Разговор в дверях

И именно это как раз чрезвычайно оскорбляло религиозно-корпоративные чувства элитного духовенства. Отчего к какому-то заштатному дьякону, не занимающему никаких высоких постов, люди прислушиваются, зовут с лекциями, издают книги, журналисты звонят... Столько было конспирологических публикаций и версий — кто такой Кураев и кто его внедрил в церковь. Варианты ответов были в диапазоне от КГБ до ЦРУ.

А просто так получилось. Простите, но благодаря семейному воспитанию и МГУ, я слегка умнее основной массы духовенства. Умнее — не значит лучше, духовнее, нравственнее, человечнее, мудрее, добрее и тому подобное. Ну, просто больше знаний и умения с ними работать. Кроме того, я обычно на пять лет впереди своего поколения: когда большинство еще было комсомольским, я уже крестился (в 1982-м). Когда то же большинство в начале девяностых было отчаянными демократами, я, напротив, занимал русско-имперскую патриотическую и антисектантскую позицию. Когда это стало мейнстримом, я понял, что и здесь есть угроза: можно скатиться до пропаганды крови и даже до реальной крови, и поэтому нажал на тормоза. Я отношу и к себе строки Владимира Соловьева:

Я был ревнитель правоверия,

И съела бы меня свинья,

Но на границе лицемерия

Поворотил оглобли я.

И еще: когда в православной среде было модно бояться конца света, миллениума, штрихкодов и так далее — я говорил, что это не так. И успел получить цунами хейтинга со стороны духовенства, монахов, бабок и дедок. Но сегодня это бесстрашие опять  официальный мейнстрим.

Было время, когда православные ужасались, как можно говорить с молодежью, тем более рокерской. А сегодня патриарх сам этого требует.

И вновь скажу: то, что я чуть-чуть опережал свое время, — это не знак гениальности и святости, просто я из немного другой культурной среды — университетско-академической, в которой принято учитывать такие факторы, которые профессиональное духовенство, как правило, не учитывает.

— То есть это было всегда?

— Определенная проблемка была с самого начала. Я помню и свой шок, когда я входил в семинарскую среду в 1985 году: более старший студент Алексей Капалин (ныне тобольский митрополит Димитрий) пояснял мне правила поведения. Меня поразило, что туалет на третьем этаже не для студентов: им могут пользоваться только профессора. Ни в МГУ, ни в аспирантуре Академии наук не было кастовых туалетов. И даже в буфете профессора не всегда проходили без очереди, а кто-то спокойно стоял вместе со студентами на переменке. Вроде мелочи. Но по ним было видно, что не во всех затоках истории было течение перемен.

Иногда меня это радовало: что церковь моя, любимая, православная, настолько архаична. Какое восхищение я испытывал, когда писал первое в своей жизни не «заявление», а «прошение»: «Его Преосвященству, Преосвященнейшему епископу Дмитровскому…» — какая красота!.. Слова песенки из фильма про «Трех мушкетеров» ожили!.. Иногда меня это очень радовало, а иногда ошарашивало: века прошли, а мы ничему не научились.

Таких, как я, в академии тогда называли «варяги» — это термин того самого Преосвященного епископа Дмитровского Александра. Это был умный человек, хоть и без университетского бэкграунда: вместо этого он пять лет отслужил на хрущевском военно-морском флоте. Но он прямо говорил мне, что без варягов нельзя вытащить академию на нормальный не то что европейский, а хотя бы советский уровень высшего образования. Тогда в академию были приглашены преподавать и знаменитый профессор Андрей Борисович Зубов, Валентин Асмус, Алексей Иванович Сидоров, Николай Константинович Гаврюшин. Но некая инородность университетского десанта все равно чувствовалась.

— Тем не менее вы с ней смирились.

— Кто-то смог поломать себя и встроиться в церковную «систему». Но многие не уживались: например, замечательный отец Владимир Иванов — он еще в конце 80-х уехал в Германию, он не ушел из церкви, служит в Берлине, но в академии не ужился. В девяностые годы изживали оттуда и будущего митрополита Иллариона Алфеева .

