Уроки борьбы за власть: либералы и Февральская революция. Фёдор Гайда

Русские либералы приняли участие в Февральской революции не потому, что они были решительными и сильными. Как раз наоборот. В последние месяцы империи у них была лишь одна альтернатива: или сойти с политической арены, или усилить свою борьбу против власти. Все обычные парламентские способы борьбы были уже исчерпаны и показали свою неэффективность. Сила оппозиции заключалась лишь в тяжелом положении страны, ведшей великую войну. Самым страшным для оппозиции стал бы роспуск Думы, лишавший противников власти их основного орудия.

Однако и в самой Думе ситуация не была простой: Прогрессивный блок, объединявший в Думе критиков власти, к осени 1916 года находился на грани распада. Необходимы были крайние средства, которые позволили бы сохранить стройность рядов. В июле-сентябре 1916 года лидер блока П. Н. Милюков побывал за границей с целью сбора слухов о попытках русского правительства пойти на сепаратный мир с Германией. Информация в основном черпалась им из европейских газет и была заранее недостоверной. Собранные материалы якобы свидетельствовали о неких шагах премьер-министра Б. В. Штюрмера в направлении заключения мира (в действительности ничего подобного не было), но Павел Николаевич, по собственным словам, «решил идти дальше» и выдвинуть обвинение непосредственно против верховной власти. Он вспоминал: «Я сознавал тот риск, которому подвергался, но считал необходимым с ним не считаться, ибо… наступил “решительный час”»[1]. Сознательная дискредитация и клевета становились основным оружием в ситуации, когда оппозиция должна была выбирать между необходимостью сохранить легальные методы борьбы и желанием не потерять политическую инициативу. В случае революционного исхода думские либералы (прежде всего кадеты) надеялись «канализировать» действия масс в нужную им сторону. Это была борьба не за революцию и не против революции, а за собственное лидерство в политическом процессе. «Я, кажется, думал в тот момент, – признавался впоследствии Милюков, – что раз революция неизбежна… то надо пытаться взять ее в свои руки»[2].

В своей борьбе либералы вполне закономерно попытались опереться на западных союзников. С послами союзных держав, прежде всего британским Дж. Бьюкененом, велись разговоры на тему измены в русском правительстве[3]. 27 октября в Александровском зале Петроградской думы состоялось заседание Общества английского флага. Бьюкенен в своей речи выразил уверенность в скорой победе, но отметил, что она должна произойти не только над врагом внешним. «Окончательная победа должна быть одержана над коварным врагом внутри наших стран», – сказал он. Под бурные продолжительные аплодисменты А. И. Шингарев заверил посла, что «те, кого инспирируют из Берлина», не добьются своего[4]. Санкция на выступление в Думе была, таким образом, получена. В целом и западные представители в России, и западное общественное мнение были подготовлены к тому, чтобы положительно воспринять возможную грядущую смену власти в России[5]. Союзники «естественно, всеми помыслами на стороне нашего народного представительства», – писал советник МИД  А. А. Гирс в своей записке от 20 ноября 1916 года, адресованной лидерам думского большинства[6].

1 ноября открылась V сессия IV Государственной Думы. Милюков выступил с речью о возможной измене в высших сферах, впервые открыто и официально озвучив ходившие слухи. Не имея никаких доказательств, приводя цитаты из германской и австро-венгерской прессы, он делал вывод о возможном предательстве императрицы Александры Федоровны и премьер-министра Штюрмера. Милюков поставил вопрос: «Что это, глупость или измена?» Автор речи вспоминал: «Аудитория решительно поддержала своим одобрением второе толкование – даже там, где сам я не был в нем вполне уверен»[7]. От имени блока Милюков заявил в адрес правительства: «Мы будем бороться с вами… всеми законными средствами до тех пор, пока вы не уйдете». В результате предпринятый кадетами политический ход мог привести к любым последствиям, и прежде всего к тем, о которых сами кадеты предпочитали не говорить. На это в шокированном зале заседаний указал правый депутат Н. Е. Марков. Во время милюковской речи он крикнул оратору: «А ваша речь – глупость или измена?»[8]

