Православная Церковь, которая образовалась в границах восстановленного по Версальскому договору 1919 г. Польского государства, являлась частью Российской Церкви. Однако положение церковной эмиграции и Православия в Польше значительно отличалось от других стран русского рассеяния, даже от Финляндии и других лимитрофных стран. В значительной степени история Православной Церкви и русской церковной эмиграции в Польше пока еще не стала предметом беспристрастного, аполитичного изучения.

Восстановленная в 1918 г. Польша – II-я Речь Посполитая – являлась многонациональным государством, в состав которого оказались включенными обширные «восточные земли»: около половины современной Белоруссии, часть Литвы и Украины, заселенные в основном восточнославянским православным населением. По данным переписи 1931 г., православные составляли 12% всех жителей Польши, в Полесском воеводстве их доля доходила до 80% и даже в Центральной Польше была заметной (в Люблинском воеводстве – около 9%). В 1931 г. более 1 миллиона православных считали родным языком украинский, почти 1 миллион – белорусский, полмиллиона – польский, сто тысяч – русский, почти 22 тысячи – чешский.

Изучение истории русской эмиграции в Польше вызывает ряд вопросов методического характера. По мнению английского статистика Д.Х. Симпсона, межвоенная Польша лидировала по числу русских эмигрантов начиная с первых послереволюционных лет вплоть до конца 1930-х гг., а общее количество русских эмигрантов может быть сравнимо лишь с числом русских беженцев во Франции в 1930-е гг. Но правомерно ли причислять к эмиграции огромное число русского, украинского, белорусского населения, не менявшего места жительства, но оказавшегося за пределами Советского государства к началу 1920-х гг., беженцев, вернувшихся на родные земли из Советской России, равно как и тех, кто оказался владельцами ставших «заграничными» дач, имений и пр.?

В независимой Польше началось массовое, особенно на Холмщине и в Варшаве, закрытие православных храмов, их разрушение или обращение в римо-католические костелы. Болезненная, но обусловленная многовековыми противоречиями реакция на «русификацию», «реиндикация» («ревиндикация») бывшей собственности Костела под предлогом восстановления исторической справедливости (1-й этап: 1918–1924 гг.) привели к санкционированному властями разрушению многих памятников духовной культуры[1]. Сразу же после русской революции были закрыты опустевшие военные церкви, которые власти не позволили обратить в приходы – при том, что многие из них могли быть наполнены реэмигрантами и эмигрантами (аналогичным образом действовало правительство Финляндии).

В 1918 г. Православная Церковь имела в своем владении 146 000 гектаров земли, из которых около 48700 гектаров (как это считала светская власть) были униатскими. Всё церковное имущество в силу декрета Начальника Республики от 16 декабря 1918 г. и закона от 17 декабря 1920 г. насильственно перешло в собственность государства. Все принадлежавшее Православной Церкви имущество, а также имущество Православных Братств, «для нужд колонизации и земельной реформы» были в 1919 г. взяты в государственное управление (парцелляция). В собственности приходов оставляли до 15-30 гектаров. В здания церковных и русских школ помещали польские учебные заведения: правительство препятствовало преподаванию Закона Божия. Русские школы могли охватить лишь 1% русскоязычного населения. Коммунистический публицист отмечал: «Надежды церковных белогвардейцев, что общие цели борьбы против советской власти помогут урегулировать положение Православной Церкви в Польше /…/ не оправдались»[2]. Окончательно ослабила и без того маломощные эмигрантские общины высылка савинковцев (28 октября 1921 г.) и активных монархистов во главе с П. Махровым (в начале 1922 г.)[3].

В 1920-е гг. русское население в связи с реэмиграцией вновь возросло. Однако это не сказалось на изменении политики властей. Совет Министров распоряжением от 9 августа 1921 г. расширил действие этого декрета на земли, которые перешли к Польше в итоге Рижского договора. Вторым юридическим актом по данному вопросу было распоряжение от 22 октября 1919 г., названное «Леке Желиговский», которое предписывало все католические и униатские храмы, занятые до войны православными, передать Римско-Католической Церкви[4]. То же касалось еще не закрытых домовых и военных церквей.

Трагический период массового уничтожения храмов в 1920-е и последующие годы не имеет себе равных в мирных условиях и сопоставим только с Советской Россией: по ориентировочным подсчетам на основе книг Г. Сосны и К. Сокола[5], в Центральной Польше 63 храма были разрушены, 24 перестроены, из них 3 ныне возвращены и 6 сохранилось. В Остроленке в храме был устроен склад нефти и металлолома, в Скерневицак – склад хлеба, в Сташове – кинотеатр и т.д. Несмотря на объективные факторы, резкое уменьшение численности русского православного населения в Центральной Польше вследствие отступления русской армии в 1-ю мировую войну и последующих событий, уничтожение храмов в обеих странах было обусловлено в первую очередь идеологическими мотивами: политикой террора против собственного народа и воинствующего атеизма в Советской России и национализмом с антиправославными и антироссийскими предрассудками тогдашней польской власти. Несомненно, большинство храмов представляли собой добротные, отличающиеся художественными достоинствами строения, которым можно было бы найти достойное применение. Преобладание идеологической, а не функциональной мотивации, доказывает тот факт, что разрушались храмы,  которые могли бы использоваться в иных, внебогослужебных, светских целях, и даже те, которые уже потеряли свое прежнее назначение и были приспособлены под костелы.