В общем, это нормально: конфликт монахов и богословской интеллигенции обозначается при самом появлении монашества — уже Григорий Богослов в IV веке жалуется на это: «некоторые из числа не в меру у нас православных» обвиняли его в любви к языческой поэзии.

Моя любимая история — Иероним Блаженный из того же IV века. Он автор перевода Библии на латынь (Вульгаты). Конечно, Библия и до него давно была переведена на латынь, но это были переводы людей искренних, но не очень образованных. Поэтому и латынь там хромала. А образованные язычники — друзья Иеронима — говорили: «Ты считаешь это словом Божьим, но посмотри — твой еврейский Бог даже падежов не знает!»

Тогда Иероним решил заново хорошо перевести Библию. Он нашел еврея, стал брать у него уроки иврита. А услышав, что в Сирии и Палестине появились монахи, он из Рима поехал учиться монашеству у них. В своих проповедях он не мог обойтись без Вергилия и Цицерона: постоянно их цитирует, даже говоря о сошествии Христа в ад, цитирует Вергилия, а не Евангелие. Монахи же его корили, требуя забыть язычников. И вот однажды ему снится сон: в этом сне Иероним видит, что он приходит на Суд Божий, видит сияющий трон Христа, идет к нему: «Господи, прими меня!» А Христос не принимает: «Уйди, я тебя не знаю». Иероним во сне отвечает: «Я твой, я христианин». А в ответ слышит: «Лжешь! Ты цицеронианин, а не христианин». В ужасе Иероним дает Христу клятву, что больше никогда не будет читать гнусных язычников. Иероним имеет глупость рассказать сон монахам — те в восторге: мы же тебе говорили! Проходит несколько месяцев — Иероним вновь вспоминает языческие мудрости и красивости. Монахи называют его клятвопреступником. И Иероним гениально отвечает: «Братья, поймите, я обещал больше язычников не читать. А что поделать, если я их помню наизусть?!»

В общем, этот конфликт интеллигенции и монахов проходит через века. Зная это, я спокойно отношусь к происходящему. Как в организме: есть органы, вырабатывающие соляную кислоту, а есть — щелочь. Для пищеварения нужно и то, и другое. Также нужно немножко Кураева в современной жизни (вся церковь ни в коем случае не должна быть на меня похожа), а должны быть и очень ортодоксальные монахи.

— А что написано в канонах, может ли церковный служитель критиковать высшую церковную власть (того же патриарха), как это делаете вы, или все же церковная демократия существует, и такое только в России вызывает вопросы?

— Каноны говорят, что епископы каждого народа должны знать первого среди них. Но о смысле этого «первенства» не говорят. Первый тот, кто открывает собрание, первым сидит за столом и стоит на службе. Но есть ли у него власть над другими епископами? У него может быть первенство как право принятия судебной апелляции: районные епископы свой спор между собой могут принести митрополиту. Но тот объем власти, которые сконцентрировали русские патриархи хоть в XVII веке, хоть в XX, немыслим для древней церкви.

В 1917 году Всероссийский собор восстанавливал патриаршество, отмененное Петром I. В стране революция, у людей аллергия на монархию. И сами соборяне говорят: «А не получится ли так, что когда мы восстановим сан патриарха, то получим церковного царя вместо свергнутого светского?»

И тогда Собор принимает решение, что патриарх будет, но его ограничат — встроят в систему «защиту от дурака», точнее, от властолюбивого самодура.

Собор 1917 года предполагал, что соборы будут проходить раз в три года. Члены Синода будут выбираться собором сроком именно на эти три года. То есть Синод мыслился как выборный орган, в котором есть постоянная ротация.

Но при этом Синод будет работать как в царские времена. То есть это не торжественный президиум и не экстренный комитет. Патриарх работает ежедневно, так и Синод как «коллективный патриарх» работает не три дня в году, а все время. Епископ — член Синода имеет право покидать свой рабочий кабинет в столице и уезжать в свою епархию не более чем на 1 месяц в году (Киевский — на два). Но в 1920-е и 30-е годы соборы больше не собирались — и все это было просто забыто (хотя формально не отменено). В конце концов Синод стал называться «Синод при патриархе». Патриарх сам назначает его членов, а члены Синода, приглашаемые  к работе на 1 день в квартал,  с изумлением, бывает, узнают, какие именно вопросы им надо будет единогласно проголосовать сегодня.

