Труд радости. Наталья Тихонова

Быть может, немного странно писать о радости в Великий пост. Храмы облачены в чёрные покровы, протяжные великопостные песнопения призывают к серьёзности и покаянию. Казалось бы, разумнее отложить эту тему до Пасхи. Но если пост — это время роста, время принуждения себя, время духовного напряжения, то значит, именно сейчас самый подходящий момент учиться делать то, что не умеешь. В том числе, радоваться.

«Блажени плачущии» — эти слова из Нагорной проповеди хорошо знают даже те, кто, возможно, ни разу в жизни не прочитал Евангелие. Они понятны и жизненны: «нищии духом» и «чистии сердцем» требуют определённого духовного опыта, «алчущих и жаждущих» не так много вокруг (даже в наше трудное время), «миротворцев» тоже встретишь нечасто, а вот плачут все, пусть даже и не о грехах. Для многих эти слова удобны: пусть сейчас плохо, зато все надежды на счастье можно устремить в будущее, ведь «мзда ваша многа на Небесех». А некоторые люди, кажется, воспринимают их и вовсе буквально: они как будто думают, что чем кислее и несчастнее будут они здесь, тем большее воздаяние ждёт их в вечности. И как-то упускается при этом из виду самое, возможно, важное в евангельской речи: «радуйтеся и веселитеся», — говорит Господь. Не потом, не там, но уже сейчас, в своём плачевном состоянии — радуйтесь.

Будь радость чем-то неважным, Библия молчала бы о ней. А между тем, Евангелие — оно ведь всё, в сущности, о радости. Даже название его: благая, радостная весть. И всё христианство тоже — о радости. Это его основа, его сила, это то, чем оно завоевало мир. «Христианство вошло в мир как радость. Не только радость о спасении, но спасение как радость», — пишет в своих дневниках отец Александр Шмеман. «Радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божиего присутствия. Нельзя знать, что Бог есть, и не радоваться. И только по отношению к ней — правильны, подлинны, плодотворны и страх Божий, и раскаяние, и смирение».

Очевидно, что умение радоваться — это очень точный индикатор нашего духовного здоровья. «Человек больше похож на себя, человек более человечен, когда радость в нём — основное, скорбь — второстепенное», — писал Честертон. И ещё более очевидно, что это один из самых важных и нужных навыков, которым мы призваны научиться на земле. Радость — это «небесная работа». В Царствии Небесном ведь нет места недовольству, страху, кислым физиономиям. Там — радуются. И вряд ли человек, не привыкший к этому за свою земную жизнь, сможет потом автоматически включить «новый режим».

Это вовсе не означает, что всё у нас должно быть розово и радужно. Один из многочисленных удивительных парадоксов христианства в том, что плач не исключает радости. Оказывается, можно плакать и радоваться одновременно.

Мы часто считаем радость эмоцией, неким синонимом весёлости или просто хорошего настроения. Да, в этом смысле она действительно несовместима со слезами. Однако радость и весёлость схожи так же, как глубоководное погружение и «помочить ножки на берегу». В последнем тоже есть своё утешение, но разница всё-таки огромна.

К погружению нужно готовиться, к радости — тоже. Слёзы естественны для нас; естественность радости утрачена, и потому она бывает так трудна. Протоиерей Алексей Уминский в одной из проповедей обращал внимание на то, что слова всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за всё благодарите (1Фес. 5, 16–18) стоят у апостола в одном смысловом ряду, а значит, всегда радоваться ничуть не легче, чем непрестанно молиться.

Настоящая радость невозможна без внутренней чистоты. А значит, путь к ней начинается с покаяния. Но и здесь, в нашей способности каяться, есть две дороги. «Когда мы думаем о покаянии, — говорит митрополит Антоний Сурожский, — нам всегда представляется тёмная или серая картина скорби, сжатого сердца, слёз, какого-то неизбывного горя о том, что наше прошлое такое тёмное и недостойное: недостойное ни Бога, ни нас самих, ни той жизни, которая нам предложена. Но это только одна сторона покаяния или, вернее, это должно бы быть только одно мгновение. Покаяние должно расцветать в радость и в подвиг. Без этого покаяние бесплодно, без этого то, что могло бы быть покаянием, превращается в раскаяние — бесплодное и, часто, такое, которое убивает жизненную силу в человеке вместо того, чтобы его возбуждать и обновлять». Получается, как настоящая радость начинается с покаяния, так и настоящее покаяние — с радости. Оказывается, одно без другого невозможно.