Уничтожались элементы, наиболее значимые символически, которые свидетельствовали о специфике и задачах сооружения, декларировались храмостроителями – и в таком случае вызывали особую неприязнь противников русского влияния. По характеру перестроек храмов видно, что элементами, воспринимавшимися как символы русификации, были, в первую очередь, луковичные купола и в меньшей степени – другие формы завершений, в частности, шатры. Снос завершений храмов, их символическое «обезглавливание» приводило и к потере их значения в качестве градостроительных доминант. Русский храм, по мнению властей, не должен был главенствовать в застройке польского города и служить напоминанием об имперском периоде. Сносились в первую очередь церкви, занимавшие важное градостроительное положение в центрах городов, а скромные кладбищенские или периферийные храмы могли сохраниться (Варшава, Плоцк, Сосновец) или даже отстраиваться вновь (Станиславово)[6]. Значительно меньше гонения затронули области Западной Украины и Белоруссии. Напр., в западно-белорусских землях, уже в 1920-е – 1930-е гг., одновременно с процессом массового разрушения церквей в Центральной Польше, было сооружено несколько православных храмов, преимущественно в формах неоклассицизма, из которых самым замечательным стал Покровский собор в Барановичах (1924–1931 гг., архитектор К. Ольминский)[7].

Конечно, требовалось бы углубленное социологическое и демографическое исследование того, насколько и в каких регионах Польши возможно было бы использование храмов представителями новых волн эмиграции и реэмиграции, но несомненно, что эта возможность полностью игнорировалась властями. Даже в коммунистическую эпоху, в 1980-е гг., в связи с катастрофической нехваткой церквей были построены 8 храмов, причем преимущественно там, где они были снесены.

Особенно показательным примером положения Церкви в Польше является судьба православных приходов Варшавы. В 1910-е гг. здесь начитывалось приблизительно 49 православных церквей^[8].: многие русские не жили здесь постоянно. Многие воинские, госпитальные, домовые и др. храмы изначально имели временный характер, открывались и закрывались, перемещались вместе с изменением дислокации части. В 1913 г. гражданское русское население Варшавы составило 36000 человек, проживавших в основном в фешенебельных южных районах города и в предместье «Прага» на правом берегу Вислы^[9]. За счет массовой эмиграции русских (военных, чиновников, купцов и др.) перед вступлением в него немцев (5 августа 1915 г.) оно значительно уменьшилось (в 1919 г. – 3245 человек).

Под этим предлогом в Варшаве были уничтожены или перестроены в костелы три собора; три приходские, две дворцовые, две крестовые архиерейские, две кладбищенские церкви, в том числе на уничтоженном впоследствии военно-гарнизонном кладбище в Повонзках, четыре при учебных и шесть при благотворительных и лечебных учреждениях, две тюремных церкви и более 20 военных церквей. В 1923–1927 гг. арх. О. Сосновским был перестроен в гарнизонный костел Божией Матери старый Троицкий кафедральный собор, до 1837 г. – костел пиаров. В те же годы превратились в костелы специально строившиеся как православные храмы собор св. Александра Невского в Александровской цитадели (1834–1835), церкви во имя св. Ольги (1867) (ныне польско-католический костел Св. Духа) и иконы Божией Матери «Нечаянная Радость» (1900–1902, Й. Дзеконьский) при госпитале Младенца Иисуса (потом снесена). Церковь во имя святых Петра и Павла (1902–1904) при Кексгольмском полку в 1921 г. стала гарнизонной лютеранской кирхой, в 1931–1934 гг. ее перестроили с уничтожением элементов русской национальной архитектуры. Вскоре после 1919 г. были разрушены величественная трехпрестольная церковь св. Арх. Михаила (1892–1897) при лейб-гвардии в Литовском полку на Уяздовской аллее из-за ее слишком русского характера в духе узорочья XVII в. (на этом месте был сооружен танцевальный зал), св. Ольги (1901–1906) – также «в русском стиле XVII в.» при Гродненском гусарском полку и преп. Мартиниана (1903–1906, арх. Л.Н. Бенуа, стр. П.А. Феддерс) при 1-м Уланском полку в Лазенках с чертами новгородского и московского зодчества[10]. Церковь св. Татианы (1892–1899, арх. В.Н. Покровский) в здании 1-й мужской гимназии на месте захоронения царя Василия Шуйского была полностью перестроена вместе с самим зданием в 1924–1930 гг. арх. М.С. Лялевичем в стиле неоклассицизма прежнего дворца Сташица вместо русского стиля[11]. Интересно, что сам архитектор был эмигрантом из Санкт-Петербурга, где он учился в университете, а затем окончил Академию художеств с золотой медалью (1901 г.). Перед переездом в Варшаву Лялевич в 1917–1918 гг. возглавлял Петроградское общество архитекторов[12].

