Вместо заключения. Что делать с людьми, которые покидают тюремные стены?

Неумолимая статистика. По данным МВД, каждое второе преступление в России совершают люди, уже побывавшие в заключении.  И доля «рецидивных» преступлений растет — при том, что не уменьшаются и общие показатели преступности. Уголовно-исправительная система, выходит так, является гигантской фабрикой по переплавке однажды оступившихся и чаще всего не потерянных для общества граждан в людей с преступным менталитетом. Люди возвращаются в тюрьму от недостатка любви, от того, что они никому не нужны. Но «любовь» — это непонятное слово. Оно раскрывает свой смысл через конкретные  — и притом последовательные  —  поступки. Поступки, позволяющие бывшему заключенному вернуться и навсегда остаться в том мире, где людей соединяет не отверженность, а гражданские, семейные и трудовые узы. Но на такую последовательность способно лишь то сообщество, та социальная структура, которая может предложить преступнику иную систему координат, иную модель межчеловеческих отношений. 

Что делать с людьми, которые покидают тюремные стены? О том, как государство и Церковь сейчас отвечают на этот вопрос, рассказывает председатель отдела по тюремному служению Санкт-Петербургской епархии протоиерей Олег Скоморох.

У семи нянек

— Отец Олег, кто сейчас на государственном уровне занимается реабилитацией бывших заключенных?

— Они фактически предоставлены сами себе. Нет даже федерального закона, который определял бы их правовое и социальное положение. Раньше, в советское время, когда уголовно-исполнительная система входила в Министерство внутренних дел, было понятно, что человек, который преступает закон, освобождаясь, остается в ведении того же ведомства. Органы власти должны были его прописать, обеспечить жильем, трудоустроить. И на уровне участкового следить за тем, в каком состоянии он находится. Сейчас уголовно-исполнительная система находится под эгидой Министерства юстиции, существует в виде Федеральной службы исполнения наказания, и после освобождения заключенный, естественно, оказывается вне ее ведения. Были надежды, что будет выработан закон, аналогичный тем, что действует в западноевропейских странах. Там существуют отдельные государственные структуры, которые начинают вести человека еще до его освобождения и ведут некоторое время после того, как он вышел из тюрьмы. Это было бы правильно и эффективно. Но закон заблудился в коридорах власти.

Факт

В 2006 году депутаты М. Ю. Маркелов и А. В. Чуев внесли на рассмотрение Государственную Думу законопроект «Об основах социальной адаптации и реабилитации лиц, освобожденных из мест лишения свободы», целью которого были «охрана прав освобожденных, предупреждение рецидива преступлений с их стороны, укрепление законности и правопорядка в обществе». Однако законопроект был «завернут» законодателями еще на стадии предварительного рассмотрения.

— Получается, реабилитация автоматически оказывается в ведении уголовно-исполнительной системы?

— Да, и потому на последний период отбывания наказания обращается особое внимание. Существуют государственные комиссии и общественные организации, которые стараются этот вопрос курировать. Последние, наверно, пять лет, на научных и практических конференциях, семинарах и круглых столах только и говорят, что о социальной адаптации бывших заключенных. Озабоченность этим вопросом очень серьезная. Но правовой определенности пока нет.

— Система в достаточной степени открыта?

— Она, скажем так, стала более открытой. В последние годы появились общественные наблюдательные комиссии, которые выполняют функцию общественного контроля, на основании соответствующего федерального закона. Существуют общественные советы при территориальных органах управления. Есть свои общественные советы и при УФСИНах в субъектах Федерации. Действуют комиссии по вопросам помилования. В учреждениях для несовершеннолетних есть и родительские комитеты, и попечительские советы. Во все структуры всегда приглашаются представители Церкви.

Часть общества

— Какую роль играют религиозные организации?

— Даже специалисты, которые занимаются этой проблемой, отмечают, что если кто и делает что-то в этой сфере системно и эффективно, то это представители различных религиозных общин, в первую очередь Русской Православной Церкви. Они стараются повлиять на духовное и морально-нравственное состояние заключенного еще во время отбывания им наказания. Стремятся сформировать церковную общину с ее особой атмосферой, создать в ней все условия для того, чтобы люди не чувствовали себя отчужденно, не ожесточались на весь мир. И, кстати, в Церкви, в отличие от государственных структур, уже появился документ, который строго разграничивает компетенцию различных церковных учреждений. В минувшем году на общецерковном уровне было принято «Постановление о распределении ответственности трех синодальных учреждений в области церковного попечения о ресоциализации (социальной реабилитации) лиц, освободившихся из мест лишения свободы, а также несовершеннолетних правонарушителей».

