Посольство к Иисусу Христу от синедриона. Святитель Иннокентий Херсонский

В то самое время, как Иисус Христос беседовал таким образом с учениками о силе веры и поучал их любви к врагам, изуверство собственных врагов Его изобретало новые способы к Его погублению. Первосвященники, сильно встревоженные входом Его в Иерусалим, еще с большим негодованием услышали о Его поступке с торжниками. И в первый раз, когда Он изгнал их из храма (Ин. 2, 14-21), фарисеи почли за нужное спросить, на чем основывает Он право поступать таким образом; но не делали особенных судебных притязаний, удовлетворились, по-видимому, таинственным ответом Его, что Он, в доказательство Своего Божественного посольства, может восстановить в три дня храм из развалин (Ин. 2, 19). Тогда Богочеловек еще не был признан народом за Мессию (кроме малого числа людей, удостоившихся особенных откровений Божьих о Нем, каковы, напр., Иоанн Креститель, праведный Симеон и проч.), и вообще на Него смотрели только, как на необыкновенного Учителя, Который в пылу благочестивой ревности позволяет Себе чрезвычайности. Но теперь о ревности Его судили совсем иначе: в поступке Его с торжниками видели действие, совершенное в качестве Мессии, явное вторжение в права иудейской иерархии, распоряжавшейся храмом, новое движение к началу того общественного и религиозного переворота, которого все ожидали с появлением великого потомка Давидова.

В жару раздраженного самолюбия снова предложено несколько средств погубить Иисуса (Лк. 19, 47-48; Мк. 11,18), но приверженность народа, Его окружавшего, делала исполнение их совершенно невозможным. Поэтому, в ожидании благоприятного случая употребить силу, решились испытать еще одно средство — отправить к дивному Чудотворцу посольство от лица синедриона для произведения в присутствии всего народа формального допроса касательно Его поступков и намерений. Средство это имело всю возможную благовидность. По общему мнению, синедриону принадлежало полное право — испытывать пророков и судить об их достоинстве (Втор. 17, 18; 19, 17; Иезек. 64, 15-24); тем более он не должен был оставаться праздным зрителем действий человека, выдающего себя за Мессию. Самый народ давно ожидал законного исследования в отношении Иисуса Христа. Мера эта притом казалась самой кроткой и беспристрастной: определение о взятии Иисуса под стражу предполагалось уничтоженным, и Ему представлялась полная свобода доказывать Божественность Своего звания. Между тем, враги Его смело могли надеяться, что затеваемое исследование если не погубит Иисуса, то сильно повредит Его намерениям. Ожидали, без сомнения, что в оправдание Своих поступков Он укажет на права Мессии; а объявление Мессией могло служить достаточным предлогом для обвинения Его перед римским правительством в уголовном преступлении (Мф. 27, 63; 27, 11).Чтобы придать посольству больше важности и показать народу, что синедрион сам весьма неравнодушен к появлению Мессии, посланные были избраны из всех сословий, входивших в состав синедриона, то есть отряжено по нескольку из почетнейших священников, старейшин народа и книжников (Мк. 11, 27; Лк. 20, 1).

Едва только Господь вошел в храм и начал учить народ, посланные от синедриона подошли к Нему с допросом. Необыкновенная цель, с которой явились они теперь, делала их, без сомнения, предметом всеобщего величайшего внимания. В лице их как бы предстал перед своим Мессией не только синедрион, а и весь народ иудейский. Для самих учеников Иисусовых посольство это должно было иметь особенную важность. Как граждане иудейские они обязаны были соблюдать верность и повиновение верховному правительству народному. Последовав за Иисусом, они пренебрегли властью синедриона в той уверенности, что более должно слушать Мессию, нежели синедрион, — Бога, нежели человеков. Но народ еще не решил вопроса о достоинстве Иисуса, который они почитали для себя совершенно решенным; поэтому они могли казаться многим как бы неверными сынами отечества, поспешившими поставить свое мнение выше его приговора. Теперь это отечество, казалось, само хочет раз и навсегда произнести свое суждение о Иисусе. И кто же более должен был дорожить этим суждением, как не те, которые позволили себе предварительно произнести его и таким образом взяли на себя ответственность перед общественным мнением? Что ученики Иисусовы были неравнодушны к мнению своего отечества, это видно из примера апостола Павла, который самым ужасным наказанием для себя почитал явиться перед своими соотечественниками лжецом в отношении свидетельства Мессии (1 Кор. 15, 15).

