибудь экономическим причинам или всеобщему помешательству также наивно, как сводить их поражение к техническим недостаткам вермахта.

Проблема в том, что германский национал-социализм, равно как и многие другие, родственные ему «консервативно-революционные» движения, был настолько разноликим и противоречивым явлением, что он удовлетворял пожеланиям самых разных общественных сил, довольно далеких от личной паранойи Адольфа Гитлера. В восприятии среднестатистического немецкого сторонника НСДАП эта партия выступала за всё хорошее и против всего плохого, то есть – за Великую Германию, сильную, развитую, духовную, культурную, сытую, уютную, довольную и т.д., и против того, что объективно мешало ей такой стать – против «англосаксонского либерализма» и «варварского большевизма». В восприятии же среднестатистического европейца, солидарного с нацистской Германией, это движение хорошо тем, что оказалось последним оплотом соответствующей политики во всей Европе, и «когда другие говорят, эти делают». Таким образом, первичный успех НСДАП однозначно состоит в декларируемых ею принципах.

Когда же мы говорим о конфликте германского национал-социализма именно с советским коммунизмом, то здесь ситуация выглядит достаточно сложной. В восприятии очень многих людей политика СССР была ничем не лучше политики «Третьего рейха», и хотя мы лично можем быть с этим не согласны, в полемике с соответствующей точкой зрения нам невольно приходится превращаться в защитников ленинско-сталинской политики, что делает нашу позицию крайне уязвимой. Как и «Третий рейх», СССР действительно был тоталитарным государством, где не только за инакомыслие, но даже за подозрение в оном обычных людей, легко подвергали самым жестким репрессиям, и в этом смысле победа Сталина над Гитлером действительно была победа одного тирана над другим, одной тоталитарной системой над другой. В противном случае столь страшное явление прогерманского коллаборационизма во время Второй мировой войны, которое только начало изучаться, было бы невозможно.

Освобожденные от антифашизма

Первая ласточка «пересмотра итогов Второй мировой войны» прилетела из столиц тех стран, которые во время войны оказались между Германией и Россией – от Прибалтики до Украины. И здесь движущей силой пересмотра является само стремление к отстаиванию национальной идентичности и суверенности, которому всегда нужно найти врага, и этот враг удобно находится в том «Большом Брате» с востока, которого они видят в Великой России. Но поскольку признаться в русофобии они не могут, то им приходится относиться к современной России не только как геополитическому, но и как к идеологическому наследнику СССР.

В дискуссии с западными «ревизионистами» обращение к патриотизму не только бессмысленно, но и вредно, поскольку их отрицание советской освободительной миссии связано именно с их патриотическими чувствами. После установления в странах Восточной Европы коммунистических режимов их национально-религиозная культура действительно испытывала серьезное подавление, хотя его масштабы невозможно сравнить с теми репрессиями, которые были в самом СССР. И нет ничего хорошего в том, что советское государство вместе с освобождением от фашизма привнесло многим народам коммунистический тоталитаризм, в котором нас до сих пор упрекают. Хорошо, что мы сами смогли от этого тоталитаризма избавиться практически без единого выстрела, иначе бы при иных раскладах оказались в положении немцев после 1945 года.

В отличие от Германии, в странах бывшего соцлагеря отношение к нацистскому прошлому стало предметом открытой общественной дискуссии, а его сторонники даже могут получать определенные дивиденты (бывшие эсэсовцы в Латвии, бандеровцы на Украине и т.д.). И если современная Россия, будучи гарантом потвоенного мира, ещё может требовать от них осуждения фашизма, то уж требовать осуждения фашизма в большей степени, чем коммунизма, практически невозможно. Таким образом, освобождение большинства стран Восточной Европы от коммунистического тоталитаризма на рубеже 1980-1990-х годов вместе с тем открыло в них шлюзы откровенно националистическим и «ревизионистским» настроениям, к которые там относятся намного толерантнее, чем на либеральном Западе. И если мы хотим переубедить их, то мы хотя бы должны признать, что они не беспочвенны и что у них действительно есть основания обижаться на Советский Союз.

«Уставший» национал-либерализм

Наконец, обратим пристальное внимание на морально-политические настроения в самой России. Конечно, наш отечественный «ревизионизм» не сравнить с зарубежным, поскольку объектом «ревизии» является наше собственное прошлое, моральный статус самой России, и далеко не каждый готов на это пойти. Очень многие не готовы «сдать» Ленина или Сталина именно потому, что боятся задеть честь самой страны, тем самым намертво отождествляя коммунизм и российский патриотизм. Но это лишь одна часть общества, в большей степени уходящая. В другой части общества, причем всё более возрастающей, уже очень давно созревают совершенно иные настроения, которые при первом обобщении можно назвать национал-либеральными.

У любых идейных связей есть своя логика, и логика национал-либерализма вполне последовательна. Процессы гражданской эмансипации в 1990-е и 2000-е годы, беспрецедентные во всей русской истории, объективно привели к тому, что естественный рост националистических настроений совпал со столь же стихийным либерализмом. А если мы вспомним генезис обеих идеологий в Новое время, то увидим, что они вполне совместимы. Их общий враг – не какая-то внешняя, иностранная сила, а любая государственная система, навязывающая какие-либо наднациональные ценности, и в этом смысле нет ничего более противного национал-либерализму, чем советская система, особенно в ей сталинском исполнении.

