Так велика сия крупица, что я сыт

Страница для печатиОтправить по почтеPDF версия

В 2014 году исполнилось 230 лет со дня рождения святителя Иннокентия (Смирнова), епископа Пензенского и Саратовского, богослова и проповедника; современники сравнивали его со святителем Филаретом (Дроздовым), который был старше всего на два года. В пору их личного общения будущий митрополит Московский и Коломенский был еще архимандритом и ректором Санкт-Петербургской Духовной Академии, а святитель Иннокентий — ректором Санкт-Петербургской семинарии. К сожалению, владыка Иннокентий ушел из жизни совсем молодым, прожив всего 35 лет, в силу чего его имя и деятельность сегодня известны меньше, чем имя его знаменитого друга, пережившего его почти на полвека. Хотя в саратовских храмах имя святителя Иннокентия поминается на полиелее, далеко не все саратовцы могут что-то о нем рассказать.
Предлагаем вниманию читателей краткие сведения о жизненном пути святителя, а также несколько его писем.

Будущий святитель, названный при крещении Иларионом, родился 30 мая 1784 года в семье бедного сельского дьячка в селе Павлово под Москвой. Учился в Московской Перервинской семинарии; по обычаю того времени именно там ему дали фамилию, назвав Смирновым за безупречное поведение и кротость.

Образование Иларион Смирнов продолжил в Троицкой семинарии. Еще до окончания его назначили преподавателем как одного из способнейших воспитанников. Вскоре он принял монашеский постриг, был рукоположен во священный сан. В августе 1810 года иеромонах Иннокентий стал игуменом Николаевского Угрешского монастыря, через месяц — Московского Знаменского. В январе 1812 года по представлению Комиссии духовных училищ игумену Иннокентию было предложено место преподавателя богословия в Санкт-Петербургской духовной семинарии. Полтора года спустя отец Иннокентий, к тому времени возведенный в сан архимандрита, был назначен ректором семинарии и профессором богословия, а также первым членом Комитета духовной цензуры. Оставаясь ректором и продолжая преподавать, он в то же время стал настоятелем Свято-Троицкой Сергиевой пустыни [1], вел обширную научную работу. Большой успех имел его труд «Начертание церковной истории от библейских времен до XVIII века», основу которого составили его академические лекции. Книга стала популярным учебным пособием, вскоре потребовалось второе издание. Были высоко оценены и другие его исследования.

С января 1814 года архимандрит Иннокентий был назначен благочинным над законоучителями, состоящими при светских учебных заведениях столицы. Тогда же он стал одним из директоров Библейского общества и членом Комитета по рассмотрению переводов Священного Писания. В 1816 году назначен настоятелем Новгородского Юрьева монастыря.

Столь обширный круг обязанностей не мог не сказаться на его здоровье, некрепком от природы. К тому же он был не из тех, кто привык щадить себя. К примеру, однажды ночью отец Иннокентий готовился к лекции и почувствовал, что засыпает. Тогда он прилег отдохнуть — но не в постель, а на каменный пол рядом с конторкой, чтобы не заснуть слишком крепко. Вскоре он проснулся от холода и продолжил занятия.

Духовные дарования молодого архимандрита, аскетический образ жизни, прекрасные личные качества снискали ему широкую известность среди петербуржцев. Особенно отец Иннокентий подружился с семьей князей Мещерских. Биограф святителя В. Жмакин пишет: «Он был духовным отцом всей их семьи, часто служил в их домовой церкви, разрешал устно и письменно все их религиозные сомнения и недоумения. Равным образом и все Мещерские, а за ними и другие аристократические дома (князья Трубецкие, Шихматовы, графы Потемкины) с благоговением относились к Иннокентию. Аристократам и вообще всем знавшим его особенно нравились в Иннокентии его замечательная скромность и добросердечие. Отличаясь высокой ученостью, он всегда ставил себя ниже других, всегда старался уклониться от всякой почетной и выдающейся роли. Много приковывали к Иннокентию и его простые, задушевные, проникнутые искренней религиозностью проповеди. Мещерские принимали самое непосредственное участие даже в домашней жизни Иннокентия. Они присылали ему своих дворовых людей для услуги, высылали собственные экипажи для его выездов в город и приездов в их дом, доставляли провизию для его стола, рекомендовали и отправляли к нему на свой счет самых лучших докторов, которые были совершенно необходимы при его частых заболеваниях. Иннокентий по своей скромности и беспритязательности к комфорту крайне стеснялся тратами на него Мещерских и сначала отклонял их. Но ввиду искренности этого участия и из опасения своими постоянными отказами оскорбить их, наконец, уступил их настойчивости» [2]. Когда над головой будущего святителя разразилась гроза, он смог вполне оценить искренность дружбы Мещерских…

