Перед рассветом. Виталий Каплан

Давным-давно, в первый год моего воцерковления, я очень удивился, когда священник, читая проповедь на Вербное воскресенье, сказал: «Ну вот, дорогие мои, окончен Великий Пост…». Как же окончен, недоумевал я, ведь впереди еще целая неделя строжайшего поста.

Потом понял. Да, разумеется, по-прежнему нельзя того и сего, только это уже не Великий Пост, а совершенно особое время —

Страстная седмица. И смысл ее богослужений — уже иной. Шесть недель мы постились ради того, чтобы упражнять свою волю, чтобы вырваться из бытовой суеты и «повернуть глаза зрачками в душу», увидеть свои грехи и страсти, очиститься от них в таинстве покаяния. Но сейчас пришло время направить взгляд в другую сторону — на Того, Чьи смерть и Воскресение мы вскоре будем вспоминать за богослужением.

Впрочем, слово «вспоминать» — какое-то вялое и приблизительное. Вспоминать можно и чисто умственно — как, например, формулу перекиси водорода или статью Гражданского кодекса. А нам, христианам, предстоит работа не столько для ума, сколько для сердца. Правильнее, наверное, будет «переживать».

Последняя неделя земной жизни Спасителя… Тут всё: и восторги толпы, и предательство, и издевательства, и пытки, и смерть, и победа над нею. Пропустить бы это через свое сердце, почувствовать Его печаль как свою, Его страх и боль как свои… Ведь без этого — никак. Если мы соединяемся со Христом в таинстве Причастия — то ведь не только с Его торжеством соединяемся, но и со страданиями. Иначе это единство окажется каким-то, извините, «гламурным», а лучше прямо сказать — фальшивым.

Потому, кстати, в эти дни и продолжается «физический пост» — пищевые ограничения, отказ от развлечений. Уже не для того, чтобы «качать духовные мышцы», а просто не время сейчас для радостей и удовольствий. Когда у тебя умирает близкий человек — тоже как-то не до вкусностей и «культурных мероприятий».

Но главное, конечно, не в отказе от деликатесов. Главное — это службы Страстной седмицы, помогающие нам «настроиться на волну», хоть в какой-то степени почувствовать то, что чувствовали две тысячи лет назад апостолы и их Учитель.

Две тысячи лет — это много, конечно, но литургическое время не совпадает с физическим. И действительно, в эти дни что-то такое разлито в воздухе… какое-то напряжение, как перед грозой. Вроде все как обычно — то же небо над головой, та же давка в метро, те же проблемы на работе, те же лица вокруг… И, тем не менее, что-то неуловимо меняется, что-то сдвигается в мире. На Страстной такая «наэлектризованность души» свойственна многим. Но это не какая-то экзальтированность, не «психическая индукция», и даже прямой связи с богослужениями может не быть. К примеру, несколько лет назад я на Страстной сильно заболел и вообще не мог присутствовать ни на одной службе — а «наэлектризованность» (или, лучше сказать, сопричастность) ощущал не менее остро, чем раньше.

Но если говорить о церковных службах этой седмицы, то для меня самая сильная, самая «настраивающая» — утреня Великой Пятницы со чтением 12-ти Евангелий. Кстати, субъективно для меня это самая тяжелая служба, даже физически, домой я после нее приползаю еле живой. С другой стороны, усталость что-то сдвигает в мозгах, и бывают моменты (увы, короткие), когда очень остро чувствуешь некоторые вещи.

Пожалуй, из всех чтений этой службы для меня пронзительнее всего — история с петухом, то есть отречение Петра. Каждый раз я представляю себя на его месте. Вот, всё кончено, вдребезги надежды и мечты, зло этого мира опять победило, и, кажется, навсегда. Полный, казалось бы, мировоззренческий кризис, в душе все перевернулось — и на этом фоне просыпается обычная человеческая осторожность.

Обычный рассудок, здравый смысл, холодный расчет. Тот, кто еще совсем недавно готов был радостно умереть за Христа, вдруг начинает «мыслить трезво» — и в ответ на обвинения бдительной служанки (ох, знаком, знаком нам этот человеческий тип!) говорит, что не знает Сего Человека. Причем ведь не просто «ой, ну да отстань ты, ну чё привязалась?» — Петр, как прямо сказано в тексте Евангелия, клянется и божится. «Тогда он начал клясться и божиться, что не знает Сего Человека» (Мф. 26:74).

Эти слова, «клясться и божиться», настолько затерты временем, что сегодня почти не замечаются. Но ведь для иудеев, современников Христа, это было очень серьезно — поклясться Именем Бога. Петр ведь не только заявил, что незнаком со Христом — он Бога себе в свидетели призвал. Если подумать, это же сугубое безумие: он просит Бога-Отца подтвердить, что не знает Его Сына, не имеет с Ним ничего общего! И ведь, вполне возможно, вспоминает при этом слова Христа: «Филипп сказал Ему: Господи! покажи нам Отца, и довольно для нас. Иисус сказал ему: столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня видел Отца; как же ты говоришь, покажи нам Отца? Разве ты не веришь, что Я в Отце и Отец во Мне? Слова, которые говорю Я вам, говорю не от Себя; Отец, пребывающий во Мне, Он творит дела» (Ин. 14:8-10). Потому-то Петр, услышав предсказанного петуха, и плакал горько. Получается, что предал он не только Сына…

Но в его слезах — зерно надежды. Да, в душе все вверх тормашками, да, не сбылись мечты — но любовь-то к Иисусу никуда не делась. В этом, кстати, на мой взгляд, еще одно отличие Петра от Иуды — тот потерял не только веру в божественное происхождение Спасителя, но и простую человеческую любовь к Нему (и потому его раскаяние кончилось не покаянием, а осиной).

Нам, конечно, легче, нежели Петру. Мы прекрасно знаем, чем все закончится, знаем, что за Распятием будет Воскресение. К сожалению, это знание часто нивелирует для нас трагедию крестной смерти. Вообще, очень по-человечески: ну, раз все в итоге вышло хорошо, зачем зацикливаться на подробностях? Только вот язвы на руках и ногах Христа никуда не делись (в чем, кстати, смог убедиться апостол Фома). Радость Воскресения не зачеркивает, не отменяет трагедию Пятницы. Вернее, так: не зачеркивает, а преодолевает. Мы часто цитируем апостола Павла: «Если же мы умерли со Христом, то веруем, что и жить будем с Ним» (Рим. 6:8) — но акцентируемся больше на последних словах. Дни же Страстной седмицы помогают нам понять, что не только жизнь, но и смерть мы должны разделить со Христом.

Это — если, конечно, не превращать все в формальное отстаивание служб — тяжело. Душе больно, темно. Но впереди — рассвет Воскресения.

Источник: Православие и мир