Крупнейшей утратой, несомненно, является уничтожение в те же годы памятника мирового значения и центра русской жизни в Варшаве – Александро-Невского собора на Саксонской площади. История его существования была короткой. В конце XIX в. на 43000 русских варшавян приходилось четыре храма, из которых только Марие-Магдалининская на Праге имела «наружный вид Православной церкви». Инициатором постройки собора, который «свидетельствовал бы своим наружным видом и внутренним содержанием о величии господствующей Церкви в Русском Государстве», стал генерал-губернатор Привисленского края и командующий войсками Варшавского военного округа И. В. Ромейко-Гурко, возглавивший в 1893 г. Строительный комитет. Возведение собора он связывал также со столетием «прекращения обид западно-русскому народу» [1793–1893] и с памятью русских людей, «кровью которых облита Варшава... благодаря политической и религиозной ненависти к России». Из представленных крупнейшими русскими зодчими того времени на конкурс проектов 13 января 1894 г. император Александр III выбрал проект Л.Н. Бенуа в духе русской архитектуры XII в., как считал сам автор[13]. Местом для строительства была выбрана одна из центральных площадей, находящаяся, однако, в стороне от исторического Старого Города – Саксонская. 2 июня 1894 г. архиепископ Холмский и Варшавский Флавиан (Городецкий) освятил место под строительство, а 30 августа, в праздник св. Александра Невского и в именины Государя, в присутствии И.В. Гурко совершил закладку собора во имя «небесного покровителя наших царей»[14]. Третий камень положил св. Иоанн Кронштадтский, который стал крупнейшим жертвователем на постройку (13500 руб.). В постройке автору помогали академики архитектуры В.А. Покровский и П.А. Феддерс, епархиальный арх. В.Н. Покровский. Живописное убранство по проекту, составленному директором Санкт-Петербургского Археологического института Н.В. Покровским и утвержденному в 1901 г., исполняли крупнейшие русские художники во главе с «корифеем русской церковной живописи» В.М. Васнецовым: Н.Н. Харламов; В.В. Беляев; Н.А. Кошелев; А.П. Рябушкин; а также В.И. Отмар, М.С. Судковский, Ф.Р. Райлян, Н.П. Шаховской; мозаики – известнейшая мастерская Фроловых. Общая стоимость постройки с живописью составила громадную сумму 3087027 руб. 26 коп., храм вмещал 2,5 тыс. чел. Главный престол был освящен 20 мая 1912 г. киевским митрополитом Флавианом (Городецким) «с редкой торжественностью»[15]. Вскоре настал черед боковых приделов: южного, во имя свт. Николая, и северного, во имя свв. Кирилла и Мефодия. Величественная 70-метровая столпообразная колокольня напоминала «Ивана Великого» в Московском Кремле. В соборе проходили важнейшие события в жизни русской Варшавы – юбилей Отечественной войны 1812 г., всенародное моление о здравии Наследника Цесаревича, на которое собрались все учащиеся всех учебных заведений Варшавы; празднование 300-летия Дома Романовых.

При вступлении немцев в Варшаву собор стал исполнять функции гарнизонного костела и немецкой кирхи – первая католическая служба в «костеле св. Хенрика» состоялась 25 февраля, лютеранская – 5 марта. На хорах установили орган, на месте главной алтарной преграды – алтарь (иконы эвакуировали перед оккупацией в Россию), с куполов сняли позолоту.

После обретения Польшей независимости одним из первых дел новой власти стало определение судьбы собора. В 1918–1920 гг. в периодике развернулась дискуссия на эту тему. Наряду с резкими выступления за уничтожение храма – прежде всего, в связи с русскостью его форм, раздавались голоса за переоборудование его в виде музея – “мартиролога польского народа” или этнографического; гарнизонного костела в национальных польских барочных формах (проекты Ст. Шиллера, Ст. Ноаковского): аргументом выступило то, что даже турки не снесли Св. Софию, и в Иерусалиме стоит бывший византийский храм – мечеть Омара. Дело, тем не менее, шло к печальному исходу, хотя решением сейма от 2 июля 1920 «в связи с экономическими трудностями» было отложено. Но политизированная часть общества, подогретая успехами в войне с Советской Россией, призывала каждого поляка не остаться в стороне от «общего дела». Так, «Газета Варшавска» писала: «Уничтожив храм, тем самым мы докажем свое превосходство над Россией, свою победу над нею». В качестве аргумента выступала необходимость увеличения территории скверов или, напротив, проведения на площади парадов; и даже то, что вид куполов и колокольни собора мог вдохновить большевиков на штурм Варшавы. Собор был обречен, однако для его разрушения пришлось совершить в общей сложности 14800 взрывов. Только в 1926 г. площадь окончательно опустела. Незначительные фрагменты отделки были перевезены на восток и использованы в отделке Покровской церкви в Барановичах, а также нижней церкви Митрополичьего собора на Праге и усыпальницы маршала Пилсудского в Кракове (яшмовые колонны, подаренные императором Николаем II)[16]. Финским кирпичом замостили тротуары.

В эти годы продолжали действовать лишь три православных храма, которые стали главными местами молитвы русских эмигрантов[17]. Статус кафедрального митрополичьего собора в 1921 г. получила церковь св. Марии Магдалины в центре Праги. После проведения железных дорог Прага во второй половине прошлого века стала важным узлом и промышленным районом, где трудилось много русских. По инициативе архиепископа Варшавского и Новогеоргиевского Иоанникия (Руднева), задумавшего «снять нравственное принижение с православного духовенства», и кн. В.А. Черкасского, летом 1866 г. был образован Строительный комитет по сооружению храма, в котором были «заинтересованы одинаково и православное население Варшавы, и вся Православная Россия». Его возглавил генерал-лейтенант Г.П. Рожков, бывший гражданский губернатор Варшавы. Проект пятиглавой церкви в «тоновском» русском стиле составил приглашенный из столицы арх. Синода Н.А. Сычев, над росписями и иконами трудились Санкт-Петербургские академики Р. Ф. Виноградов и В. В. Васильев. Заложенную в 1867 г. церковь, в сооружении которой были «заинтересованы одинаково и православное население Варшавы, и вся Православная Россия», 29 июня 1869 г. освятил архиепископ Иоанникий. К этому дню императрица Мария Александровна подарила образ св. Марии Магдалины. В следующем году в новом храме побывал император Александр II[18]. До Первой мировой войны церковь была приходской. Кроме местных жителей, в ней молились солдаты, чины полиции и жандармского управления, служащие железной дороги. В 1928 г. в подвальном этаже была освящена нижняя церковь во имя Страстей Господних, а два года спустя весь собор был отремонтирован. Часть бывшего причтового дома была отведена под резиденцию предстоятеля Польской Церкви и канцелярию, которые располагаются здесь и поныне.

