Поворот к человеку

На наши вопросы ответили митрополит Диоклийский Каллист (Уэр), профессор богословия Оксфордского университета; протоиерей Джон Бэр, декан Свято-Владимирской семинарии; священник Георгий Кочетков, ректор Свято-Филаретовского православно-христианского института; Петрос Вассилиадис, почетный профессор богословского факультета Аристотелевского университета в Салониках, президент Всемирной конференции ассоциаций богословских институтов (WOCATI).

1. Какая тема в современном богословии представляется вам наиболее важной?

Митрополит Каллист (Уэр): На мой взгляд, в современном богословии наиболее важна тема о том, что такое человек, что мы понимаем под человеческой личностью. Это особенно важно как для православного богословия, так и для нашего диалога с другими христианами. На протяжении XX века наиболее важным для нас, православных, по всей видимости, был вопрос о том, что такое Церковь. Причем этот вопрос был поставлен еще в XIX веке Алексеем Хомяковым. Но я бы сказал, что теперь акцент сместился от экклезиологии к антропологии. Ясно, что вопрос о том, что такое человеческая личность, включает в себя множество других вопросов. Например, что мы подразумеваем, когда говорим, что человеческая личность есть образ и подобие Божьи? Какое значение это имеет для нашей ответственности перед природой, перед экологией? Это явно предполагает более глубокое понимание отношений людей не только с природой, но и друг с другом. Так, понимание человеческой личности очень тесно связано с вопросами брака и семьи. Сегодня в западном обществе брак и семья находятся под ударом. Мы сталкиваемся с многочисленными проблемами, и наш ответ на них должен исходить из глубины нашего понимания человеческой личности как личности, проявляющейся по существу именно через отношения с другими людьми. Мы человечны не сами по себе; мы человечны через наши отношения с другими.

Протоиерей Джон Бэр: Я думаю, наиболее важный вопрос в современном богословии имеет две грани. С одной стороны, речь идет о понимании того, что такое богословие. Полагаю, многие думают, что богословие – это говорить о Боге. Но Бог – это не предмет, о котором мы можем говорить, как мы говорим о камне, кусте или дереве. Как же мы тогда говорим, когда занимаемся богословием? Какова взаимосвязь между экзегезой Писания и богословским утверждением? Есть ли во всем этом внутренняя согласованность? Если обратиться к возвещению Евангелия, к ранним отцам, к самым истокам христианского богословского дискурса, можно увидеть, как действует этот язык. Думаю, нам следует раскрыть его заново. То есть одна сторона вопроса – методологическая.

Второй момент – когда начинаешь двигаться в этом направлении, начинаешь видеть, что все сосредоточено на Христе. Это не вопрос тринитарного догмата или экклезиологии или различных доктрин, которые мы выстраиваем в систему. Богословие христоцентрично, и в его сердцевине Христос показывает нам, что такое быть Богом, умирая на кресте как Человек. Он показывает нам, что значит быть Богом – «omousios». В этом вся суть. Что это значит? Не то, что Христос открывает нечто о Боге или что Бог решил явить Себя таким образом. Что значит быть Богом? Христос – я имею в виду распятого и воскресшего Христа, о Котором проповедовали апостолы, согласно Писанию, Новому завету – показывает нам, что значит быть Богом, через то, что Он умирает как Человек. Он умирает не потому, что Он Человек, и Он сходит во гроб не потому, что Он – Бог. Это никому бы не помогло. Это было бы в несторианском духе. Скорее, мы видим это в одной ипостаси, в одном лице. Он показывает нам, что значит быть Богом, через то, что Он умирает как Человек. Умирание есть то, что наиболее характерно для человека, это то, что всех нас объединяет. Наше фундаментальное сходство в том, что мы умрем. Мы смертны. Но Он показывает нам, что значит быть Богом, через то, что Он умирает как Человек, «Смертью смерть поправ». Дело не в том, что Он умирает, потому что Он Человек, и может победить смерть, потому что Он Бог. Нет, умирая как Человек, положив Свою жизнь за других, за нас, Он являет нам, что значит быть Богом. И одновременно Он показывает нам, что значит быть человеком. Так что мы еще не вполне человечны. Когда Игнатий Антиохийский узнал, что его ждет мученическая смерть, он написал римским христианам: «Что бы вы ни делали, не препятствуйте мне принять муки. Я только сейчас готов родиться, войти в жизнь. Когда я последую за моим Господом через свои мучения, тогда я стану человеком».