Но может быть и иначе. Свежий пример — Болгария. В сентябре болгарские компетентные власти объявили персоной нон грата представителя русской церкви при патриархе болгарском — архимандрита Вассиана Змеева. Его экстрадировали из страны, а русское посольство (не болгары!) закрыло этот храм. Болгарские патриарх и Синод объявили, что не хотят закрывать храм, а раз русские священники уехали, то назначат туда болгарских. Но один из митрополитов — членов Синода — заявил другое мнение. И оно тоже было опубликовано на официальном сайте болгарской церкви. В Болгарии у патриарха нет власти над митрополитами. Во-первых, они не назначаются им, а реально избираются священниками той или иной области, во-вторых, это избрание пожизненно.

А про критику патриарха низшими клириками каноны ничего не говорят. Патриархи бывали еретиками, и тогда простые монахи защищали православную веру от патриарших ересей. Конечно, ценой своей судьбы.

— Вы уехали из страны — вам реально что-то угрожало в России?

— Многое еще впереди. Пока есть принятие решения. Трудности реализации — это дальше. Я не хочу выкладывать все мотивы. Но скажу кое-что довольно личное: мое детство прошло в Праге. Потом были десятилетия, когда я не мог туда приехать. В восьмидесятые годы я был невыездным семинаристом. В девяностые железный занавес сменился на долларовый: просто не было денег для туризма. И только в конце девяностых годов появилась возможность побывать в Праге на одной «русскомирской» конференции. Все советские люди, которые несколько лет прожили в Праге, мечтают туда вернуться. И я не исключение. Но сейчас я вспоминаю известный мем «Остерегайтесь мыслей, они слышны на небесах». Впервые в жизни я не радуюсь предстоящей поездке, а скорее боюсь этого, потому что это не совсем по доброй воле.

И мне очень дороги слова Евгения Евтушенко, которые пел Александр Малинин в начале девяностых годов:

Дай Бог поменьше рваных ран,

Когда идет большая драка.

Дай Бог побольше разных стран,

Не потеряв своей, однако.

Дай Бог, чтобы твоя жена

Тебя любила даже нищим.

Дай Бог, чтобы твоя страна

Тебя не пнула сапожищем.

Поэтому и желание, и антижелание у меня сейчас вместе. И все же, если отъезд, то только туда. С возрастом хочется не новых впечатлений и стран, а стабильности и воспоминаний. Есть, конечно, и Румыния, где тоже прошла часть жизни, но с ней не связаны добрые семейные воспоминания. 

Это о том, что влечет туда. 

А что выталкивает отсюда, то, помимо совсем личных причин и проблем, главное в том, что здесь небезопасно. Не в плане возможных украинских беспилотников, а потому что: 

во-первых, современная судебная практика Российской Федерации не знает оправдательных приговоров; 

во-вторых, теперь инициатива репрессалий может исходить от частных лиц. Это важная новинка, то, чего не было в брежневском Союзе: не только товарищ майор может возбудиться и завести на тебя дело, но и любой сознательный гражданин может написать донос, и он стремительно дойдет до суда и приговора. 

В-третьих, еще одна новинка: в числе доносчиков теперь нередки православные активисты. 

В-четвертых, в нормах современного уголовного права царит полная вкусовщина. Ведь якобы оскорбленные религиозные «чувства» не подлежат никакой проверке. Вот только что отсутствие (!) креста на эскизе банкноты было сочтено оскорблением. Оскорбление недеянием, неупоминанием, недостаточным поклоном или комплиментом — это что-то новое. Или, напротив, слишком древнее (царь Петр в качестве предлога для Северной войны выдвинул то, что при его проезде инкогнито через Ригу ему не были оказаны царские почести)… А чуть позже одного епископа арестовали за то, что в частном, но перлюстрированном полицией письме, он назвал Анну Иоанновну просто «Ее Величество», а не «Ее Императорское Величество».