Церкви Вольского прихода располагались у западных ворот Варшавы, на православном кладбище. 26 июля 1836 здесь был погребен варшавский губернатор, ген. Н. П. Панкратьев. Однако официальное открытие кладбища произошло с освящением на нем Владимирской церкви 2 ноября 1841 г., перестроенной по инициативе наместника генерал-фельдмаршала И.Ф. Паскевича из костела св. Лаврентия. Храм посвятили памяти русских воинов, погибших при штурме Вольских укреплений 26 августа 1831 г., в день Владимирской иконы Божией Матери. Это была первая русская церковь, в которой предусматривалось устройство памятных досок в честь военных событий. Паникадило было составлено из военных доспехов: пушек, сабель, копий, секир, подсвечниками служили “зажженные гранаты”.

В начале ХХ столетия храм перестал устраивать приход и поблизости в 1902–1905 гг. была построена новая церковь во имя св. Иоанна Лествичника (арх. В.Н. Покровский), посвященная памяти Ив. Ил. Экземплярского, сына архиепископа Варшавского и Привислянского Иеронима. Она строилась по проекту и под наблюдением варшавского епархиального арх. В.Н. Покровского, иконы для иконостаса написал киевский художник А. Мурашко. Архиепископ Иероним скончался через месяц после освящения церкви и был погребен под престолом нижней церкви. Это был первый православный архиерей, умерший и погребенный в Варшаве. Престол нижней церкви во имя святых Илии и Иеронима был освящен в 1906 г. епископом Евлогием (Георгиевским) при сослужении ректора Холмской семинарии архим. Дионисия (Валединского), впоследствии митрополита Варшавского[19]. По своему убранству эта церковь стоит в ряду храмов конца 1890-х – 1900-х гг., соответствующих стилистике московско-ярославского зодчества XVII в., но отличающихся использованием новых облицовочных материалов (кирпич, керамика), отсутствием «коврового заполнения» плоскости стены декором, что позволило, в частности, воспринимать ее тектонику оригинальной композицией, заимствованиями из раннемосковского, псковского и новгородского зодчества (архитекторы А. И. фон Гоген, Г.Д. Гримм, Г.Г. фон Голи, А.Л. Гун). В.Н. Покровский более тяготел к стилистике «московско-ярославского стиля», отличающейся в его проектах некоторой сухостью (здесь – заимствовованный из храма «Спаса-на-Крови» мотив гигантских кокошников, венчающих фасады здания, и отделка крыльца). Однако храм отличают и другие черты: вертикализм объемно-пространственной композиции, следующей, как и некоторые элементы декора (аркатурно-колончатый пояс), скорее древним владимиро-суздальским образцам, сдержанное наружное убранство, применение распространенного в эпоху модерна светлого облицовочного кирпича[20].

События Первой мировой войны и последующих лет трагически отразились на судьбе кладбища и прихода. После эвакуации служба в церквях остановилась, кладбище вплоть до конца 1920-х гг. подвергалось разграблению (пока в 1928 г. инженером Ан. Коваленко не было спроектировано и в 1932 г. установлено железобетонное ограждение). В 1916 г. была задумана и в 1919 г. произошла передача католикам Владимирской церкви. Она вновь стала костелом св. Лаврентия, причем православному приходу св. Иоанна достались лишь три маленьких иконы. С 1919 г. по 1923 г. осуществлялась перестройка церкви по проекту арх. Оскара Сосновского. Она стала памятником событий 1831 г., но уже в польской интерпретации[21]. Власти ограничивали деятельность прихода св. Иоанна, неоднократно пытались уничтожить кладбище – например, разбить на его территории парк Свободы имени генерала Ю. Совинского, погибшего во время мятежа 1831 г. или устроить на его месте Еврейское кладбище.

Планы разрушения кладбища осуществились лишь частично. В 1932 г. Варшавский городской магистрат дал согласие на эксгумацию останков похороненных у бывшей Владимирской церкви православных, большей частью офицеров. Но разрешено было перенести только 56 из около 250 могил (преимущественно лишь надгробий) известных русских деятелей, в том числе генералов – президента Варшавы С.И.Старынкевича, внесшего очень значительный вклад в благоустройство города, военного историка А.К. Пузыревского, варшавского обер-полицмейстера и председателя дирекции Варшавских театров С. Муханова, писателя П.К. Щебальского, профессора Варшавского университета А.Л. Блока – отца поэта (две последние могилы не сохранились). Еще раньше перезахоронили останки умершего в 1842 г. русского генерала А.З. Муравьева, которые поляки почитали как останки Совинского, пока 7 ноября 1930 г. не было произведено вскрытие могилы. В дальнейшем при нивелировании уничтожили все захоронения, остававшиеся у бывшей Владимирской церкви.

