Патриарший Местоблюститель митрополит Петр и Русская Зарубежная Церковь. Священник Александр Мазырин

В прилагаемой статье содержится глава из книги священника Александра Мазырина о новом священномученнике Петре митрополите Крутицком (+1937), готовящейся к печати в московском Православном Свято-Тихоновском Гумманитарном Университете. Святитель Петр (Полянский) возглавлял Русскую Православную Церковь с 1925 по 1937 гг. и через поминовение своего имени объединял, как тех, кто признавал, митрополита Сергия (Сергия Страгородского), так и тех прекратил с ним церковное общение в России и за границей.

From the Editor: I am posting a chapter from a book by Fr. Alexander Mazyrin of Orthodox St.Tikhon University for the Humanities  (PSTGU) about the new holy martyr Metropolitan Peter Polianskii (d. 1937), «Priest Alexander Mazyrin (Moscow, PSTGU): Patriarchal Locum Tenens Metropolitan Peter and the Russian Orthodox Church Outside Russia.» This book will soon be published by PSTGU Press. This chapter investigates Metropolitan Peter’s attitude toward the Russian Church Abroad. Saint Peter led the Russian Orthodox Church from 1925 to 1937, and the commemoration of his name at divine services in the homeland and in diaspora unified those who recognized the authority of Metropolitan Sergius (Stragorodskii) and those who had ceased ecclesiastical communion with him.

Для русских эмигрантских кругов первоначально характерным было довольно прохладное отношение к митрополиту Петру. Публикуя в апреле–мае 1925 года проникновенные некрологи, посвященные почившему Святейшему Патриарху, русские заграничные издания, по большей части, обходили стороной вопрос о Местоблюстителе. В лучшем случае, о Крутицком митрополите глухо замечали, что «он теперь, по газетам, принял на себя ответственность патриаршего местоблюстительства» 1. В официальной части «Церковных ведомостей», издаваемых при Архиерейском Синоде Русской Православной Церкви за границей, было без всяких комментариев помещено определение Поместного Собора «О Местоблюстителе Патриаршего Престола» от 10 августа 1918 года, согласно которому таковой должен избираться тайным голосованием на совместном заседании Священного Синода и Высшего Церковного Совета из числа присутствующих синодальных членов 2. Таким образом, указывался регламентированный порядок замещения этой должности. О том, что Собором еще в январе 1918 года Патриарху было дано чрезвычайное право назначить себе заместителя единоличным распоряжением, «Церковные ведомости» умалчивали, хотя Председателю Зарубежного Архиерейского Синода митрополиту Антонию (Храповицкому) это должно было быть хорошо известно, поскольку он тогда (во время Собора в Москве) рассматривался как один из наиболее вероятных кандидатов в Заместители Патриарха 3.

Несколько нетипичной для апрельских публикаций русской зарубежной прессы была заметка в рижской газете «Сегодня» под заголовком «Митрополит Петр замещает патриарха». «Архиепископ Иоанн, – говорилось в ней, – получил из Москвы телеграмму за подписью Петра – митрополита Крутицкого – в качестве официального местоблюстителя патриаршего престола. Как известно, согласно волеизъявлению покойного патриарха, заместителями его должны были быть митрополит Кирилл, в случае его отсутствия – митрополит Агафангел, а в случае отсутствия последнего – митрополит Петр. Митрополит Кирилл, по слухам, был выслан из Москвы, митрополит Агафангел находится в ссылке, и блюстителем патриаршего престола является митрополит Петр. Последний был близок почившему патриарху и считается твердым блюстителем древних канонов. В Москве убеждены, что митрополит Петр будет руководить церковью в духе почившего патриарха Тихона» 4. Автор этой краткой заметки указан не был, но, судя по ее первым словам, источником информации был или сам архиепископ Рижский Иоанн (Поммер), или кто-то из его окружения. Однако, можно повториться, что озвученная в рижской газете уверенность в том, что «митрополит Петр будет руководить церковью в духе почившего патриарха Тихона», была для русских беженцев весной 1925 года нетипичной.

Настороженность заграницы в отношении митрополита Петра имела несколько причин. Во-первых, в зарубежье (части его) и в 1925 году оставалась популярной мысль, что наиболее достойный кандидат в Местоблюстители – это митрополит Антоний. Пожелания о том, чтобы именно он возглавил Русскую Церковь, высказывались еще при жизни Патриарха Тихона. Одним из последних и наиболее значимых заявлений подобного рода стало письмо начальника Российской Духовной Миссии в Китае архиепископа Иннокентия (Фигуровского) на имя самого Председателя Зарубежного Архиерейского Синода от 28 января 1925 года «с убедительнейшей просьбою возглавить временно Российскую Православную Церковь теперь же заграницей в качестве Патриаршего заместителя, так как Свят[ейший] Патриарх Тихон совершенно лишен всякой свободы действий и распоряжений и его именем всякий может злоупотреблять, а он не в силах этому воспрепятствовать» 5.