Быть человеком значит жить так, как показал нам Христос, а именно: полагать свою жизнь за ближнего, за Евангелие, за крест. Мы живем не так. Мы рождаемся на свет эгоцентричными, бережем свою жизнь для себя. Но, как сказал Христос, если ты пытаешься сохранить свою жизнь – что с тобой произойдет? – ты умрешь, как бы ты ни пытался сам себя обезопасить, правильно питаться и заниматься спортом. Что бы ты ни делал, ты все равно умрешь. Но если ты умираешь для себя, чтобы жить для других, то жизнь, которую ты начинаешь, уже не подвержена смерти, потому что ты вошел в эту жизнь через смерть. В ту жизнь, которой ты начинаешь жить для других, ты входишь через умирание для себя.

Итак, есть два аспекта. Методологический: что мы делаем, когда занимаемся богословием? Каким образом библеистика, систематическое богословие, патристика взаимодействуют как единая дисциплина, называемая богословием? И когда по-настоящему начинаешь постигать внутреннее единство богословия как богословия, видишь, что оно христоцентрично. Это второй аспект. Христос показывает, чтó значит быть Богом, умирая как Человек, Cмертью смерть поправ, и показывает, что значит быть человеком. А быть человеком – это самый серьезный вызов нашей эпохи.

Священник Георгий Кочетков: Полагаю, что современное богословие нуждается в новой систематизации, а также в новых формах единения его с жизнью, с реальной жизнью церкви и каждой личности христианина. И здесь очень важно, с одной стороны, развивать догматические вопросы, прежде всего учение об Отце Небесном (т. е. патерологию), а с другой, о личности Христа (т. е. антропологию Христа), как и вообще антропологию, христианский взгляд на человека. Без этого теперь просто невозможно проповедовать христианство. Сейчас людей меньше интересуют вопросы схоластики, их мало интересуют святые отцы, меньше интересует даже Священное писание, и приходится это учитывать.

Петрос Вассилиадис: Наиболее важный вопрос, имеющий значение и для православного богословского образования, – восстановление этического измерения христианской веры. За многие века наше православное сознание было обеднено тем, что в богословии основное внимание уделялось догматике в ущерб христианской этике. На протяжении христианской истории больше занимались разработкой христологии, чем тринитологии или пневматологии. Это негативно отразилось на понимании христианами важности своего поведения в отношении ближнего, в отношении общины. В истории, особенно во втором тысячелетии, уделялось чрезмерное внимание различиям между конфессиями, между Востоком и Западом. При такой оборонительной позиции богословские темы разрабатывались преимущественно в ключе противопоставления духовных традиций. Вот почему для будущего богословского образования так важен диалог. Мы должны понимать, что не следует делать упор на исключительность нашей православной веры, которая нам дана как дар. Чрезмерно подчеркивать эту исключительность значит оставлять остальных «за бортом». В прошлом, у самых истоков богословского образования, такого подхода не было: изначально богословское образование было связано с катехизацией. Евхаристическая община стремилась к тому, чтобы весь народ Божий был научен, а не только священники и богословы.

Перемещение акцента на разработку философского и вероучительного аспекта в богословии было связано с защитой христианства от язычества, врага номер один. Однако в результате мы забыли об этическом аспекте, изначально заложенном в Нагорной проповеди, в которой прежде всего говорится о том, как следует поступать в отношении ближнего. Об этом постепенно стали забывать, потому что в греческом сознании главенствующее место занимала философия. Соответственно, акцент был на вероучительных вопросах, на защите веры, на поиске ответов на вопросы о том, во что мы верим, в чем состоит наше философское понимание своей веры. Как следствие, меньше внимания уделялось воплощению веры в жизни. На мой взгляд, такое положение дел наблюдается не только в православном, но и во всем христианском образовании в целом. Являясь в настоящее время президентом Всемирной конференции ассоциаций богословских институтов (World Conference of Associations of Theological Institutions, WOCATI), я пытаюсь продвигать мысль о значимости этического измерения в христианстве. Это важно, потому что мы сталкиваемся со множеством проблем в странах третьего мира. В Европе также есть трудности, связанные с экономическим кризисом. Все это этические вопросы, хотя на первый взгляд они связаны не с богословием, а с экономикой, они очень важны именно с богословской точки зрения. Если мы не будем решать эти проблемы, то потерпим поражение.