«Синедрион, — так начал старейший из посланных, — желает по долгу своему знать: какой властью (Божеской или человеческой) Ты это делаешь; принимаешь от народа именование Сыном Давидовым, входишь с торжеством в Иерусалим, изгоняешь из храма торжников и проч.? И кто Тебе дал власть эту? (от Бога ли Ты получил ее прямо, или уполномочен кем-либо, имеющим непосредственное общение с Богом?)»

Такая точность и детальность вопроса показывали, что предлагавшие его были из числа книжников.

Господь выслушал предложение, но, по Своему обыкновению (Лк. 7, 41-43; 10, 29-37), не отвечал на него прямо. «Вопрошу вы , — отвечал Он, — и Аз слово едино, еже аще речете Мне, и Аз вам реку, коею властию сия творю » (Мф. 21, 24).

Книжники молчали, выражая согласие, потому что отвечать на вопрос вопросом, как поступил теперь Господь, не только было делом, весьма обыкновенным у тогдашних книжников иудейских, но еще служило к чести того, кто отвечал таким образом.

«Что вам мнится , — продолжал Господь, — крещение Иоанново (равно как и служение его) откуду бе: с небеси (от Бога) или от человек (человеческое изобретение) ?»

Нельзя было найти вопроса, более близкого к делу и в то же время более способного посрамить лукавство синедриона. Народу давно известно было, что служение Иисусово находится в тесной и неразрывной связи со служением Иоанновым, что последний постоянно, до самой смерти своей, свидетельствовал о великом предназначении Первого, называя Его Мессией, а себя Его Предтечей. Поэтому, если Иоанн был пророк, как то признавал почти весь народ, то Иисус должен быть лицо еще высшее: ибо только в отношении к Мессии Иоанн мог называть себя другом жениховым, земным, говорящим от земли, кому надобно умаляться, недостойным того, чтобы — подобно рабу — понести за Ним сапоги (Ин. 1, 27; 3, 28—31). А потому в вопросе Господа о достоинстве крещения Иоаннова неприметно, но всецело, заключался ответ о достоинстве Его собственного лица и служения; и Он, предлагая им вопрос этот на решение, тем самым отдавал Свое дело, так сказать, на их суд: беспристрастие и решимость, каких только можно было требовать в подобных случаях!

Книжники видели, как важен вопрос, чувствовали, что справедливость требует отвечать на него, но не могли сказать ни слова; ловушка, в которую они хотели завлечь Иисуса, была всецело обращена теперь на них самих. Не трудность вопроса связывала язык, привыкший действовать по произволу страстей; если бы они были наедине с Иисусом, то немедленно отвечали бы, что служение Иоанново не заключает в себе ничего Божественного, что он имел какие-либо нечистые, по крайней мере, бесплодные виды: таково было мнение большей части фарисеев о Иоанне и его крещении, почему они и отвергали его (Лк. 7, 30). Но в присутствии народа, который весьма уважал Иоанна при жизни, а еще более после его мученической кончины, произнести свое (невыгодное) мнение о его крещении значило подвергнуть себя очевидной опасности. «Если мы, — рассуждали сами с собой книжники, — решимся, вопреки своему мнению, объявить, что Иоанн был пророк, то Иисус скажет нам, почему вы не приняли его крещения, зачем не поверили его свидетельству обо Мне. Если же откровенно сказать, что в Иоанне, по нашему мнению, не было ничего необыкновенного, а в его крещении божественного, то народ в гневе может побить нас камнями в отмщение за святого мужа, каковым признавал Иоанна (Лк. 20, 6).

