Внимайте гласу Божию, непрестанно зовущему вас. Марина Бирюкова

Иеромонах Никон (Беляев), преподобный Никон Оптинский — это последний духовник Оптиной пустыни; последний, то есть к кому в закрытый уже, разоренный монастырь, а потом в соседний с монастырем городок Козельск шел и ехал со всех сторон потрясенный революцией русский народ. Не так давно в моих руках оказалась книга, содержащая его дневники, некоторые проповеди, письма, а также воспоминания его духовной дочери, шамординской монахини Амвросии (врача Александры Оберучевой; о ней и ее жизненном подвиге нужно рассказывать отдельно). Дневниковые записи сделаны в 1907–1910 годах — Николай Беляев не был еще тогда пострижен, он жил в Иоанновском скиту близ монастыря, будучи послушником старца Варсонофия (Плиханкова).

Мне бы вникнуть в житие преподобного Никона, в основные его даты прежде, чем начать читать; но я оказалась невнимательной. И только дочитав уже до сентября 1908 года, до слов «Мне исполнилось…» остановилась, весьма удивленная: как двадцать лет?.. Не может быть! Разве бывают такими двадцатилетние? Откуда этот, по современным нашим меркам, мальчик знал — и так ясно, так трезво и твердо знал! — что нужно христианину? Когда он успел сделать выводы, путь к которым у нас, теперешних, занимает большую часть нашей земной жизни… если мы вообще следуем каким-то добрым путем?

Времени на пространные писания у скитского послушника не было. Поэтому его записи кратки, порой оборваны на полуслове. Главным образом он стремился записать то бесценное, что слышал от своего старца. Благодаря ему и мы сейчас слышим эти слова — о том, например, что Евангелие недостаточно просто читать, хотя бы и с верою, нет, его надо испытывать на практике: «Пожить надо по Евангельскому учению и узнать на деле: правда ли, что блаженны нищие духом, блаженны кроткие…».

Нередко то, что открывалось ученику в беседах с учителем, если и могло быть передано словами, то лишь отчасти, не до конца: «Когда Батюшка говорит подобные вещи, я чувствую что-то великое и святое, но это как бы мелькнет передо мною и исчезнет».

А иногда автор записок просто поверял бумаге свое счастье:

«Сейчас я читал Псалтирь и по окончании, идя сюда в келию, как хорошо чувствовал я себя. После молитвы на душе мирно, тихо, как и все кругом: и эта чудная ночь, луна, чистое небо и яркие звезды, тишина, снег блестит, вокруг вековые ели… Хорошо. Слава Богу, что Он, Милосердый, вселил меня, грешного, сюда, под покров Божией Матери и пророка Своего Крестителя Иоанна. Здесь мне всюду хорошо, а в келье своей, когда я один, мне кажется лучше всего (…)

Вообще, утешает меня Господь, и мне не в тягость моя теперешняя жизнь скитского послушника. Я ничего лучшего не желаю: ни еды, ни службы, — посему я узнаю, что мне здесь очень хорошо».

И это «хорошо» сразу передается читателю. Мир и радость, чувство надежной опоры и защиты — все это ощущается совершенно непосредственно, когда читаешь дневники 20-летнего послушника. И не просто ощущается, а изменяет все внутреннее состояние читающего их человека. Это действительно встреча со счастьем — не чужим, нет, но предназначенным для каждого из нас и каждому на самом деле доступным.

Кстати, о возрасте. Никто в Оптиной пустыни не относился к Николаю и его брату Ивану, который был еще моложе, как к мальчикам или полудетям. Для старца Варсонофия они были взрослыми: все передаваемые дневником диалоги проникнуты не только любовью, но и уважением наставника к достоинству учеников, к их самостоятельности, к их зрелому выбору. Понятие о возрасте человека было тогда другим — не только в монастыре.

Братья Беляевы происходили из купеческого сословия, выросли в большой, любящей и благочестивой семье. Детство их было счастливым, недостатка они не знали ни в чем — так пишет в своих записках будущий иеромонах Никон. Он успешно закончил гимназию, поступил в университет… Но часто пропускал лекции, потому что проводил это время в московских храмах, то в одном, то в другом. И очень быстро понял, какое знание нужно ему на самом деле. И поехал в Оптину. Младший брат (впоследствии от монашества отпавший) потянулся за старшим, мама сыновей благословила…

На дальнейшем пути Николаем-Никоном двигала благодарность — за все то, что он получил и в монастыре, и до него. А благодарность означала долг:

«Я вижу, что все благоприятствовало мне в духовном отношении, поэтому я жестоко отвечу и расплачусь, если не принесу духовного плода, ибо от всякого, кому дано много, много и потребуется(Лк. 12, 48)».

