Священномученик Иоанн Блюмович. Протоиерей Николай Доненко

Всякое место стоит своим праведником, и во всяком, даже малолюдном посёлке, каким был в середине 30-х годов Судак, богоборческая власть отыскивала и преследовала тех, кто не боялся открыто исповедовать себя христианином.

Расположился Судак в роскошной, усыпанной белыми домами и виноградниками долине, осенённой с разных сторон живописными горами. Основанный греками в 212 г. н.э., некогда он открывался путешественникам густо населёнными кварталами, шумными базарами, освещённый яркими лучами солнца, во всём своём великолепии. По свидетельству Мартина Броневского, в Судаке было не менее ста церквей. Но бурные взлёты и трагические спады остались далеко позади, и город продолжал жить тихой и простой жизнью, во многом сохранившейся и к середине 20-х годов XX века, когда в Судаке осталась единственная церковь — Покрова Божией Матери. В 1923 году настоятеля храма Иоанна Колосовского (Священник Иоанн Иосифович Колосовский родился в селе Замостье Харьковской губернии. Священствовал в селе Надеждовке Изюмского уезда. После революции бежал в Крым) арестовали за сокрытие церковных ценностей, хотя он их не скрывал, так как скрывать было нечего. Из бедного храма изыматели вынесли только серебряный крест и две серебряные ложечки. Священника посадили в Феодосийскую тюрьму, но верующие смогли его отстоять, и тихого, не опасного для власти священника, отпустили. В 1929 году снова встал вопрос о закрытии церкви, но прихожанам, а на защиту своей святыни собралось около 300 человек, удалось отстоять храм. Когда иерея Иоанна Колосовского власти собрались выслать, народ поднялся и на его защиту. Но времена были другие, и окрепшая «народная» власть арестовала священника. На следствии он заявил: «В частности, я проявляю недовольство Советской властью <…>, меня лишили избирательных прав, не допускают в общественные места, отказывают в отпуске продуктов из кооператива».

Главным в обвинении отца Иоанна стало организованное им собрание против закрытия храма.

«Колосовский имел огромное влияние среди бедноты, — отмечают следственные материалы. — Когда в Судаке поднялся вопрос о закрытии церкви, Колосовский за день до собрания собирает верующую толпу и говорит: «Судакские коммунисты в настоящее время хотят закрыть нашу церковь, по этому поводу у них в клубе будет собрание. Вам необходимо присутствовать на этом собрании и выступить за церковь».

Собрание верующие сорвали, и постановление не было проведено. За это священник Иоанн Колосовский 14 февраля 1930 года был арестован и обвинён в том, что «является руководителем и вдохновителем по разложению мероприятий, проводимых на селе, используя при этом религиозные предрассудки масс, т. е. преступлением, предусмотренным ст. 58−10 ч. 2-я». 25 февраля того же года Колосовский был приговорён к 10 годам лагерей.

Судьи учли возраст священника, которому в тот момент было 67 лет, и по гуманистическим соображениям сократили срок наказания до трёх лет, но и этого оказалось достаточно, чтобы священник Иоанн Иосифович Колосовский погиб в Северном крае. Место его захоронения не известно.

30-е годы сознательными гражданами назывались те, кто безболезненно мог отключить своё сознание от совести и раствориться в лозунгах и призывах партии. Либо же те, кто, движимый страхом, в надежде избежать насилия и сохранить свою жизнь, переступал через себя, свою веру и убеждения и становился трагической игрушкой в руках беспощадного могущества НКВД. Такие люди оказывали неоценимые услуги компетентным органам, в том числе и в обнару жении несуществующих врагов Советской власти. Именно так была «выявлена» в курортном посёлке Судак «шпионская организация», якобы возглавляемая священ ником Покровской церкви Иоанном Александровичем Блюмовичем. И в этом, по тем временам «обычном» раскрытии государственного преступления чекистам помог сам ставший жертвой 27-летний пианист Гильдеберг Иванович Зебольдт. Работал он в доме отдыха Московского военного округа, и его артистическая натура, обременённая излишне доверчивым празднословием, не вписывалась в представления о норме поведения прибывавших на отдых красных командиров и студентов военно-политических школ.

