Русские святые и борьба с латинством в ХV–XVI веках: Византия или Балтика?

Раскол западной и восточной церквей, формально произошедший в Константинополе, породил богатую полемическую литературную традицию, однако в агиографию как отдельный литературный жанр антилатинская проблематика попала сравнительно поздно. В Византии это произошло не раньше 30-х годов ХIII века. В греческом круге письменности (в Византии, Палестине, на Кипре, Крите и Афоне) ХIII-XVI веков нет ни одного жития, полностью посвященного обличению латинян, соответствующая тематика связана исключительно с биографическими деталями и упоминается в житиях эпизодически. Ни один из памятников поздней греко-византийской агиографии с антилатинскими фрагментами не попал в древнерусскую книжность. Напротив, в древнерусской книжности не только наблюдается рост интереса к данной тематике, но даже есть житие, написанное целенаправленно как антилатинский памфлет — житие священномученика Исидора Юрьевского. В статье кандидата богословия, кандидата исторических наук, доцента, проректора по научно-богословской работе Санкт-Петербургской духовной академии протоиерея Константина Костромина сделан вывод, что византийская агиография не сыграла роли в становлении антилатинской проблематики в древнерусской агиографии.

Развитие древнерусской агиографии, как известно, происходило в том числе через появление новых тем, проблематик, описываемых типов святости. При этом можно условно выделять святых, память о которых связывалась с циркумпонтийским регионом и Балтикой.

Черноморье как путь прежде всего в Константинополь теоретически могло стать территорией, через которую в древнерусскую агиографию попала бы антилатинская проблематика. Такое предположение резонно, поскольку именно в Византии произошел разрыв между восточным и западным христианством, именно оттуда на Русь попали первые произведения антилатинской книжности и именно Константинопольская патриархия через присылавшихся ею на Русь митрополитов старалась вовлечь в конфликт на своей стороне русские земли. При этом византийская литература, в том числе агиография, положила начало христианской книжности на Руси, стала ее образцом и первые столетия вдохновляла и подпитывала ее.

Резонно поставить вопрос, сыграл ли причерноморский регион ключевую роль и в становлении антилатинской проблематики в древнерусской агиографии. Это можно выяснить путем сравнительного анализа византийской и древнерусской агиографии. В начале рассмотрим историю проникновения антилатинской темы в византийскую агиографию.

В византийские житийные произведения антилатинская проблематика попала сравнительно поздно, поскольку в эпоху крестовых походов, особенно после Четвертого крестового похода, агиография в Византии была уже в глубоком кризисе. В начальную эпоху схизмы — ХI–XII века — трудно назвать житийные памятники, в которых отразилась бы ситуация конфликта, фиксируемая в области богословской полемики, канонического разрыва Рима и Константинополя и политических последствий в столицах патриархатов и некоторых точках соприкосновения культур. Даже фигура святителя Фотия, патриарха Константинопольского, фактического родоначальника антилатинских полемических произведений, широко известных в древнерусской книжности, память которого изредка отмечена в византийских синаксарях и других сходных с ними памятниках Х–ХVI веков[1], не породила соответствующей агиографической традиции ни в Византии, ни тем более в России[2].

Даже конец ХII века, когда раскол стал обретать зримые практические формы[3], и 1204 год не сыграли в становлении антилатинской тематики заметной роли. Святые, почитавшиеся как покровители императорской фамилии, стали почитаться в Трапезунте как покровители «замены» погибшей империи, но антилатинского пафоса не приобрели[4]. В 1230-х греки даже продолжали переводить агиографические произведения с латыни[5].

