Троцкий: «демон революции». Андрей Зайцев

Среди исторических фигур начала ХХ века можно найти немало людей, которые боролись с Православной Церковью, но мало кому удалось продвинуться на этом поприще так далеко, как человеку, которого называли «перо» и «демон революции». На его совести лежат кампания по изъятию церковных ценностей, поддержка живоцерковников и попытка превратить священников в послушное орудие НКВД. Он был вторым по важности правителем в советском государстве после Владимира Ленина, отстаивал идею «перманентной революции», при жизни написал восторженную автобиографию, которая и сейчас не может оставить читателя равнодушным.

Но по-настоящему превосходно Лев Троцкий умел делать только одну вещь - писать о себе. Его статьи и идеологические рассуждения о марксизме сильно проигрывают его способности описывать события мировой истории так, что в ее центре мог находиться лишь он сам. Одна из первых строк книги «Моя жизнь» не оставляет никаких сомнений в том, какое исключительное место отводил себе Троцкий в истории России: «Год моего рождения был годом первых динамитных ударов по царизму».

Тот факт, что датой рождения «демона революции» было 7 ноября, лишь придало ему уверенности в собственной исключительности. После чтения «Моей жизни» у читателя остается лишь одно ощущение – во всем мире за исключением Ленина не было политика равного Троцкому по уму, преданности делу революции, умению писать, думать и принимать решения.

Отдадим должное автору книги – в том, что касается рассказов о себе и психологических портретов других людей, ему практически нет равных среди публицистов начала ХХ века. Двумя-тремя штрихами «перо» (такую кличку дали Льву Троцкому соратники по борьбе) создает законченный рассказ, портрет или характеристику события. Особенно интересно наблюдать за тем, как Троцкий выражает свое отношение к религии и ее служителям. Детские и юношеские впечатления этого человека могут служить ключом к тому, почему именно он возглавил наступление на Церковь в 20-х годах прошлого столетия.
Вот характеристика первого священника, которого видит маленький Лев: «Под Елизаветградом отец снимал землю у барыни Т-цкой… При ней состоит батюшка, тоже вдовый, любитель музыки, карт и многого другого. Барыня Т-цкая со вдовым батюшкой приезжает в Яновку пересматривать условия аренды. Им отводят зал и соседнюю комнату… После обеда я остаюсь в зале и вижу, как батюшка подсаживается к барыне Т-цкой и что-то очень смешное говорит ей на ухо. Отвернув полу рясы и вытащив из кармана полосатых брюк серебряный портсигар с монограммой, батюшка закуривал папиросу и, ловко пуская кольца дыма, рассказывает в отсутствие барыни, как она в романах читает одни только разговоры. Все улыбаются из вежливости, но воздерживаются от суждений, так как знают, что батюшка все передаст барыне, да еще и присочинит».

У читателя этих строк не остается никаких сомнений в том, что священник – человек неглубокий, двуличный, болтливый и возможно виновный в плотском грехе. Троцкий не произносит ни слова осуждения, но характеристика, данная от лица ребенка, – убийственна.

Незадолго до написания этой книги Троцкий в 1922 году рассказал членам Политбюро о том, что позиции Церкви сильны в сознании красноармейцев и аргументирует это наблюдением над людьми: «Против моего окна церковь. Из десяти прохожих (считая всех, в том числе детей) по крайней мере, семь, если не восемь, крестится, проходя мимо. А проходит много красноармейцев, много молодежи». Эти зарисовки сильно влияют на антирелигиозную кампанию. Церковь предстает в них как реальный и опасный противник для большевизма, требующий немедленного уничтожения.

Причины ненависти Троцкого к любой религии были связаны с воспитанием. В своей автобиографии он говорит о том, что родители были нерелигиозными: «Отец не верил в бога с молодых лет и в более поздние годы говорил об этом открыто при матери и детях. Мать предпочитала обходить этот вопрос, а в подходящих случаях поднимала глаза к небесам». Эта ситуация не была уникальной для конца XIX века.

Надежда Крупская рассказывала, что в детстве была очень религиозной и отказывалась плюнуть на икону, хотя ее маленький приятель со ссылкой на родителей говорил, что «Бога нет». В «Моей жизни» Троцкий постоянно говорит о том, что люди, по долгу службы рассказывающие о Библии, были неверующими, как его учитель – еврей. Мальчик Лева обучающийся в реальном училище также запомнил преподавателя «Закона Божия», который сопровождал скептическими замечаниями всех неправославных.

