Светоч и утешение

«Воистину, преосвященный Афанасий мог сказать вместе с псалмопевцем Пою Богу моему дондеже есмь (Пс. 145, 2), ибо литургическая жизнь была воздухом его души»,— пишет игумения Сергия (Ежикова) в предисловии к своей книге «Святитель Афанасий (Сахаров), исповедник и песнописец». Книга издана Троице-Сергиевой Лаврой — духовной родиной святителя: именно здесь в октябре 1912 года 25-летний выпускник Московской Духовной Академии Сергей Сахаров, отличавшийся «юношески пылкой привязанностью к Церкви Христовой» (так писали в «Московских епархиальных ведомостях»), стал монахом Афанасием; а ту самую привязанность к Церкви, пусть уже не юношескую, но, безусловно, самую живую и радостную, он пронес через всю свою многострадальную жизнь. И всю эту жизнь пел Богу в ней, в Церкви.

Его гимнографическое творчество началось в год рокового перелома российской истории. 30-летний иеромонах Афанасий, преподаватель семинарии в родном Владимире, в качестве заместителя делегата принял участие в Поместном Соборе 1917-1918 годов. В августе 1918 года Собор принял решение о возрождении забытого праздника — Дня всех святых, в земле Российской просиявших. В годину духовной катастрофы праздник должен был напомнить русскому народу о его многовековом бесценном наследии: отец Афанасий вместе с академиком Борисом Тураевым составил службу всем русским святым, и она совершается до сих пор.

В книге игумении Сергии немало поразительных эпизодов, ярко показывающих силу духа и цельность личности святителя Афанасия. Вот один из них: в феврале 1919 года, когда ленинский наркомат юстиции принял постановление о вскрытии святых мощей и выставлении их на всеобщее обозрение, служивший в древнем Успенском соборе иеромонах Афанасий сумел превратить эту «выставку» в торжественное богослужение владимирским святым.

В июне 1921 года, когда «молодая республика советов» энергично топила Церковь в крови, настоятель Боголюбова монастыря архимандрит Афанасий был назначен епископом Ковровским, викарием Владимирской епархии. Он принял кафедру, невзирая на угрозы ГПУ, а насколько эти угрозы серьезны — все уже знали. Осенью 1922 года власть во Владимирской епархии захватывает обновленческое ВЦУ — «высшее церковное управление», викарный епископ Афанасий, которому, кстати, всего 35 лет, признать эту новоявленную власть отказывается: «Меня удивляет название — «Живая Церковь». Я знаю только единую святую и соборную апостольскую Церковь. Эта Церковь была и есть Церковь Бога жива (1 Тим. 3, 15)». Уполномоченный «красной церкви», бывший протоиерей Михаил Тихонравов, пишет на епископа донос в ГПУ. Владыка арестован: так начинается отсчет его крестного пути. Пути длиной в 22 года…

Автор книги о святителе приводит его письма из московской Таганской тюрьмы — к матери Матроне Андреевне: «…А я вот смотрю на заключенных за дело Христово епископов и пресвитеров, слышу о православных пастырях, в других тюрьмах находящихся,— какое спокойствие и благодушие у всех. Очевидно, что и Господь помогает, и святые не оставляют, и — что характерно — злобы-то у нас нет к «живым». <…> Это они носят Каинову печать, стеня и трясясь, ходят, измышляя, какую бы еще пакость учинить православным. А нам тюрьмы нечего бояться». В этих же письмах владыка с сердечным восхищением рассказывает своей любимой маме о совершаемых в камере богослужениях. Это еще дозволяется…

По воспоминаниям известного духовного писателя Сергея Фуделя, отбывавшего вместе с епископом Афанасием ссылку в Зырянском крае, владыку окружала особая тишина — «…тишина подвига. Он был настоящий монах <…> Его душа звала близких участвовать в подвиге, но его доброта, конечно, никого не принуждала и, главное, не осуждала. Он был строг к себе, но не к другим».