Надо отдать должное папе Франциску, который напомнил, что церковь – это не крепость, которую надо защищать. Он сказал, что мы должны вновь «выйти на улицы», вернуться к миссионерскому взгляду на церковь. По-моему, это вполне согласуется с православной традицией.

В наши дни чрезвычайно важным становится антропологическое измерение богословия. Митрополит Каллист сказал, что у нас ушло время жизни целого поколения, чтобы не сказать столетие, на христологию, пневматологию, экклезиологию. Пришло время снова обратиться к антропологии. Мы должны понять природу человека и корень всех тех проблем, с которыми мы сталкиваемся: положение женщин, гомосексуализм и т. д. У нас нет ответа – мы пытаемся следить за тем, что говорят светские ученые. Поэтому нам следует заново раскрывать и развивать антропологические основания христианской веры.

2. Исследованием какой темы вы сейчас занимаетесь? Над чем вы сейчас работаете?

Митрополит Каллист (Уэр): На данный момент моя первоочередная задача – с Божьей помощью завершить перевод «Добротолюбия» на английский язык. Мы опубликовали четыре тома. Мои коллеги Джералд Палмер и Филипп Шеррард отошли ко Господу, остался только я. Мне надо использовать материал, подготовленный ими для публикации пятого тома. Так что на протяжении последних двадцати лет своей жизни я занимался переводом «Добротолюбия» и надеюсь успеть завершить это дело. Что касается моих сочинений, мне бы хотелось свести воедино свои труды по вероучению о человеческой личности, разработка которого, как я уже сказал, мне видится первоочередной задачей для нас на будущее. Я также исследовал дискуссии XII века в Константинополе о природе Евхаристии. В каком смысле Божественная литургия есть принесение жертвы? Что мы подразумеваем, когда применяем это понятие жертвы к таинству причащения? Этого объема работы вполне достаточно для моих сил.

Протоиерей Джон Бэр: Сейчас я заканчиваю новое издание и перевод «De Principiis» («О началах») Оригена. Эта работа обещает быть чрезвычайно интересной. Сам текст, его структура и стиль значительно отличаются от трудов XX века. Древний перевод настолько плох, что мне пришлось заново выполнить его для моих студентов. Следующая книга, которую я собираюсь написать, будет посвящена Евангелию от Иоанна. Она будет называться «Иоанн Богослов и его пасхальное Евангелие: пролог к богословию».

Я столько времени посвятил изучению II века, что практически в нем живу! В Оксфорде меня попросили написать книгу об Иринее Лионском. Это заставило меня вернуться к Поликарпу Смирнскому. Когда я закончу работу над Оригеном, то вместе со своим бывшим студентом займусь изданием новых переводов всех трудов Иринея Лионского – «Против ересей», «Доказательство апостольской проповеди» и др. Это работа лет на десять.

Священник Георгий Кочетков: Я как раз последние годы целиком и полностью посвящаю своё время исследованию вопросов христианской антропологии, богословской и философской антропологии. Это, я считаю, область духовного познания, совершенно необходимая для полноты христианской проповеди, которая все еще не только не развита, но находится в самом раздробленном и противоречивом состоянии. В ней элементы античных учений легко сплетаются с учениями ветхозаветными, иногда даже гностическими, сюда легко проникает современная психология, или педагогика, или социология, здесь трудно бывает найти собственно христианский подход и выработать собственно христианский взгляд на человека и человечество, а вслед за этим и на христианскую историю и культуру.

Квинтэссенцией всей христианской антропологии является, конечно, учение о личности человека, если только мы будем четко различать понятия личности и ипостаси как онтологического «лица» человека. После трудов некоторых богословов XX века, особенно русских, таких как Владимир Николаевич Лосский, стало как-то принято отождествлять понятия «лицо» и «личность». Но, на мой взгляд, это неправильно, это можно делать только в упрощенных схемах, только тогда, когда антропологические вопросы являются второстепенными в том или ином определенном контексте.

Понять тайну человека, увидеть, что в нём ещё не познано, понять, почему святые отцы после II-III веков практически перестали заниматься антропологической проблематикой и познанием человека, очень важно, ведь это отставание потом привело к общему недостатку веры в человека и доверия к нему как своему ближнему. Но мы прекрасно знаем, что главная заповедь, которую нам дал Христос – это заповедь о любви к Богу и ближнему, к ближнему, живому человеку, которому можно взглянуть прямо в глаза, а не просто к человеку толпы и массы или даже человеку социума. Очень важно снова всем вспомнить о том, что христианство есть вера в Бога и в человека, очень важно это включить в наш актуальный запас основоположных положений христианской проповеди, очень важно поднять тонус современного человека, очень важно внушить каждому верующему во Христа человеку невозможность неверия в человека и невозможность обосновать недостаток доверия к нему.