В царствование Александра I в петербургском обществе, не без влияния самого императора, который не получил в детстве надлежащего религиозного воспитания, стал распространяться мистицизм отнюдь не православного толка. Речь шла не просто о широкой проповеди католичества и протестантизма (что само по себе тоже не могло радовать православных), но — что гораздо хуже — о распространении всевозможных сект (в том числе оккультного характера), масонских лож и т. п. Порабощение Церкви светской властью, начатое Петром I, в 1817 году завершилось созданием министерства духовных дел, занимавшегося всеми религиями на территории империи [3]. Отныне Святейший Синод стал всего лишь одним из департаментов этого министерства, во главе которого император поставил своего друга и любимца князя А. Н. Голицына, весьма далекого от Православия, зато тяготевшего к мистицизму и самым деспотичным образом пресекавшего любое противодействие этому своему стремлению. Биограф святителя Иннокентия так характеризует религиозные пристрастия князя: «Мистическое увлечение Голицына переходило в сильную экзальтацию, в которой мало уделялось места для деятельности рассудка. <…> Он принадлежал к числу жарких поклонников Крюднер [4], Татариновой [5], <…> сам совершал квакерские моления [6] в ожидании осенения Св. Духом <…>. Он защищал духоборцев [7], покровительствовал скопцу Селиванову <…>. Являясь покровителем всех религиозных теорий и сект, князь Голицын оказывался слишком тяжелым бременем только для господствующей Церкви» [8].

Одним из тех, кто не боялся возражать всесильному министру, был архимандрит Иннокентий (Смирнов). Там, где речь шла о защите Православия, кроткий архимандрит всегда проявлял твердость. Он вышел из числа членов Библейского общества, когда там вместо распространения Священного Писания занялись непонятно чем, поскольку и туда проникли вездесущие мистики. (Однако интерес к конструктивной составляющей деятельности Общества отец Иннокентий не утратил: будучи уже Пензенским владыкой, добивался, чтобы оно озаботилось переводом и изданием Евангелия на мордовском языке, поскольку в его епархии было много мордвы, плохо понимавшей по-русски.) Как цензор, отец Иннокентий не давал разрешения на публикацию еретических книг, которые «проталкивал» Голицын; выступал против распространения писаний известного масона А. Лабзина. При этом позволил издать произведение Е. Станевича «Размышления на гробе младенца о бессмертии души».

Выход этой книги, написанной скромным петербургским чиновником по частному поводу (Станевич хотел утешить своего начальника и друга, потерявшего ребенка), имел далеко идущие последствия. Дело в том, что книга, не великой ценности с точки зрения богословской науки, была, тем не менее, написана в духе вполне православном. Но в ней содержалась критика мистицизма — и министр пришел в ярость. Цензору отцу Иннокентию был объявлен строжайший выговор. Книгу изымали не только у книгопродавцев — по приказу Голицына полицейские являлись даже к частным лицам, ее купившим, и требовали сдать экземпляр для уничтожения. (Подчиниться этому противозаконному требованию категорически отказался только адмирал А. С. Шишков.) Голицын вел себя так, словно речь шла не о невинном религиозно-нравственном сочинении, а о попытке государственного переворота.

Станевича выслали за границу. Но главной целью Голицына был, конечно, архимандрит Иннокентий. Минуя Синод, всесильный министр через царя добился для отца Иннокентия повышения — назначения епископом в Оренбургскую и Уфимскую епархию. Для больного чахоткой и множеством других недугов такое «повышение» в глухомань с весьма суровым климатом означало смертный приговор.

Как он его принял — видно из публикуемого ниже письма: по-христиански, как же еще принимать такое святому. Святитель беспокоится только о несчастном авторе книги, которому, как он полагает, повредил своим разрешением на издание. Когда ученик и младший друг владыки Иннокентия архимандрит Фотий (Спасский) начал возмущаться произволом министра, гонимый праведник остановил его, напомнив, что Спаситель повелел молиться за врагов и благословлять проклинающих (см.: Мф., 5, 44); потом попросил отца Фотия помолиться за Голицына. Сам владыка Иннокентий тоже возносил молитвы за своего гонителя, причем в алтаре во время приношения бескровной жертвы; он упоминает об этом в одном из писем княгине С. С. Мещерской, речь о которой ниже.