Феодосийская газета «Пролетарий» сообщала о бурном росте санаторно-курортной сети и объясняла его общим успехом Советского строительства: «Курортный сезон в санатории МВО местечка Судак развёртывается нормально. С 1 по 22 марта приехало уже 135 командиров РККА. Большинство приехавших — командиры Московского военного округа. Имеются дальневосточники, пограничники Средней Азии и другие области Союза <…>.

Один корпус оборудован с большим комфортом и отведён специально для высшего начальствующего состава РККА.

Здесь отдыхает несколько семейств. Приняты меры к улучшению культобслуживания больных в порядке самодеятельности. При Доме отдыха имеется хорошо оборудованный клуб и звуковое кино. Директор Судакского Дома отдыха МВО в своём докладе отметил, что основным недостатком работы в этом году является отсутствие транспорта и недостаточное благоустройство».

Но изъяны комфорта в полной мере компенсировались сознательностью отдыхающих, обученных видеть всё так, как было положено, и вопреки расслабляющей атмосфере курорта оставаться бдительными хранителями официальной идеологии.

Как-то раз, 10 мая 1937 года, после обеда Зебольдт подошёл к курившему на веранде лейтенанту П.И.Холину и попросил спички. Словоохотливый пианист заговорил о погоде, художественном обслуживании дома отдыха, сообщил о своей учёбе в Киевском артучилище и, видимо, из вежливости поинтересовался, откуда его собеседник и где стоит его полк. Политически бдительный лейтенант пожал плечами, затушил папиросу и в тот же день написал донос на незнакомца начальнику дома отдыха:

«Считаю своим долгом довести до Вашего сведения о том, что работающий во вверенном вам доме отдыха пианист гражданин Зебольдт, по моему мнению, занимается шпионажем. В случайном разговоре мне удалось выяснить, что ему известно расположение секретных частей, в частности, гарнизонов гор. Рязани и Киева. Он пытался выспрашивать об изменении дислокации частей, но я, поняв, что ему хочется, разговор прекратил. Такие разговоры он пытался наладить с целым рядом отдыхающих командиров, начиная всегда разговор с музыки, с концертов и рассказов о своих знакомствах с крупными работниками Красной Армии.

Командир взвода Рязанского военного училища им. т. Ворошилова старший лейтенант Холии».

В тот же день об этом происшествии стало известно в Судакском НКВД. Холина вызвали, и он повторил всё, о чём написал ранее. Нового добавить ничего не смог, так как с пианистом виделся и говорил только один раз на протяжении времени недокуренной папиросы. Чуть позже в поле зрения спецслужб попал другой эпизод.

Томимый жарой и одиночеством, Г. Зебольдт подошёл к какому-то пляжнику, которым, как оказалось, был Рудник, слушатель Военно-политической академии им. Толмачёва, и стал рассказывать, что на этой площадке в скором времени будет открыт филиал судакского ресторана и он «как квалифицированный пианист будет здесь играть». К ним подошёл сокурсник Рудника Исак Карачун и присоединился к беседе. Зебольдт увлекательно рассказывал ровесникам о своём хорошем образовании, качественной музыкальной подготовке, знании немецкого и французского языков. Сказал, что хотел бы служить в Красной Армии и что мог бы совместить работу библиотекаря, пианиста и переводчика и даже написал прошение, правда, до сих пор оставленное без ответа.

Само собой, разговор зашёл о Тухачевском, Якире и других к тому моменту уже врагах Советской власти.

Идейно стойкие толмачёвцы стали возражать пианисту, уверяя его, что «попутчиков Советской власти надо расстреливать».

Случайный разговор на летнем пляже так бы и растворился в солнечных лучах и праздном времяпрепровождении, если бы Рудник в тот же день не сообщил в НКВД о случившемся с припиской: «У меня сложилось мнение, что это был агент фашистской контрразведки, который осторожно и тонко занимается вербовкой кадров».

Ещё один сигнал на незадачливого пианиста оказался последним. Некий краснофлотец Григорий Мирный, с которым Зебольдт познакомился случайно, и, распив бутылку водки, предложил свою дружбу, сообщил органам о подозрительном незнакомце и своём предположении: «Может, он какой-нибудь шпион».