Речь Милюкова в рукописных и машинописных вариантах, иногда с апокрифическими вставками более радикального характера, расходилась по стране и вызывала бурную поддержку. Речь, по словам очевидцев, в провинции «имеет огромное агитационное значение. Даже самые уравновешенные люди, читая ее, приходят в негодование, узнав закулисную обстановку наших правящих сфер и двора… Говорили о начале революции в России. Да, пахнет ею…»[9]«Все понимали, что в Думе Милюков должен был говорить иносказательно, и вкладывали в его речь больше, чем в действительности было сказано. Для ответственного заявления “испытанного вождя революции” должны были, очевидно, иметься солидные данные. И никто не мог предполагать, что у Милюкова, в сущности, никаких материалов не было, что речь его переполнена была “сплетнями”… Надо признать, что в историческом уже аспекте “знаменитая речь” поражает своей необоснованностью во всех частях», – отмечал очевидец событий историк С. П. Мельгунов[10].

В краткосрочной перспективе безответственное выступление Милюкова позволяло сохранить единство Прогрессивного блока и вновь подтвердить кадетское лидерство в оппозиционном лагере. «После последних событий в Государственной Думе, кажется, и самые демократические элементы признали Милюкова своим руководителем. Теперь мы ждем новых событий. Если нас не распустят и если они (то есть правительство. – Ф .Г.) не уйдут, то борьба будет продолжаться», – заключал кадет А. А. Эрн[11]. Кн. Е. Н. Трубецкой возбужденно-прерывисто писал М. К. Морозовой: «Несовместимость Думы со Штюрмером, России со Штюрмером – вот что ярко обнаружилось; невозможность победы при Штюрмере, решимость Думы бороться с ним до конца – вот что прозвучало во всех речах… Власть смешана с грязью в его лице; хватит ли у государя силы извлечь ее из этой помойной ямы, куда она рухнула, и отдать ее честному министру? Во всяком случае, Дума решила все поставить на карту. Если Штюрмера не прогонят, то разгонят Думу… Если его не уберут, она пойдет напролом, хотя бы ценой роспуска, потому что в этом случае катастрофа для России неизбежна. Что из того, что обвинение в предательстве не доказано – доказано, что это человек, готовый все продать, а при этих условиях никакой уверенности, что он не продаст Россию, быть не может»[12]. Авторитет Думы резко вырос в стране и армии. Командующий Северо-западным фронтом генерал Н. В. Рузский от лица штаба лично передал бывшему у него кадету И. П. Демидову, «что роспуск Думы и перевыборы теперь абсурд»[13]. «Все там (в Ставке. – Ф. Г.) желают, чтобы не распускали Думу ни под каким видом», – писал гр. Л. Н. Игнатьев своей жене, ссылаясь на сведения своего брата – министра народного просвещения[14].

Дума, таким образом, оказывалась на гребне общественного недовольства и в заложниках у радикальных настроений. Впоследствии, оценивая роль Думы в ноябрьские дни, депутат В.В. Шульгин вынужден был признаться: «Бывали минуты, когда я начинал сомневаться… Мы условились быть не “раздувальщиками огня”, а как раз наоборот – “гасителями пожара”. Исполняли ли мы свое намерение? Тушили ли мы революцию? В минуту сомнений мне иногда начинало казаться, что из пожарных, задавшихся целью тушить революцию, мы невольно становились ее поджигателями. Мы были слишком красноречивы, слишком талантливы в наших словесных упражнениях. Нам слишком верили, что правительство никуда не годно…»[15]

В избранной тактике было известное противоречие: нельзя было усиливать парламентскую борьбу бесконечно – это грозило Думе роспуском в самый ответственный момент. Однако правительство в нужный момент действительно затрещало. Отставка Штюрмера и назначение на его пост министра путей сообщения А.Ф. Трепова, состоявшиеся 10 ноября, еще более разожгли страсти. «Совершившиеся перемены никоим образом не могут считаться ни окончательными, ни удовлетворяющими желание думского большинства», – писала «Речь»[16]. По мнению «Русских ведомостей», отставка Штюрмера могла быть лишь «первым шагом». Газета писала: «Старая система управления явно шатается и колеблется. Быть может, до окончательного крушения ее нам придется еще пережить резкие толчки и острые моменты, но мы все же движемся по направлению замены ее системой, основанной на началах ответственности»[17].