В обществе многие негодовали «кулуарно», но, по счастью, нашлись и те, кто проявил деятельное участие. У царя испросил аудиенцию митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Михаил (Десницкий), очень высоко ценивший отца Иннокентия. (После этого министр, и раньше не любивший митрополита, стал вредить ему на каждом шагу; безвременную смерть владыки в 1821 году объясняли именно травлей со стороны Голицына.) За опального владыку Иннокентия вступился и обер-прокурор Синода князь П. С. Мещерский; ему заступничество тоже даром не прошло: злопамятный министр долго по мелочам пакостил подчиненному. Но, как ни ярился Голицын, царь в результате заменил Оренбургскую епархию Пензенской и Саратовской. Тоже глушь, конечно, но все-таки поближе к цивилизации, да и климат помягче…

Княгиня С.С. Мещерская, урожденная Всеволожская (1775–1848)Приведенные ниже письма адресованы княгине Софье Сергеевне Мещерской, которой обер-прокурор приходился деверем. В этой верующей семье она отличалась особенным благочестием. Активно занималась благотворительностью, участвовала в деятельности комитета по тюрьмам, «по нескольку раз в неделю сама являлась в тюрьмы, читала и объясняла заключенным Священное Писание» [9], за свой счет издавала практически бесплатные православные брошюры для всех сословий. Она была духовной дочерью и близким другом святителя; адресованные ей письма последних двух лет его земного бытия — важный источник сведений о жизни святого в этот период.

Письма к Мещерской, без указания имени адресата, впервые были опубликованы в 3‑й части «Сочинений» епископа Иннокентия, изданных в 1845–1847 годах. К сожалению, это издание выполнено без опоры на научные принципы: редактор произвольно вмешивался в текст, объединяя фрагменты двух и более разных писем в одно и распределяя полученное по 59 тематическим заголовкам, например: «XIV. О пользе скорбей», «XIX. О посте» и т. д. Весь биографический материал убран (возможно, по цензурным причинам). Язык сильно модернизирован. По сути, это не подлинные письма святителя, а их весьма существенная переработка. Именно с этого издания осуществляются современные публикации [10].

Однако в 1875 году Императорское общество истории и древностей Российских при Московском университете издало подлинные тексты писем владыки Иннокентия к С. С. Мещерской (всего их 56) за 1817–1819 годы. Это издание в гораздо меньшей степени доступно современному читателю. Не имея возможности воспроизвести все письма, мы выбрали лишь некоторые из относящихся к событиям 1819 года: епископской хиротонии с целью почетной ссылки, пребыванию в Пензе и посещению Саратова. Первое из них, от 11 января, написано в драматические дни, когда стало очевидно, что скоро на отца Иннокентия обрушатся репрессии. Сравнив подлинный текст письма с переработанным (в современной публикации это письмо № 55, озаглавленное «Благодарность за посылку креста»), нетрудно заметить, как при переделке изменился его первоначальный смысл.

 

 

1819, генваря 11.

Ваш крест легок, да и с золотом. Если б таких крестов целую охапку (беремя) дали, кажется, и то не обременило бы. Но да не хвалится хваляйся, и одна песчинка может быть для нас несносною тяжестию — когда она будет не во славу Иисуса Христа и без Его помощи, например (говоря приноровительно), когда песчинка попадет в глаз, тогда не страждет ли и глаз, и весь человек, и проч.?

Признаюсь искренне: приходят минуты смутные и не легкие, но чаще и больше спокойные. Вы точно предваряете мои кресты. Если на сих днях не положат на меня еще крестика, который может быть либо очень длинен, либо очень короток, впрочем, не тот еще, который надобно взять для Иисуса Христа. Сия слава может быть только достойнейшим, только возлюбленнейшим, только ближайшим ко Иисусу Христу. Вы спросите меня, о чем я мечтаю? О следствиях первой моей глупости. Они, несомненно, столько же будут плодовиты, сколь много во мне бесплодия духовного. Жаль! Очень жаль, что бедный сочинитель, коего сочинение мною пропущено, в 24 часа выслан из городу. Этому и я, безрассудный и грешный, причиною. Если бы я не пропускал его книги, он был бы на своем месте, при должности и в покое. Человеку маленькому и не богатому, а едва ли не бедному, сия милость чувствительна. Только слава Богу, ей, слава и слава во веки! Он принял повеление неожиданной, но с радостию (так в тексте. — Ред.). Верю, что с радостию, хотя и сквозь слез. Как можно ревнующему о истинной любви ко Иисусу Христу и принять иначе? Благословен Господь! Буди благословенно Имя Его! Благословите и вы, княгиня, Господа. Он попущает и искушать, и искушаться. Есть польза, и, без сомнения, великая, и искушающим, и искушаемым; по крайней мере, мне так кажется. О себе только боюсь хладнокровия и того, чтобы не зарадоваться о спокойствии, которое как милость и как крупица брошено мне от трапезы богатой; и впрочем, так велика сия крупица, что я сыт. Прошу ваших молитв. Благодарю за бесценный дар и за участие ваше, которое тем приятнее, что растворяется советами и утешением небесным, а не утехами. Простите, нет времени более писать.