А что значит «дискредитация», «клевета»? Суд даже не интересует, какая именно информация была в распоряжении обвиняемого и каков был его умысел. То есть намерение ввести в заблуждение перестало считаться необходимым признаком для квалификации деяния как клеветы. Всё, что отличается от официального пресс-релиза Министерства обороны, — «клевета».

Также у нас забыт срок давности по модным статьям — могут привлечь за публикации 15-летней давности.

Но это в общем и в стране. А в моей жизни в октябре произошли две интересные истории.

Первая: на День Сергия Радонежского в Троицкую лавру съезжается много епископов и паломников. Когда я смотрел фотографии с этой службы, обратил внимание на совсем незнакомое лицо епископа рядом с патриархом. Начал искать, кто это — оказалось, сербский епископ. Думаю, понятно: сейчас очень важно показать, что Россия и церковь вне изоляции, у нас есть международные партнеры, поэтому иностранного гостя поставили на первое место. И все же: кто именно этот епископ? Тут выяснилось, что человек этот мне знаком, я писал о нем несколько лет назад. Был громкий скандал — обвинение в гомосексуальном домогательстве к семинаристам. Суда не было, но волна публикаций в сербской прессе была, сербская церковь уволила этого епископа на покой. И я об этом написал. Это факты.

А теперь перехожу к слухам (когда некая организация слишком закрыта, то ничего не остается, как прислушиваться хотя бы к слухам и инсайдам). Есть слушок, что, когда появилась эта моя публикация и пошли ее репосты, это очень возмутило патриарха Кирилла, и его возмущение, с одной стороны, было направлено на организатора торжеств — управляющего делами патриархии: «Кого ты поставил рядом со мной, скомпрометировав меня?». Через несколько дней митрополит Дионисий был отправлен в отставку. Но, кроме того, гнев патриарха был направлен и в другую сторону — на меня: зачем это я так пристально рассматривал эту фотографию?

Вторая история произошла чуть позже. В день, когда заседал Синод, отправивший в отставку управделами митрополита Дионисия, пресс-секретарь патриарха Владимир Легойда рассказывал журналистам о принятом решении в каком-то коридоре в патриаршем дворце в Даниловском монастыре. Делал он это на фоне не вполне обычного портрета патриарха, где он был вписан четвертым лицом в рублевскую Троицу. Это я тоже приметил и написал. Об этой картине можно говорить много, но самое интересное, что на сайте художника приведены слова патриарха: «Это самый лучший из моих портретов!» Это тоже вызвало волну того, что на церковном языке называется «смущение». В итоге еще один официальный спикер патриархии Вахтанг Кипшидзе два дня подряд поминал меня, назвав меня сумасшедшим и требуя уголовного преследования.

Вилка вероятностей обрисовалась вполне ясно.

Указ патриарха о лишении меня сана некоторыми людьми, как в погонах, так и без, может быть расценен как команда «фас!» — работайте, братья, он теперь не наш, а совершенно частное лицо, поэтому его арест или избиение не будут затрагивать религиозные чувства нашей корпорации.

В этих условиях угадать, кто где возбудится, невозможно. Любой гражданский или православный активист может написать на меня донос. А мы уже обсуждали, что у меня непростые отношения с православным активом и в рясах, и без. И именно по такому доносу некоего Чичина Сергея Николаевича меня уже судили в прошлом году.