Конечно, он надеялся прожить в этих святых стенах всю свою жизнь и упокоиться на монастырском кладбище, рядом с великими старцами. Но вышло иначе…

И вот перед нами — уже не дневниковые записи, а письмо 34-летнего иеромонаха матери, написанное в 1922 году. Монастырь формально ликвидирован: оптинцы пытаются сохранить свое монашеское братство, образовав сельскохозяйственную артель или товарищество. Но «власть рабочих и крестьян» (не имеющая на самом деле отношения ни к рабочим, ни к крестьянам) чрезвычайно бдительна: над товариществом тоже сгустились уже тучи…

«Что будет? Как будет? Когда будет? Если случится то и то, куда приклониться? Если совершится то и то, где найти подкрепление и утешение духовное? О, Господи, Господи. И недоумение лютое объемлет душу, когда хочешь своим умом все предусмотреть, проникнуть в тайну грядущего, не известного нам, но почему-то страшного. Изнемогает ум, планы его, средства, изобретаемые им — детская мечта, приятный сон. Проснулся человек — и все исчезло, сталкиваемое суровой действительностью, и все планы рушатся. Где же надежда? Надежда в Боге.

Господь — упование мое и прибежище мое. В предании и себя и всего воле Божией обретаю мир душе моей. Если я предаю себя воле Божией, то воля Божия и будет со мной совершаться, а она всегда благая и совершенная. Если я Божий, то Господь меня и защитит, и утешит. (…) Даже при наплыве скорбей силен Господь подать утешение великое и преславное… Так я мыслю, так я чувствую, так наблюдаю и так верую».

А далее — снова о счастье:

«Сейчас я пришел от всенощной и заканчиваю письмо, которое начал еще перед всенощной. Господи, какое счастье. Какие чудные глаголы вещаются нам в храме. Мир и тишина. Дух святыни ощутительно чувствуется в храме. Кончается служба Божия, все идут в дома свои. Выхожу из храма и я (…) Иду на могилки почивших старцев, поклоняюсь им, прошу их молитвенной помощи, а им прошу у Господа вечного блаженства на небе…».

Приходит, однако, время расстаться и с могилками старцев, и с родными храмами Оптиной, и с могучими соснами окружающего ее леса. Монахиня Амвросия (Оберучева) рассказывает нам об аресте отца Никона: вместе с ним в заключении оказались еще два монаха и одна шамординская послушница. «Их скоро отправили в Калугу, — пишет матушка Амвросия.— Мы приходили на вокзал хоть издали получить последнее благословение. Теперь скорби нашей не было границ. Ведь вся наша жизнь основывалась на послушании Батюшке. Теперь мы в полном смысле осиротели…». Она ходила к нему на свидания в Калужскую тюрьму, выносила в широких рукавах монашеского одеяния записки духовным детям. На свиданиях батюшка Никон улыбался и просил никого в его страдании не винить: на все воля Божия.

Заключенного Беляева отправили на Соловки, но туда он так и не попал — застрял на Кемской пересылке, работал там сторожем, жил в общем бараке, так три года. Потом его отправили в ссылку в Поморье — невзирая на то, что у него открылся уже туберкулез, месяцами держалась высокая температура. Суровый климат, необходимость постоянного физического труда, недоедание, отсутствие всякой медицинской помощи. Но в письмах отца Никона из ссылки нет ни тени жалобы: «Преподобный Феодор Студит, сам бывший в ссылке, ликует и радуется за умирающих в ссылке. И мне приходила мысль, что мы, иноки, отрекшиеся от мира и ныне, хотя и невольно, проводим мироотреченную жизнь. Так судил Господь. Наше дело — хранить себя в вере и блюсти себя от всякого греха, а все остальное вручить Богу. Не постыдится надеющийся на Господа».

По свидетельству приехавшей на помощь к своему духовному отцу инокини Ирины, у него, умирающего, не было даже кровати, он лежал на покрытых соломой досках, под головой — «свернутая одежда», а вокруг кишели вши. При этом «Батюшка все терпел и никому ни на что не выражал своего неудовольствия».

Оптинский иеромонах Никон (Беляев), прославленный ныне Церковью, умер в 43 года в поморском селе Валдокурье.

Милостью Божией, трудами преданных Христу и духовнику людей и мы, сегодняшние, слышим проповедь младшего из святых Оптиной пустыни:

«Прошу вас, братия и сестры, внимайте гласу Божию, непрестанно зовущему вас. Недостатка в зове Божием не было и нет. Посмотрите: храмы Божии открыты, бого­служение совершается, разве это не зов Божий? Вы слышите благовест, призывающий в храм Божий на молитву, — разве это не зов Божий? В храме мы слышим проповедь, слово Божие — разве это не зов Божий? Мы слышим о древних и современных чудесах и различных явлениях милости и славы Божией — и это разве не зов Божий? Да если мы беспристрастно присмотримся каждый к своей собственной жизни и вникнем в нее, то увидим, что и нас неоднократно и различными путями звал и зовет к Себе Господь».

Газета «Православная вера» № 05 (553)

http://www.eparhia-saratov.ru/Articles/vnimajjte-glasu-bozhiyu-neprestan...