Отбыв ссылку, владыка Афанасий возвращается во Владимир, и здесь все повторяется: противостояние обновленцам, их доносы, арест, Соловки, Туруханский край. В 1933 году, вернувшись из очередной ссылки, владыка Афанасий отказывается подчиняться митрополиту Сергию (Страгородскому). Он считает, что митрополит Сергий, будучи заместителем Патриаршего местоблюстителя, незаконно присвоил себе верховную власть в Церкви при жизни мужественного исповедника Православия — местоблюстителя Патриаршего престола митрополита Крутицкого Петра (Полянского); последний находился в заключении, в строгой изоляции, однако до 1937 года был жив. Это чрезвычайно непростая тема, и объем газетной полосы не позволяет остановиться на ней подробно: скажем лишь, что владыке Афанасию было дорого единство Церкви, и он с огромным уважением относился к ее иерархии, в том числе и к митрополиту Сергию, поддерживая его там, где не поддерживали другие; и лишь крайняя, неприемлемая для его христианской и пастырской совести ситуация могла заставить владыку Афанасия пойти на конфликт. Скажем сразу: впоследствии, уже при Патриархе Алексии (Симанском), застарелый раскол между «сергианцами» (не порвавшими в свое время с митрополитом Сергием) и «непоминающими» был уврачеван во многом благодаря его высочайшему духовному и нравственному авторитету.

После этого для владыки Афанасия начался период жизни на нелегальном положении. Он совершает богослужения на тайных квартирах, в среде верных, то есть сохранивших верность митрополиту Петру, не поминающих митрополита Сергия и безбожную власть. 1936 год — новый арест, Беломоро-Балтийский канал…

«Наше время — время Божия попущения, время грозного Божия суда над Православной Русской Церковью. Но вместе с тем это время очищения Церкви. Взмах за взмахом лопата Небесного Веятеля отделяет от пшеницы Христовой все случайное, постороннее, наносное, чуждое ей»,— писал владыка Афанасий в труде «О поминовении усопших по Уставу Православной Церкви».

Когда читаешь книгу о святителе, удивляешься: сколько же может вынести человек. За освобождением, за кратким периодом жизни на относительной свободе следовал новый арест, новые допросы и новый щедро отмерянный срок… Но «гражданин Сахаров» не менялся. Его показания на допросах по-прежнему свидетельствовали об огромном мужестве, истинном достоинстве православного христианина и неспособности лукавить перед кем бы то ни было. Письма святителя из мест заключения — учебник смирения, которое, как известно, открывает двери в радость. «Я, по милости Божией, здоров и сравнительно благополучен,— пишет святитель одному из своих постоянных адресатов.— Уже четвертый месяц работаю ассенизатором и вспоминаю преподобного Иоанна Дамаскина, который в монастыре нес такое же послушание».

В лагерях владыка продолжал не только исповедовать людей, поддерживать их и укреплять, но и служить «про себя», а когда можно было, то и вслух — наизусть прочитывая службу. К этому неотменимому труду он привлекал других заключенных, носивших священный сан. В августе 1941 года он написал молебное пение об Отечестве, на которое обрушилась Божия кара за нечестие; в нем он молит Господа очистить Россию и сохранить ее как светоч Православия для всего мира.

Этот измученный, больной, до срока состарившийся человек представлялся власти настолько опасным, что его не освободили даже после смерти Сталина и разоблачения «нарушений социалистической законности»: несмотря на то, что последний лагерный срок закончился в 1951 году, без всяких объяснений, без нового приговора продержали еще четыре года. Часть этого срока прошла в так называемом «доме инвалидов», фактически — тюрьме для совсем уж неработоспособных ветеранов ГУЛага. Оттуда Владыка написал письмо Георгию Маленкову — тогдашнему председателю Совета Министров СССР: «Я знаю, что моя идеология как верующего человека и служителя Церкви не соответствует советской идеологии. Радости об успехах атеизма не могут быть моими радостями. Но за религиозные убеждения советские законы не преследуют. В Советском Союзе — свобода совести». Святитель требует для себя «полной свободы», но та свобода, которую он, 67-летний, в 1955 году наконец получил, была обставлена массой ограничений, фактически это было условное освобождение под надзор. Постепенно ограничения удалось снять, но скорби не кончились: последний период земной жизни епископа-исповедника был омрачен уже хрущевскими гонениями на Церковь.

Однако он, живя сначала в Тутаеве, а затем в легендарных Петушках, продолжил свои литургические исследования, гимнографические труды и, конечно, окормление верующих. Великий русский исповедник и мученик за Христа оставался светочем и утешением для тысяч людей, пока жил на земле, и остался таковым для всех нас уже навечно.

Марина Бирюкова

Газета «Православная вера» № 04 (648)

https://eparhia-saratov.ru/Articles/svetoch-i-uteshenie