Был такой советский анекдот: в отделение милиции привели трех людей, которые подрались прямо в автобусе. Первого спрашивают: расскажите, что произошло. Он отвечает (с тем акцентом, с которым, по мнению рассказчиков анекдотов, должны говорить евреи): «Понимаете, я просто ехал в автобусе на работу. Вошел вот этот военный мужчина и встал рядом. Он мне ничего не говорил. Я ему ничего не говорил. И раньше его никогда не видел. И вдруг через две остановки он с размаху дал мне кулаком в лицо!» Милиционер обращается к военному: какова ваша версия? Тот говорит: «Значит, ровно в восемь ноль-пять я зашел в автобус, следующий по сорок четвертому маршруту. Рядом встал вот этот еврей и вызывающе наступил мне на ногу. Я советский офицер и не могу позорить свои погоны. Поэтому я терпел. Думаю, подожду ровно пять минут. Но если он не перестанет оскорблять меня и в моем лице Советскую армию своим действием, ух, как я ему вмажу!» Ясно, говорит милиционер, и обращается к третьему участнику драки: ну, а вы-то зачем полезли? «Так, товарищ милиционер, я ветеран труда и всегда был рад помочь нашей родной партии, хоть сам я беспартийный. Так вот, еду и вижу: стоит вот этот военный, а рядом с ним вот этот еврей. А военный все время смотрит на часы, а потом вдруг как врежет еврею по морде. Ну, я и подумал, что по всей стране началось!»

Вот и в моем случае нет гарантий, что сейчас кто-то из партнеров патриархии в штатском не получает инструкцию об окончательном решении моего вопроса, как и нет гарантий того, что кто-то из активистов не решил, что пришло его время писать на меня донос.

— Вы планируете продолжить свое служение за границей?

— Свой небольшой секрет я приоткрыл еще в тот день, когда патриарх якобы лишил меня сана. Предвидя такую возможность, я прежде патриаршей «окончательной бумажки» перешел в другую епархию. Подробностей не буду рассказывать: не хочу, чтобы патриарший гнев распространялся на кого-то, кроме меня. Естественно, есть у меня и связь со Вселенским патриархатом, который может принять мою апелляцию.

— Говорят, в основе вашего конфликта с патриархом лежит взаимная личная неприязнь. Это так?

— За патриарха говорить не могу. История же моего отношения к нему долгая и изменчивая. Изначально, в 1980-е годы я слышал о нем много доброго. Есть, мол, такой ректор в Ленинградской академии — молодой и талантливый. И когда мои ленинградские церковные знакомые отрицательно отзывались о его манере управления и его властолюбии, я это игнорировал.

Издалека он мне нравился, тем более что пошел слух, будто его сослали в Смоленск и сняли с ректорства за то, что он якобы выступил против вторжения в Афганистан. Сегодня это полуофициальный миф московской патриархии.

В 1990-м мы почти одновременно оказались в Москве — я вернулся из Румынии, а Кирилл — назначением на пост главы отдела внешних церковных сношений. И мы сразу стали конкурентами за доступ к уху патриарха. До моего появления в патриархии все речи и статьи патриарха готовились в ведомстве внешнецерковных связей. Кирилл хотел и дальше иметь эту монополию. Но патриарх Алексий много теперь поручал мне, а я не считал нужным согласовывать эти патриаршие тексты с Кириллом. В этом смысле у нас действительно были сложные отношения.

Но осенью 1993 года, когда зрел очередной путч и когда возникла идея переговоров, я позвонил домой митрополиту Кириллу: «Владыка, я прошу у вас прощения за всё прошлое — давайте забудем, сейчас есть более важные вещи. Хотя формально я уже не работаю в патриархии, но связи и в Белом доме (парламенте), и в правительстве у меня остались. Я с радостью передам их вам».

Тогда по телефону мы обнялись, простились и далее спокойно вместе работали в различных комиссиях, в частности по выработке социальной концепции Русской церкви.

В девяностые Кирилл всегда помогал мне оформлять визы и проездные билеты. В ОВЦС были сотрудники, чья работа состояла именно в том, чтобы закупать билеты. Так что в те времена железнодорожные и авиабилеты проще было купить через ОВЦС, чем в немногочисленных кассах еще безинтернетного города.

В 2008 году, когда скончался патриарх Алексий II, я написал статью «Патриарх Кирилл — пора привыкать». Через несколько дней Кирилл пригласил меня для беседы, поблагодарил за статью:

— Спасибо, отец Андрей, за то, что вы защищаете меня.

— И в мыслях такого не было, владыка.

— Как так?

— Владыка, когда я защищаю вас, я защищаю себя. Потому что понимаю, что, если патриархом станет ваш оппонент, мои планы миссионерской работы не реализуются.

Кирилл секунду помолчал и сказал: «Да, это самая правильная позиция».