В 1930-х гг. на кладбище появилось значительное число могил русских эмигрантов. Сохранились захоронения литераторов М. Арцыбашева[22] и Д. Философова, географа, директора Русской гимназии И.Голубовского, богослова о. Г. Клингера[23], радиотехника Д.Сокольцова, инженеров В.Орловского и Н.Жибуртовича, прима-балерины А.Забойкиной, арх. К. и Н.Кокосовых и др. С художественной стороны особенно выделяется большая часовня – усыпальница кн. Мещерских, возведенная в 1930-е гг. в неорусском стиле (ныне в ней иногда отправляют панихиды). К востоку от церкви похоронены видные представители духовенства Польской Церкви, в их числе митрополиты Варшавские Дионисий (1876–1960), Тимофей (Шрёттер, 1901–1962), проявивший себя первоначально как «полонизатор» и в таком качестве хиротонисанный в 1938 г. во епископа Люблинского; и Василий (Дорошкевич, 1914–1998). Это изначально и доныне единственный православный некрополь Варшавы (если не считать военного кладбища, устроенного в 1912 г. и с 1915 г. ставшего общевоинским, от которого остались две русские могилы)[24]. До перенесения в США в 1971 г. на Вольском кладбище находилась могила А.И. Лотоцкого (1870-1939) – выпускника Киевской Духовной академии, служащего Департамента кредитного контроля в Санкт-Петербурге, министра исповеданий Украинской народной республики, после эмиграции из Праги в Варшаву, с 1929 г. – профессора Варшавского университета, организатора и директора Украинского научного института в Варшаве (1930 г.), основателя «Комісіи перекладу Св. Письма та книг богословських» на украинский язык (1932 г.), активного сторонника автокефалии Польской Церкви, чему он посвятил свой двухтомный труд («Автокефалія», Варшава, 1935, 1938)[25]. В настоящее время среди прихожан Вольского храма лишь несколько семей являются потомками эмигрантов «первой волны». Столь же немногочисленны, по словам многолетнего настоятеля прихода протопресвитера Анатолия Шидловского, родственники тех, кто приезжает из Франции, США и др. стран проведывать могилы своих родных и близких (потомки иркутского купеческого рода Истоминых, Мухановых, один из братьев которых был видным чиновником в министерстве народного просвещения, а другой директором одной из двух Варшавских русских гимназий).

В межвоенные годы русским считался приход Пресвятой Троицы на Подвальной ул., д. 5 – старейший православный приход в городе, начало которому в XVIII в. положили греческие купцы. По требованию королевской власти, церковь не должна была иметь фасад по красной линии улицы, поэтому ее соорудили во дворе. Нынешнее церковное здание было построено в 1818 г. по проекту арх. Я. Кубицкого и перестроено после польского восстания в 1832 г. Храм являлся третьим приходом в Варшаве, просуществовавшим до немецкой оккупации, хотя имеются сведения о передаче его в межвоенные годы (видимо, временной) греко-католикам. Во время Варшавского восстания 1944 г. он был разрушен. В 1947 г. власти предложили вернуть уцелевший приходский дом, однако внутренние нестроения в Польской Православной Церкви не позволили положительно решить этот вопрос. В 2002 г. здание возвращено Варшавскому православному благочинию и церковь вновь освящена.

В 1920-е – 1930-е гг. Варшава стала центром событий, в целом печальных для судеб Православия и русских в Польше. Репатриация в Польше коснулась прежде всего украинского и белорусского населения, составившего 65% из 1100000 вернувшихся жителей. Значительную часть населения из России составили части армии Бредова, добровольно перешедшие на сторону противника красноармейцы[26]. В ходе реэвакуации в Польшу вернулись некоторые священнослужители, к концу года в Варшаве был создан Церковный Совет. При Варшавском университете возникла Студия Православного Богословия (Богословский факультет). Постепенно стали выходить в свет периодические издания: еженедельники «В ограде церковной» («В ограде Церкви») и «Воскресное чтение», «Вестник Православной Митрополии в Польше».

Но русские беженцы, многие из которых имели польские корни (напр., кн. Л.В. Лыщинский-Троекуров, М.П. Арцыбашев), находились в неблагоприятном положении даже в Варшаве. Это объяснялось антирусскими настроениями в обществе и властных структурах, экономическим кризисом 1920-х гг., стремлением польского правительства наладить связи с СССР и ограничить деятельность и без того маломощных эмигрантских организаций[27], среди которых выделялся лишь Русский эвакуационный комитет (преобразован из комитета Б.В. Савинкова 15 декабря 1921 г.). В церковной жизни русские эмигранты также не были заметны в сравнении с представителями местного духовенства.