Вам известный грешник.

 

Вскоре владыку Иннокентия ждало новое испытание. Сразу после назначения в Пензу, последовавшего 22 марта, он, не оправившись от тяжелой болезни, должен был ехать в Москву для участия в епископской хиротонии нового владыки Оренбургского. Простудившись в Успенском большом соборе, в то время холодном, он слег почти на три месяца и только 7 июня смог отправиться в свою епархию.

 

 

Покров. Июня 10‑го 1819.

Уже на 90 верст расстоянием от Москвы, из города Покрова, пишу сие. Господь помог благополучно дотащиться доселе. Дорога не умножает моей болезни, но, по милости Божией, кажется, и облегчает. Далее что угодно будет Господу. Три дни как путь мой продолжается; здесь включаются целые сутки, проведенные у слепой любезной моей матушки. Помолитесь, чтобы Господь благословил путь и живот и облегчил болезнь для продолжения телесной жизни, которую по благости Его хочется хотя некоторыми отрывками посвятить Его пресвятому Имени. В болезни лениво и холодно молюся, а за то и болезнь продолжается.

В Москве болезнь моя подала, как врачевство, грубому моему сердцу знакомство с душами истинно благими. Предусмотрительность и щедрость графини Анны Алексеевны [11] даже обременила меня, судя по моему недостоинству таких милостей и такой любви. Вы также много содействовали в этом письмом к Екатерине Сергеевне Гергард [12], а более Господь, пославший мне такую помощь и милость, а ей такие чувства и такую готовность к благотворению.

А что сделала для меня графиня Анна Алексеевна и того изъяснить не могу, разве словом любви. Она живет и действует не для себя, а для других. Забудем на время богатство и посмотрим просто на человека: в таком случае нужно будет сознаться, что это человек Божий. Слава Тебе, Господи, слава Тебе, созидающему и устрояющему толь славные и благопотребные сосуды в дому славы Твоея временном, на земле нашей грешной и доселе носящей проклятие!

Графиня столько обеспечила путь мой со всех сторон, что мне только нужно сидеть да покоиться, прочее всё готово: не спрашивают даже и подорожных денег. Одно только предлагается на разрешение, что приготовить из кушанья, а изготовит сопровождающий повар, из взятого устроит. Врач, меня сопровождающий, очень усерден. Ноги мои очень слабы, прочее и туда, и сюда. Но, сделайте милость, много не занимайтесь мною. Господь позволяет оказывать любовь, но не позволяет мешаться с суетливостью, а излишняя попечительность тайно соединяется с суетою.

Простите! Всем вам благословение от Господа чрез меня недостойного.

Иннокентий, епископ Пензенский.

 

 

 

Господь Иисус Христос да будет с тобою, возлюбленная княгиня!

21-е число в Пензе. Слава Господу Иисусу Христу, слава, слава! Приехал благополучно, здоровье мое сопровождается прежними слабостями, ноги очень слабы даже до опухоли; но так надобно: моя неукротимая гордость или ревность, смешанная с самонадеянностью, открылись бы в своем месте в полной силе, а теперь нужно смирение; ибо кроток и смирен сердцем единственный Наставник наш.

21‑го, только что взошел я в покои, встретили меня ваши два любезные письма. Господи! вздохнувши, сказал я, как Ты милосерд, что утешаешь тогда наипаче, когда необходимо утешение! Признаюсь, чтение строк ваших соединено было со слезами. Некоторые скорби предварительно приготовили к этому состоянию. О, как я люблю читать ваши напоминания о моих грехах! Сделайте милость, не оговаривайтесь, говоря правду. Ей, некому сказать, что должно. Еще более люблю, уважаю, благоговею, когда читаю ваши чувства о Господе Иисусе Христе. Они родят умиление.