Так что тогда у нас были добрые отношения. Тем более что я ничего у него не просил и ничего от него не ожидал для себя. Разве что через месяц, уже по ходу Собора, я был у него в кабинете в ОВЦС и сказал:

— Владыка, мне кажется, что всё, что есть в этом кабинете, Вам уже не понадобится.

— Почему?

— Ну, Вы же сюда уже не вернетесь

— Пожалуй, так.

— Тогда может, Вы что-нибудь подарите мне на память?

Мы обошли весь его большой кабинет, и я попросил замечательную бронзовую статуэтку апостола Андрея с крестом, которая и сейчас стоит у меня над головой.

А карьерных планов у меня не было. Я еще при Алексие II объявлял, и не раз, что собираюсь уйти на миссионерскую пенсию: и здоровье уже не позволяет жить в самолете и гостиницах, и устал я от этого. А тяги к административным постам у меня никогда не было. Иначе при Алексие я бы как-нибудь смог извернуться и обеспечить себе хорошую административную должность.

Прямая наша публичная размолвка произошла осенью 2011 года, когда Кирилл стал продавливать внутрицерковный документ об отношении церкви к газетной критике. Там цитировались жесткие византийские законы о казни богохульников, а я не понимал, зачем в документе XXI века цитировать императора Юстиниана без всяких пояснений. Зачем церкви выступать в роли того, кто готов давить и репрессировать? Но Легойда с патриархом продавили документ дальше.

Потом был скандал с Pussy Riot, когда стал совсем ясен курс на превращение церкви в очередную силовую вертикаль. Именно это стало причиной моего отхода от патриархии, от официоза.

— Патриарх же остается на должности пожизненно, только в некоторых случаях заменяется местоблюстителем. Или мировая история знает прецеденты?

— В истории России был прецедент, когда патриарх уходил на покой — патриарх Никон, но это была форма политического шантажа (как и в случае с уходом Ивана Грозного в Александрову слободу). Было еще два патриарха, которых смещали — патриарха Тихона при большевиках; но он вернулся из-под ареста. А еще был тщательно забытый патриарх Игнатий в Смутное время. Его поставил самозванец Лжедмитрий Первый. При Шуйском его арестовали и лишили сана. Через пять лет при Семибоярщине он вновь был призван на патриаршество. Но в конце концов с поляками ушел в Вильно.

Были в России и епископы типа Феофана Затворника и Игнатия Брянчанинова, которые отказывались от власти и уходили в монашескую, более приватную жизнь.

Был римский папа Бенедикт, который в 2013-м сенсационно отказался от высшей власти. Тогда по церковным коридорам ходил анекдот. Журналисты спрашивают отца Всеволода Чаплина: «Как вы прокомментируете отставку римского папы?» И слышат в ответ: «Не дождетесь!»

Вне России патриаршая отставка была в Румынии. 18 января 1990 года, через три недели после расстрела Чаушеску, румынский патриарх Феоктист вдруг сказал, что уходит. В прессе было много обвинений в сотрудничестве с коммунистами. Главное из них: он не протестовал против сноса старых церквей Бухареста при перестройке столицы по планам Чаушеску. В апреле он вернулся. А в июле рукоположил меня в сан диакона.

Однако за время его отсутствия в румынской церкви произошла революция. По правилам румынского православия всегда заранее ясно, кто будет следующим патриархом. Пост наследует митрополит города Яссы, столицы румынской Молдовы. Это связано с историей «молдавских княжеств»: в XIX веке румынское королевство сложилось из двух половинок — Молдовы и Валахии.

В начале января новый министр культуры Румынии писатель Андрей Плешу призвал патриарха к отставке. Плюс отставки патриарха требовала инициативная группа студентов богословского института. Это были мои друзья-однокурсники (прежде всего, наш отличник, краса и гордость Богословского института Габриэль Акиндин). У нашего курса был любимый преподаватель, куратор нашего курса отец Даниил Чоботя. 9 января 1990-го он вместе с несколькими популярными богословами вошел в «группу размышлений об обновлении церкви» (она была создана прямо на квартире Плешу). На следующий день эта группа встретилась с членами Синода. Старые епископы боялись, что революционеры (и новое правительство) потребуют их отставки. Но те ограничились минимумом: все останутся на постах, но есть вакантная митрополичья кафедра, и вот на нее и должен быть назначен член этой «группы». Патриарх Феоктист сам, понятно, был прошлым ясским митрополитом, и с его переходом на патриаршую кафедру ясская епархия «овдовела». Но за три года своего патриаршества Феоктист так и не назначил преемника.

