Путешествие внутрь себя. Протоиерей Андрей Ткачёв

У каждого есть опыт потерь и разлук.

Каждый из нас время от времени спит.

Все мы однажды болезненно попрощались с детством или, если детство ушло незаметно, с юностью...

Каждый человек богат мистическим опытом. Этот опыт у каждого свой, но вместе с тем он — общечеловеческий, поскольку сон, потери и память о детстве присущи всем. Этих бриллиантовых мелочей хватает для того, чтобы по временам сидеть молча, перебирать в уме свои сокровища и желать только одного — чтобы никто не подсел к тебе с разговорами.

Разлука — это вокзал. Конечно, не только вокзал. Да и сам вокзал — это не только разлука, но и спешка, и отрицание ухоженного быта, и одиночество среди многолюдства. Но стоит поискать глазами на вокзале большого города, и найдёшь непременно пару, над которой реет скорбный Ангел и на фоне которой прочие люди — ожившие экспонаты из музея мадам Тюссо. Он не уезжает на войну, а всего лишь на учёбу или в очень короткую и недалёкую командировку. Но зачем вам война, если боль мира и без неё очевидна? Вот Мария Магдалина у Пастернака говорит Господу:

...когда я на глазах у всех
С Тобой, как с деревом побег,
Срослась в своей тоске безмерной.

Если есть она и он, и если он уезжает, а она остаётся, то всегда есть безмерная тоска, и разделить их обоих так же больно, как побег и дерево. И муж для жены — это господь после Господа, и он для неё оправдание жизни. Но острый и беспощадный, как нож садовника, и такой же металлический и безучастный голос женщины, объявляющий отправление и прибытие поездов, отделит их и разомкнёт объятия.

Мужчину всегда ждёт впереди что-то помимо семьи, что-то историческое, или псевдо-высокое, или вовсе обманчивое. И он, повинуясь обстоятельствам, ежедневно оставляет её и ныряет в двери вагона. А она остаётся умирать, хотя никто не увидит трупа и не вызовет «скорую». Если бы она была Дидоной, то на вокзале запылал бы погребальный костёр, огонь которого жёг бы слабее, чем огонь разлуки.

Вокзальные стены впитали этот запах незаметных страданий, как свитер или рубаха впитывают в себя запах владельца. И разве нужна ещё какая-нибудь мистика, чтобы ум удивился, а сердце заныло жалостью?

Совсем по-иному обстоят дела на маленьких провинциальных вокзалах. Там холодные и полупустые залы ожидания. Там скудно меню в буфете. Там кресла тверды и неудобны. На этих вокзалах тоже разыгрываются страсти, но эту игру тяжелее представить и ещё тяжелее заметить. Если случится ждать поезда в подобном месте, то лучше всего, обняв дорожную сумку, спать.

Сон. Что это? Где гуляет моя душа, какие ветры ерошат ей волосы, когда тело беспомощно распласталось или, наоборот, скрутилось в позе зародыша? Был бы сон простым явлением из области физиологии, разве Бог являлся бы столь часто великим людям во сне?

Вот Иаков спит, положив камень под голову, и видит Лестницу, достигающую неба.

Вот Иосиф видит множество снов, из-за которых братья решаются его убить. И снова, в земле изгнания, он видит судьбы сокамерников во сне, и эти сны сбываются с точностью. Вот, выйдя из темницы, он спасает Египет от голода, толкуя фараоновы сны о семи тучных и семи скудных годах.

А вот тёзка его, живший много лет спустя и оберегавший Пречистую Деву, принимает многократно вразумление во сне от Ангела. Не бойся принять Марию, жену твою... Встань, возьми Младенца и Матерь Его и беги в Египет.

Только начни перечислять случаи чудесного вразумления во сне, и пальцев не хватит.

Значит ли это, что надо читать сонники, ждать ночных посещений, засыпать с желанием что-то увидеть? Да, конечно, при условии, что ты — неисправимый глупец, и грош цена твоему примитивному любопытству.