После своего назначения новый премьер Трепов прибыл к председателю Думы М. В. Родзянко и выразил желание «наладить работу» с Думой и «здоровыми общественными силами». Родзянко потребовал «полного разрыва с политикой Штюрмера» и заявил новому премьеру: «Я уверен, что у вас вовсе нет программы». Встреча завершилась ничем[18]. 19 ноября Трепов прибыл в Государственную Думу, чтобы огласить там правительственную декларацию. Его выступление было несколько раз сорвано депутатами-социалистами. Но премьер был терпелив. «Забудем споры, отложим распри… посвятим все время положительной работе. Этого от всех и каждого повелительно требуют жизненные интересы России», – напоминал премьер. Трепов соглашался с требованиями Думы провести ряд реформ, а также известил депутатов о достигнутых межсоюзнических соглашениях о передаче России после войны Константинополя и проливов[19]. Однако декларация «была встречена Думой холодно и не нашла в ней никакого сочувственного отклика»[20]. В сложившейся ситуации думским либералам невозможно было более оставаться умеренными. Какой-либо деловой контакт или спокойствие были равносильны дискредитации, а такую цену платить они не хотели. Думцы, таким образом, предпочитали максимально возможное парламентское давление на власть, которое, по их мнению, приносило им общественную поддержку и вело к уступкам власти, что придавало силы для дальнейшей борьбы. Так замыкался порочный круг, каждый оборот которого приближал к развязке.

Развязка переставала пугать либералов, когда они чувствовали себя во главе всей страны. Отступать был некуда; по мере усиления ненависти к правительству постепенно слабел страх перед стихией. Лишь боязнь перед расправой со стороны власти внушала опасения. На заседании московского городского комитета партии в январе 1917 года М. Л. Мандельштам предложил П. Н. Милюкову на открытии Думы провозгласить ее Учредительным собранием. Милюков ответил: «Мы это сделаем, если у Таврического дворца мы будем иметь несколько полков»[21]. Кадетские ораторы в Думе (М. С. Аджемов) уже могли угрожать власти, что «народ пощады не даст»[22]. «Убежден, – писал Аджемов Шингареву, – что к новому 1917 году будут торжественные похороны самодержавия»[23]. Это же настроение с легкой иронией передавали и полицейские отчеты: «Либеральная буржуазия верит, что в связи с наступлением… ужасных и неизбежных событий правительственная власть должна будет пойти на уступки и передать всю полноту своих функций в руки кадет в лице лидируемого ими Прогрессивного блока, и тогда на Руси… “все образуется”»[24].

Активность либеральной оппозиции привела к тому, что свою деятельность возобновила и рабочая группа Центрального военно-промышленного комитета (наряду с депутатами от рабочих в Думе, это было единственное легальное представительство рабочих в России в этот период). Если в конце октября ее руководство (это были социалисты-меньшевики) опасалось провокаций со стороны власти и призывало рабочих прекратить политические забастовки, то на следующий день после речи 1 ноября была принята резолюция об амнистии, «немедленном и решительном преобразовании существующего строя» и организации правительства «спасения страны». 14 ноября группа приняла решение организовать на петроградских заводах митинги и принятие аналогичных резолюций, а также демонстрацию к Государственной Думе[25]. Хотя требования группы были гораздо радикальнее думских, ее руководство полагало, что «плохо или хорошо представительное учреждение, оно должно быть центром для всей России». «Поэтому нужно сосредоточить внимание на Государственной Думе… Нельзя допустить, чтобы Государственная Дума оторвалась от народа», – говорил председатель рабочей группы К. А. Гвоздев[26].