Петрос Вассилиадис: На протяжении последних четырех-пяти лет я был членом программы Всемирного совета церквей «Бедность, богатство, экология» (Poverty-Wealth-Ecology, PWE). По сути экономика и экология очень взаимосвязаны. Я пытаюсь раскрыть богословские основания этих областей, которые богословы обходят вниманием, потому что, как я уже сказал, на протяжении многих веков богословие было сосредоточено на теоретических вопросах. Мы забыли важность этического измерения, благодаря которому христианство развивалось в течение первых двух столетий своего существования, потому что христиане заботились о сиротах, нуждающихся. Жизнь христиан отличалась от жизни языческого мира не потому, что христиане разработали богословие. Оно сложилось позднее, когда христианство стало существовать внутри греко-римского мира, и великим богословам приходилось полемизировать с великими философами своего времени. Это было значительно позднее, после III века. К христианам прислушивались в первую очередь благодаря тому, что они являли μεγάλος ελεος («великое милосердие»). Это был плод великой милости, которую Бог явил Своему народу. На это указывают даже светские историки: христианство покорило Римскую империю не своими идеями, но прежде всего способностью дать ответ на этические вопросы той эпохи.

3. Что из наследия русской богословской мысли вы считаете наиболее интересным?

Митрополит Каллист (Уэр): Из тех русских богословов, которые оказали на меня влияние, особенно в первые годы после моего обращения в православие, оба были в эмиграции – протоиерей Георгий Флоровский и Владимир Лосский. В частности, мне близка мысль, на которой делал акцент Владимир Лосский, о том, что всякое истинное богословие есть богословие мистическое, о том, что, как я уже говорил, есть существенное связующее звено между богословием и молитвой, между вероучением и литургией. Я обнаружил, что такой подход к богословию придал смысл моей работе. Во-вторых, я очень ценю возрождение интереса к святителю Григорию Паламе. И здесь я снова обращаюсь к одному из богословов русской эмиграции, протоиерею Иоанну Мейендорфу. На мой взгляд, наша нынешняя задача – развивать и применять то, что мы находим в их трудах, в особенности к нашему пониманию человеческой личности.

На меня также оказали влияние греческие богословы – прежде всего, митрополит Пергамский Иоанн (Зизиулас). Мне представляется ценной та связь, которую он выстраивает между нашим пониманием Церкви и совершением Божественной литургии: Церковь есть евхаристический организм и по-настоящему являет самое себя только тогда, когда мы совершаем таинства. Евхаристия – живительный источник для всего остального, что мы делаем в нашей церковной жизни. Вот такие богословские темы, на мой взгляд, имеют первостепенное значение для нашего православного свидетельства на сегодняшний день.

Протоиерей Джон Бэр: Я вырос на русском богословии XX века. Моя семья русская. Отец был священником, а прадед был направлен митрополитом Евлогием в 1926 году в Лондон, чтобы там служить священником. Итак, я рос, читая Флоровского, Лосского, Мейендорфа, Бердяева (многое из его работ переведено). Когда были переведены Булгаков и Флоренский, я, уже подростком, прочитал и их труды. Всех их я называю отцами. Лучшее, что случилось со мной, – это смена веков, с XX на XXI. Ведь это означало, что в январе 2000 года я мог сказать: «Так они делали в прошлом веке». Я имею в виду, что теперь мы видим их как исторические фигуры, так, как не могли увидеть их современники.

Да, они были отцами Церкви. При этом они были в эмиграции, жили на Западе. Им приходилось бороться со множеством проблем. Они пытались вернуться к отцам, заново обрести их веру и все, что с этим связано. Да, все они стремились назад к отцам, особенно Флоровский, которому принадлежат слова о «возвращении к отцам». Но теперь мы можем оглянуться назад спустя столетие и оценить их как исторические фигуры. Теперь между ними и нами расстояние в целый век. И поэтому мы можем оценить их историческую значимость лучше, чем столетие назад.