9 октября 1937 года на основании этих доносов следователь Матуленко арестовал по подозрению в шпионаже говорливого музыканта. «Г.И.Зебольдт к Советской власти и партии относится враждебно, высказывает пораженческие взгляды. В кругу близких своих знакомых ведёт контрреволюционную фашистскую пропаганду и предлагает по примеру стариков посещать церковь и быть верным их взглядам…".

Мать арестованного, Анна Христиановна, старушка 65 лет, воспитавшая сына в православной вере, осталась без кормильца. Как любящая мать с детства она приучила его к церковной молитве и богослужению. А когда в 1935 году в Судаке появился замечательный священник Иоанн Блюмович, — познакомила с ним сына. У них сложились доверительные отношения, отец Иоанн посещал Анну Христиановну, а её сын, в свою очередь, пользовался его доверием.

О священнике Иоанне Блюмовиче известно немного: родился он в 1888 году в Варшаве. До революции с семьёй проживал в местечке Деражно Волынской губернии, в 1918 году с женой переехал в Москву. В 1923 году Блюмович окончил Московскую Духовную Академию.

Принял сан и в 1926 году переехал из Москвы в Кривой Рог, где служил до 1929 года, после чего уехал в город Орехов Запорожской области и там священствовал до 1935 года, но из-за болезни жены он воспользовался приглашением священномученика Порфирия (Гулевича), епископа Симферопольского и Крымского, с которым у него были доверительные отношения, и переехал в Судак.

В 1937 году жена умерла, и тоска о неустроенном оставшемся в Польше сыне Борисе стала ещё острее. В своё время Борис Иванович окончил Пражский Политехнический институт с государственной стипендией.

Вернулся в Польшу, где жил у родственников, а в 1935 году переехал в Варшаву и работал в землеустроительной компании. Его положение в Польше было крайне затруднительным. Не находя выхода, в минуту отчаяния он написал отцу, что ему остаётся только жениться на богатой польке, броситься под поезд или нелегально приехать в СССР к отцу, проигнорировав официальный отказ советского консула. Отец Иоанн в своём письме попросил сына прекратить истерику и не совершать безответственных поступков.

Одинокий, утративший жену и разлучённый с любимым сыном, отец Иоанн оказался единственным в Судаке православным священником и мозолил глаза советским чиновникам, самим своим существованием как бы указывая на недоработку НКВД. Как пастырь добрый он не мог равнодушно смотреть на оскудение веры, буйство разрушающих души страстей. Не хотел спокойно наблюдать, как люди отступают от Бога, прельщаются пустой трескотнёй преднамеренно ложных заверений безбожных пропагандистов. Со своей стороны, священник избегал прямых столкновений с явными безбожниками, чей ум уже помрачился, а душа пала на недосягаемую глубину ожесточённого противления. Но тем, кто был ещё открыт, сохранял здравый смысл и устремлённость к Вечности, отец Иоанн свидетельствовал о Божественной любви не только словами, но и самой жизнью. Взглядов своих отец Иоанн никому не навязывал, но и не скрывал от тех, кто ими интересовался. С отеческой мудростью в борьбе за душу каждого человека обходил он острые углы непонимания, извне привнесённого безверия и в каждом, кто встречался на его пути, пытался пробудить личность, чтобы он, обретя лицо, мог встретиться лицом к лицу с Богом.

И вполне естественно, что атеистическая власть по- спешила избавиться от неугодного священника. Согласно всесоюзной кампании по преодолению «родимых пятен капитализма», чем, по мнению коммунистов, была Православная церковь, сержант НКВД Сизов 25 июля 1937 года выписал постановление на арест протоиерея Иоанна Блюмовича на основании того, что он «занимается сбором шпионской информации в пользу иностранных держав», а также «контрреволюционной антисоветской деятельностью».

Впрочем, арестовать священника по стандартному обвинению оказалось куда проще, чем доказать его вину.

