Царская семья и ее окружение перед казнью. Андрей Мановцев

 Государь с дочерьми на прогулке. 1913

Участь решена

В начале июля (по новому стилю) 1918 года участь Царской Семьи была решена. Слухи о том, что царь расстрелян, уже не раз распускались, никаких возмущений не возникало, и большевикам было ясно: расстрел «сойдет». 4 июля в Доме Особого Назначения появился новый комендант – Я. М. Юровский, человек 40 лет, в недавнем прошлом - владелец фотомастерской и военный фельдшер, член РСДРП с 1905 года, хороший знакомый Я.М. Свердлова, активный революционный деятель Урала. По занимаемым в то время постам – несравнимо более значимая фигура, чем предыдущий комендант Ипатьевского дома А.Д. Авдеев. Царской семье должно было казаться (и казалось), что смена коменданта произошла из-за того, что авдеевские охранники были уличены в воровстве. Нетрудно представить, что  при новой охране у заключенных возникли надежды на улучшение содержания.. Эти надежды  растаяли очень быстро. Когда, по распоряжению Юровского, было зарешечено единственное окно, которое разрешалось держать открытым (при этом все окна были замазаны мелом), Государь написал в дневнике: «Этот тип нам нравится всеменее!». 

Простые и незаносчивые

При знакомстве с высказываниями, воспоминаниями или показаниями цареубийц, поражает их готовность к рассказу, ужасают те или иные подробности, но более всего поражает то, что сами они – живые люди! В 2008 г. в Москве вышла книга «Исповедь цареубийц» (автор-составитель Ю.А. Жук), содержащая много материалов, относящихся к убийству царской семьи и для рядового читателя ранее недоступных. Из названия (неудачного, поскольку для палачей и для большинства охранников речь совсем не шла о покаянии) видно, что материалы этой книги относятся к непосредственным участникам событий. Приводя отрывки из нее, мы будем указывать в скобках страницы.

Ипатьевский дом, превращенный в Музей Революции конец 1920-х годов

В 1921 г. Юровский, уже будучи в Москве, попросил своего давнего друга по Уралу литературно обработать его воспоминания. Друзья согласились, что лучшим названием для них будет: «Последний царь нашел свое место» (289). Вот что говорится о царской семье в этих воспоминаниях Юровского: «Положение, в каком я их застал, они представляли спокойную семью, руководимую крепкой рукой жены. Николай с обрюзгшим лицом выглядел весьма и весьма заурядным, я бы сказал деревенским солдатом. / Заносчивости в семье, кроме Александры Федоровны, не замечалось ни в ком. Если бы это была не ненавистная царская семья, выпившая столько крови из народа, можно было бы их считать как простых и не заносчивых людей. Девицы, например, прибегали на кухню, помогали стряпать, заводили тесто или играли в карты в дурачки, или раскладывали пасьянс, или занимались стиркой платков. Одевались все просто, никаких нарядов. <…> Немалое удовольствие представляло для них полоскаться в ванне по несколько раз в день. Я, однако, запретил им полоскаться так часто, т.к. воды не хватало. Если посмотреть на эту семью по обывательски, томожно былобы сказать, что она совершенно безобидна. / Мальчик Седнев настолько привык и обжился в Семье, что ничего похожего на лакейские услуги, оказываемые наследнику престола, не было. Часто своей игрой с собачкой, которая у них была, он приводил в раздражение Александру Федоровну. <…> Трупп и Харитонов были слугами с собачьей приверженностью к господам. / Доктор Боткин был верный друг семьи. Во всех случаях по тем или иным нуждам семьи он выступал ходатаем. Он был душой и телом предан семье и переживал вместе с семьей Романовых тяжесть их жизни. Всем известно, что Николай и его семья люди религиозные. Они меня просили, нельзя ли им устроить обедню. Я пригласил священника и дьякона.<…> Очень усердно молились Николай и Александра Федоровна» (294-295).

Опустились на колени

Отец Иоанн Сторожев

Речь идет о богослужении, совершенном в Ипатьевском доме в воскресенье 14 июля, т.е. за два дня до убийства. Александра Федоровна записала в дневнике: «Имела радость от слушания обедницы» (а не обедни – А.М.). Служили протоиерей Иоанн Сторожев и дьякон В.А. Буймиров. Отец Иоанн приходил во второй раз, перед этим он был в Ипатьевском доме 2 июня. О своих посещениях он оставил подробные рассказы следователю И. Сергееву, с которыми проще всего познакомиться в «Дневниках Николая II и императрицы Александры Федоровны 1917-1918» (М. 2008), изданных В.М. Хрусталевым и снабженных подробными комментариями.