Но в моем собственном возвращении к отцам мне бы не хотелось говорить о неопатристическом синтезе, потому что синтез сводит все к наименьшему общему знаменателю. Я предпочитаю говорить о симфонии, чтобы можно было услышать голоса разных людей. Скажем, святой Григорий Назианзин и святой Василий Великий говорили по-разному, это два разных голоса. И на протяжении истории звучали разные голоса. Так что имеет смысл читать отцов не для того, чтобы синтезировать все их знание в одну окончательную схему. Скорее, это подобно тому, когда обращаешься к первым частям симфонии. Надо выучить их партии, чтобы с ними не диссонировал наш нынешний мотив. Так что я подхожу к этому вопросу иначе, чем сторонники неопатристического синтеза.

Священник Георгий Кочетков: В контексте тех вещей, о которых я только что говорил, конечно, нам надо прежде всего заново посмотреть на труды отца Сергия Булгакова и Николая Бердяева. В своем антропологическом учении Бердяев уникален и превосходит всех тех, кто в XX веке что-то писал, говорил, думал о человеке и человечности, о человечестве, связывая это с откровением личности, с общением, служением, братскостью и общинностью, т. е. с новыми видами связей между людьми, которые оправдывают дар христианской любви в человеке и человеческих сообществах.

Я думаю, что Бердяев и Булгаков ещё как следует не прочитаны в Православной церкви, и не только у нас, что еще можно понять с исторической точки зрения, но и в других православных церквах и даже среди наследников первой русской эмиграции. К сожалению, даже в таких замечательных институтах, как Сен-Серж, т. е. Свято-Сергиевский православный институт в Париже, сейчас нет людей – специалистов по Булгакову и Бердяеву. А другие замечательные русские мыслители, ученые, богословы, историки, да и философы-антропологи, типа Вышеславцева, или Позова, или отца Киприана (Керна), хороши лишь постольку, поскольку у них есть главное. Главное же содержится у того же Бердяева и в какой-то степени у Булгакова. Так что моё горячее пожелание для всех интересующихся проблемой христианской антропологии – адекватно прочесть Бердяева и Булгакова, не зацикливаясь на недостатках стиля, на некоторых повторениях, но в то же время и на том, что на протяжении всей жизни тому же Бердяеву приходилось постоянно возвращаться к одним и тем же вопросам и, медленно-медленно двигаясь вперед, пробивать дорогу для той духовности, того нового пути, который соответствовал бы труднейшим задачам христианской проповеди в современном мире.

4. Каким вы видите состояние современного православного богословского образования, его проблемы и перспективы?

Митрополит Каллист (Уэр): Я не преподавал в православных учебных заведениях, только в Оксфордском университете. Некоторые из моих студентов были православными, но таковых было меньшинство. Так что моя преподавательская деятельность была больше связана со свидетельством неправославным о православии. Что касается православного богословского образования, я считаю, что оно всегда должно опираться, наряду с Писанием, на святоотеческое наследие. Таким образом, наше образование должно быть святоотеческим, но вместе с тем и литургическим. В основании нашего преподавания должны быть смысл и опыт Божественной литургии. Мы должны не просто давать студентам абстрактное или философское образование, но и показывать им, как доктрины нашей христианской веры выражаются в молитве и богослужении. Нужно всегда подчеркивать связь между богословием и молитвой – как общей, литургической, так и личной, внутренней.

Протоиерей Джон Бэр: Я бы ответил, вернувшись к первому вопросу. Мне действительно хочется, чтобы люди понимали, что такое богословие. Не только знали о Писании, о литургии, о систематическом богословии, о чем бы то ни было, но чтобы поняли, что такое богословие как единая дисциплина и какое отношение оно имеет к нам. Это свидетельство о Боге, но также свидетельство и о нас самих, о том, что значит быть человеком.