Отец Иоанн никак не шёл «навстречу» следствию и не признавал себя виновным. Допрос 29 июля не принёс никаких результатов, подтвердив лишь то, что и так было известно: брат Николай и сёстры Елизавета и Мария живут в Москве. Священник поддерживает отношения с Татьяной Андреевной Вербовой, Ксенией Ивановной Савченко, состоящей в церковной двадцатке, а также с приезжающей каждый год из Москвы на свою дачу Варварой Леонидовной Спендиаровой, женой известного композитора. На следующем допросе 17 августа следователь спросил, какие именно были разговоры при посещении квартиры Вербовых, на что священник ответил:

— Разговоры были семейного порядка, только один раз говорили о ремонте судакского храма.

— После того, как были арестованы и расстреляны предатели Родины Тухачевский, Якир и другие, вы, читая об этом в газетах, имели разговор об этом с Маником С.В.

— Я об этом факте читал и поразился, но имел ли разговор с Маником или нет, я не припомню. Когда я к нему заходил, то брал газету, которую он иногда покупал.

— Кто приезжал к вам из Ленинграда?

— Ко мне из Ленинграда никто не приезжал, а был такой случай. Летом 1936 года я вышел из церкви после службы и увидел незнакомого мне человека, который осматривал церковь. В разговоре он назвался Чеботарёвым и сказал, что приехал из Ленинграда на экскурсию в Судак, зашёл поинтересоваться церковью. В дальнейшем в разговоре он спросил, где помещается милиция, я предложил ему показать, т.к. мне нужно было идти в ту сторону. В милицию он заходил насчёт получения разрешения на право производства фотоснимков в районе Судака.

Далее следователь выяснил, что у священника в гостях бывали братья и сёстры с племянниками, он действительно поддерживал отношения с окружавшими. его людьми и не скрывал этого, но более ничего. Отец Иоанн держался доброжелательно, но даже под давлением на вопросы отвечал не так, как хотелось следователю. Не умея справиться с непоколебимым священником, тот стал искать другие пути для решения своей проблемы и нашёл «выход» в лице Г. Зебольдта, который после непродолжительного сопротивления сдался. Он не выдержал мучений и ради призрачной надежды выжить, обещанной лживым следователем за покорность, стал давать всевозможные показания на себя, ближних и отца Иоанна. На основании этого прежде выделенное в отдельное производство дело священника Блюмовича лейтенантом НКВД Модиным было приобщено к делу Г. И.Зебольдта. Незадачливый музыкант сообщил следствию:

— Вынужден признать, что на первый вопрос я искренне не ответил. Сейчас же вижу, что запирательство бесполезно, и решил говорить только правду, раскаяться в своих преступлениях.

И Зебольдт заговорил голосом следователя:

«На путь активной борьбы с Советской властью я был вовлечён священником Иоанном Блюмовичем в начале 1936 года в Судаке. С ним я познакомился в середине апреля 1935 года в церкви на вечерней службе. Он обратил на меня внимание. Познакомила же меня с ним моя мать Анна Христиановна. В последнее время наши отношения с Блюмовичем стали более близкими, чему способствовали наши встречи с ним на пляже, в церкви, а также взаимные посещения квартир. В беседах мы часто говорили о международном положении, событиях в Испании, в Германии и о положении Советского Союза. В беседах Блюмович высказывал симпатии к дореволюционным порядкам, симпатии к фашизму и всячески старался привить мне эти взгляды. Первое время я колебался, а потом попал под полное его влияние и стал разделять фашистские взгляды.

В 1936 году в марте священник Иоанн Блюмович сказал, что в Судаке им организована фашистская организация для войны с Соввластью, что уже есть ряд людей, вошедших в эту организацию. Ягубова Ксения Ивановна, 42 лет, в прошлом жена крупного помещика, имела много земли, была псаломщицей в церкви до 1935 года. Римская-Корсакова Ольга Фёдоровна, вдова генерала Закаспийско-Туркестанского края. Её сын —белый офицер в Югославии. В Ташкенте она имела свой театр. В 1920 году она заболела тифом, была на лечении в Феодосии, в больнице её хотели арестовать, но какой-то врач помог ей сбежать в Судак, где жила у бывшего сторожа своей дачи.