Теперь в Пензе я как в лесу: прошу не прерывать вашего голоса, чтобы слышно было и за 1500 верст о Господе, с вами в Таврическом [13] и везде пребывающем. Вы предварительно жалуетесь на медленность почты и что один раз в неделю; но что нам нужды? Хотя бы один раз в месяц. Когда Господу угодно посетить благодатию Своею чрез мысли или слово, того ни ускорить, ни замедлить не можно. Правда, возбуждение взаимно могло быть скорее в близости, но на что думать о том, чего не благословил Господь?

Пензенские дела, кажется, не так велики и важны, как думалось. Теперь одна трудность — ставленники. Я, по слабости, служить и посвящать их не могу, а преосвященнейшего Афанасия [14] просить совещусь, и потому остаются в ожидании. Помолите Господа, чтобы ускорил облегчить мои слабости! Ждут, бедные, несколько недель.

Жители пензенские встретили меня очень хорошо; в день въезда моего прямо с дороги в собор была ясная погода, народ стоял по обеим сторонам почти по всему городу по тем улицам, где я ехал, а около собора и в соборе собрание премногочисленное. Тебе, Господи, слава, не мне недостойному! По входе в собор отпел благодарственный молебен Господу Богу за Его милосердие ко мне, недостойному, и сказал маленькое наставление.

Теперь вас благодарю за всё напутствие и за Михайлу [15]: он в пути был правою рукою; не знаю, как и чем благодарить его.

При случае прошу напомнить преосвященнейшему Филарету, что нужды архиерейского дома точно требуют вспоможения. Правда, я к нему буду писать. Всех прошу помолиться со мною о мне, грешнике. Простите! Всегда есть и пребуду любящий вас и преданный вам о Господе Иисусе Христе, грешный

Иннокентий, епископ Пензенский.

 

Состояние архиерейского дома в другом письме владыки Иннокентия описано так: «…шалаш или дом, похожий на худой трактир: у дверей нет ни замков, ни ключей; всё поломано, обои в покоях инде оборваны, инде замараны, закопчены; полы так плохи, что когда пойдешь на один конец залы, на другом поднимается, везде скрыпят; стекла закопчены и составлены из малых и битых клочков <…>. Третий этаж с полами и потолками провалился. От дождей была теча на второй этаж. Что ж нужды! Сперва пороптал; теперь привык, теперь благословляю Господа моего, но понемногу поправляю».

 

 

Июля 15, 1819.

Возлюбленная о Господе княгиня!

Чем более дней, тем более Господь посылает мне крепости, конечно, не по грехам моим, коими преогорчил Его Пресвятую волю. В прошедшее воскресенье Господь паки удостоил меня отслужить и начать подражание (конечно, слабое и недостойное) его высокопреосвященству, Богом просвещенному и просвещаемому Михаилу. То есть я многогрешным языком, грешный, начал беседовать к своей пастве в соборе. Помолитесь, чтобы Господь благословил начатое, чтобы достало сил духовных и телесных, чтобы не предваряло или не вкрадывалось самолюбие, которое нами, грешниками, по большей части проповедуется, или чтобы не проповедовать себя вместо Господа! А с самого начала мир протягивает руку, чтобы возвысить проповедника пред прочими проповедниками Слова.

Здесь суета та же самая, что в С.-Петербурге. Гордость пензенская не уступит никакой; страсть сердца, как исполин, везде ходит и действует по-исполински.

Един Господь укрепляет: Он подает силы служить и говорить поучения и исполнять должность. Должность! Господи! Сколько мне нужно молиться, действовать, учить, плакать, паки учить, и молиться, дабы необразованную братию сколько-нибудь приблизить к истинному прохождению своих обязанностей! Окаянный я человек! Окаянный грешник, коему надобно оскорблять просителей! Ибо просители священничества и диаконства иные не знают, что есть Св. Троица, что такое молитва, о чем молиться, что такое Символ веры. Чтобы не согрешить пред судом даже моей совести, отсылаю таковых учиться, не посвящая. Таких приходило ко мне уже до 20 или более, многие издалека приезжали и будут жаловаться, что такая необычность заводится; но решаюсь действовать в пользу душ христианских, молю Господа, чтобы подкрепил навсегда, несмотря ни на что, искать истинной духовной пользы спасения душ христианских; Господу вручаю и молю, чтобы сия необработанная нива обработалась сколько-нибудь к славе Господа.

Грешный Иннокентий.

