Персонализм и византизм

Один философ сказал, что я хочу “соединить христианский персонализм и византизм”. На первый взгляд, это верное наблюдение, но именно на первый взгляд. Речь не идет о том, чтобы искусственно соединить христианский персонализм и великодержавный византизм – речь идет только о том, чтобы увидеть одно как логичное продолжение другого.

Византизм, учение о Катехоне, Симфонии Властей и Третьем Риме, представление о вселенской миссии России бессмысленно вне христианского представления о ценности человеческой личности. Без этого всё это превращается в цезаризм, тиранию и тупой империализм. Весь смысл существования Катехона, в конечном счете, сводится к тому, чтобы обеспечить на земле такой порядок, при котором будет соблюдаться ценность человеческой личности в ее христианском понимании – как созданной по образу и подобию Господа, как уникальном субъекте, разумном и свободном, а не как безличном элементе каких-либо безличных процессов. Нет задачи “возродить” византийские ценности, есть задача реализовать византийские ценности (ценности христианской государственности) такими, какими они так и не были реализованы ни в Византии, ни в Московской Руси.

В свою очередь, христианский персонализм не был бы ни христианским, ни персонализмом, если бы он не призывал к трезвомыслию, а следовательно, к честному пониманию охранительного и воспитательного значения государства – его “катехоничности”. В мире слишком много “сил беззакония”, чтобы не уважать и не ценить государство, которое призвано их “удерживать”. Христианский персонализм, разумеется, не бессмысленен вне осознания ценности крепкой цивилизации и сильного государства, но он без него социально неадекватен и поэтому социально бессилен. Не говоря уже о чисто миссионерских задачах и политическом измерении самой Церкви. Поэтому не о синтезе идет речь, а о полноценном раскрытии одной-единой, христианской ценностной системы.

Да, при первом приближении можно сказать, что это “третий путь” между, с одной стороны, либерально-экуменическим общехристианством и, с другой стороны, национал-зелотской “опричниной”. Как любая здоровая норма, она страшно раздражает любую болезнь. Нашим "опричникам" выгодно видеть в христианских персоналистах сплошь либералов и экуменистов, а нашим либералам-экуменистам выгодно видеть в византистах сплошь "опричников" и "фашистов". И надо признать, иногда эти крайности сходятся – именно для того, чтобы не допустить норму.

Если говорить в современных терминах, то наиболее общим, поверхностным выражением этой позиции является “либеральный консерватизм”. Это очень общий и мало что проясняющий термин, и я на нем совершенно не настаиваю, предпочитая ему более четкое “неоконсерватизм”. Правда, между либеральным консерватизмом и неоконсерватизмом есть еще и сущностная разница – первый возникает из компромисса, второй из бескомпромиссности. Поэтому, если говорить совсем точно, то, в конечном счете, речь должна идти о “неовизантизме”, то есть о конкретной православно-политической идеологии, адекватной XXI веку, а не об абстрактных “традиционных ценностях” вообще.

Однако “либеральный консерватизм” это именно та идеология, которая установилась у нас в 2000-е годы, к которой неуклонно шла современная Россия, о чем я неоднократно писал. Смысл этой идеологии заключается в том, что ценность Свободы не менее важна, чем ценность Порядка, а ценность Порядка не менее значима, чем ценность Свободы. Однозначное предпочтение одного другому – это экстремизм, сектантство и болезнь, простительное подросткам, но не простительное взрослым людям.

Экстремизм возникает от того, что какая-то одна, частная ценность, возможно, очень важная для общества, но все-таки частная, абсолютизируется как самая главная. Как правило, это происходит от ощущения её дефицита. Яркий пример – дефицит свободы в советском обществе, почему в Перестройку это стало главной темой. Поэтому митинги за Ельцина в 1990-91 гг. были самые большие за последние двадцать лет. Поэтому в поддержку ГКЧП никто не вышел и СССР распался без единого выстрела. Но потом, когда свободу, - обычную, внешнюю политическую свободу - получили ВСЕ, и даже те, кто готов был расстрелять самого Ельцина в случае их победы, о Свободе сразу все забыли, как будто она всегда была, как воздух, которого не замечаешь. В 90-е годы Россия переживала период национального унижения и начались совсем другие “электоральные настроения” . В 2000-е годы государство взялось за соблюдение национальных интересов наравне с гражданскими свободами, и тут уже каждый начал видеть своё – одни продолжение либерализма, другие чекистский реванш. А на самом деле речь пошла о строительстве нормального, цивилизованного государства, избегающего крайности.

В связи с этим основная политическая задача православных интеллектуалов сегодня – это дать этому поверхностному, интуитивно намеченному либерально-консервативному синтезу необходимое онтологическое обоснование, которое может быть только в Православном Христианстве, с его уникальным пониманием человека и государства. Иначе этот синтез так и останется неосмысленным компромиссом и всё вновь продолжится вечной борьбой бегемотов и левиафанов.