Он работал в порту и помог ей сесть на корабль и уехать в Таганрог, где Римская-Корсакова пробыла до 1926 года <…>. Блюмович сообщил мне, что организация ставит своей целью вербовать новых членов и через них распространять недовольство и возмущение по отношению к Советской власти, используя различные затруднения в снабжении. Разлагать колхозы путём клеветнических измышлений и вызова неудовольствия колхозников. Собирать сведения о воинских частях через знакомства с работниками и отдыхающими командирами в доме отдыха МВО.

Отвлекать молодёжь от посещения комсомольских и партийных собраний и культурных мероприятий, используя религиозные убеждения.

Как конечная цель — подготовка настроения населения в духе пораженчества. На вербовку я начал подыскивать подходящих для этой цели. Первым объектом был Фоленвейдер Ф.Я. из деревни Цюрихталь. Произошло всё в Топлах, где он работал. Его отец был осуждён за контрреволюцию, имел связь с Германией. Блюмович дал задание Фоленвейдеру отвлекать молодёжь от общественной, партийной и комсомольской работы, проводить беседы с молодёжью, направленные на создание недовольства к Советской власти, используя для этого все недостатки в колхозной и общественной работе, одновременно пропагандируя идеи фашизма».

На следующем допросе Г. Зебольдт назвал ещё несколько человек, якобы завербованных им по распоряжению священника Иоанна Блюмовича.

Результатами допроса следователь был доволен, но не вполне — отец Иоанн не уступал ни в чём и виновным себя не признавал, а от ложных показаний Зебольдта отмахнулся как от глупости, «подсказанной страхом малодушному человеку».

С надеждой на успех 26 октября 1937 года следователь организовал очную ставку. Отец Иоанн сказал, что Г. И.Зебольдта знает хорошо и отношения у них нормальные. Тогда следователь предложил пианисту подтвердить свои показания от 10 октября 1937 года, на что тот сказал:

«Да, я подтверждаю, что я действительно Блюмовичем был завербован в контрреволюционную фашистскую шпионскую организацию, будучи у него на квартире в конце марта 1937 года».

На вопрос: «Вы признаёте правильными показания Зебольдта о том, что вы его завербовали в шпионскую фашистскую организацию», — священник ответил: «Нет, не признаю».

— Вы признаёте, что давали задания шпионского характера Зебольдту?

— Нет, не признаю.

Невзирая на присутствие священника, его категорическое отрицание очевидной лжи, раздавленный страхом Зебольдт и здесь повторил свои прежние показания о том, как якобы отец Блюмович требовал от него:

«1) Узнавать через отдыхающих командиров в доме отдыха МВО о расположении частей РККА.

2) Вербовать новых членов в шпионскую организацию.

3) Не посещать комсомольских и других собраний.

4) Принимать активное участие в церковных обрядах».

Но на все брошенные в лицо обвинения священник не обратил внимания, оставался невозмутимым и по-прежнему категорически отрицал свою вину. Немощная дерзость работника НКВД Сизова, усердно прибегавшего к недозволенным методам следствия, не принесла результата, о чём свидетельствует допрос, проведённый через несколько месяцев:

— Вы были знакомы с гражданином Шальбургом Юлиусом и Зебольдтом Эрнстом?

— Шальбурга не знаю и даже не слышал такой фамилии, а также не знаком с Зебольдтом Эрнстом.

— А Крамар Николай и Лещинский Игнат знакомы вам?

— Крамара Николая и Лещинского Игната не знаю, и знаком с ними не был.

— Вам известны фамилии Гафнер, Крацман и Баерле Владимир?

— Нет, таких фамилий не слыхал, и в числе моих знакомых с такими фамилиями людей не было.

— Кто из ваших родственников приезжал к вам летом 1936 года и кто из них член ВКП (б)?

— Летом 1936 года ко мне в Судак приезжала сестра Елизавета Александровна Николаева с дочкой Нилловой Екатериной Елеазаровной, но они обе в партии не состоят.

— А кто приезжал к вам из мужчин?

— Осенью 1936 года приезжал муж сестры моей жены Николай Сергеевич (фамилию не помню), проживает он в Москве, Жестяная улица, № 10, где работает, не знаю.