Первые робкие примеры проникновения в византийскую агиографию антилатинской проблематики датируются теми же годами — началом ХII века. Первым автором-агиографом, коснувшимся проблемы конфликта, был Феодосий Патмосский (Theodosios Goudelas), написавший жития святителя Леонтия Иерусалимского и преподобного Христодула Патмосского[6]. Святитель Леонтий Иерусалимский, умерший в 1185 году, единственный греческий православный патриарх Иерусалима, рискнувший посетить Иерусалим в эпоху существования государств Леванта, претерпел гонения от крестоносцев в Палестине[7]. Его житие написано около 1200 года. Преподобный Христодул Патмосский, святой второй половины ХI века, вынужден был терпеть набеги «варваров», то есть не-греков и, в то же время, не турок, в чем видят выпад в адрес латинян[8]. Эти жития неизвестны не только древнерусской книжности, всех этих имен просто нет в дониконовских святцах[9]. Кроме того, осуждение латинян занимает в них эпизодическое место.

Упоминания о мучениках-греках, пострадавших от латинян, появляются только в начале ХIV века. Прежде всего это кантарские мученики, погибшие в Никосии в 1231 году, сведения о которых датируются 1310-ми годами. Сами записи о них («Сказание») не являются в строгом смысле агиографией, а представляют собой скорее краткий рассказ о них нарративного характера[10], неизвестный древнерусской книжности. К такого же типа сообщениям, анонимного авторства и фрагментарного характера, относятся сведения и о мученике Алексие Каллергисе, выступавшем против венецианцев в 1363–1367 годах. Эти сведения не получили какого-либо распространения[11]. Несколько столкновений с католиками в 1307–1315 годах произошло у преподобного Саввы Нового (Ватопедского), скончавшегося в 1349 году. Его житие, написанное Филофеем Коккином[12], не только не было известно древнерусской книжности, но святой не включен в святцы даже сейчас[13]. После 1370 года было создано житие критского мученика Анфима Афинского, который умер в тюрьме, выступая против венецианцев, правда, поддерживая генуэзцев[14].

Обращает на себя внимание то, что последние два случая приходятся не только на период борьбы венецианцев и генуэзцев за контроль над торговой политикой поздней Византии, в чем трудно увидеть непосредственно межконфессиональный конфликт, но и на период паламитских споров, в которых греко-латинское вероучительное противостояние играло важную роль, хотя не являлось напрямую полемикой, касающейся различий в православном и католическом богословии. Поэтому антилатинская проблематика во всех упомянутых выше нарративах имела вспомогательное значение и не доминировала в содержательном отношении. Напротив, западное (латинское) происхождение не было признаком ущербности — в первой половине ХIII века появилась и легенда о святом, «который был германцем», история которого была связана с Палестиной и Кипром[15], то есть в то самое время, когда складывались и первые памятники византийской книжности с сюжетами о греко-латинском конфликте.

Из приведенного обзора видно, что в византийской агиографии антилатинская тематика, несмотря на наличие в ХIII–XIV веках конфликтной составляющей, не получила сколь-либо заметного развития и распространения. Напротив, в ХV веке в связи с подготовкой к униональному собору, с одной стороны, и политическому разобщению в поздней Византии, с другой, при наличии доминирующей пролатинской партии эта слабая тенденция окончательно угасла[16]. Кроме того, русско-византийские литературные взаимосвязи в ХV веке уже были слабыми (если не считать связей с Афоном), так что о влиянии поздней византийской агиографии на формирование антилатинского дискурса на Руси в ХV веке не может быть и речи. Кажется, антилатинская тематика была чужда афонской позднесредневековой агиографии и в любом случае не попала при трансляции в древнерусскую книжность[17]. Единственный, пожалуй, случай — «Повесть об афонских монахах, убитых латинофилами» — основанный на греческом оригинале и переведенный на южнославянский диалект, вероятно, около ХV века[18], не появился в древнерусской книжности. Под властью турок греческая «континентальная» богословская мысль и книжность быстро увяли и перестали привлекать к себе сколь-либо заметное внимание, хотя умеренный антилатинский пафос некоторое время в официальной позиции сохранялся[19]. В чем-то схожая ситуация сохранялась в сербо-болгарской агиографии ХIII–ХV веков, в которой порой появлялись позитивные образы в области отношений церквей, вроде Стефана Неманича, или негативные фигуры, похожие на Святополка Окаянного, впоследствии использовавшиеся для пропаганды идей унии[20].