Они разные, эти две радости — радость начала пути и радость, венчающая путь. Первая — труд, вторая — дар. Но дар непременно нуждается в усилиях. Не потому, что Господу жалко радости для нас, но потому, что к Его радости нужно быть готовым. Нужно воспитать себя для того, чтобы быть в состоянии её удержать.

По мысли Честертона, мы часто бываем слишком слабы для небесного ликования. И печали наши — это, в сущности, огромное благодеяние Божие, снисхождение Его к нам. «Свод над нами глух не потому, что Вселенная неразумна. Это не бессердечное молчание бесконечного, бессмысленного мира; оно больше похоже на сострадательную, внезапную тишину в комнате больного. Быть может, нам из жалости дали трагедию, а не комедию — неистовая сила Божественного сбила бы нас с ног, как пьяницу в фарсе. Нам легче перенести наши слёзы, чем потрясающее легкомыслие Ангелов. Возможно, мы заключены в звёздной палате молчания, ибо смех небес слишком громок для нас».

Отцы говорят, что единственный шанс приобщиться к этому «смеху небес» — выздороветь душой. И здесь главное — довериться Врачу, поверить Ему, устремиться к Нему так же, как Он устремляется к нам.

Один человек, ребёнком знавший преподобного Паисия Святогорца, рассказывал: «Мне казалось, он меня одного любил. Позже я узнал, что точно так же думали и другие люди, бывавшие у Старца». Если святость человеческая — это лишь слабый отсвет святости Божественной, то как же дорог и ценен каждый из нас в глазах Божиих? Уже одна эта мысль — повод к радости непрестанной. Без понимания того, что я для Бога — самый любимый, нельзя двигаться вперёд и расти. Это ни в коем случае не эгоизм, это начало ответственности, непременное условие становления зрелой личности.

Мы же больше привыкли к риторике «Бог накажет». Отсюда — страх и духовная инфантильность, ведь страх очень редко бывает конструктивным. «Страх греха не спасает от греха. Радость о Господе спасает».

Отец Александр Шмеман особо акцентирует на вот этой «радости о». «„О Тебе радуется, благодатная, всякая тварь“ — тут всё дело в радовании о другом, в любовании другим, и это значит — в „онтологическом“ смирении, которое одно делает это радование, это любование возможным». В настоящей радости самое важное — свобода от самого себя. Только в этой свободе изживается рабский страх (он ведь как раз — от замкнутости на себе) и рождается обращенность на другого: на Бога, на человека, на мир.

Не существует единого рецепта, как научиться радости. У каждого свой путь. Несомненно только, что всё начинается с умения видеть, которое всегда — выбор. Что я увижу в луже — грязную воду или картину? В голых деревьях — беспорядочную скуку или совершеннейшую музыку ветвей? В сером небе — уныние или сказочную пелену, оттеняющую яркие краски жизни? Кого я увижу в человеке, успевшем прежде меня занять вожделенное место в переполненном метро — наглеца или того, кто устал больше меня? Обижусь на него или порадуюсь за него? В конце концов, кого я увижу в себе — безнадёжное ничтожество или образ Божий?

Владыка Антоний предлагает очень положительный способ обходиться с тем плохим, что есть в нас. «Не может христианину придти на ум, чтобы образ Божий, запечатлённый в нас в акте сотворения, мог бы быть до конца искоренён или уничтожен: он есть. Мы — как иконы повреждённые, но всё же иконы; мы всё равно дороги Богу, мы всё равно для Него значительны и, в сотрудничестве с Ним, мы можем сделать что-то ради этой красоты». Можно сосредоточить всё внимание на своих изъянах и плакать о них, буксуя в этой грязи. А можно возблагодарить Бога за то хорошее, что Он не попустил нам испортить в себе, и с этой радостью приняться за восстановление повреждённого.

Мне часто кажется, что жизнь человека похожа на шествие по канату, натянутому над пропастью. Неосторожное движение — и всё, сорвался. Пусть даже у тебя есть страховка — Церковь и Таинства, и молитвы — но взобраться обратно и восстановить равновесие всё равно бывает непросто. А что главное для канатоходца? Сбросить с себя всё лишнее и смотреть вперёд. Опущенная голова, нагруженная котомкой когда-то содеянных мерзостей, вряд ли поможет перейти пропасть. А вот радость сердечная — как крылья — даст Бог, поможет.

http://otrok-ua.ru/sections/art/show/trud_radosti.html