 

О порядках, существовавших до него в епархии, где рукополагались во священный сан люди, не знавшие Символа веры, владыка Иннокентий писал «признательно», то есть конфиденциально, одному лицу в Петербург, что за выдачу ставленой грамоты существовали определенные расценки: со священника — шесть рублей, диакона — три, дьячка в стихарь — полтора. Далее он предупреждал адресата: «О поборе прошу не публиковать до времени, об этом я князю (Голицыну, как министру духовных дел. — Ред.) еще не писал, а только к митрополиту <Михаилу (Десницкому)> и к Тверскому <архиепископу Филарету (Дроздову)>, да и то не обо всем <…>. Видно, и нашего брата архиерея ревизовать не худо» [16].

 

 

Августа 10‑го, 1819.

Возлюбленная о Господе!

Это письмо получите уже не из Пензы, но с дороги в Саратов, из Петровска, уездного города Саратова, основанного Петром I-м; городок небольшой, небогатый, но полный церквей — 10 приходских, а монастыри хотя все невелики, не пышны, но чистеньки. Сама Пенза имеет только семь приходов. После петербургского богатства и московской пышности глаз отдыхает и не развлекается губернскою простотою и уездною бедностью. Как премудро Господь всё разделяет! Простота в умах и сердцах, тихое стремление к делам духовным, кроткое повиновение иногда строптивым начальникам и пастырям иногда соразмерено с внешним изобилием, с грубостью и необразованностью, необходимыми в провинциях. Есть грубые пороки, но есть и постоянство, коего и драгоценность также немногие знают, в больших городах живущие.

Жаль очень, что здесь в церквах очень мало книг, необходимых к поучению! Скудость, достойная сожаления: многие церкви не имеют Библии, ни даже книг, которые составляют круг церковный. Риз всего три или четыре, из которых одни шелковые, прочие ситцевые или холщовые. Украшения почти нет никакого. Странно после сего, как священники, когда искали священства или посвящения, издерживали будто по триста или более! Или последнее невероятно, или мало присмотра за церковною суммою. Ах, ваше сиятельство, как трудно сверху смотреть вниз, с желанием поднять упадшее или лежащее! И усердие есть, да рук нет столь длинных, чтобы всё достать.

Тяжело духу, приняв на себя смотрение за столь многими, многоразличными лицами, вещами, а наипаче за душами и за делом Божиим, действуемым в бесчисленных людях, приняв, говорю, смотрение — не смотреть, или усматривать — и не иметь силы к восстановлению, или поправлению, или, по крайней мере, к начатию трудов духовных и духовного обращения.

Простите мне: пишу рассеянно, и вас рассеиваю, и сам еще более рассеиваюсь разными встречами. Что делать! Человеку общественному надо жить и для общества.

Кроме вас, ни к кому в Петербург не пишу; ибо нет времени, но чрез вас всем желаю и молю благодати и милости от всемилостивого Бога.

Иннокентий, епископ Пензенский.

 

 

 

Августа 22, 1819.

Пустота внутренняя происходит от рассеянности, от невнимания. Долговременное забвение Возлюбленного делается каким-то оцепенением, в коем хладнокровие кажется покоем, а вещи гнусные усладительными. Воспоминание о себе по большей части оканчивается чувственными нуждами, телесною слабостью.

Пища и питие к успокоению, к здравию тела составляли заботу мою, и внимание к здоровью своему, к его переменам, и я испытал пустоту. Богослужение прерывало на несколько времени сцепление забот чувственных, но не останавливало их всё по какому-то небрежению, рассеянности и невнимательности. Ах, княгиня, как тверда должна быть решимость не покоряться себе! Всё прерывает у нас эту решимость, и от всего она слабеет: корень ее еще не утвердился, а мы думаем, что она уже выросла; ее вырвали у нас прихоти наши, а мы думаем, что они только поколебали ее. Мы только подвергаемся искушению. Не дни, но годы, и не силы человеческие, но божественные могут насадить сие насаждение, и сохранить, и возрастить в самое исполнение, а наше дело непрерывно бдеть, смотреть за собою, обращаться на всё, что к нам прикасается, и видеть, как Господь влечет всеми мерами к Себе, и как мы всеми силами сопротивляемся всеобщему влечению. Разумеете ли меня, княгиня, что решимость должна быть от всего сердца, а мы часть ее занятий уделяем на себя, нежели предаем себя в жертву Богу: здесь ей надобно сокрушиться, быть закланной, принести ее в жертву, умереть, что не совсем легко; и от всего помышления, а наши помышления бегают, гуляют, разносятся, волнуются, и всё вдали от Господа; не к Нему устремлены, не у ног Его повержены, не Им заняты, не Им питаются, не от Него рождаются и не к Нему возвращаются.