В августе 1921 г. здесь по инициативе Православного Церковного Совета должен был состояться Съезд представителей православных приходов в Польше, но против выступил епископ Кременецкий Дионисий (Валединский), выходец из семьи потомственных священнослужителей г. Мурома, выпускник Казанской духовной академии. Вопросы о правовом положении Православной Церкви в Польше, об организации церковно-общественных органов и приходов, о средствах Православной Церкви он счел на тот момент нерешаемыми. Напечатанное в газетах обращение епископа Дионисия обратило на себя внимание польского правительства. Министр исповеданий М. Ратай предложил ему подготовить организацию Высшего Управления Православной Церкви в Польше с перспективой автокефалии. Управление образовали столь же благонадежный для властей архиерей – приехавший в июле-августе 1921 г. из Италии архиепископ, бывший Минский, Георгий (Ярошевский), а также епископ Пантелеимон (Рожновский). Старейший по хиротонии архиепископ Георгий указом Синода Московской Патриархии от 15-28 сентября 1921 г. получил разрешение временно управлять епархией. 24 января 1922 г. он созвал в Варшаве Собор вышеупомянутых епископов, на котором были приняты «Временные Правила об отношении Церкви к Государству». Не случайно менее чем через неделю они были изданы правительством: правила утверждали фактическую автокефалию и подчинение Церкви светской власти[28].

Святейший Патриарх Тихон указывал на преждевременность принятия решения об автокефалии. Действительно, русское меньшинство, прежде всего эмигрантское, не было готово к церковному разрыву с Родиной. Однако в июне 1922 г. был узаконен новый порядок управления вне Московской Патриархии: польские власти считали православных украинцев и белорусов обрусевшими поляками и стремились отделить их от Матери-Церкви. В 1923–1924 гг. противники такого решения: архиепископ Елевферий, секретарь Литовского Епархиального Совета и и.о. ректора Духовной Семинарии В.В. Богданович – были освобождены от должностей, первый из них отправлен в Литву; епископы Сергий (Королев) и Владимир (Тихоницкий) также высланы из Польши в Чехословакию, епископ Пантелеимон (Рожновский) отправлен в Мелецкий монастырь на покой (протестуя против высылки, он называл себя родовитым поляком). Извне активным противником автокефалии выступил митр. Антоний (Храповицкий). Особенно велика была роль в противостоянии автокефалии и полонизации мирянина В.В. Богдановича (1878–1939, расстрелян органами НКВД)[29], сына священника, выпускника Киевской Духовной академии, члена Всероссийского Собора, ответственного редактора «Литовских Епархиальных Ведомостей». Из Рязани в 1919 г. он вернулся в Вильно. С 1924 до 1936 гг. Богданович был псаломщиком единственного не признавшего автокефалию прихода в Вильне. С 1922 г. Богданович, будучи сенатором, получил  известность среди православных не только в Польше, отстаивая права русских и белорусов. Он добивался получения польского гражданства для многих русских и тем спас их от высылки в СССР. В ответ на протестный меморандум заграничного духовенства Синод Православной Церкви в Польше постановил «не считать себя находящимися в братском общении с заграничным русским эмигрантским епископатом».

8 февраля 1923 г. митрополит Георгий был убит нервнобольным архимандритом Смарагдом (Латышенковым), бывшим ректором Холмской Духовной семинарии, желавшим отомстить ему таким образом за церковный раскол. Явившись в 5 часов вечера на прием, он после длительной беседы выхватил револьвер и несколькими выстрелами убил митрополита со словами: «Вот тебе, палач Православия!» Митрополита похоронили в нижней церкви Вольского кладбища, его надгробием стал центральный мраморный аналой. Вскоре на Соборе епископов Православной Церкви в Польше митрополитом единогласно избрали архиепископа Дионисия. Его интронизация произошла 23 апреля 1923 г. в городе Кременце, на Волыни, а не в Варшаве. Большие осложнения в церковную жизнь, особенно на окраинах – «кресах», внес вопрос о введении нового стиля 12 апреля 1924 г. 16 августа 1924 г. было благословлено удовлетворять желания приходов придерживаться старого стиля.

13 ноября 1924 г. Константинопольский Патриарх Григорий VII, а не московская церковная власть, подписал томос о признании Православной Церкви в Польше автокефальной. 17 сентября 1925 г. в присутствии всего епископата Польши, представителей Вселенского Патриарха и Румынской Церкви, членов правительства, в храме св. Марии Магдалины состоялось его провозглашение с последующим вручением правительственных наград участникам события[30]. Патриарх свт. Тихон не мог согласиться с этим односторонним решением, принятым не на соборе Русской Церкви. 26 июня 1930 г. митрополит Сергий (Страгородский) в послании к митрополиту Дионисию указывал на незаконность автокефалии и призвал «не отрывать искусственно и насильственно Православной Паствы Вашей от ее векового союза с Церковью Русской», после чего связи с Русской Церковью были окончательно разорваны.

Варшава, в отличие от Гродно и Вильны, не стала центром противодействия этому решению. Как подчеркивает А.К. Свитич, высшая церковная иерархия использовала автокефалию для укрепления своих личных позиций. Миряне же, и без того разобщенные, разбились на группы и направления, некоторые открыто пытались сделать Церковь орудием воинствующего национализма (украинского, в меньшей степени белорусского, а затем и польского)[31]. Особенно это проявилось в попытках украинизации и «размосковленья» Церкви (Волынский Епархиальный съезд осенью 1921 г., где при поддержке епископа Дионисия обсуждался вопрос об украинском богослужебном языке; Съезд православных мирян-украинцев по церковным делам 5-6 июня 1927 г. в Луцке, избравший Украинский церковный комитет; образование в Луцке «Товариства ім. митрополита Петра Могили» в 1931 г., демонстрация украинцев 10 сентября 1933 г. в Почаевской Лавре).