Локальный характер этих свидетельств, малая распространенность их даже в греческой поздневизантийской письменности (и близких к ней традициях), связь с удаленными регионами (Крит, Кипр, Палестина), периферийность самой антилатинской проблематики, укорененность их во внутриполитических проблемах Византии сделали эти сюжеты неинтересными или даже недоступными для древнерусской книжности. Средиземноморско-черноморский регион, таким образом, не развивал антилатинскую проблематику в агиографии и не транслировал ее за пределы региона, не влиял на древнерусскую агиографию. Поскольку в древнерусской агиографии и, следом за ней, гимнографии не позднее ХV века антилатинская проблематика появилась, у нее необходимо искать невизантийские корни.

«Западная» тема долгое время не попадала в древнерусскую агиографию[21]. Если в ней и фигурировали персонажи, связанные с Римом или другими территориями в латинской Европе, то в них не была заложена конфликтная составляющая. Ее легко можно проследить по истории развития агиографического нарратива в житии св. Александра Невского. Наличие многогранной политики князя на западном и северо-западном направлении очевидно[22], однако заострение проблемы на межконфессиональной конфликтности правильнее будет охарактеризовать как формирование научного нарратива[23]. Однако складывание антилатинской направленности в житии благоверного князя нужно относить к концу ХV века, а то и началу XVI[24], причем сюжеты связаны только с Невской битвой и Ледовым побоищем, то есть с прибалтийским направлением.

Примерно тогда же, в конце ХV века, и в более резкой, чем в «лихачевской редакции» жития св. Александра Невского, форме антилатинский пассаж появился в житии блаженного Исидора Твердислова Ростовского (ум. 1474/84), который «от западных убо стран, от латынскаго языка, от немечьекыа же земля от славных же и богатых, якоже глаголют, от местерьска роду бе». Попытки увидеть в нем выходца из Германии[25] упираются в упоминание в житии о «местерьском роде» — в литературе до конца ХVI века под местером подразумевался только великий магистр Ливонского ордена[26]. Это автоматически помещает святого в контекст отношений России с Балтикой. Производным от него является поздняя редакция жития праведного Прокопия Устюжского, юродивого, как и Исидор. По мнению А. Н. Власова, сведения о немецком происхождении его попали в житие только ближе к середине ХVII века и были заимствованы из жития св. Исидора Твердислова[27]. Влияние жития Исидора Ростовского усматривают и в позднем по происхождению житии преподобного Антония Римлянина, новгородского святого начала ХII века, хотя это текстуально не подтверждается. В этом житийном памятнике третьей четверти ХVI века есть несколько антилатинских пассажей, источник которых усматривают в некоторых полемических произведениях первой половины столетия[28]. Приплыть в Новгород из Рима святой мог только через Балтийское море. Во всех этих случаях антилатинский выпад связан только с происхождением героя и не развит в самом житии.

Иной пример — житие священномученика Исидора Юрьевского (ум. 1472), составленное псковским агиографом Василием-Варлаамом не раньше 1558 и не позднее 1563 года. В древнерусской книжности, наверное, невозможно найти образец более яростного антилатинского произведения повествовательного характера. Оно представляет собой от начала до конца один большой антилатинский памфлет, облеченный в форму жития святого, убитого латинянами. Исидор жил в Тарту (Юрьеве), был там православным священником. Рассказ о нем постепенно входил в русскую книжность, повлияв на развитие «Повести о начале и основании Псково-Печерского монастыря», житие преподобного Серапиона Псковского и ряд других произведений[29]. Интересно, что никто не отмечал возможной связи между житиями двух Исидоров.