В конечном счете рабочая группа ЦВПК обратилась к рабочим с воззванием, в котором основной задачей момента значилось «решительное устранение самодержавного режима и полная демократизация страны»[27]. Группа попыталась организовать рабочую демонстрацию в годовщину «Кровавого воскресенья» 9 января. 3 января 1917 года начальник Петроградского военного округа генерал С. С. Хабалов направил председателю ЦВПК А. И. Гучкову письмо, в котором указал, что рабочая группа «занялась обсуждением политических вопросов в резко революционном направлении», и потребовал извещать его о собраниях группы. Гучков ответил Хабалову, что не собирается этого делать. 19 января Хабалов написал второе письмо и получил тот же ответ от бюро ЦВПК. 20 января полиция явилась в помещение рабочей группы, но, не застав на заседании посторонних (то есть не получив формального повода для ареста), удалилась. Лишь 27 января рабочая группа была наконец арестована[28]. 29 января по данному поводу состоялось частное совещание представителей общественных организаций, законодательных палат, партий и рабочих. Общественные деятели были напуганы. Была признана законность ареста[29]. В результате Гучков побывал у Хабалова и добился смягчения участи арестованных (больной К. А. Гвоздев был помещен под домашний арест, но по личному ходатайству Гучкова караул через два дня был снят)[30].

Центральный комитет кадетов 4 февраля обсуждал возможную акцию рабочих 14 февраля. Столичные рабочие намеревались собрать демонстрацию в день открытия Думы. Отношение либералов к демонстрации было вполне гапоновским. Ф. И. Родичев вспоминал о своих тогдашних впечатлениях: «От правительства шли обещания расстрелять демонстрацию нещадно. Помню свое угнетенное настроение, мрачное ожидание несчастья. Но я успокоился на мысли, что если осмелятся стрелять по народу, то будут те же последствия, что от стрельбы 9 января 1905 года – когда выстрелами солдат был нанесен смертельный удар самодержавию. Теперь убьют монархию. Бояться нечего – не посмеют. А если посмеют, это будет самоубийство. На этом я успокоился»[31]. Однако Милюков поспешил через прессу обратиться к рабочим с предложением не поддаваться на провокации[32].

Дума открылась 14 февраля. В этот день в знак солидарности с ней в столице бастовало 84 тысячи рабочих, на Невском проспекте происходили демонстрации. Дума постепенно превращалась в революционный митинг. Еще 15 февраля меньшевик М.И. Скобелев заявил: «Или эта власть с ее приспешниками будет сметена, или Россия погибнет». Трудовик А.Ф. Керенский призвал решить задачу «уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало». Он призвал не останавливаться на применении «законных средств», а перейти к «физическому… устранению» представителей власти[33]. 23 февраля в Петрограде начались массовые забастовки и демонстрации. На Путиловском заводе был объявлен локаут. Произошли столкновения с полицией. Лидеры социалистических фракций Думы Керенский и Чхеидзе были связаны с теми немногочисленными эсеровскими, меньшевистскими и большевистскими организациями, которые принимали активное участие в агитации среди рабочих и солдат запасных батальонов. Особой надежды на успех у верхушки социалистического движения не было[34]. Но надежда была на Думу. В этот день социалисты внесли в Думу спешный запрос о локауте. Скобелев отметил: «В свое время во Франции в таких случаях опрокидывали трон». Он был лишен слова, но выступавший за ним Шингарев призвал «потребовать от власти наконец, чтобы она или сумела справиться с делом, или убиралась вон из государства». Речь вызвала бурные и продолжительные аплодисменты[35].