Нужно просто ложиться спать, а уж если будешь целомудрен, как Иосиф Прекрасный, или смирен, как Иосиф Обручник, то Владыка неба и земли скажет тебе что-то на ухо, или покажет, чему надлежит быть вскоре. А может, и не покажет. Это Его дело. Он — Господь. Ты же, главное, спи, спи. Без сна нельзя. Без сна можно с ума сойти. А сном можно спасаться от уныния, от душевных перегрузок. Во сне можно летать, можно повидаться с интересным человеком, вернуться в детство и походить по залитым солнцем улицам, на которых обычные дома высоки, словно небоскрёбы.

Воздух свеж и мир огромен в той стране, из которой мы вышли, — в детстве. Все хотели быстрей повзрослеть. Все мальчики именно поэтому пробовали курить и бриться раньше появления первого пушка на щеках. Все девочки именно поэтому надевали мамины туфли и портили помаду, делая нелепый, несвоевременный макияж. Но потом все повзрослели, и мало кто этому сильно обрадовался. Когда детство улетает, когда его уход неумолим, как бегство Амура из объятий Психеи, тогда люди плачут. Они плачут на выпускном вечере и потом при встрече восхода. Или они плачут после. Но всякий раз, плача, они сами не знают, почему из глаз течёт солёная вода, а грудь сжимается до боли.

Разве это не подобие смерти? То есть не подобие ли это некоего перехода из одного качества в другое? Разве можно не плакать девушке, когда расплетают ей косы перед первой брачной ночью? И жених любим, и сей день желанен, но плачет, бедная, и не может ни слёз своих понять, ни остановиться.

Хорошо тому, кто знает, о чём речь. Плохо тому, кто скакал в постель так смело, как скачут в воду с вышки спортсмены. Причём до всякого брака, без мысли о браке, презирая брак по существу.

Память о прошлом, переход из возраста в возраст, разлуки и встречи возможны только при наличии времени. Время, невидимое, как радиация, пронизывает всё, и дозиметр для его отсчёта виден почти у всех на руках. Водонепроницаемые, кварцевые, противоударные, дорогие и дешёвые часы обхватывают сотни тысяч запястий. Стрелки часов дрожат в торговых залах, электронные цифры мигают в поездах и переходах. Но однажды Ангел, подняв руку, поклянется Богом, что времени больше не будет. Это нельзя представить. Это будет начало нового мира, и само начало будет невообразимым.

Я представляю себе Ангелов, носящих на руках часы, у которых нет стрелок. Часы без стрелок — это такой меткий образ прекратившегося времени и начавшейся вечности. Он есть у Бергмана в «Земляничной поляне».

И я однажды заснул в пономарке. Недолго спал. Проснулся и почувствовал, что воздух другой, пространство другое. Вышел через алтарь на улицу и вдруг с ужасом понял, что времени больше нет. Покаяться нельзя, измениться невозможно. Стрелок на часах нет, и ничего не тикает. А вокруг так пусто, тихо и безвоздушно, что рот сам собою раскрылся в ужасе и закричал без звука. Тут я проснулся, крича. Это был сон, гоголевский многослойный сон, при котором много раз просыпаешься, но оказывается, что продолжаешь спать, потому что посыпаешься внутри сна.

Я во сне чувствовал, что такое «времени нет». Я не из книжек знаю, что человек многомерен и таинственен. Он не может «просто» жить. Всё, что он делает, не «просто». И сам он не прост, но похож на Ихтиандра, который должен был постоянно переходить из воды на воздух и обратно. У него для этого были и лёгкие, и жабры. А у человека кроме костей и кожи есть совесть и память, есть погребальный обряд и надежда на будущее. Он сам для себя загадка и может силой ума и воображения смотреть на себя со стороны то с удивлением, то с ужасом, то со стыдом.

Любая из теорий, умалчивающая о Боге, не в силах объяснить, откуда человек взялся, как должен жить и что с ним будет. Только чудесная весть о загадочном и непостижимом Боге способна положить на весы с вопросами о человеке уравновешивающие ответы. В той стороне, где живёт Таинственный Бог, нужно искать ответы, потому что сам человек чудесен. Небольшое путешествие внутрь себя в любое время даст ему возможность в этом убедиться.

http://otrok-ua.ru/ru/sections/art/show/puteshestvie_vnutr_sebja.html