Альтернативой Луцкому съезду послужил епархиальный съезд в Почаеве (1927 г.), но его решения о запрещении украинизации не были утверждены митр. Дионисием. В течение всего периода Второй Речи Посполитой пророссийски настроенные круги противодействовали введению украинского языка в церковную жизнь, что воспринималось как проявление сепаратизма. Среди соответствующих организаций русских эмигрантов были как церковно-общественные («Православный церковный совет» в Варшаве во главе с Н. Серебренниковым), так и политические («Общество российских эмигрантов в Польше», «Русский комитет в Варшаве», эсеровская группа, образовавшаяся вокруг газеты «За Свободу», «Российское народное объединение»). Последние, как правило, в этом идеологическом противостоянии руководствовались скорее политическими соображениями, отождествляя единство церковное, во всех его проявлениях, с единством народным: единая Православная Церковь являлась для них гарантом целостности «триединого русского народа»[32]. Миряне занимали более радикальные позиции, чем священнослужители: так, М. Арцыбашев осуждал свт. патриарха Тихона за излишний, как ему казалось, сервилизм по отношению к большевикам.

В противовес автокефалии и национализму была выдвинута идея восстановления соборного и выборного начал (протопресвитер митрополичьей церкви на Праге о. Терентий Теодорович[33], сенатор В.В. Богданович, редактор Варшавской русской газеты «За Свободу», известный еще в России критик Д.В. Философов, сотрудники той же газеты, ведущий «Церковного отдела», А.К. Свитич (псевдоним Туберозов)[34]). Одним из немногих активных представителей русской церковной эмиграции являлся юрисконсульт Синода, бывший присяжный поверенный К.Н. Николаев (1884–1965), уроженец Киева и выпускник Киевского университета. В 1920 г. он эмигрировал в Польшу. Впоследствии он фактически руководил Особой Комиссией по организации судебной защиты святынь и церковного имущества. Варшавско-Холмская духовная Консистория, благодаря хорошим отношениям с властями, являлась единственной, которую миновал судебный иск об изъятии церковного имущества (всего было предъявлено 724 иска). Николаеву удалось опротестовать возможность Костела судебным порядком добиваться права собственности на спорные объекты[35]. Однако в 1931 г. он был выслан в Югославию. На 2-ом Всезарубежном Соборе 1938 г. он выступил с имевшими значительный резонанс докладами «Гонение на Православие в Польше» и «Положение Православной Церкви после войны», а также «Восточный обряд»[36]. Николаев также автор труда «Правовое положение Святой Автокефальной Православной Церкви в Польше» (Варшава: Синодальная типография, 1927).

Ряд лет на страницах периодики обсуждались вопросы восстановления церковной жизни. Удалось добиться Декрета Президента Польской Республики от 30 мая 1930 г. о созыве Поместного Собора. Украинский депутат Д. Палиев назвал министра исповеданий С. Червинского «Патриархом Православной Церкви» и указывал, что благодаря ему «мир протестует против преследования религии в Советах, а одновременно также против преследований Православной Церкви в Польше». «При хохоте безбожников в Москве и Киеве на развалинах церквей, здесь — в Польше, где Конституция гарантирует религиозные права населения, также разрушаются православные храмы под аккомпанемент громких восклицаний со стороны полицейских»[37]. Сенатор Богданович заявлял, что «фактически автокефальной церкви в Польше не существует. Есть лишь департамент исповеданий польского министерства». С другой стороны, православные депутаты Сейма из «Беспартийного блока сотрудничества с Правительством» активно поддерживали государственный курс.

29 июня 1930 г. состоялось открытие Предсоборного Собрания в зале заседаний Св. Синода. Вторая Сессия Предсоборного Собрания была созвана митрополитом Дионисием 13–14 мая 1935 г. Она совпала со смертью первого маршала Польши Иосифа Пилсудского. Открывая заседание, митрополит Дионисий произнес: «На Польское государство обрушился тяжелый удар: умер Великий Вождь народа и строитель Польского Государства. Глубоко этим потрясенные, мы вознесли молитвы об упокоении души Великого Умершего. Почтив его память, мы должны считать нашей задачей ведение нашей работы согласно его указаниям». Рассматривались вопросы о насильственном преподавании в школах Закона Божьего на польском языке, об украинизации Церкви (проф. А.И. Лотоцкий, магистр богословия М.П. Кобрин[38], князь Л.В. Лыщинский-Троекуров[39], протопресвитер Терентий Теодорович, доктор М. Пирогов и генеральный секретарь Предсоборного Собрания Б.Н. Лелявский[40]), о церковно-славянском языке, который протопресвитером Т. Теодоровичем был назван символом единства Церкви для православных славян. Затем Генеральный Секретарь Предсоборного Собрания Б.Н. Лелявский высказался об управлении церковными имуществами и назначении и перемещении духовенства по службе. В ответ митрополит Дионисий заявил, что административные власти имеют право требовать перемещений духовенства, а для введения в жизнь Церкви соборных начал нет условий. «Неизменно следуя указаниям умершего гениального Вождя Народа, мы приложили все усилия к тому, чтобы наша работа преследовала одну цель — благо Государства и нашей Святой Православной Церкви», – отчетливо расставил он приоритеты. В дальнейшем ни разу не были созваны заседания Комиссий,а дело устройства Православной Церкви перешло к «Смешанной Комиссии» из представителей Высшей Церковной иерархии и Польского Правительства.