Синод собрался обсудить это «китайское» предложение 9 апреля – в тот самый день, когда в Сремских Карловцах было получено известие о кончине Святейшего Патриарха в Москве. «Принимая во внимание […], что Владыка-Митрополит Антоний по своему иерархическому положению не только здесь заграницей, но и в России считается первым старейшим после Патриарха иерархом Российской Православной Церкви, а также его исключительную выдающуюся ревность о священных канонах, безусловный авторитет его как ученейшего и просвещеннейшего богослова и канониста», Архиерейский Синод единогласно (при одном скромно воздержавшемся самом его Председателе) постановил: «Если советская власть в России не допустит избрания нового Патриарха, а будет путем насилия и обмана навязывать и укреплять власть обновленческого синода или насиловать архипастырскую совесть Местоблюстителя и нового Патриарха, предоставить Председателю Архиерейского Синода, Высокопреосвященному митрополиту Антонию, с правами временного, до созыва канонического Всероссийского Собора, заместителя Патриарха, представительствовать Всероссийскую Православную Церковь и, насколько позволят условия и обстоятельства, руководить церковной жизнью и Церковью не только вне России, но и в России» 6.

Можно заметить, что в силу своей богоборческой природы советская власть не могла не насиловать так или иначе архипастырскую совесть Местоблюстителя, равно как и совесть всего православного народа в России. Также и от негласного покровительства обновленцам отказываться ей тогда еще не было никакого резона. Эти очевидные обстоятельства, по сути дела, превращали условное постановление Зарубежного Архиерейского Синода в безусловное, наделяющее митрополита Антония правами временного заместителя Патриарха.Соответственно, особой заинтересованности в появлении в Москве Местоблюстителя Патриаршего Престола у зарубежных иерархов в тот момент не было. Однако игнорировать за границей решение вопроса о местоблюстительстве российскими епископами тоже было нельзя. В тот же день, когда было рассмотрено письмо архиепископа Иннокентия, 9 апреля 1925 года, Архиерейский Синод постановил: «Впредь до получения из России точных сведений о лице, вступившем в местоблюстительство Святейшего Всероссийского Патриаршего Престола или об избрании нового Патриарха, установить […] возношение в ектеньях и на Великом входе моления о Местоблюстителе Святейшего Всероссийского Патриаршего Престола без указания имени его по формуле: “О Высокопреосвященнейшем Местоблюстителе Святейшего Всероссийского Патриаршего Престола”». Не забыто было и о «китайской» инициативе в отношении митрополита Антония: «Срочно запросить мнения всех Преосвященных Архиереев Русской Православной Церкви заграницей о возможных и необходимых мероприятиях в церковной жизни в связи со смертью Святейшего Патриарха Тихона на случай, если сов. власти будут чинить препятствие осуществлению местоблюстителем управлению Церковью и избранию Патриарха, сообщив Преосвященным соображения Архиерейского Синода, основанные на только что полученном мнении Высокопреосвященного архиепископа Иннокентия» 7.

9 апреля члены Зарубежного Синода еще точно не знали, кто именно в Москве воспринял местоблюстительские права (это и в самой Первопрестольной тогда еще официально объявлено не было). Их скепсис усилился, когда до них дошли сведения, что Местоблюстителем стал митрополит Петр. Из вероятных кандидатов он был для них в силу ряда обстоятельств наименее желанным. Конечно, играло свою роль то, что Крутицкий митрополит был малоизвестен за рубежом. Монашество и священство Петр Полянский принял тогда, когда ведущие деятели русского церковного зарубежья уже покинули Россию. Его быстрое восхождение по иерархической лестнице в условиях нарастающей церковной разрухи выглядело несколько подозрительно в глазах оторванных от российской действительности эмигрантов. У людей мнительных и неосведомленных мог возникнуть вопрос, не поспособствовало ли этому стремительному возвышению известное советское ведомство. Настроение этих недоверчивых кругов хорошо выразил член Зарубежного Синода епископ Гермоген (Максимов): «Почему Святейший указал в свои заместители именно митрополитов Кирилла и Агафангела, о которых он заведомо знал, что они не могут вступить в управление Российской Церковью, как находящиеся в ссылке, а затем, уже третьим, указал митрополита Петра? Получается впечатление, что из множества других епископов старейших и более достойных, чем митрополит Петр, Свят[ейший] Патриарх Тихон нарочито указал на митрополитов Кирилла и Агафангела, чтобы провести в Местоблюстители митрополита Петра, принявшего духовное звание лишь в 1921 году и никому и ничем не известного. […] Не проявляется ли в этом акте работа врагов Церкви, тем более, что акт этот пока еще известен лишь из газет, а в числе подписавших его имеются только 5–6 из старых иерархов, а прочие совершенно неизвестны» 8. Недоверие, как видно, выражалось здесь, не только митрополиту Петру, но и Патриарху Тихону с большинством Российских епископов.