— А как государство аргументирует необходимость церковного участия? Получается, оно какие-то функции государственных органов отдает Церкви?

— Церковь — это часть общества. И государство понимает, что без участия общества, только за счет законов и структур, проблемы не решить. Ведь если общество будет по-прежнему закрыто от бывших заключенных, то, натыкаясь на стену непонимания и неприятия, они моментально станут угрозой для любого добропорядочного человека, который, ничего не подозревая, возвращается с работы или идет в сбербанк за пенсией. Потому что у них нередко и выбора-то другого нет, кроме как, совершив новое преступление, отправиться в места лишения свободы.

Первые шаги

— Но работа тюремных священников и соответствующих структур зачастую сводится к попечению о тех людях, которые еще отбывают наказание? А освободившиеся?

— В этом направлении, увы, пока делаются только первые шаги. Кроме правовой неопределенности существует еще одно препятствие. В условиях заключения человек сам себе не принадлежит, он мало что может выбрать. Поэтому когда он находится в исправительной колонии или в следственном изоляторе, у него одно отношение к жизни, взгляды, планы, а когда он освобождается, он чувствует себя совершенно по-другому. С этим сталкиваются немногочисленные реабилитационные центры, в том числе православные: человеку очень трудно заставить себя вновь оказаться в до некоторой степени режимном учреждении, в условиях, которые запрещают табакокурение и алкоголь, сводят к минимуму контакты с женщинами. В общем, ограничивают те греховные страсти, которые врываются в жизнь человека и, если он к тому же расположен к совершению преступлений, очень быстро приводят обратно в тюрьму. Не всякий готов прийти в реабилитационный центр или попроситься в монастырь, поскольку прекрасно понимает, что в этом случае от той греховной свободы, которой он, может быть, ждал с нетерпением, он должен будет добровольно отказаться.

— Кроме заключенных есть еще те, кто получает условный срок лишения свободы…

— Да, и такие люди тоже находятся в неблагополучном состоянии — и в духовном, и в социальном плане. Понятно, проще думать, что человек свободный может сам, по своему желанию, прийти в любой приходской храм, и вести свою духовную жизнь, и себя самостоятельно обеспечивать в социальном плане. Но если человек оказался судим, то весьма вероятно, что он имеет устойчивую склонность к каким-то очень серьезным страстям. Может быть, он страдает от алкогольной или наркотической зависимости. Возможно, у него нет постоянного места жительства, отсутствуют навыки к труду. В таком случае ему очень трудно будет просто ходить в храм и через воцерковление находить себя в нормальной жизни. Кроме того, есть же люди совсем слабовольные, которые просто живут сами по себе. Каждого из них нужно организовать, отвести в храм, состыковать с тем человеком, который может ему помочь (сейчас почти при любом крупном храме есть социальные работники). Нужно охватить и эту категорию осужденных.

— И что в этом направлении делается?

— В течение 2015 года наш «тюремный» отдел потихонечку знакомился с уголовно-исполнительными инспекциями — они есть в каждом районе Санкт-Петербурга и Ленинградской области и занимаются как раз теми осужденными, что не изолированы от общества. За это направление отвечает иерей Артемий Пиянзов, который уже имеет опыт работы на постоянной основе с уголовно-исполнительной инспекцией одного из районов Санкт-Петербурга. Сейчас отец Артемий — штатный священник храма Александра Невского в Красном Селе. И там же, в Красном Селе — так получилось, — располагается центральное управление уголовно-исполнительных инспекций.

— Родственники играют важную роль в социальной адаптации. Как вести работу с ними?

— Часто родные теряют веру в то, что после очередного освобождения своего родственника они смогут рассчитывать на нормальную жизнь. Более того, пока человек с алкогольной или наркотической зависимостью сидит, семья живет спокойно. И наоборот, родственники  со страхом ждут, что он освободится и опять этот кошмар вернется в их жизнь. Работа с родственниками проводится, когда они сами хотят помочь тому, кто находится в тюрьме, сами пытаются найти священника, который посещает колонию или следственный изолятор, когда они сами заинтересованы в том, чтобы человеку была оказана духовная помощь, поддержка, чтобы он не озлобился после тюрьмы.
Существует и другая модель. Правда не у нас, а у протестантов. В Петербурге действует христианская программа «Рождественская ёлка Ангела». Суть ее в том, что осужденный, желая поддержать свои семейные связи, дает свой адрес — и от лица этого заключенного христианская община через волонтеров дарит рождественский подарок его ребенку. А потом, если есть желание, ребенок рисует в ответ какую-нибудь открытку, пишет письмо. Здесь инициатива идет со стороны тех, кто находится в тюрьме.