Сообразив это, книжники, вопреки своей привычке представляться народу всеведущими, почли за лучшее промолчать. «Не знаем, — отвечали они, — откуда Иоанново крещение (поелику-де синедрион еще не решил сего вопроса)».

Иисус Христос сказал им: «Ни Аз вам глаголю, коею властию сие творю ».

В самом деле, указанием на служение Иоанново все было сказано, что нужно для синедриона, который искал не истину, а только средство погубить Иисуса. С другой стороны, книжники уклонением от суда об Иоанне сами засвидетельствовали перед всем народом, что они неспособны быть судьями пророков, а тем менее судить о достоинстве Мессии; поэтому и не стоят прямого ответа. Народ, без сомнения, тотчас понял, что синедрион хочет поступить так же с Иисусом, как поступил прежде с Иоанном, то есть неискренно, злонамеренно и бессовестно, иначе посланные от него не сказали бы: не знаем, откуда крещение Иоанново, — давно решив между собой, что в нем ничего нет божественного.

Чтобы сорвать с лицемеров саму личину, которой они прикрывались, и показать, что не страх или что-либо подобное заставляет Его не отвечать на вопрос синедриона, а единственно уверенность в бесполезности ответа, Господь обратился к посланным с новым вопросом, на который им нельзя уже было не отвечать, хотя ответ клонился к совершенному их посрамлению, и по обыкновению Своему, заключил Свой вопрос в притчу.

«Может быть, — сказал Он, воззрев на книжников, — вам легче будет высказать мнение вот об этом деле. У одного человека было два сына. Однажды он подошел к первому и сказал: сын, пойди работай сегодня в винограднике моем. Но сын был столь груб, что решительно отвечал: не хочу! Но после одумался и пошел. Отец обратился к другому сыну и сказал ему то же, что первому. Этот со всем уважением отвечал, что он немедленно пойдет в виноградник; однако же не пошел. Который из двух, — присовокупил Господь, посмотрев на книжников, — исполнил волю отца?»

«Разумеется, первый», — гордо отвечали книжники, не видя еще, куда клонится притча, и решительным ответом желая показать, что они ни в каком случае не относят ее к себе.

«Не то же ли самое, — возразил Господь, — происходит с вами? Иоанн пришел к вам путем правды, жил и учил, как пророк; но вы не поверили ему, не принесли покаяния, им проповедуемого, вы, кто, подобно тому второму сыну, непрестанно твердите, что согласны исполнять волю отца. Напротив, люди, вами презираемые, мытари и грешники, оказывавшие дотоле непокорность воле Божьей, поверили Иоанну, покаялись и принесли плоды, достойные покаяния. По крайней мере, этот пример должен был тронуть вас и пробудить. Но вы остаетесь упорными и нераскаянными. Ей, глаголю вам, — присовокупил Господь, возвысив голос, — мытари и грешники войдут, и скоро, в Царствие Небесное; а вы, которые думаете иметь полное право на него, будете изгнаны из него!»

Произнести такие слова к первосвященникам в присутствии целого народа значило поразить их, как громом. Все, чего они надеялись достигнуть своим торжественным явлением к Иисусу, было потеряно, самое достоинство их служило им теперь в тягость. С радостью они вступили бы в спор с Иисусом, но сомнение в своих силах связывало язык; еще охотнее употребили бы силу, но народ был на стороне Иисуса. Не зная, на что решиться, они невольно оставались перед Ним, как осужденные для выслушивания последнего приговора.

Каких выгод нельзя было бы извлечь из такого жалкого положения, если бы Иисус Христос, как ложно думали члены синедриона, действительно желал восхитить у них власть над народом! Перевес общественного мнения всецело был на Его стороне. Народ давно желал, чтобы царство Его началось как можно скорее; многие, вероятно, хотели бы видеть его начало именно теперь, в присутствии посольства от синедриона. Стоило сказать многочисленному народу снова, прямо, что Он есть Мессия, что слепые вожди не стоят более доверия — и те же первосвященники с покорностью принуждены были бы передать Ему всю власть или сделались бы жертвой народного возмущения.