24 февраля в городе началась стрельба со стороны демонстрантов, появились первые случайные жертвы. Лишь на следующий день в ряде частных случаев полицией было применено оружие. 26 февраля появился манифест о приостановке деятельности палат до апреля. Произошло то, чего так опасалась либеральная оппозиция: в случае прекращения работы Дума рисковала потерять свое лидирующее положение в антиправительственном движении. Однако уже утром 27 февраля начался массовый переход гарнизона на сторону восставших. Власти не стало, Арсенал был захвачен. В тот же день состоялось совещание думцев, настроение которых резко поменялось. «Что делалось на улицах… мы не знали. Большинство из нас, сидя в Таврическом дворце, нервничали и молчали», – вспоминал один из членов Думы[36]. Опасались расправы со стороны войск, которые придут с фронта для наведения порядка. Кадет Н. В. Некрасов признавался, что «чувствовал уже веревку на шее своей»[37]. Однако после подхода восставших в Думе были созданы Временный комитет для связи с различными учреждениями и Петроградский совет рабочих депутатов, которыми было принято решение бороться за свержение самодержавия и созыв Учредительного собрания. Воспоминания красочно описывают истерию, царившую в среде думского большинства, бледного председателя Думы М. В. Родзянко, бродившего по залам преобразившегося в один день дворца и не способного как-либо влиять на настроение революционных толп. В это время революционные матросы даже угрожали ему расстрелом[38].

Вскоре после известия об аресте правительства, по воспоминаниям Милюкова, произошла следующая сцена, которую он «запомнил во всех подробностях». Милюков писал: «“Михаил Владимирович, – говорю я председателю, – надо решаться”. Я разумел, конечно: решиться окончательно признать революцию как свершившийся факт. Родзянко попросил четверть часа на размышление и удалился в свой кабинет. Мы сидели группой у дверей кабинета, ожидая ответа. В эти минуты тягостного ожидания раздался телефонный звонок. Спрашивали полковника Энгельгардта (депутата-центриста полковника Генерального штаба Б. А. Энгельгардта. – Ф. Г.). Наш коллега подошел к телефону. Из Преображенского полка: “Преображенский полк отдает себя в распоряжение Государственной Думы”. У членов комитета отлегло от сердца. “Передайте немедленно Михаилу Владимировичу это сообщение, полковник”»[39]. Офицеры Преображенского полка вошли в сношение с комитетом и изъявили готовность вступить в его подчинение. Контакт с офицерами был установлен. После этого думским комитетом было принято решение о взятии всей полноты власти в свои руки. «“Ну, – говорит Родзянко… вставая и тяжело вздыхая, – пойдемте делаться революционерами”», – вспоминал депутат В.В. Лашкевич[40]. Несмотря на «вздохи», именно Государственная Дума была символом революции, и в этом основную роль сыграли ее депутаты. Милюков, наоборот, не вздыхал. «У него был торжественный вид и сдерживаемая улыбка на губах. “Состоялось решение, – сказал он, – мы берем власть”…»[41]

В ту же ночь направленные Временным комитетом войска заняли телеграф, городские телефоны и почты, Государственный банк, казначейство и монетный двор. Председателем военной комиссии Думы стал А.И. Гучков, имевший давние связи с военными кругами. Подчиненным Гучкову офицерам Генерального штаба полковнику Доманевскому и подполковнику Тилли удалось вступить в контакт с направленным из Ставки в Петроград для подавления революции генералом Н.И. Ивановым и добиться того, чтобы движение его отряда по направлению к Царскому Селу было приостановлено. Сам отряд в результате был отведен в Вырицу[42]. В ночь на 28 февраля Временный комитет Государственной Думы направил телеграммы начальнику штаба верховного главнокомандующего и командующим фронтами о переходе всей власти в столице в его руки «ввиду устранения от управления всего состава бывшего Совета министров» и призвал армию сохранять «полное спокойствие». Были установлены отношения с восставшими гарнизонами ближайших городов, в том числе Царского Села. Временный комитет на фронте сразу был воспринят как оплот порядка и государственности, как гарантия продолжения войны до победного конца. Во многом по вине Родзянко генералитет был уверен, что только Временный комитет возглавляет революцию и только он в силах установить спокойствие в революционной столице[43]. Уже 1 марта Ставка и командующие фронтов считали возможным не только контактировать с комитетом, но и распространять его воззвания и допускать его представителей в части[44]. Создать новое революционное правительство и добиться отречения от императора после этого стало лишь делом техники… Наступавшая анархия становилась неизбежностью…