Тон в таком отношении к Местоблюстителю задавал, очевидно, сам Председатель Карловацкого Синода митрополит Антоний, которому, наоборот, казалось, что он очень хорошо знает митрополита Петра. В свое время, будучи еще молодым архимандритом, он был ректором Московской Духовной Академии в то время, когда Петр Полянский ее заканчивал, а затем стал в ней помощником инспектора. С той поры у митрополита Антония остались какие-то смутные воспоминания о своем бывшем студенте, которыми он со свойственной ему словесной невоздержанностью делился, с кем мог. Так, он писал архиепископу Рижскому Иоанну в день отдания Пасхи 1925 года (1/14 мая): «Паша Полянский 2 или 3 года тому назад был рябчик, т. е. мирянин. Он сам себя называет заместителем П[атриар]ха, но власти его таковым в совдепии не признают. Он племянник е[пископа] Виталия Калужского и присутствовал при его смерти, причем свистнул от умиравшего деньги и в Академии устроил для профессоров “Красный кабачок”. [Имя нрзб.] писал ему магистерское, которого он сам, вероятно, даже и не прочитал толком. Он из псаломщиков, человек совершенно невежественный и в этом смысле был общим посмешищем; он товарищ пр[еосвященного] Евлогия, но значит[ельно] старше его. Однако за ним есть и подвиги. Когда ослабевший Патриарх согласился признать Красницкого, то Паша энергично ведь противостоял ему и грозил даже выйти из общения с Патриархом, если последний согласится принять Красницкого. Он убедил покойного отказать тому мерзавцу» 9. Видно, что старческая память митрополита Антония не удержала даже мирского имени митрополита Петра, но сохранила ряд давних сплетен о нем. Примечательно, что, когда обновленцы хотели унизить Патриарха Тихона, они тоже называли его сыном псаломщика 10, хотя и он, и Петр Полянский, были сыновьями священников. (К слову сказать, сам архиепископ Иоанн происходил вообще из простых крестьян, что делало сентенции сына помещика Храповицкого особенно бестактными.) Впрочем, подвиг митрополита Петра в деле Красницкого митрополит Антоний тоже несколько преувеличил: отказать тому мерзавцу Патриарха убедили многие, в том числе важную роль сыграл митрополит Кирилл (Смирнов).

Более сдержанно, но, по сути дела, в том же ключе, что и митрополит Антоний, высказывался о митрополите Петре и другой видный зарубежный иерарх – архиепископ Анастасий (Грибановский). В письме князю Г. Н. Трубецкому от 24 мая 1925 года он писал: «Местоблюститель Патриаршего Престола – человек близко известный нам по своему прошлому – не имеет и малой доли того авторитета и тем менее ореола исповедничества, каким обладал наш почивший святейший Отец. Тем не менее, мы готовы оказать ему полное послушание, если он не потребует от нас чего-либо противного канонам и нашей архиерейской совести. К сожалению, я не уверен в этом, ибо он слишком спешит протянуть руку общения и дружбы Советской власти. […] Я боюсь, что если во главе Русской Церкви останется митрополит Крутицкий Петр, то временный разрыв заграничной Русской Церкви с нашим Церковным Управлением в России станет тяжелой неизбежностью» 11.

Подозрение в том, что митрополит Петр «слишком спешит протянуть руку общения и дружбы Советской власти», было еще одной причиной настороженного отношения эмигрантов к новому Местоблюстителю. Поводом для такого рода суждений было, прежде всего, так называемое «Предсмертное завещание Патриарха Тихона», содержавшее ряд весьма резких суждений о русской церковной эмиграции. «Во избежание тяжких кар, –говорилось в «Завещании», – Мы призываем находящихся за границей архипастырей и пастырей прекратить свою политическую с врагами нашего народа деятельность и иметь мужество вернуться на Родину и сказать правду о себе и Церкви Божией. Их деяния должны быть обследованы. Они должны дать ответ церковному православному сознанию. Особой комиссии Мы поручаем обследовать деяния бежавших за границу архипастырей и пастырей и в особенности митрополитов: Антония – бывшего Киевского, Платона – бывшего Одесского, а также и других, и дать деятельности их немедленную оценку. Их отказ подчиниться Нашему призыву вынудит Нас судить их заочно» 12. В действительности, это «Завещание» было очередной провокацией большевиков, которыми, спустя восемь дней после смерти Патриарха, был опубликован так и не подписанный почившим святителем текст. Задержка в публикации была вызвана тем, что в течение недели текст «Завещания» правили деятели Антирелигиозной комиссии ЦК РКП(б) и ОГПУ. Подложность приписанного Патриарху послания доказана современными исследованиями документально 13.