Сын Человеческий удовольствовался тем, что заставил их выслушать еще одну притчу, в которой под покровом иносказания раскрыт был нечистый образ мыслей иудейских первосвященников, указана вся, так сказать, превратная и жалкая система их действий в отношении к Мессии.

«Один богатый человек, — сказал Господь, — насадил у себя виноград и прилагал о нем особенное попечение: оградил его оградой, ископал в нем точило и поставил башню для стражи. Так как дела требовали присутствия его в другом месте, то он, отправляясь туда, отдал виноградник виноградарям с условием, чтобы они каждый год доставляли ему известное количество вина и плодов. Когда наступило время собирать плоды, он послал своих слуг к виноградарям за условной частью. Но виноградари приняли их враждебно: иных прибили (3 Цар. 22, 24; Иер. 20, 2), другим камнями проломили голову (Мк. 12,3); иных убили до смерти (напр., Исаию, Иезекииля, Амоса). Хозяин виноградника, несмотря на такую несправедливость и злобу, послал к виноградарям других слуг; но они с ними поступили не лучше прежнего: иных убили, других отогнали с бесчестием... Наконец, долготерпеливый хозяин послал в третий раз слуг (Мк. 12, 5), но опять без успеха.

«Казалось, время было уже суда и мести; но домовладыка был чрезвычайно добр. Что мне делать? (Лк. 20,13) размышлял он. Пошлю к ним еще сына моего возлюбленного (Мк. 12, 6); не может быть, чтобы злоба их простерлась до того, чтобы презреть моего собственного сына. Сын пошел; но виноградари, едва только завидели его, решились единодушно погубить. — Это единственный наследник, — говорили между собой изверги, — если мы убьем его, то виноградник будет наш, — и схватив юношу, убили и выбросили вон из виноградника».

(При этих словах слушатели вознегодовали.)

«Но хозяин виноградника, — продолжал Иисус, — не всегда будет оставаться на дальней стороне, он возвратится и как, думаете вы, поступит он с виноградарями?»

«Таких нетерпимых злодеев, — отвечали книжники (Мф. 21, 38—41), — он предаст тяжкой казни, а виноград отдаст другим делателям, которые будут доставлять ему плоды со всей исправностью и в назначенное время».

Отвечать таким образом, произнося на самих себя суд, можно было, или совершенно не поняв притчи, или приняв личину явного бесстыдства. Не понять было нельзя, покров иносказания слишком был прозрачен, и каждый видел, что под господином виноградника разумеется Бог, под виноградником — народ иудейский, под слугами — пророки, под единородным сыном — Мессия Иисус; следовательно, под негодными виноградарями — настоящие правители и вожди народа иудейского. Пример пророка Исаии, употребившего подобную притчу с полным изъяснением, устранял и последнее недоразумение (Ис. 5, 1—7). Значит, языком книжников говорило бесстыдство, хотевшее показать, будто не узнает себя в собственном изображении.

«Так, — подтвердил Господь, — хозяин виноградника предаст казни негодных виноградарей, и виноградник будет отдан другим, лучшим (Мк. 12, 9; Лк. 20, 16)».

Тон голоса и взор показывали, что грозные слова сии относятся прямо к членам синедриона.

«Избави Бог!», — воскликнул один из них, как бы пораженный угрозой. «Вы почитаете это невозможным, — продолжал Господь, — но разве вы никогда не читали, что тот самый камень, который отвергнут строителями здания, будет положен во главу угла и что Сам Бог сделает сие на удивление всем? Не напрасно написано: кто упадет на камень сей, разбиется, а на кого он упадет, того раздавит. Знайте, — присовокупил Господь, как бы в заключение угроз, — что царствие Божье, которого вы, по-видимому, так пламенно ожидаете, отнимется от вас и дастся народу, творящему плоды его!»