Феоктист и в этот раз не сразу согласился. 16 января к нему пришли 11 студентов-богословов с призывом к отставке. Им патриарх и показал уже написанное прошение об уходе. Синоду он предъявил его через день.

Студенты же вместе с «группой размышлений об обновлении церкви» настаивали на том, что Яссы должен получить Даниил. В конце концов была достигнута договоренность с Феоктистом, что тот может вернуться, если Даниил будет назначен митрополитом Яссы и станет следующим патриархом. 1 июля Даниил стал митрополитом. А после кончины Феоктиста в 2007-м Даниил стал румынским патриархом.

— Давайте о сегодняшнем дне. Можно ли найти концы решения о переводе Тихона Шевкунова в Крым — решение патриархата или администрации президента?

— Я точно этих концов не знаю. Может, это и желание самого владыки Тихона. Я полагаю, что ему было бы интересно оказаться в эпицентре истории, делаемой сейчас.

Считать это ссылкой я не могу. Что значит ссылка в современном мире? Связи не рвутся. Интернет, связь, телефон — всё прежнее. Хотя аэропорт Симферополя закрыт, но военные спецборта в его распоряжении. Упоминание о Крыме на визитной карточке любого современного руководителя — это аргумент большой пробивной силы: никакой федеральный чиновник не посмеет отказать ему в просьбах. Естественно, у Тихона будет своя боль расставания с Псково-Печерской семинарией, с братией родного для него монастыря. Но он и в новую работу окунется с головой. С точки зрения перспектив — не знаю, думает ли в этом измерении сам Тихон, — это большой плюс в его имидж. Он становится прифронтовым митрополитом. В глазах сегодняшнего путинского большинства крымское служение — это плюс.

Надо сказать, что в предыдущие полтора года он мало говорил о военных событиях на Украине. Теперь он по долгу службы будет вынужден об этом говорить более часто и однозначно.

И вообще, почему нас это волнует? Передвинули епископа с одного места на другое — что с этого? Пусть трепещут попы-западенцы, которые заполонили Крым при предыдущем митрополите.

— А что будет с Псково-Печерским монастырем, где материализовалась популярность Шевкунова и его книги «Несвятые святые»?

— Думаю, монахи облегченно вздохнут, по той простой причине, что монахи консервативны, и любые ремонты им не нравятся. При Тихоне, конечно же, очень многое там менялось — что-то строилось заново, что-то подновлялось. А монахам любая окраска собора в чуть-чуть новый оттенок, как и посадка новых кустов или укладка новой плитки, — это как ножом по сердцу. Да и ВИП-гостей с мигалками и охраной станет меньше.

— Не будет ли проблем с финансированием монастыря без Шевкунова там?

— Тихон привлекал средства не на оплату отопления или питания монахов, а на проекты развития. Монахам эти проекты особо и не нужны. Если же сложится хоть сколь-нибудь болезненная ситуация — то опцию «звонок другу» никто не отменял. Обращение к Тихону и впредь будет действенным.

— А как Тихон может пригодиться в Крыму?

— После того очень неумного и недалекого человека, который изображал там роль митрополита, я имею в виду Лазаря Швеца, люди увидят, что архиерей может быть и верующим, и живым. В прошлый раз живой епископ у них был в начале девяностых годов — владыка Василий, он был годика два, а потом его перевели в Запорожье. То, что вдруг появится епископ, который не забирает деньги, а может помогать, — тоже хорошо. Но мне более всего интересно, как себя будут вести родственники и односельчане Лазаря, которыми он заполонил весь Крым, — выходцы с Западной Украины. А также — куда теперь уедет сам Лазарь. Ведь на бланках Крымской епархии исчезла титулатура «Украинская церковь», зато адрес указывается «Россия. Республика Крым». Так что для украинцев он «предатель».