«Русские события отмечают собой целую эпоху в мировой истории и первое торжество тех принципов, ради которых мы начали войну», – заявлял британский премьер Д. Ллойд-Джордж[45]. «Дыхание свободы, опрокинув старый режим, сломало теперь последние преграды для полного сближения двух народов – русского и английского», – говорил Дж. Бьюкенен[46]. Но приход к власти либералов, конечно, не был самоцелью в глазах Запада. Вскоре союзники отказались от принятого решения передать России Константинополь после войны[47]. Для них именно это было наиболее важным.

----------------------------------------------------

[1] Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 439–441, 445.

[2] П. Н. Милюков – И. И. Петрункевичу, 2 октября 1919 г. // Государственный архив Российской Федерации (далее – ГАРФ). Ф. 5856. Оп. 1. Д. 184. Л. 6.

[3] Алексеева И. В. Царизм, буржуазная оппозиция и союзники России по Антанте в годы Первой мировой войны (1914 – февраль 1917 г.) Дисс. на… доктора истор. наук. СПб., 1991. С. 294–296.

[4] Речь. 1916. 28 октября.

[5] Айрапетов О. Р. Либералы и генералы перед Февралем: штрихи к портретам и процессам // Украiна i Росiя в панорамi столiть. Збiрник наукових праць на пошану проф. К.М. Ячменiхiна. Чернiгiв, 1998. С. 247–251.

[6] ГАРФ. Ф. 892. Оп. 1. Д. 94.

[7] Милюков П. Н. Воспоминания. С. 445. См. также: Милюков П. Н. История второй русской революции. М., 2001. С. 35.

[8] Государственная Дума. Созыв IV. Сессия V. Стенографические отчеты. Пг., 1916–1917. Стб. 36–46.

[9] К. И. Афанасьев (Петроград) – Е. Н. Николаевой (Тифлис), 16 ноября 1916 г. // ГАРФ. Ф. 102. ДП ОО. Оп. 265. Д. 1047. Л. 85.

[10] Мельгунов С .П. На путях к дворцовому перевороту. Париж, 1931. С. 72.

[11] А. А. Эрн – Н.А. Эрну, 8 ноября 1916 г. // ГАРФ. Ф. 102. ДП ОО. Оп. 265. Д. 1059. Л. 961.

[12] Кн. Е. Н. Трубецкой – М. К. Морозовой, 7 ноября 1916 г. // Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (далее – ОР РГБ). Ф. 171. Папка 9. Ед. хр. 1. Л. 63–63 об.

[13] Протоколы ЦК и заграничных групп конституционно-демократической партии: В 6-и т. / Отв. ред. В. В. Шелохаев. Т. 3. М., 1998. С. 334.

[14] Гр. Л. Н. Игнатьев – гр. Е. Л. Игнатьевой, 23 ноября 1916 г. // ГАРФ. Ф. 102. ДП ОО. Оп. 265. Д. 1062. Л. 1253.

[15] Шульгин В. В. Годы. Дни. 1920. М., 1990. С. 295–296.

[16] Речь. 1916. 11 ноября.

[17] Русские ведомости. 1916. 11 ноября.

[18] Красный архив. 1933. № 1 (56). С. 118.

[19] Государственная Дума. Созыв IV. Сессия V. Стб. 251–259.

[20] Русские ведомости. 1916. 20 ноября.

[21] Съезды и конференции конституционно-демократической партии: В 3-х т. / Отв. ред. В. В. Шелохаев. М., 2000. Т. 3. Кн. 1. С. 465.

[22] Государственная Дума. Созыв IV. Сессия V. Стб. 1219.

[23] М. С. Аджемов – А.И. Шингареву, 25 ноября 1916 г. // ГАРФ. Ф. 102. ДП ОО. Оп. 265. Д. 1062. Л. 1287.

[24] Буржуазия и помещики в 1917 году. Частные совещания членов Государственной Думы / Под ред. А. К. Дрезена. М.; Л., 1932. С. 162.