Вслед Троцкому неслась фраза «А, еврейчики», сопровождаемая покачиванием головой. Острый ум подростка тут же сделал нужные выводы, и путь в христианство был закрыт для него навсегда. При этом Лев Троцкий старался сохранить видимость объективности. Находясь в эмиграции за границей, семья отдает своих детей учиться основам лютеранства «Так как в наших документах никакой религии не было указано, то мы выбрали для детей лютеранство, как такую религию, которая казалась нам все же более портативной для детских плеч и для детских душ. Преподавала закон Лютера учительница во внешкольные часы, хотя и в школе. Левику нравился этот урок, это было видно по его рожице, но он не находил нужным дома распространяться по этому поводу. Как-то вечером слышала, как он, лежа уже в постели, что-то шептал. На мой вопрос он ответил: "Это молитва, знаешь, молитвы бывают очень хорошенькие, как стихи"». Эта зарисовка показывает, что пламенный революционер допускал существование религии лишь в качестве некоего элемента культуры, но отрицал за ней право на всякую научность.

Самый отталкивающий портрет верующего человека связан у Троцкого с пребыванием в одесской тюрьме. Здесь «демон революции» был вынужден пользоваться лишь теми книгами, которые были в библиотеке.

Основным чтением политического заключенного были издания с кратким изложением истории Церкви и назидательными рассказами. После знакомства с этой литературой автор «Моей жизни» заявляет «Я знал все секты и все ереси старого и нового времени», а затем рассказывает о своих богословских спорах: «С жандармским унтером Миклиным я затевал при каждом подходящем случае богословские препирательства. Миклин был жаден, лжив, злобен, начитан в священных книгах и благочестив до крайности. Перебегая с ключами по звонким железным лестницам, он мурлыкал церковные напевы. "За одно, за одно единственное слово христородица, вместо богородица, - внушал мне Миклин, - у еретика Ария живот лопнул". "А почему теперь у еретиков животы в сохранности?" – "Теперь, теперь... – отвечал обиженно Миклин, – теперь другие времена»".

В этом эпизоде бросается в глаза не только отрицательная характеристика Миклина, но и весьма поверхностные знания о религии самого знатока ересей. Троцкий не способен указать на ошибку унтера: Богородицу христородицей называл не Арий, а Несторий - еретик, осужденный на III Вселенском соборе. Похвальба «демона революции» сыграла с ним злую шутку – происходит невольное саморазоблачение будущего гонителя Церкви, чьи знания о религии хотя и были достаточно глубоки, но имели пробелы даже в том, что касалось важнейших ересей.

Недооценка роли религии в человеческой жизни, убеждение в том, что образованный человек не может верить в Бога, отразились на особенностях антирелигиозной публицистики Троцкого. В статье «Водка, церковь и кинематограф», опубликованной в «Правде» 12 июля 1923 года он пишет: «В церковь ходят вовсе не по причине религиозности: светло в церкви, нарядно, людно, хорошо поют, – целый ряд общественно-эстетических приманок, которых не имеют ни фабрика, ни семья, ни будничная улица. Веры нет или почти нет. Во всяком случае, нет никакого уважения к церковной иерархии, никакого доверия к магической силе обрядности. Но нет и активной воли порвать со всем этим».

Верно подметив некоторые психологические аспекты народной религиозности, Троцкий сильно форсирует ситуацию, говоря о том, что победить религию поможет распространение кинематографа. Для автора статьи в «Правде» религия - это притворство, лекарство от скуки, сила привычки, но никак не то сильное, объединяющее, преображающее начало, которое Троцкий видел в революции. В «Моей жизни» борьба с царизмом приобретает религиозный оттенок, главный герой книги с самого рождения борется со всемирным злом, который воплощается в образе царя, Церкви, буржуазии, а затем и Сталина.
Всеми силами своей души Троцкий верит в революцию, и эта вера искажает его восприятие остальных предметов. Ирония истории состоит в том, что превосходный публицист, «демон революции» или ее апостол своей жизнью и статьями стал превосходным примером именно религиозного человека. Трагедия же Троцкого состояла в том, что революция или социализм оказались гораздо менее живучими, чем та Церковь, с которой он боролся.

В «Моей жизни» можно найти портреты двуличных революционеров, предателей дела Ленина, с которыми одинокий борец за новую веру ведет героическую, но безнадежную борьбу. Троцкий не смог одолеть Церковь, а его автобиография так и осталась трагическим свидетельством человека, всю жизнь боровшегося на стороне зла и уничтоженного этим злом. В этом смысле история демона революции повторяет историю Денницы, который упал с неба.

Источник: Нескучный сад