Состоит ли он в партии, тоже не знаю. Приезжал на время отпуска, пробыл три недели и уехал.

— У вас есть племянник, служащий в Красной Армии?

— До 1937 года из моих родственников в Красной Армии никто не служил. Возможно, что в 1937 году призвали одного племянника, сына моей сестры, Давыдова Сергея Антоновича, рождения 1916 года, проживающего в Москве. Он работал на каком-то заводе. Отец его умер ещё в 1920 году, а мать его не работает, так как стара, лет 60−61.

— Кто из ваших родственников проживает на Дальнем Востоке?

— В гор. Хабаровске проживает брат моей жены Стариков Герасим Ефимович, работал где-то счётным работником. Сейчас не работает ввиду преклонных лет. Я с ним не знаком, за всё время ни разу не видел. Когда умерла моя жена, я послал ему письмо и после этого больше не писал. Есть ли у него семья и какая, я не знаю, и никого из его детей не видел.

— Как часто вам приходилось встречаться с Римской-Корсаковой?. С Римской-Корсаковой приходилось встречаться в городе, один раз видел на базаре. Она один раз заходила ко мне, когда моя жена была больна, зашла посмотреть её. Я у неё не был.

— Расскажите, как вы познакомились с Савченко Алексеем и Санбетовой Харитиной Ивановной?

— Савченко Алексея я не знаю, а знаю Савченко Михаила Игнатьевича, по специальности бондарь, лет 58−60, проживает в Судаке, и его жена Ксения Ивановна бывала в церкви и состояла членом двадцатки.

Санбетовой Харитины не знаю.

— Савченко Михаил принимал участие в церковной двадцатке?

— Савченко Михаил в церковной двадцатке участия никакого не принимал. В церкви бывал очень редко.

— Врач Вербов часто бывал у вас?

— Вербов заходил иногда ко мне, но больше всего потому, чтобы позвать идти вместе домой свою жену, которая часто, когда бывала в городе по каким-то делам, заходила ко мне, а он в таких случаях заходил ко мне за ней. Вызывал его как врача во время болезни, бывал и я у него в доме.

— Вербов принимал участие в церковной двадцатке?

— Нет, никакого участия в двадцатке Вербов не принимал, и в церкви я его никогда не видел. Насколько я понял его, он неверующий, что касается его жены, то она бывала в церкви, но в двадцатке не состояла.

— По каким же вопросам вам приходилось разговаривать с Вербовым?. — С Вербовым разговаривать мне приходилось мало, разговоры обычно сводились к тому «как живёшь», «как здоровье», и на этом наша беседа кончалась. Больше приходилось говорить с его женой, которая всегда рас- сказывала о своём хозяйстве.

— На политические темы о чём были разговоры?

— На политические темы разговоров не было.

В своей беспомощности перед твёрдостью праведника, его отчётливо ясным исповедованием своей невиновности карательные органы безбожной организации искали и находили новые хитрости и уловки, чтобы погубить православного священника Простые и правдивые ответы отца Иоанна не могли устроить сержанта Сизова, и он, согласно уже сложившейся традиции, обратился за помощью к безотказным лжесвидетелям.

Судакский обыватель Василий Метакса, опасаясь, чтобы на него не пало подозрение в сочувствии к врагу народа, с энтузиазмом поведал следствию о том, что «поп Блюмович часто посещал дом отдыха Московского Военного Округа <…>. Кроме того, я, когда ездил в Феодосию и Кизилташ, неоднократно видел Блюмовича в конце города, он сидел и имел беседу с каким-то молодым парнем, но фамилии его я не знаю <…>. По-моему, поп Блюмович через Терещенко Ив. Ив. имел большое влияние на рабочих, изучал их настроение, агитировал за церковь. Они в результате начали посещать церковь и крестить своих детей. Помимо этого, я сам лично слышал и видел разговор между попом Блюмовичем и Терещенко на контрреволюционную тему. Тогда я говорил об этом Борису Абрамовичу Кизилштейну».

Следователь попросил уточнить:

— Расскажите, пожалуйста, содержание контрреволюционного антисоветского разговора, имевшего место между Блюмовичем и Терещенко.