Свято-Троицкий собор г. Саратова, середина XIX векаВы требуете хотя одной проповеди моей, говоренной в Пензе. Глупость или леность моя причиною, что ни одной проповеди, сколько ни говорил я, не писал. Теперь писать поздно, да и не нужно. Писать вскоре после сказывания время не было, да и, можно сказать, не хотелось.

Приехавши в Саратов, по окончании благодарственного моления, Господь внушил текст для народного приветствия: «Возвеличим Господа со мною и вознесем Имя Его вкупе!». Как пастырь, приглашал паству на благодарения Господу за Его благословения; благословения были исчисляемы земные: «Благословен ты во граде и в селе, благословенны житницы твои и останцы плодов твоих, благословенна исчадия твоя и исчадия чад твоих, благословен ты, внегда входити тебе, и благословен, внегда исходити тебе». Но показано, что они суть следствия небесных, духовных, и потому надо было указать на противную сторону — на проклятие. Тяжело произносить проклятие! Что же будет, если терпеть их нужно?

В то время как произнес к народу «Возвеличим Господа со мною!», мне хотелось обнять всех и во едином союзе возвеличить беспредельно Великого; собрание было немалочисленно: собор, его крыльцо, притвор и окна наполнились зрителями. Признаюсь, надлежало бы более говорить о прославлении Господа, но, занявшись удобностию и трудностию приобретения благословений, прославление оставил в заключение беседы.

На другой день простой, пришедши в собор, нашел его полным; мне не хотелось отпустить народа без пищи духовной, и потому паки беседовал.

Но потом Господу угодно было укротить мою гордость. Лег в постелю и более недели не могу встать. Простите, и молитесь о мне грешном Господу Иисусу Христу, а я об вас молюсь сколько могу, недостойный.

Епископ Пензенский Иннокентий.

 

 

 

1819, сент. 23.

Чужим пером, чужою рукою, но искренним сердцем благодарю за письмо ваше. Болезнь моя не дозволяет своими силами подняться с постели, а потому употребляю силы чужие для самого письма. Занемогши в Саратове, не могу освободиться от нее в Пензе. Она есть не что иное, как возвращение болезни московской. От слабости желудка спазмы беспокоят почти беспрерывно.

Одна надежда на Господа обещает выздоровление, а средства человеческие неверны. На многие вопросы ваши отвечать надлежало, но не могу.

Только скажу, что в общество входить значит объявлять себя членом благодетельным и проч. Благотворите, но не вострубите пред собою (Господь повелевает так). А в обществе кто не вострубил, не только пред собою, но и пред целою Россиею?

 

Это письмо от 23 сентября — одно из последних (после него было еще два). Владыка Иннокентий к тому времени уже был так слаб, что не всегда мог писать и не мог удержать стакан воды, но до последнего дня продолжал заниматься делами вверенной ему епархии. В письме святитель касается темы тайной и публичной благотворительности, видимо, неоднократно возникавшей в его беседах с княгиней Мещерской, которая, напомним, была активной деятельницей комитета по тюрьмам.

Ниже приводится последнее письмо, написанное за три дня до кончины владыки Иннокентия. Продолжая тот же разговор и отвечая на неизвестные нам размышления собеседницы, он вновь касается темы благотворений. Еще это письмо, на наш взгляд, свидетельство особенно дружеского расположения святителя к адресату: ведь по воспоминаниям тех, кто был при смертном одре владыки, он переносил свою последнюю болезнь с исключительной кротостью, без единой жалобы; лишь в последнем письме к старому, проверенному другу можно расслышать сдержанные стоны, тщательно скрываемые от окружающих…

 

 

Октября 7, 1819.

Вы благодарите Господа за мою болезнь: благодарю вас, что во истине ходите. Точно, благодарить надобно Господа за очищение прегрешений. Доселе скверную мою душу Господь возбуждает к очищению, и доселе еще столько остается неверия, страстных скверн, что нужно продолжить очищение.