После этих слов посланникам невозможно было притворяться не понимающими: личина лицемерия спала сама собой! В замешательстве стыда и досады они хотели употребить силу и захватить Обличителя в свои руки (Мк. 12,12); но движение народа, почитавшего Иисуса, остановило безрассудных: они удалились с таким видом, какой только можно было принять на себя людям, всенародно посрамившимся и однако же менее всего желающим быть предметом общественного презрения.

Синедрион безуспешность своего посольства, без сомнения, приписал Самому Иисусу Христу, и какой-либо фарисейский оратор, подобный Тертилу (Деян. 24,1-3), мог представлять Его виновным в неповиновении властям, в уклонении от исследования Его дела. Но по самой сути образ действия Господа в настоящем случае был следствием глубокой премудрости и даже любви ко врагам Своим. Что бы последовало, если бы Он теперь решительно и прямо объявил Себя Мессией, как того желали книжники? Справедливо, что они получили бы низкий предлог к обвинению Его перед римским правительством: далее не простиралась цель их настоящего посольства, но какой опасности подвергался бы Иерусалим и они сами? Народ, приняв из уст Самого Иисуса решительное объявление о Его достоинстве, немедленно разделился бы на две стороны, из которых самая большая была бы против синедриона и легко дошла бы до возмущения, которое могло стоить жизни самим первосвященникам. Господь предвидел все опасные следствия прямого объявления о Своем достоинстве и, желая избежать всякого повода к общественным беспорядкам, откладывал его, как увидим, до самых последних минут Своей жизни. Синедрион услышит от Него решительные слова: «Я — Сын Божий» (Мф. 26, 64), но услышит в ту пору, когда они не будут иметь никаких последствий, вредных для народа, когда объявление Себя Мессией, не встревожив никого, приблизит только Его собственный крест.

С другой стороны, синедрион через посольство свое узнал все, что для него полезно было знать. Из притчей Иисусовых само собой следовало, что Он есть Мессия, следовало еще более, что Ему известны все мотивы, по которым действуют враги Его, и все тайные причины, побуждающие их отвергать Сына Давидова; что Он совершенно знает об участи, для Него уготовляемой, и решился подвергнуться всему по воле Своего Отца и из любви к роду человеческому. Сравнение Себя с сыном -наследником, употребленное Господом, особенно было многозначительно и разительно: из него открывалось, что нежелание расстаться с выгодами верховной власти над народом, чтобы передать ее Сыну Давидову, было главной причиной, по какой первосвященники отвергли Иисуса, такой причиной, действий которой на себе не примечали вполне, может быть, они сами. После столь ясных, хоть не прямых вразумлений членам синедриона надлежало бы обратиться к своей совести и спросить, за кого она почитает Иисуса? Без сомнения, всякому, имеющему уши слышать, она сказала бы, что человек, который так учит, живет и действует, есть истинный Христос, Сын Бога живого...

По удалении книжников Господь продолжал Свои беседы с народом. Неудачное посольство синедриона подавало к тому дополнительный повод и некоторым образом налагало на Него обязанность преподать народу совет, как должно поступать в настоящих, для каждого израильтянина чрезвычайно важных, обстоятельствах.

В самом деле, какой народ мог находиться когда-либо в таком положении, в каком были теперь иудеи? Каждый из них видел своими очами Мессию — предмет тысячелетних пламенных ожиданий, и каждый чувствовал, что подвергается очевидной опасности не узнать Его. С одной стороны, все влекло к Иисусу — и Его чудеса, и учение, и жизнь; с другой, многое и удаляло от Него — и власть синедриона, и пример фарисеев, славившихся святостью, и Его собственная нищета: куда обратиться? что делать? В таких обстоятельствах доброе сердце хотело бы, презрев все, предаться Иисусу; обыкновенный житейский рассудок говорил, что надо ожидать мнения начальства, которому от Самого Бога дано управлять народом. Еще сильнее действовал предрассудок, что народ иудейский весь предназначен к блаженству в царствии Мессии. Тем менее, думали, могут быть исключены из этого числа начальники; и следовательно, казалось, лучше прийти за ними, хоть и позже, на вечерю (блаженство времен Мессии иудеи чаще всего представляли под видом вечери), нежели, опередив других, особенно начальников, подвергнуться опасности быть увлечену каким-либо Мессией неистинным.