Отец Иоанн рассказывает: «Вперед в зал прошел я, затем диакон и Юровский. . <…> Впереди, за аркой, уже находилась Александра Федоровна с двумя дочерьми и Алексеем Николаевичем, который сидел в кресле-каталке, одетый в куртку, как мне показалось, с матросским воротником. Он был бледен, но уже не так, как при первом моем служении, вообще выглядел бодрее. Более бодрый вид имела и Александра Федоровна. . <…> Мне показалось, что как Николай Александрович, так и все его дочери на этот раз были – я не скажу, в угнетении духа, но все же производили впечатление как бы утомленных. . <…> Стол с иконами, обычно расположенными, стоял на своем месте: в комнате за аркой. Впереди стола, ближе к переднему углу, поставлен был большой цветок, и мне казалось, что среди ветвей его помещена икона, именуемая «Нерукотворный Спас», обычного письма, без ризы. Я не могу утверждать, но почти убежден, что это была одна из тех двух одинакового размера икон, которые Вы (следователь И. Сергеев – А.М) мне предъявляете. / Став на свое место, мы с диаконом начали последование обедницы. По чину обедницы положено  в определенном месте прочесть молитвословие «Со святыми упокой». Почему-то на этот раз диакон, вместо прочтения, запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава. Но, едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади нас члены семьи Романовых опустились на колени, и здесь вдруг ясно ощутил я то высокое духовное утешение, которое дает разделенная молитва». В конце своих показаний отец Иоанн рассказал: «Молча дошли мы с о. диаконом до  здания Художественной школы, и здесь вдруг о. диакон сказал мне: «Знаете, о. протоиерей, - у них там чего-то случилось». Так как в этих словах о. диакона было некоторое подтверждение вынесенного и мною впечталения, то я даже остановился и спросил, почему он так думает. «Да так. Они все какие-то другие точно. Да и не поет никто». А надо сказать, что действительно за богослужением 1/14 июля впервые (о. диакон присутствовал при всех пяти богослужениях, совершенных в доме Ипатьева) никто из семьи Романовых не пел вместе с нами».

Охрана при Юровском

Иконы, принадлежавшие Царской Семье, на столе у следователя

Царская семья хорошо знала церковные службы. Великие княжны часто для себя пели церковные песнопения. Один из охранников, Филипп Проскуряков, показывал Н. Соколову: «Их пение я сам не один раз слышал. Пели они исключительно одни духовные песни» («Исповедь цареубийц», 390). Другой охранник, А. Якимов, так говорил: «Пели они Херувимскую песнь. Но пели они и какую-то светскую песню. Слов ее я не разобрал, а мотив ее был грустный. Это был мотив песни «Умер бедняга в больнице военной».  Слышались мне одни женские голоса, мужских ни разу не слышал». А из комендантской комнаты, также находившейся на втором этаже, где жили узники, - и при Авдееве, и при Юровском – раздавались песни революционные: «Вы жертвою пали в борьбе роковой», «Отречемся от старого мира» и др. Отцу Иоанну Сторожеву показалось, что при Юровском охрана стала «интеллигентнее», но это было случайное впечатление. По показаниям Проскурякова, при Юровском и Никулине (помощник первого) Царской Семье стало хуже, и охранники стали вести себя много хуже. Именно при Юровском стены туалета и другие места в доме стали исписаны скверными словами и изрисованы непотребными рисунками. Один из  «ревнителей непотребства» залез как-то на забор перед самыми окнами царских комнат и стал петь дурные песни. («Исповедь цареубийц», 391). «А раз я иду по улице мимо дома, - рассказывал Проскуряков, - и вижу, в окно выглянула младшая дочь Государя Анастасия, а Подкорытов, стоявший тогда на карауле, как увидел это, и выстрелил в нее из винтовки. Только пуля в нее не попала, а угодила повыше в косяк. / О разных этих безобразиях Юровскому было известно». Узнав о поступке Подкорытова, Юровский сказал: «Пусть не выглядывают». (Там же). Такой же случай был и с Николаем II. Когда проходили мимо красноармейцы на фронт, Государь встал на подоконник и через не закрашенную фрамугу наблюдал за проходившими солдатами. Постовой охранник выстрелил в окно, Государь спрыгнул на пол (а, может, и действительно «кубарем свалился», как с удовольствием вспоминал пулеметчик Кабанов (144)), и больше на подоконник не вставал.  