— Есть ощущение, что Тихон, который заговорил человеческим языком, говоря о Крыме как о ссылке на Колыму, собирался уходить в церковную оппозицию, а его решили приструнить, отправив в Крым и заставив говорить о политике. Это так?

— Это проблема журналистов, проецирующих свои чаяния на других людей.

— Наделяются ли сегодня околорелигиозные секты и околоцерковные кружки дополнительным смыслом, когда через них можно доносить и реализовывать политику государства? Например, Союз Православных Хоругвеносцев?

— Те же Хоругвеносцы вполне себе терпимы и признаны патриархией. В свое время митрополит Кирилл поручил отцу Всеволоду Чаплину прикормить и приблизить этих активистов. Он даже патриаршие награды им выписывал.

А сегодня уже сама патриархия с ее официозом столь права, что у нее просто не осталось критиков справа. Последним таким маргиналом был иеромонах Сергий Романов, но он в тюрьме. Замены на полуподпольном поприще ему пока не видно. Правее только стенка.

Те, кто были маргиналами 20 лет назад, сегодня по сути мейнстрим. То, что говорили Хоругвеносцы, сегодня запросто можно услышать на канале «Соловьев Live» или «Царьград», и даже в устах патриарха. Опознать их легко: как и в начале XX века, в речах ультрапатриотов слова «либералы» или «интеллигенция» — это эвфемизм для слова «жиды».

Впрочем, есть у патриархии один ультраправый зарубежный критик. Это Александр Борыславский, пишущий под псевдонимом Александр Вознесенский. Раньше он жил на Кипре, сейчас, кажется, в Кувейте.

Это по его доносу начался церковный процесс надо мной в 2020 году. А 17 октября 2023 года в  своем телеграм-канале он так, например, отреагировал на новую арабо-израильскую войну: «Если после этого откровенного фашизма мусульмане истребят всех граждан террористического государства Израиль, я грустить не стану — нет там ничего человеческого, тупое зверье… Я не осуждаю ХАМАС вообще. Эти псевдолюди, иудействующие фашисты вторглись на территорию Палестины. Этот народ фашистов, которые строят свое педерастическое благополучие на крови палестинцев, давно надо было уничтожить».

Отписался ли кто-то из православных комментаторов и читателей Борыславского от его канала после этого? Он явно считает, что для его целевой аудитории, в том числе духовенства, это нормально.

И хотя патриарх Кирилл тоже ни словом не осудил «ХАМАС вообще», но так он всё же еще не высказывался.

— Вы упомянули телеканал «Царьград», по сути — ультраконсервативная структура, которая доносит эту позицию для воцерковленных. Одновременно с этим основатель канала Константин Малофеев говорит, что президент должен стать императором, то есть главой государства и церкви одновременно…

— Есть анекдот: однажды президент Лукашенко собрал пресс-конференцию и говорит: «Я должен сделать важное заявление: я уже устал быть президентом… Коронация назначена на воскресенье». По похожему пути идем и мы.

Малофеев же имеет в виду, что русские императоры считались главой церкви или «крайним судией Верховной Духовной коллегии», как было сказано в законах Российской империи. До 1863 года даже на антиминсах (плат, покрывающий престол в алтаре) писалось, что они освящены «повелением государя». Малофеев же хочет, чтобы, как и встарь, все назначения епископов шли указами императора.

— Так возможно ли это?

— Думаю, что нет. Не от хорошей жизни Петр Алексеевич объявил себя главою Синода, а потому, что опасался возможного церковного бунта, боялся появления очередного патриарха Никона, отравившего жизнь его отцу, царю Алексею Тишайшему. Понятно, что Петру противостояла именно московская церковная Русь. Сейчас таких опасений нет — всё церковное всецело лояльно. Так что руководителю страны просто ни к чему брать на себя еще и прямое ручное управление совсем периферийной областью.

https://www.fontanka.ru/2023/11/06/72886499/</h4>