Одновременно с житиями антилатинской проблематикой пополнилась и древнерусская гимнография, причем примерно в той же динамике и на том же материале[30]. Это не удивительно, но обращает на себя внимание, что византийская гимнография не впитала в себя антилатинский пафос совершенно.

Наблюдая указанную разницу между поздневизантийскими агиографическими полемическими штудиями и серьезным русско-балтийским опытом антилатинской борьбы в житийной литературе, нужно объяснить их несмешиваемость. Она явно не сводится только к географической удаленности регионов друг от друга и затрудненности доступа русских к Черному морю и, далее, к Средиземному; к поздней Византии и ранней Османской державе. Даже разность динамики, с которой втягивались в конфликт различные сферы жизни и разные типы и жанры книжной культуры, говорит о том, что у региональных книжных культур были свои основания для такого разного развития. Средиземноморская антилатинская проблематика развивалась своими темпами в поздней Византии, Втором Болгарском царстве и Сербском царстве, угаснув после потери независимости этих территорий под властью турок. Прибалтийский регион стал тем раздражающим фактором, который сделал актуальной антилатинскую полемику на Руси в ХV веке. Несложно заметить, что все ранние русские агиографические нарративы антилатинской направленности были первоначально связаны с балтийским регионом. Между ними была ощутимая граница, на которой антилатинская тематика не была актуальной. Первой частью этой границы были южные территории нарождавшегося Московского государства во второй половине ХV в., с которыми не связано становление антилатинской проблематики: вдоль линии Чернигов-Путивль-Курск-Елец. Второй выступало Великое княжество Литовское, в котором, несмотря на непростую конфессиональную ситуацию, антилатинская полемика также еще не подавала признаки развития[31]; она начнет развиваться в этом регионе позже.

Различия в динамике развития антилатинской проблематики в агиографическом нарративе в Византии и на Руси можно дополнительно обобщить. Уже писалось о различии этой динамики в восприятии самого отчуждения во второй половине ХI века[32]. В свое время В. М. Кириллин обратил внимание на то, как асинхронно проникала конфликтная составляющая в конфессиональную (правильнее было бы сказать, в книжную богословскую) область, социально-политическую, хозяйственно-экономическую и, что касается формирования нарративов, культурную и эмоционально-психологическую[33]. Резюмировать эту асинхронность можно только одним образом: антилатинская проблематика не объединяла культуры, противостоявшие общей угрозе, даже не становилась ключевой для монокультуры, допуская разное к себе отношение в различных сферах жизни. Проникновение же темы в новые для нее формы имело определенную внешнюю причину.

Можно обратить внимание и на то, что характер, контекст, акценты, даже отчасти типы святости, различаются, если сопоставлять антилатинскую проблематику агиографии Средиземноморья и Балтики. Если в литературе византийского круга латинство мучителей и убийц всегда второстепенно к их владетельному статусу, то в русско-прибалтийском круге социальный статус вообще не определен либо может быть различным, а основной характеристикой выступает само латинство как синоним зла. Понятно, что роль князей состояла в охранении от латинства. Она прослеживается в ряде княжеских житий в случаях, когда князья осуществляли активную западную политику (святые Александр Невский, Довмонт-Тимофей и Всеволод-Гавриил Псковские, хотя в последнем случае охранительная политика не приобрела антилатинского пафоса[34]). Понятно, что и в других случаях упоминание латинства носит для святых реальный или вымышленный, но биографический характер. Однако типы святости людей, которые сталкивались с латинством под пером своих агиографов, — юродивые Исидор и Прокопий, преподобные Антоний и Серапион, священномученик Исидор — заметно разнообразнее византийских.

Византия оказала определяющее влияние на русскую церковную мысль, политику, книжность, однако в ряде случаев — и в частности, в своем отношении к латинскому миру — она формировала свое личное отношение, не опираясь на византийский опыт[35], что видно на примере формирования антилатинского дискурса в древнерусской агиографии.