До сих пор осуждение советского прошлого в либерально-государственном дискурсе доходило до очень четкого предела – до священной памяти о Великой Победе. «Оранжевая революция» на Украине в 2004 году открыла ящик Пандоры и национал-оранжистские настроения стали распространяться по всему постсоветскому пространству, так что празднование Великой Победы в самой России стало впервые за шестьдесят лет носить актуально-политический смысл противостояния самим «оранжистам», характерным своей дружбой с самыми разными «ревизионистами». И хотя к концу нулевых годов угроза «оранжевой революции» в России сошла на нет, национал-либеральные идеи в нашей стране обрели свою легитимацию и сегодня на роли их главного идеолога и лидера выстраиваются целые очереди. Разумеется, речь вовсе не идет о каких-то конкретных политических движениях этого рода, которые до сих пор были вопиюще маргинальны, речь идет о, набирающим силу, массовому настроении людей, уставших от государства и отказавшихся замалчивать те темы, которые всегда были под запретом. И в этом смысле темы реальной судьбы русского народа во время Второй мировой войны и последующие годы – тема «власовщины», тема штрафных батальонов, тема послевоенных репрессий, тема реальной обиды очень многих представителей казачества, крестьянства, священства, националистической интеллигенции и т.д., одним словом, все те темы, которые в своё время открыл Александр Солженицын, – не то чтобы имеют центральное значение во всем национал-либеральном контексте, но они выставляются в нем как последний индикатор правильного отношения «свой – чужой».

При этом, возникают вопросы не только к тому, как советская власть относилась к своему народу во время и после войны, но и как она сама относилась к этой войне. Почему День Победы 9 мая стал выходным только через 20 лет после войны, когда к власти пришел Брежнев, а до этого был рабочим, хотя чисто коммунистические 1 мая и 7 ноября исправно праздновались? Да и сама «Могила Неизвестного солдата» и «Вечный огонь» в Александровском саду появились только в 1867 году! Почему парады на Красной площади 9 мая проводились только в особые юбилейные годы (1965, 1985, 1990 гг.), зато они ежегодно проходили 1 мая и 7 ноября? То есть для самого режима Октябрьская революция была все-таки важнее Победы над фашизмом? Все эти вопросы ещё будут открыто обсуждаться и чем раньше это произойдет, тем лучше. Потому что чем дольше мы их откладываем на потом, тем больше возникает почвы для национал-либеральных настроений, со временем порождающих уже собственную контрмифологию нашего прошлого.

Три тоста за Великую Победу

В итоге мы видим, что Великая Отечественная война до полной Победы в наши дни скорее превращается в новую войну за саму Победу, где на кон поставлена не только честь России, но и сама мораль Нюрнбергского процесса. Следовательно, встает вопрос о том, какие конкретно шаги необходимо совершить в защиту этой морали.

Во-первых, необходимо с новой силой и с гораздо большей убедительностью, чем прежде, объяснять античеловеческую сущность идеологии и практики «Третьего рейха», а для этого нужно однозначно констатировать примат универсальных, общечеловеческих ценностей над любым этнокультурным партикуляризмом. Это объяснение никогда не будет убедительным, если мы сами не будем искренне его разделять. Поэтому основной акцент в памяти о Великой Победе должен быть сделан не на том, что Россия победила Германию, а на том, что была повержена самая страшная идеология из всех возможных. И наш собственный коммунистический тоталитаризм, который мы однозначно осуждаем, был все-таки хоть немного лучше нацизма именно потому, что оставлял возможность для выживания, в то время как нацизм такую возможность исключал.

Во-вторых, любая апелляция к универсальным ценностям будет только тогда иметь полную силу, когда эти ценности будут объективно-реальны, а не субъективно-условны. Если мы действительно говорим о святой памяти или о священной войне, то сами категории святого и священного не должны быть для нас просто метафорами. В противном случае, если мы исходим из секулярной картины мира, которая нам навязывалась при советской власти, то весь пафос нашей борьбы за Победу становится чисто субъективным и умирает вместе с нами. В этой картине мира всех героев войны действительно больше нет и наши памятники им для них самих не имеют никакого значения. Соответственно, любая критика религиозной позиции в отношении Великой отечественной войны только в том случае будет адекватна, если это критика с точки зрения другой религиозной позиции. Если же это критика с секулярной точки зрения, то она бессмысленна, потому что онтологическое значение этой войны (как и всего остального) в секулярной картине мира всегда будет бесконечно меньше, чем в религиозной. Атеист может сколько угодно превозносить Сталина или Жукова, но для него этих людей реально не существует и память о них имеет для него значение только до тех пор, пока жив он сам. Православный же может сколько угодно критиковать и Сталина, и Жукова, но эти люди для него реальны до сих пор, и он может однажды с кем-нибудь из них встретиться лицом к лицу.

В-третьих, коль скоро нельзя обойтись без обращения к партикулярным ценностям на массовом политическом уровне, тем более в вопросе о войне, то тогда нужно найти такую форму, при которой эти ценности будут выражать собой универсальные смыслы. Для этого нужно апеллировать не к ценности родной деревни, а к ценности масштабной цивилизации, оказавшейся под угрозой в результате экспансии «Третьего рейха». Такой цивилизацией была вся европейская, вся христианская, вся православная цивилизация, в конце концов, хотя бы вся славянская цивилизация, поскольку сами славяне были для германских нацистов «людьми второго сорта». Сами идеи славянской идентичности и славянского мира, принятые со всей ответственностью, уже исключают какой-либо нацизм, поскольку само славянство как более-менее единая культура сложилась именно под влиянием христианства, когда святые братья-миссионеры Кирилл и Мефодий создали славянскую письменность. И в этом отношении празднование в мае двух событий – Великой Победы 9 мая и дня Славянской культуры и письменности 24 мая, вполне может быть логически увязано в единую традицию. Нужно только искреннее понимание того, почему Победа 1945 года действительно была Великой Победой.

http://www.russ.ru/pole/Vojna-za-Velikuyu-Pobedu