«С Царствием Божьим, — так начал вещать Господь народу,— происходит подобное тому, что случилось с пиршеством, которое один царь устроил по случаю объявления своего сына наследником. Когда все было готово, он послал сказать гостям, чтобы они шли на пиршество. Но гости отказались, не желая, чтобы его сын был их царем. Царь в другой раз отправил слуг — сказать званным, что все готово, недостает только их. Но последние дошли до такой дерзости, что, схватив слуг, ругались над ними и некоторых убили. Тут царь вышел из терпения, и немедленно послал войско, которое не только предало жестокой смерти презрителей царской милости, но и самый город их разорило до основания.

Между тем время пира наступило. Царь, не желая, чтобы радость его осталась неразделенной с подданными, сказал слугам своим: вот, пир готов, и званные сделались недостойными, но я найду себе гостей! Ступайте на распутья и зовите всех, кто встретится». Повеление исполнено, и дом царский наполнился людьми всякого звания, добрыми и злыми, без разбора.

В продолжение пира царь вошел к гостям посмотреть собрание и обрадовать его своим присутствием. Один из возлежащих тотчас обратил на себя его внимание тем, что был в простой одежде, а не в праздничной, как следовало. «Друг мой, — спросил царь с кротостью, приличной общему веселью, — как ты осмелился войти сюда не в должном виде?» Виновный молчал, не зная что отвечать. «Возьмите его, — сказал разгневанный царь слугам, — свяжите ему руки и ноги и бросьте в самую глубокую и мрачную темницу, где он будет плакать и скрежетать зубами. Званных, — прибавил царь в наставление собранию, — много, а избранных мало!..»

Господь уж употребил эту притчу прежде, но для другой цели и в другом виде. В первый раз, описанный св. Лукой (Лк. 14, 16-24), она употреблена для показания того, что из иудеев не все и не многие войдут в царство Мессии; потому что не многие согласятся исполнить условия входа: тогда ни слова не было сказано о том, чтобы места званных были заняты другими, приглашенными с распутий. Теперь к высказанной мысли об отвержении иудеев присоединена другая — о призвании на их место язычников и о том, что эти вновь призванные, подобно иудеям, не все оправдают своей жизнью милость, им оказанную. Пример этот показывает, как мудро составлены были притчи Богочеловека, как точно приспособлены к слушателям и видоизменялись смотря по обстоятельствам.

Для народа в этой притче содержалось теперь разрешение всех его недоумений касательно настоящих обстоятельств и вместе преподавалось правило поведения, самое верное и надежное. «Значит, нет причины удивляться, что первосвященники не верят Иисусу, отвергают царство, Им проповедуемое. Званных много, а избранных мало! Нет причины спрашивать, кто же наследует царство, если иудеи не войдут в него; царь найдет себе гостей!.. Следовательно, должно, оставив всякое слепое подражание кому бы то ни было, слушать свою совесть, идти на вечерю, но идти в брачной одежде. В этом — приличном одеянии, в благочестивой жизни — главное дело. У Бога нет лицеприятия. Если соблюду веру и буду добр, то непременно буду с Мессией в царствии Его — получу спасение». Для христиан притча о вечери содержит грозный урок — совершать свое спасение со страхом. «Я, — говорит один учитель Церкви, — всегда содрогаюсь, когда вспоминаю слова: друже, како вшел еси, не имый одеяния брачна?» 

http://radonezh.ru/analytics/svyatitel-innokenty-khersonsky-posolstvo-k-...