Использованная литература

Афиногенова, Ольга Николаевна. Савва Новый // Православная энциклопедия. Т. 61. М., 2021. С. 62–63.

Баронас, Дарюс Католичество и Православие в едином пространстве Великого Княжества Литовского, XV — нач. XVI в. // Религия и русь, XV–XVIII вв. / Отв. сост. А. В. Доронин. Москва: Росспэн, 2020. С. 20–31.

Власов, Андрей Николаевич. Праведный Прокопий, Христа ради юродивый, устюжский чудотворец, и литературная история его жития // О древней и новой русской литературе. Сб. ст. в честь профессора Натальи Сергеевны Демковой. Санкт-Петербург: Филологический факультет СПбГУ, 2005. С. 170–184.

Гладкова, Олеся Владимировна. Древнерусский святой, пришедший с Запада (о малоизученном «Житии Исидора Твердислова, ростовского юродивого») // Древнерусская литература: тема Запада в XIII–XV вв. и повествовательное творчество. Москва: Азбуковник, 2002.С. 167–210.

Городилин, Сергей Владимирович. Между «немечьскою землею» и Ростовом: исторические реалии в Житии Исидора Твердислова // Slověne. 2018. Vol. 7, № 2. C. 414–450. DOI: 10.31168/2305-6754.2018.7.2.16

Карбасова, Татьяна Борисовна. Святцы 1646 г.: памяти русских святых // Русская агиография: Исследования. Материалы. Публикации / Отв. ред.: Руди, Татьяна Робертовна, Семячко, Светлана Алексеевна. Санкт-Петербург: Издательство «Пушкинский Дом», 2011. Т. 2. С. 249–302.

Карпов, Сергей Павлович. В поисках новой святости: греческое Причерноморье после 1204 года // Православная Византия и латинский Запад. К 950-летию разделения Церквей и 800-летию захвата Константинополя крестоносцами. Международная церковно-научная конференция. Москва, 26–27 мая 2004 г. Сборник материалов. Москва, 2005. С. 59–65.

Кириллин, Владимир Михайлович. Различные подходы при изучении западной темы в древнерусской литературе (к вопросу о комплексном анализе) // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2002. №2 (8). С. 48–54.

Костромин, Константин Александрович., свящ. Динамика межконфессионального конфликта на Руси в ХI–XII веках // Церковь. Богословие. История. Материалы Всероссийской научно-богословской конференции (Екатеринбург, 12 февраля 2013 г.). Екатеринбург, 2014. С. 81–89.

Костромин, Константин Александрович., прот. «Страдание священномученика Исидора» как исторический источник и литературный памятник конца ХV — середины ХVI века // Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. Альманах, вып. 8. Санкт-Петербург; Казань, 2017. С. 149–163. DOI: 10.24411/2618-9674-2017-00012

Костромин, Константин Александрович, прот. Антилатинская полемика в древнерусском богослужении // Палеоросия. Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. 2018. Вып. 1 (9). С. 298–320. DOI: 10.24411/2618-9674-2018-00019

Костромин, Константин Александрович, прот. Св. Александр Невский и латинский Запад глазами древнерусских агиографов // Палеоросия. Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. 2020. No 1 (12). С. 124–130. DOI: 10.24411/2618-9674-2020-10010

Кривошеев, Юрий Владимирович, Соколов, Роман Александрович. Политика Александра Невского в балтийско-скандинавском регионе // Труды кафедры истории России с древнейших времен до ХХ века. Санкт-Петербург, 2012. Т. 3. С. 265–295.

Лосева, Ольга Викторовна. Кантарские преподобномученики // Православная энциклопедия. Т. 30. Москва, 2012. С. 507–508.

Охотникова, Валентина Ильинична. Псковская агиография XIV–XVII вв.: исследования и тексты: в 2-х т. Санкт-Петербург: Дмитрий Буланин, 2007. Т. 1: Жития князей Всеволода-Гавриила и Тимофея-Довмонта. 576 с.