Хощу и молюсь, чтобы хотение укрепилось, чтобы Господь Своею силою утвердил и совершил его (так в тексте.— Ред.) хотение славить единого Господа, и служить, и действовать, и писать, говорить, делать и знакомство иметь. Прошу и ваших на сие молитв; ибо мои хотения и моления очень слабы, столь же скоро прерываются, как возвращается припадок болезненный, и малодушие заступает всё желание, и никакого чувства, кроме болезненного, не остается во мне. Господи! Как я слаб! Каждый день решаюсь утвердиться в намерении, и каждый час колеблюсь, как прах, ветром возметаемый. Конечно, нужно слабости мои испытать, но я и без напряжения испытания слаб. Не знаю, что удаляет Самого Господа, как будто насильно. Сознаю здесь свою тяжесть греховную и искушение вражее: ибо ничто, кроме грехов, не может удалить Господа Иисуса.

Я ныне читал в Евангелии: «Господи, когда Тя видехом алчуща, в темнице суща» (ср.: Мф. 25, 37–39) и проч., вопрошают праведники. Следственно, любовь благотворит так, что подающие что-либо десницей не весть шуйца. В обществе благотворителей темничных вы завяжетесь в хлопоты явные, общенародные, известные Двору и тюрьмам, а также всем нам вы должны будете показывать пример тюремных благотворений; иначе вы не член истинный высокого благотворительного заведения.

Простите! Устал.

Вам и всему вашему дому мир от Господа!

Ваш преданнейший слуга епископ и грешник Иннокентий.

 

10 октября 1819 года владыка Иннокентий умер от чахотки. Пробыв на Пензенской кафедре фактически всего три с половиной месяца, он оставил по себе столь добрую память, что народ почитал его и десятилетия спустя. Когда в 1884 году в Пензе отмечалось 100‑летие со дня его рождения, во всех учебных заведениях отменили занятия, в город ехали и шли крестьяне из окрестных деревень, чтобы принять участие в торжествах. Уже тогда народ почитал владыку Иннокентия как святого; рассказывали о чудесах по молитвам к нему. Начинались разговоры о возможной канонизации, но трагические события в истории нашей страны надолго отодвинули акт прославления. Владыка Иннокентий был причислен к лику святых Русской Православной Церкви для общецерковного почитания на Юбилейном Архиерейском Соборе в августе 2000 года. Память 10 (23) октября.

 

[1] Свято-Троицкая Сергиева пустынь — монастырь в Стрельне под Петербургом. Основан в 1734 г.

[2] Жмакин В. Иннокентий, епископ Пензенский и Саратовский: Биогр. очерк. СПб., 1885. С. 47.

[3] Это министерство было упразднено в 1824 г.

[4] Баронесса В. Крюднер (Крюденер) считала себя пророчицей, проповедовала мистические суеверия и ратовала за объединение всех христиан в одну семью. Полагала, что истинная Церковь существовала только до III в. Интересовалась также деятельностью скопцов и масонов.

[5] Е. Ф. Татаринова — великосветская сектантка, организовавшая «радения» по образцу скопческих и хлыстовских. При Николае I была сослана в монастырь на покаяние.

[6] Квакеры («трясущиеся», самоназвание — «Общество друзей») — протестантская деноминация, принадлежащая к радикальному крылу английского пуританства. Отрицают церковную иерархию и Таинства. Считают, что Бог пребывает в душе каждого человека, вступающего в богообщение через внутреннее озарение Святым Духом. В некоторых моментах своего учения смыкаются с арианской и другими ересями первых веков от Рождества Христова.

[7] Духоборцы (духоборы) — секта, возникшая в России в XVIII в. Не признают Божественность Христа, Священное Писание, Таинства Церкви, загробную жизнь. Имеют определенное типологическое сходство с английскими квакерами.

[8] Жмакин В. Указ. соч. С. 20–21.

[9] Жмакин В. Указ. соч. С. 46.

[10] Святитель Иннокентий Пензенский. Письма // Святитель Иннокентий Пензенский. Богословие деятельное. М., 2003. С. 203–293. См. также интернет-ресурсы, напр.: http://azbyka.ru/days/sv-innokentij-smirnov

[11] Орловой-Чесменской, богатой помещицы, в дальнейшем — духовной дочери архимандрита Фотия (Спасского).

[12] Сестра С. С. Мещерской, жившая в Москве.

[13] С.С. Мещерская имела свою квартиру в Таврическом дворце.

[14] Предшественник владыки Иннокентия на Пензенской кафедре епископ Афанасий (Корчанов), уволенный на покой в феврале 1819 г.

[15] Крепостной Мещерских, сопровождавший владыку Иннокентия.

[16] Цит. по: Жмакин В. Указ. соч. С. 186.

Подготовила Оксана Гаркавенко

Журнал «Православие и современность» № 32 (48)

http://www.eparhia-saratov.ru/Articles/tak-velika-siya-krupica-chto-ya-syt