Остаются единицы

— Сколько членов тюремной приходской общины и после освобождения остается в Церкви?

— Сама тюремная община обычно не очень велика — от 20 до 50 человек, при средней численности заключенных в колонии от тысячи до полутора тысяч. Дело в том, что, в соответствии с уголовно-исполнительным кодексом (порядок проведения встреч подробно расписан в его 14-й статье), священник, как представитель общественной организации, может работать только с теми осужденными, которые сами изъявляют желание с ним встретиться. Мы не вправе покинуть территорию храма, пойти по отрядам или по камерам в следственном изоляторе и проводить полноценную миссионерскую или катехизаторскую работу. Ограничения накладывает и то, что у священников нет возможности приходить в колонию по субботам и воскресеньям — в основном, они приходские батюшки, которые служат у себя на приходе. А в будние дни часть осужденных работает и тоже не может участвовать в богослужении. Но даже эта небольшая группа в 20–50 человек после освобождения становится совсем незначительной.

— Почему?

— Мы, к сожалению, с трудом отслеживаем судьбы освободившихся членов православных тюремных общин. Случаи, когда осужденный до и после освобождения окормляется у одного и того же священника, единичны. Хотя бы потому, что заключенные чаще всего уезжают в какой-то свой регион. И теряют связь с духовниками. Сейчас при определении меры наказания стараются подыскивать учреждения вблизи места жительства, чтобы человек мог поддерживать семейные связи, чтобы родственникам было проще приезжать к нему на свидания. Дай Бог, чтобы это стало общепринятой практикой. Тогда и священникам будет проще. Но чаще бывает так, что священник видит своего освободившегося подопечного — только в тюремном храме, когда он вновь оказывается за решеткой. К сожалению, многие способны вести нормальную человеческую жизнь только тогда, когда они попадут в тюрьму, где есть православная община, где два или даже три раза в день совершается молитва, куда еженедельно приезжает священник, а иногда и миряне, которые ведут занятия в воскресной школе.

— Как можно исправить эту ситуацию?

— Мне близок опыт христианских тюремных миссий некоторых западноевропейских стран, там есть очень эффективные службы социального сопровождения. Человека встречает специально назначенный сотрудник государственной или церковной миссии. И адресно передает с рук на руки либо в реабилитационный центр, либо в государственный центр социальной адаптации — в такое место, где хотя бы на первом этапе человек не выпадет из поля зрения. Ведь именно на первых шагах свободы человек чаще всего сбивается с пути, и даже если он наметил себе какую-то цель, он до нее вряд ли доберется. Самый первый этап: выйти из тюрьмы и куда-то дойти, доехать, и первые несколько месяцев — это самое сложное.

— Наверно, идеальной была бы ситуация, при которой заключенный, выходя из конкретной тюремной православной общины, оказывался бы в реабилитационном центре, связанном с этой общиной?

— Такая модель действует в приходах Великобритании. Там существуют так называемые терапевтические общины, которые ориентируют социальную деятельность своего прихода на освободившихся из мест заключения людей. И заключенный знает, что в таком-то графстве такой-то приход будет заниматься его проблемой и что такой-то священник этого прихода в любое время дня и ночи может его принять, а затем передать на попечение той или иной социальной службе, с которой у него давно налажены связи. И это, кстати, разгружает другие приходы: священнику или руководителю социальной службы прихода не нужно ломать голову над тем, что это за человек и куда его пристроить.

— А у нас?

— У нас нет системы, нет возможности поделить по карте епархию на благочиния и в каждом благочинии назначить определенный приход, занимающийся заключенными. Пока всё зависит от конкретного священника, который способен направить работу своего прихода в какую-то определенную больную точку нашей социальной среды. Мы только в начале пути.

Справка

Исчерпывающую информацию о том, где бывшие заключенные могут получить первую помощь, а также о специализированных центрах социальной адаптации можно получить на сайте «тюремного» отдела Санкт-Петербургской епархии (ots-spb.cerkov.ru) или по телефону 8 (921) 574–22–35 (сотрудник отдела — Петр Юрьевич Белов).

Тимур Щукин

Источник: "Вода живая"