Пападакис, Аристидис, Мейендорф, Иоанн, прот. Христианский Восток и возвышение папства. Церковь в 1071–1453 гг. Москва: Издательство ПСТГУ, 2010. 629 с.

Подскалски, Герхард. Средњовековна теолошка књижевност у Бугарскоj и Србиjи (865–1459). Београд: Православни богословски факултет, Институт за теолошка истраживања, 2010. 686 с.

Ранне, Александр Игоревич, прот. Святой благоверный великий князь Александр Невский и его время // Ученые записки Новгородского государственного университета. 2022. No 3(42). С. 261–267. DOI: 10.34680/2411-7951.2022.3(42).261-267.

Рансимен, Стивен. Великая Церковь в пленении. История греческой церкви от падения Константинополя в 1453 г. до 1821 г. Санкт-Петербург: Издательство Олега Абышко, 2006. 459 с.

Святые русские римляне: Антоний Римлянин и Меркурий Смоленский / Подгот. текстов и исслед. Рамазановой, Наталии Васильевны. Санкт-Петербург: Дмитрий Буланин, 2005. 389 с.

Сергий (Спасский), архиеп. Полный месяцеслов Востока: в 3-х т. Владимир, 1901. Т. 2. Святой Восток. 700 с.

Словарь древнерусского языка ХI–ХIV вв. Т. 4 (изживати-моление). Москва: Русский язык, 1991. 557 с.

Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина ХIV — XVI в). Часть 3. Библиографические дополнения. Приложение. Санкт-Петербург.: Дмитрий Буланин, 2012. 768 с.

Словарь русского языка ХI–ХVII вв. Вып. 9 (М). Москва: Наука, 1982. 357 с.

Сухова, Наталья Юрьевна. Патриарх Фотий и его роль в оппозиции Восток–Запад в оценке представителей российских духовных академий конца XIX — начала XX в. // Вестник ПСТГУ. Серия II: История. История Русской Православной Церкви. 2017. Вып. 74. С. 103–119. DOI: 10.15382/sturII201774.103-119

Филюшкин, Александр Ильич. Новые подходы к изучению культов святых в средневековой Ливонии и перспективы их применения к изучению Северо-запада Руси // Восточная Европа в древности и средневековье. Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР Владимира Терентьевича Пашуто. Выпуск ХХХIII. Роль религии в формировании социокультурных практик и представлений. Москва, 2021. С. 291–294.

Шаскольский, Игорь Павлович. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII–XIII вв. Ленинград: Наука, 1978. 245 с.

Beck, Hans-Georg. Kirche und theologische Literatur im Byzantinischen Reich. München, 1959. 835 S.

Hinterberger, Martin. A Neglected Tool of Orthodox Propaganda? The Image of the Latins in Byzantine Hagiography // Greeks, Latins, and Intellectual History. 1204–1500. Ed. by Martin Hinterberger and Chris Schabel. Leuven; Paris; Walpole, MA, 2011. pp. 129–149.

Mitrea, Mihail. Remarks on the Literary Representations of the “Other” in Late Byzantine Hagiography // Byzantine Heritages in South-Eastern Europe in the Middle Ages and Early Modern Period. Ed. by Andrei Timotin, Srđan Pirivatrić, Oana Iacubovschi. Heidelberg, 2022. рр. 401–419.

Rose, Richard. Church Union Plans in the Crusader Kingdoms: An Account of a Visit by the Greek Patriarch Leontios to the Holy Land in A.D. 1177–1178 // The Catholic Historical Review, vol. 73, No. 3 (Jul., 1987), pp. 371–390.

[1] Сергий (Спасский), архиеп. Полный месяцеслов Востока: в 3-х т. Т. 2. Святой Восток. Владимир, 1901. С. 36.