И еще один момент, которым я руководствуюсь. Я всегда говорю своим студентам: сегодняшние проблемы церкви – это не ваши проблемы, это проблемы епископов. Это они должны их решать и искать ответы. Проблемы, которые предстоит решать студентам, возникнут через тридцать или сорок лет. Я вижу перед собой задачу готовить студентов к тем вызовам, с которыми они столкнутся не сегодня, но потом – через двадцать, тридцать, сорок лет. Это гораздо сложнее. Мне лишь необходимо убедиться в том, что они стоят на твердом основании. Иными словами, я не собираюсь учить их ответам на сегодняшние проблемы. Я не претендую на знание ответов – это удел епископов. Я намерен убедиться, что они понимают — настолько хорошо, насколько в моих силах научить их – что такое богословие и как оно действует, какие требования перед ними ставит. Так что когда они начинают свое служение, для которого нужен добрый десяток лет, они будут готовы самостоятельно находить ответы на те проблемы, с которыми им предстоит иметь дело. Они будут готовы мыслить в категориях этого вызова, находить ответы. Учить студентов не значит давать им ответы. Это связано с тем, чтобы заставить их думать, научить их мыслить так, чтобы у них были ресурсы для поиска и нахождения ответов, с какими бы проблемами им ни пришлось столкнуться. Это свидетельство о Боге, но и о нас самих тоже и о том, как это все сочетается. Не так, что здесь мы занимаемся литургией, здесь – систематическим богословием, здесь – Священным Писанием, но как все это сочетается.

Священник Георгий Кочетков: Современное православное богословское образование находится в глубочайшем кризисе. Сейчас я не вижу особо крупных богословов в православных церквах, среди православных ученых людей. Есть много знатоков прошлого, есть хорошие учёные, но быть знатоком или учёным – ещё не значит быть богословом, философом, антропологом. Нужны какие-то особые, наверное, усилия и молитвы для того, чтобы возродилось дерзновенное, творческое отношение к Священному преданию и Священному писанию церкви. Нужны какие-то новые подходы к богословскому образованию. Я надеюсь, что они будут найдены, и с этим я связываю лучшие перспективы самого православного образования. Ибо если этого не произойдет, если мы будем только оборачиваться назад, но не идти вперед и вверх, не обновляться Духом Святым, не высекать новой искры духа в своём сердце, то мы потеряем и то, что имеем. Но нам нужно, крайне нужно для возрождения нашей церкви и нашего народа, каждого конкретного человека иметь хорошее богословское образование. Нужно уметь говорить на современном языке с современными людьми. Нужно уметь охватывать своим сердцем и умом многие современные проблемы, приводя их к единству духа, соотнося их с традиционным православным учением. А какие-то моменты в этом традиционном учении нужно будет понять заново, более глубоко, более определённо, более полно. Иначе мы не сможем оправдать тех усилий, которые нужны каждый раз, когда заходит речь о возрождении настоящего богословского христианского образования.

Петрос Вассилиадис: Трудности связаны с тем, что все богословские институты и факультеты, даже те, которые существуют при государственных университетах, строят свои программы на основаниях аристотелевской логики, пытаясь изучать теоретическую сторону богословия, церковной истории, патристики. Теперь это несколько устарело. В образовании нам также следует развивать поведенческий аспект, а это очень трудно. Мы должны обучать студентов в интеллектуальном плане, но также необходимо наставлять их в вере, в некотором смысле подобно тому, как это бывает в монастырях. Как это сделать? Мы должны развивать другие измерения наряду с теми образовательными принципами, которые мы преподаем студентам в патристике, библейском богословии. Я уверен, что некоторые инициативы, осуществляемые неакадемическими учреждениями, также уделяют внимание не только образованию, но и тому, чтобы люди становились лучше. Сегодня на первый план выходит именно это, хотя очень важны и знания, и критический подход. Конечной целью должна быть μετανοία – перемена ума студентов, чтобы они не просто становились хорошими специалистами в области систематического богословия или библеистики, углублялись не только в понимании богословских вопросов, но и в своей вере и жизни.

Богословское образование должно строиться вокруг жизни общины. А жизнь общины плодоносна, если люди собираются вместе, чтобы стать отблеском, образом эсхатологического Царства. Поэтому все сферы богословского образования должны быть связаны с литургическим пониманием богословия. Литургическое означает не только практическое или историческое. Литургическое богословие и литургическое обновление важны для понимания истинной сущности церкви. Что такое церковь? Только ли обрядовая традиция? Нет, за этим стоит что-то еще, и нам надо это раскрыть. Литургическое измерение связано с тем, чтобы жить как община, заботиться о других, иметь ко всем соборное, не отчужденное отношение, не отворачиваться от неверующих. В этом смысле нам необходимо «экуменическое» сознание.

В традиционных богословских школах нет курсов экологии. Однако на сегодняшний день экология представляет собой область первостепенной важности. Например, христиане на Западе уже осознают важность молитвы о сохранении природы (во всем христианском мире сентябрь объявлен месяцем молитвы). И это неплохо для начала.