— В 1936 году, точного числа не помню, в июне или июле месяце, когда я зашёл в мастерскую д/о МВО, днём, во время обеденного перерыва, то там в мастерской сидели Блюмович и Терещенко И.И., которые вели между собой разговор антисоветского порядка. Я сам лично присутствовал, когда Блюмович говорил: «Ой, эта пятилетка замучила нас. Говорят об обилии продуктов, а в самом деле народ голодает. Когда же этому будет конец», — а Иван Иванович Терещенко соглашался с ним и добавил: «Да, эта пятилетка строится за наш счёт, всё время обсчитывают народ, то заём, то какой-то налог. Всё это берут под разными лозунгами от нас, рабочих».

Разговор на этом был закончен, так как уже было пора начать работу на производстве.

— Часто ли поп Блюмович посещал дом отдыха МВО, кроме Терещенко с кем он имел связь?

— Он, Блюмович, часто сидел на территории дома отдыха <…>. А как-то заведующая ларьком сказала попу Блюмовичу: «Хорошо, что вчера успели купить три килограмма риса, а сегодня его уже нет». Когда поп ушёл, я спросил у неё, на каком основании она отпускает ему 3 кг риса? Она мне ответила: «Он, Блюмович, также есть хочет», — и ещё добавила: «Откуда я знаю, что это поп, когда он на попа не похож». Я ответил, что не только я, но и все рабочие д/о МВО знают, что он поп судакской церкви Блюмович. Отсюда я делаю вывод, что поп также связан с заведующей ларьком д/о МВО.

Другим лжесвидетелем оказался Алексей Ильич Никуленко, плотник, 39 лет. Он рассказал, что был у священника в церкви несколько раз, говорил о ремонте и побелке в храме, а также видел отца Иоанна у Вербовых, когда они говорили на хозяйственные темы. «Он знаком, — добавил Никуленко, — с бухгалтером Гладченко, который недавно арестован, с которым поп Блюмович в свободное время часто сидел, читал и обсуждал газеты.

Об антисоветской деятельности попа Блюмовича мне известны следующие факты, как, например: он в беседе со мной говорил, что имеет сына в Польше, который желает приехать в СССР, но ему якобы не разрешают. По этому поводу Блюмович со злобой говорил: «Но ничего, скоро время придёт, нынешние законы Советской власти будут уничтожены, тогда посмотрим, кому куда будет запрещён въезд».

Приблизительно в мае 1937 года я, Маник Сергей и Блюмович стояли вечером в магазине госспирта, где вели между собой разговоры о событиях в Испании. Разговор начал Блюмович: «Испанцы всё равно будут раздавлены.

Куда им вести войну против генерала Франко, ему ещё помогают Германия и Япония, они покажут испанцам».

Маник Сергей, в свою очередь, подтвердил слова попа Блюмовича и согласился с ним. Кроме того, в июле месяце я зашёл в кооперативный ларёк напротив кинотеатра, где сидел Блюмович и читал газету. Я начал спрашивать его, что пишут нового в газете, и тут же Блюмович начал разговоры провокационного порядка, разговоры по адресу нашей советской печати и Красной Армии. Он тут же говорил, что бьют мятежников, но как бьют наших, т. е. нашу Красную Армию, об этом, со слов Блюмовича, советская печать молчит, скрывая действительное положение на фронте. Поэтому, он говорит, не стоит верить советской печати, ибо всё это делается для обмана масс.

Блюмович имел большую связь с женщинами из русской слободки, как, например, с К.И.Савченко, Н. Машковой, М.Ф.Савченко и другими, через которых поп имел большое влияние на остальную массу, которую группировал вокруг себя. Они посещали друг друга, но о чём говорили, я сам лично не присутствовал».

Но никакие лжесвидетельства, представляемые отцу Иоанну как его несомненные преступления против власти и государства, не могли поколебать его душу. Чем уже становился горизонт земных возможностей, чем жёстче тюремная реальность очерчивала сократившиеся до минимума жизненные перспективы, тем больше отец Иоанн возносил свои упования к небу, тем огненней становились его молитвы к Богу.