[2] Фотий никак не почитался в русской церковной традиции, и даже в ХIХ веке, после официальной канонизации его Константинопольским патриархатом, шли споры о необходимости включения его имени в русские святцы (Сухова Н. Ю. Патриарх Фотий и его роль в оппозиции Восток–Запад в оценке представителей российских духовных академий конца XIX — начала XX в. // Вестник ПСТГУ. Серия II: История. История Русской Православной Церкви. 2017. Вып. 74. С. 103–119).

[3] Пападакис А., Мейендорф И., прот. Христианский Восток и возвышение папства. Церковь в 1071–1453 гг. М., 2010. С. 143–155.

[4] Карпов С. П. В поисках новой святости: греческое Причерноморье после 1204 года // Православная Византия и латинский Запад. К 950-летию разделения Церквей и 800-летию захвата Константинополя крестоносцами. Международная церковно-научная конференция. Москва, 26–27 мая 2004 г. Сборник материалов. М., 2005. С. 62–63.

[5] Beck H.-G. Kirche und theologische Literatur im Byzantinischen Reich. München, 1959. S. 697–698.

[6] Beck H.-G. Kirche und theologische Literatur im Byzantinischen Reich. S. 698.

[7] Rose R. B. Church Union Plans in the Crusader Kingdoms: An Account of a Visit by the Greek Patriarch Leontios to the Holy Land in A.D. 1177–1178 // The Catholic Historical Review, vol. 73, No. 3 (Jul., 1987), pp. 371–390.

[8] Hinterberger M. A Neglected Tool of Orthodox Propaganda? The Image of the Latins in Byzantine Hagiography // Greeks, Latins, and Intellectual History. 1204–1500. Leuven; Paris; Walpole, MA, 2011. рр. 133–136.

[9] См.: Последование церковнаго пения и вселетняго собрания (Святцы 1649 года). М., 1646. Карбасова Т. Б. Святцы 1646 г.: памяти русских святых // Русская агиография: Исследования. Материалы. Публикации. СПб., 2011. Т. 2. С. 250.

[10] Hinterberger M. A Neglected Tool of Orthodox Propaganda? P. 139–141; Лосева О. В. Кантарские преподобномученики // Православная энциклопедия. Т. 30. М., 2012. С. 507–508.

[11] Hinterberger M. A Neglected Tool of Orthodox Propaganda? P. 141–143.

[12] Mitrea M. Remarks on the Literary Representations of the “Other” in Late Byzantine Hagiography // Byzantine Heritages in South-Eastern Europe in the Middle Ages and Early Modern Period. Heidelberg, 2022. рр. 406–410.

[13] Афиногенова О. Н. Савва Новый // Православная энциклопедия. Т. 61. М., 2021. С. 63.

[14] Hinterberger M. A Neglected Tool of Orthodox Propaganda? P. 143–145.

[15] Beck H.-G. Kirche und theologische Literatur im Byzantinischen Reich. S. 699–700.

[16] Beck H.–G. Kirche und theologische Literatur im Byzantinischen Reich. S. 793–796.

[17] Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина ХIV — XVI в). Ч. 3. Библиографические дополнения. Приложение. СПб..: Дмитрий Буланин, 2012. С. 635–738.

[18] Подскалски Г. Средњовековна теолошка књижевност у Бугарскоj и Србиjи (865–1459). Београд, 2010. С. 359–360.

[19] Рансимен С. Великая Церковь в пленении. История греческой церкви от падения Константинополя в 1453 г. до 1821 г. СПб., 2006. С. 234–235.

[20] Подскалски Г. Средњовековна теолошка књижевност у Бугарскоj и Србиjи. С. 433, 484.