[25] ГАРФ. Ф. 102. ДП ОО. Оп. 246. 1916. Д. 347. Т. 5. Л. 45–47, 62–64 об., 117–118 об.

[26] Российский государственный военно-исторический архив (далее – РГВИА). Ф. 13251. Оп. 11. Д. 36. Л. 17 об. – 18.

[27] Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 451. Оп. 1. Д. 100. Л. 98.

[28] РГВИА. Ф. 12564. Оп. 1. Д. 82. Л. 149–151 об.; Ф. 13251. Оп. 11. Д. 2. Л. 42–43, 62–66, 125–125 об.; Д. 15. Л. 5–6, 62.

[29] Буржуазия и помещики в 1917 году. С. 180–183; Донесения Л. К. Куманина из Министерского павильона Государственной Думы (декабрь 1911 – февраль 1917 года) // Вопросы истории. 2000. № 4–5. С. 24.

[30] РГВИА. Ф. 13251. Оп. 11. Д. 2. Л. 125–125 об.

[31] Родичев Ф. И. Воспоминания и очерки о русском либерализме. Newtonville, 1983. С. 96.

[32] Донесения Л.К. Куманина из Министерского павильона Государственной Думы // Вопросы истории. 2000. № 6. С. 7–8.

[33] Государственная Дума. Созыв IV. Сессия V. Стб. 1347, 1353–1354, 1428.

[34] Melanson M. Rethinking Russia`s February Revolution: Anonymous Spontaneity or Socialist Agency? Pittsburgh, 2000. P. 15–39.

[35]Государственная Дума. Созыв IV. Сессия V. Стб. 1640–1641, 1649, 1657.

[36]Крачкевич П. З. История российской революции (записки офицера-журналиста). Кн. 1. Гродно, 1921. С. 19.

[37]Родичев Ф. И. Воспоминания и очерки о русском либерализме. С. 102.

[38]Родзянко М. В. Государственная Дума и Февральская 1917 года революция // Архив русской революции: В 22-х т. / Под ред. И. В. Гессена. Кн. 3. Т. 6. М., 1991. С. 66–67; Савич Н.В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 217–218.

[39]Милюков П. Н. Воспоминания. С. 457–458.

[40]Лашкевич В. В. Воспоминания. // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 730 а. Л. 11–12.

[41]Суханов Н. Н. Записки о революции: В 3-х т. М., 1991. Т. 1. С. 97.

[42]Энгельгардт Б. Э. Воспоминания о далеком прошлом. Ч. 1. Потонувший мир // ОР РНБ. Ф. 1052. Оп. 1. Д. 32. Л. 16–17; Красный архив. 1926. № 4 (17). С. 225–232; Воейков В .И. С царем и без царя. М., 1994. С. 156–157; Ознобишин Д. В. Временный комитет Государственной Думы и Временное правительство // Исторические записки. 1965. Т. 75. С. 278–279.

[43]Генералов С. В. Записки пережитого на русской земле // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 307. Л. 19 об.; Демьянов А. А. Временное правительство, Советы рабочих и солдатских депутатов и армия // ГАРФ. Ф. 6632. Оп. 1. Д. 14. Л. 22.

[44]См.: Телеграммы командования Юго-Западного фронта: Болдырев В .Г., генерал. Из дневника // Красный архив. 1927. № 4 (23). С. 253; Верховное командование в первые дни революции // Там же. 1927. № 3 (22). С. 66; Селивачев В. И., генерал. Из дневника // Там же. 1925. № 2 (9). С. 110; Сиверс А. М., генерал. Дневник // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 796. Л. 4; Ф. 5827. Оп. 1. Д. 7. Л. 1.

[45]Утро России. 1917. 9 марта.

[46]Новое время. 1917. 21 марта.

[47]Игнатьев А. В. П. Н. Милюков как дипломат // П. Н. Милюков: историк, политик, дипломат. Материалы международной научной конференции, Москва, 26–27 мая 1999 г. М., 2000. С. 137.

Источник: Православие.Ru