«Высшая Церковная иерархия окончательно утратила свою независимость даже в вопросах церковно-канонического характера, отрешилась от внутренней свободы Церкви, а когда она — Высшая иерархия пыталась, было, робко сохранить остатки этой независимости, то Правительство перешло уже к прямому действию»[41]. Дискриминационный характер носили регулировавшие положение Православной Церкви в Польше акты – Декрет президента «Об отношении государства к Польской Автокефальной Православной Церкви» и «Внутренний статут Польской Автокефальной православной Церкви» от 18 ноября 1938 г. и Закон об урегулировании правового положения имущества Православной Церкви от 23 июня 1939 г.[42]. Еще более интенсивно шел процесс разрушения Православных святынь на «кресах», особенно в Люблинском воеводстве, весной-летом 1938 г. по инициативе военных властей (108 разрушенных церквей к июлю 1938 г.)[43]. Но даже в 1939 г., перед Второй мировой войной, согласно официальной статистике Православная Церковь в Польше имела пять епархий с 4160000 верующих, из которых 211000 в Варшавско-Холмской области, 1475 православных приходов, 2500 церквей и часовен.

В условиях угрозы существованию Православной Церкви 19 ноября 1938 года был опубликован декрет президента Республики «Об отношении государства к Польской Автокефальной Православной Церкви», а 10 декабря того же года – распоряжение Совета Министров о признании предложенного Церковью Внутреннего Статута Автокефальной Церкви в Польше. Придав определенную стабильность положению Церкви, он предусматривал широкие возможности государства для административного вмешательства в Ее дела, ополячивания и окатоличивания[44]. С началом 2-й мировой войны целый ряд православных деятелей были интернированы в лагерь «Береза-Картузская» (В.В. Богданович, М.П. Кобрин, кн. Л.В. Лыщинский-Троекуров).

Таким образом, основными особенностями церковной жизни Польши в межвоенный период представляются:

· активное и часто определяющее вмешательство государственных властей и Костела в деятельность православных общин, чаще всего носившее характер гонений;

· склонность церковного руководства к достижению чрезмерных компромиссов со светскими властями и преимущественная активность мирян в решении церковных проблем;

· доминирующее положение украинского и белорусского населения в жизни Православной Церкви в целом, значительное его численное превосходство в восточных районах «кресах» (окраинах) над римско-католическим;

· резкое отличие социального и культурного статуса православного населения (преимущественно крестьяне) от «средней» эмигрантской среды в других странах русской диаспоры;

· малая роль собственно русской церковной и культурной эмиграции;

· наличие тенденций к национальной самоидентификации белорусского населения и к проявлениям национализма среди украинцев, приоритет национального в церковной жизни;

· сохранение определенных традиций жизни многочисленных православных общин, особенно с реэмиграцией тех, кто покинул Привисленский край в 1915 г. перед вступлением немцев.

Судьба православного населения в межвоенной Польше являет собой печальный пример. Свитич точно заметил, что «Польская Церковь стала объектом для всевозможных экспериментов не только со стороны правительственной власти, но даже и отдельных национальных меньшинств»[45].  Не сумев достигнуть консолидации, раздираемая подогреваемыми извне и, по сути, мнимыми национальными противоречиями (напр., кампания по «размосковлению» Церкви), она оказалась неспособной противостоять курсу тогдашних польских властей на притеснение и полонизацию Православия. Самым ярким и трагическим примером этого является судьба православных храмов в Польше, которые могли стать, но не стали центрами новообразованных общин. Массовое разрушение церквей не вызвало никакого серьезного общественного резонанса в мире и не вызвало противостояния прежде всего самой церковной власти межвоенной Польши. Как этнические русские, так и украинцы-эмигранты, по преимуществу придерживавшиеся до 1917 г. правых, националистических имперских позиций (напр., еп. Алексий (Громадский)), оказавшись в руководстве Польской Церкви, стали вольными или невольными проводниками антицерковной политики власти. Присутствовал и материальный фактор привлечения церковных властей на сторону государства. Лишь только среди мирян (преимущественно выходцев из среды сельского духовенства и выпускников духовных школ) можно было встретить протесты по поводу разрушения храмов и гонений на православных, но в сравнении с огромным числом православных в Польше их нельзя считать чем-либо весомым. Возможно, одной из причин явилось чрезвычайно малое в процентном отношении количество православной интеллигенции в сравнении с крестьянством.

Напрашивается аналогия между положением Православной Церкви в СССР и Польше: опыт государственной антицерковной политики вырабатывался параллельно в двух странах. Нельзя исключать того, что советские власти учли печальный опыт безмолвия православного народа в своем чудовищном эксперименте по храморазрушению и искоренению православной веры в Советской России. В советской атеистической литературе встречаются неубедительные попытки найти их отличия: «У нас ликвидация домов культа вызвана социальным переустройством жизни, а там это закрытие есть самое настоящее гонение на веру и насилие воинствующего католицизма и эксплуататорской государственной власти над желанием инаковерующего национального меньшинства»[46]. Советская власть единственный раз за свою историю выступила даже как защитница свобод православных верующих – естественно, не в своей стране[47]. Более всего характер гонений на Церковь в Польше напоминал хрущевскую эпоху в СССР – массовое закрытие храмов при соответствующей идеологической кампании и незначительное число личных репрессий против православных. Кроме того, польские власти продемонстрировали образец «воспитания» духовенства в нужном для них духе (более удачный для власти опыт, чем поддержка большевиками обновленцев). Попытки представителей православного населения, незначительной частью которого в Польше являлась русская эмиграция, воспрепятствовать этим процессам, оказались бесплодными.