[21] Мы не рассматриваем в качестве самостоятельного агиографического произведения Повесть о Довмонте-Тимофее Псковском, в которой есть несколько антилатинских эпитетов, поскольку она, составленная в 1340-е годы, формировалась в связи с составлением псковских летописей, а в проложной редакции антилатинская тематика отсутствует (Охотникова В. И. Псковская агиография ХIV–ХVII вв.: исследования и тексты: в 2-х т. СПб., 2007. Т. 1: Жития князей Всеволода-Гавриила и Тимофея-Довмонта. С. 412–413, 417, 426, 461 и др.).

[22] Кривошеев Ю. В., Соколов Р. А. Политика Александра Невского в балтийско-скандинавском регионе // Труды кафедры истории России с древнейших времен до ХХ века. СПб., 2012. С. 275–282; Ранне А., прот. Святой благоверный великий князь Александр Невский и его время // Ученые записки Новгородского государственного университета. 2022. No 3(42). С. 261–267.

[23] Напр.: Шаскольский И. П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII—XIII вв. Л., 1978.

[24] Костромин К., прот. Св. Александр Невский и латинский Запад глазами древнерусских агиографов // Палеоросия. Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. 2020. No 1 (12). С. 124–130.

[25] Гладкова О. В. Древнерусский святой, пришедший с Запада (о малоизученном «Житии Исидора Твердислова, ростовского юродивого») // Древнерусская литература: тема Запада в XIII–XV вв. и повествовательное творчество. М., 2002.С. 205.

[26] Словарь русского языка ХI–ХVII вв. Вып. 9 (М). М., 1982. С. 109; Словарь древнерусского языка ХI–ХIV вв. Т. 4 (изживати-моление). М., 1991. С. 523–524. См.: Городилин С. В. Между «немечьскою землею» и Ростовом: исторические реалии в Житии Исидора Твердислова // Slověne. 2018. Vol. 7, № 2. C. 430–434.

[27] Власов А. Н. Праведный Прокопий, Христа ради юродивый, устюжский чудотворец, и литературная история его жития // О древней и новой русской литературе. Сб. ст. в честь профессора Натальи Сергеевны Демковой. СПб., 2005. С. 178–181.

[28] Святые русские римляне: Антоний Римлянин и Меркурий Смоленский / Подгот. текстов и исслед. Н. В. Рамазановой. СПб., 2005. С. 243–251.

[29] Костромин К., прот. «Страдание священномученика Исидора» как исторический источник и литературный памятник конца ХV — середины ХVI века // Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. Альманах, вып. 8. СПб.; Казань, 2017. С. 149–163.

[30] Костромин К., прот. Антилатинская полемика в древнерусском богослужении // Палеоросия. Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. 2018. Вып. 1 (9). С. 298–320.

[31] Баронас Д. Католичество и Православие в едином пространстве Великого Княжества Литовского, XV — нач. XVI в. // Религия и русь, ХV–XVIII вв. М., 2020. С. 20–31.

[32] Костромин К. А., свящ. Динамика межконфессионального конфликта на Руси в ХI–XII веках // Церковь. Богословие. История. Материалы Всероссийской научно-богословской конференции (Екатеринбург, 12 февраля 2013 г.). Екатеринбург, 2014. С. 81–89.

[33] Кириллин В. М. Различные подходы при изучении западной темы в древнерусской литературе (к вопросу о комплексном анализе) // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2002. №2 (8). С. 48.

[34] Охотникова В. И. Псковская агиография ХIV–ХVII вв. Т. 1. С. 58, 60, 78, 79, 85, 188.

[35] Филюшкин А. И. Новые подходы к изучению культов святых в средневековой Ливонии и перспективы их применения к изучению Северо-запада Руси // Восточная Европа в древности и средневековье. Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР Владимира Терентьевича Пашуто. Выпуск ХХХIII. Роль религии в формировании социокультурных практик и представлений. М., 2021. С. 293.

Источник: Костромин К. А. Русские святые и борьба с латинством в ХV–XVI веках: Византия или Балтика? // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2023. № 1. C. 17-27. DOI https://doi.org/10.21638/spbu19.2023.102.

https://bogoslov.ru/article/6193711