От прежних мыслей ничего не осталось

Икона Троеручница, бывшая у царской семьи в Ипатьевском доме. Передана в Храм-на-Крови

С солдатами охраны Юровский вел беседы: почему арестована царская семья, о грозящих опасностях для революции и т.д. Солдаты слушали, но мнение имели – свое. Наиболее ярко это выразил – в показаниях Н. Соколову - Анатолий Якимов, служивший разводящим караульной команды: «… молчаливые встречи с ними (с царской семьей – А.М.) не прошли бесследно. У меня создалось впечатление в душе о них обо всех. / Царь был уже немолодой.В бороде у него пошла седина <…>. Глаза у него были хорошие, добрые, как и все лицо. Вообще, он производил на меня впечатление как человек добрый, простой, откровенный. <…> Царица была, как по ней было заметно, совсем на него не похожая. Взгляд у нее был строгий, фигура и манеры у нее были как у женщины гордой, важной. Мы, бывало, своей компанией разговаривали про них и все мы так думали, что Николай Александрович простой человек, а она непростая, и как есть, похожа на царицу.  <…> Такая же, видать, как и Царица,  была Татьяна. <…> Остальные дочери: Ольга, Мария и Анастасия важности никакой не имели. Заметно по ним, что они простые и добрые. <…> От моих мыслей прежних про Царя, с какими я шел в охрану, ничего не осталось. Как я их сам своими глазами поглядел несколько раз, я стал душой к ним совсем по-другому: мне стало их жалко».  («Исповедь цареубийц», 477). Простые люди нередко, видимо, осуждали содержание царя под арестом. Проскуряков признавался: «И отец, и мать не советовали мне идти в охрану. Отец говорил мне: «Не ходи, Филипп. Одумайся». Но мне охота была посмотреть Царя» (287). В книге Н. Соколова «Убийство царской семьи» (М. 1990) приведены и такие слова того же А. Якимова: «Часовые к бывшему Государю относились хорошо, жалеючи, некоторые даже говорили, что напрасно человека томят». Через последнее слово многое чувствуется.  

Икона

Впрочем, неясно, многие ли разделяли взгляды Якимова. Пулеметчик караульной команды Александр Стрекотин написал воспоминания, впервые опубликованные в книге «Исповедь цареубийц». Он пишет спокойно, благожелательно (Ю.А. Жук называет его текст правдивым) и о Юровском, и о Царской Семье, и о… расстреле, который совершенно оправдывает (чувствуется, что неформально). Верно, автор любовался своим изобразительным даром, когда писал: «На прогулку его (цесаревича – А.М.) всегда на руках выносил сам царь. Осторожно приподнимет его, прижмет к своей широкой груди, а тот крепко обхватит руками короткую толстую шею отца, опустив, как плети, тонкие, слабые ноги. Так царь вынесет его из дома, усадит в специальную коляску, потом катает по аллеям. Остановится, наберет камешков, сорвет для него цветов или веточек с деревьев – даст ему, а тот как ребенок кидает ими в кусты. В саду для них были гамаки, но ими пользовались только четыре царских дочери. <…> Бывало, лягут в гамаки, и скажет которая: «Раскачай меня», а если кто и осмеливался подойти, она непременно скажет: «Скучно нам»» (450-451).

В военной форме

Гостиная в Ипатьевском доме

Общаться с заключенными охране категорически запрещалось. (Вот Якимов и говорит о молчаливых встречах).  Нарушения этого запрета были незначительными, но все же были. Однажды Николай II спросил охранника во время прогулки, большой ли город Екатеринбург. Тот отвечал: «Как Москва» и дальнейший разговор не поддержал. В заточении не раз обнаруживалась феноменальная память Государя. Он помнил тысячи лиц. И однажды спросил начальника пулеметной команды Алексея Кабанова, не служил ли тот в таком-то кирасирском полку. Кабанов отвечал утвердительно. Этот чекист дожил до преклонных лет (ум. 1975) и оставил воспоминания о своем пребывании в Екатеринбурге весной и летом 1918 года. О царе он пишет: «Николай Романов – среднего роста, курносый, волосы и борода слегка рыжеваты, хорошей упитанности, веселый, одет в суконную защитного цвета гимнастерку, в военной форменной фуражке с офицерской кокардой, неразговорчив, во время прогулке в садике ходил быстро, только под руку со старшей дочерью».  Упоминавшийся Стрекотин пишет о Государе и наследнике: «Роста выше среднего, плотный, блондин, с серыми глазами, подвижный и порывистый, часто подкручивает свои рыжие усы. Царевич – Алексей, одет так же, как и царь, и тоже в чине полковника, брюнет, с черными невеселыми глазами (в действительности, глаза цесаревича были серо-голубыми, как у его матери – А.М.), худощавый, вид болезненный». Цесаревич ушибся в первый же день по приезде детей из Тобольска, и снова слег от приступа гемофилии, как перед этим в Тобольске. Лишь 13 июля (за три дня до казни) он, впервые по приезде, смог принять ванну, Государыня писала в дневнике: «Он сумел в одиночестве залезть и вылезти из нее, также самостоятельно взбирается на постель и слезает с нее, но до сих пор на ногах может только стоять». С ним часто сидела великая княжна Ольга, и она, бывало, выносила его на руках на прогулку. 