25 октября 1937 года лейтенант Матуленко попросил продлить срок следствия на месяц — до 29 ноября, на что получил одобрение от майора Михельсона. Но и дополнительное время, наполненное пытками, злостраданием, не поколебало отца Иоанна, и следствию пришлось довольствоваться «свидетельскими» показаниями.

10 февраля 1938 года старший лейтенант Казаков отрапортовал: «Рассмотрев следственное дело № 8262 на попа Блюмовича Ивана Александровича, нашёл, что по имеющимся в деле материалам контрреволюционная и шпионская деятельность Блюмовича И.А. доказана».

На протяжении всего времени, пока шло так называемое следствие втайне от прихожан Покровского храма, отец Иоанн томился в симферопольской тюрьме.

Озадаченная долгим молчанием родного брата, Елизавета Александровна написала в НКВД заявление: «Прошу сообщить мне место нахождения моего брата Ивана Александровича Блюмовича, служителя культа.

Изложение дела: Проживал в городе Судаке (Крым). Арестован НКВД 1937 г. 29/УН. В октябре месяце находился в симферопольской тюрьме. В каком положении его дело, на мой запрос мне ответа дать не хотят, какой приговор и адрес его, не сообщают. Я даже не знаю, жив ли он.

Прошу сообщить мне его адрес. Я могла бы послать ему посылку, так как он стар и не имеет при себе ничего.

Сестра его Е.Л.Николаева. 2.III.38. Москва».

Сестре священника ничего не сообщили, а для себя сделали заметку: «Числится с 23.1Х.37 г. за помоперуполномоченным УГБ НКВД г. Судак. 17.III.38 г.».

10 февраля лейтенант Матуленко составил «Обвинительное заключение"12, по преимуществу выстроенное на показаниях Зебольдта, которого осудили на основании его же собственных показаний и признаний своей вины. В отношении же священника Иоанна Блюмовича Матуленко был вынужден прибегнуть к универсальной формуле, применяемой для непокорённых: «Блюмович виновным себя не признал, но достаточно изобличён свидетельскими показаниями и показаниями обвиняемого Зебольдта Г. И.».

На этом основании протоиерей Иоанн Блюмович был обвинён в том, что он «являлся участником контрреволюционной фашистской шпионской группы, вёл активную контрреволюционную деятельность против Соввласти, занимался сбором сведений со шпионской целью <…>. Пользуясь положением служителя религиозного культа, обходил квартиры верующих и распространял разные слухи о тяжёлом положении в СССР, о неизбежности поражения Красной Армии в будущей войне, получаемые сведения от Зебольдта передавал германскому подданному Шальбургу.

Настоящее дело подлежит рассмотрению судебной Тройки НКВД Крым АССР <…>. Вещественных доказательств нет».

Заседание Тройки состоялось 14 февраля 1938 года.

Отец Иоанн Блюмович ни в чём не признал своей вины перед озлобленной безбожной властью, и был приговорён к расстрелу. Такое же решение было принято и в отношении Г. И.Зебольдта, наивно понадеявшегося в обмен на лжесвидетельство выторговать себе жизнь.

13 апреля 1938 года священник Иоанн был расстрелян.

Есть люди, сумевшие вместить в себя целую эпоху со всеми сложностями и противоречиями так, что по ним можно изучать историю. Но есть и другие, сумевшие ради Христа стать над всем земным, преходящим, и ещё при жизни соединиться с Вечностью.

Присутствие в нашей жизни древних святых, как и благодать новопрославленных, таких, как священномученики Андрей Косовский, Иоанн Блюмович и преподобномученик Варфоломей (Ратных) превосходит историю, в душе отворяет дверь к бескрайнему простору и уводит нас из сегодняшнего дня в Вечность, где открывается свет Царствия, ради которого мы сотворены.

Память священномученика Андрея Косовского 3/16 декабря, преподобномученика Варфоломея (Ратных) 28января /10 февраля, священномученика Иоанна Блюмовича 31 марта /13 апреля.

Доненко Н. Новомученики Феодосии. Феодосия: Коктебель, 2005. 367 с.

http://rusk.ru/st.php?idar=74656