Чем занимались

Наследник с Джоем

Юровский вспоминал: «Алексей и девицы были все время просто одеты, девицы постоянно что-нибудь чинили, штопали и т.д. И порою делали это в коридоре, точнее, в прихожей или приемной комнате, то одна, то другая из дочерей. / Надо думать, делали это неспроста, все это, вероятно, имело своим назначением расположить своей простотой людей охраны». Интересно замечание Юровского: при сколько-нибудь долгом пребывании с царской семьей «люди слабой настороженности могли быстро потерять бдительность». Так и в молитве к святым царевнам говорится: «Кротость и терпение ваша сердца злодеев умягчаше». Ольга держалась замкнуто, общалась больше с отцом и братом. А Татьяна, Мария и Анастасия были веселые и жизнерадостные.

Кабанов даже утверждал, что они «все время хохотали, пели народные песни, частушки, стремились разговаривать с охранниками» (144). Великие княжны тяготились праздностью как наказанием. Их выручил верный царский повар Иван Харитонов. Это была его инициатива – привлечь девушек к стряпне, чтобы занять их делом. Когда Государь попробовал впервые испеченный дочками хлеб, то записал в дневнике (18 июня по новому стилю): «Со вчерашнего Харитонов готовит нам еду, провизию приносят раз в два дня. Дочери учатся у него готовить и по вечерам месят муку, а по утрам пекут и хлеб! Недурно!».

Государыня 1913 год

Государь и Государыня много читали. Кто-нибудь из дочерей каждый день обязательно был с матерью, и обязательно читали «Духовное чтение на каждый день прот. Григория Дьяченко». В день перед казнью Государыня читала с Татьяной пророков Амоса и Авдия. В начале июля Государь читал Салтыкова-Щедрина. Александра Федоровна вязала, вышивала. В ее дневнике встречаются записи: «готовили лекарства» (указано, с кем из дочерей). Это означало: зашивали драгоценности в одежду. Убийцы потом их найдут и соберут.

Судьба любимцев

Спаниель цесаревича Джой

Цесаревич играл, например, «делал из проволоки цепочки для своих корабликов» (Проскуряков), играл с поваренком Леней Седневым, который был ему почти ровесником. Возились с собакой Джоем, спаниелем цесаревича. Собак было четыре: кроме Джоя, были еще собаки у Государыни, у Татьяны и у Анастасии. У Татьяны была французская бульдожка Ортино, которую нередко можно встретить на фотографиях времени заточения в Царском Селе. У Анастасии была комнатная собачка Джимми, хорошо заметная на знаменитой фотографии царский детей, отдыхающих после работы в огороде у сарая (весна 1917 г.). Все собаки, кроме Джоя, будут вести себя неспокойно во время и после казни, их убьют. Джой останется жив. И о том, как он утром 17-го июля будет стоять у дверей в царские комнаты, расскажет следователю Якимов: «Хорошо помню, я еще подумал тогда: «Напрасно ты ждешь»».

Джоя заберет охранник Летемин, арестованный впоследствии белыми. Спаниель убежит и будет найден … на Ганиной Яме! . Как рассказывал епископ Василий Родзянко, пса узнал один офицер и забрал с собой, вплоть до эмиграции в Англию, где отдал его королевским родственникам Романовых. Таким образом, Джой закончил дни – в Букингемском дворце. Думается, он должен был служить живым укором Георгу V, отказавшемуся в 1917 году дать приют Царской Семье. Послужил ли – Богу известно.  

Нашли свое место

Снос Ипатьевского дома. 1977 год

Судя по впечатлениям, оставшимся у отца Иоанна Сторожева и отца дьякона, Царская Семья тяготилась предчувствием… Но дневниковые записи Государыни и за 15-е, и за 16-е число совершенно спокойны. 15-го приходили четыре женщины мыть полы, две из них давали затем показания следствию: «Княжны помогали нам убираться и передвигать в их спальне постели и весело между собой разговаривали».

16-го июля в 18 часов увели из Ипатьевского дома Леню Седнева, это сильно встревожило всю семью, но тревога была, скорее, за мальчика – они всегда беспокоились о других. Государыня записала в дневник: «хотелось бы знать, <…> увидим ли мы когда-нибудь этого мальчика!». Это была почти самая последняя запись в ее дневнике.

Храм-на-Крови с реки Исеть   Срок наступил, и все было готово к совершению злодеяния. Но результатом величайшего злодеяния явилось то, что последний Царь и его Семья, действительно, нашли свое место, возглавив собор святых новомучеников и исповедников российских. Святые царственные мученики, молите Бога за нас! Источник: Татьянин день