Одиозность «Завещания» сразу же породила за рубежом обоснованные подозрения в его подлинности. Митрополит Антоний даже обратился по этому поводу к пастве со специальным посланием от 1 мая 1925 года: «Любезные православные соотечественники! Конечно, вы ознакомились с перепечатками из послания покойного Свят[ейшего] Патриарха Тихона. Не смущайтесь его неожиданным содержанием, его увещаниями признать “Советскую Власть”, хотя эти увещания сопровождаются как бы угрозами. Документ этот, несомненно, поддельный». Далее шли доказательства (разной степени убедительности) поддельности «Завещания», например, что в качестве места подписания документа «написано почерком Патриарха: “Москва, Донской монастырь”, из коего он выбыл за 3 недели до сего подписания» 14.

Впрочем, среди зарубежных иерархов были и те, кто признавал подлинность «Завещания», например, архиепископ Анастасий (Грибановский). Об этом он прямо писал в упоминавшемся выше письме князю Г. Н. Трубецкому от 24 мая 1925 года. Признание (ошибочное, надо заметить) подлинности «Завещания», однако, нисколько не располагало архиепископа Анастасия к митрополиту Петру. «Своего участия в опубликовании “завещания” патриарха Тихона, – писал там же о Местоблюстителе будущий преемник митрополита Антония на посту главы Русской Зарубежной Церкви, – он не только не отрицает, но даже ставит себе этот акт едва ли не в заслугу. Этот столь пререкаемый ныне документ служит для нас новым источником тяжелых искушений» 15. В действительности, публикацию подложного «Завещания» митрополит Петр никогда себе «в заслугу» не ставил и ставить не мог. Архиепископа Анастасия, как это ни парадоксально, подводила излишняя доверчивость к советским газетам.

Тень от «Завещания» падала на митрополита Петра, как якобы принесшего его в редакцию «Известий», не только в глазах «карловчан», но и «евлогиан» (впрочем, в 1925 году разделение между ними еще не было столь драматичным, как позднее). «Письмо митр[ополита] Петра и еп[ископа] (в действительности, тоже митрополита – свящ. А. М.) Тихона, если только оно не сочинено, свидетельствует о чрезвычайной их слабости: они признали им обязательным для себя так называемое “завещание” патриарха, и теперь можно ожидать от Церковного Управления действий, враждебных нашей заграничной церкви», – говорил в мае 1925 года священник Сергий Булгаков на заседании Братства Святой Софии – кружка интеллектуалов евлогианской ориентации 16.

За границей не знали, что первоначальный текст, предложенный Е. А. Тучковым Патриарху, звучал еще жестче и имен подлежащих суду иерархов в нем называлось гораздо больше. «Мы отрекаем, отлучаем и анафематствуем их, – говорилось в тучковском проекте обращения Патриарха об иерархах-беженцах, – объявляя их врагами не токмо родины и ее народов, но и Святой Православной церкви нашей. К вящему огорчению Нашему, сущие за рубежом наши иерархи и беженцы, не взирая на строгое прещение Наше, переступив наши распоряжения, презрев голос и церкви вселенской, не отступая перед ложью, продолжают вести против родины и против святой церкви нашей предательскую работу изменников, почему мы благословляем учинить о деяниях митрополита Антония, бывшего Киевского и Галицкого, Платона, бывшего Одесского и Херсонского, Евлогия, быв. Волынского и Житомирского, архиепископов Анастасия, бывшего Кишиневского и Хотинского, (и далее, всего десять имен – свящ. А. М.) строжайшее расследование для предания их суду, впредь же до окончания дела о них воспрещаем им ныне священнослужение и всякое пастырское общение с верующими, предостерегая и чад святой церкви нашей от всякого с ними общения» 17.

Обращает на себя внимание тот факт, что из трех митрополитов, бывших в первоначальном черном списке Тучкова, один – митрополит Евлогий (Георгиевский) – в конечный список не попал. Видимо, ОГПУ таким способом решило усугубить противоречия между русскими зарубежными иерархами. Расчет удался (не зря, представляя в 1931 году своего подчиненного к награждению орденом Трудового Красного Знамени, начальник СПО ОГПУ Агранов писал, что «на протяжении ряда лет тов. Тучковым проводилась серьезная работа по расколу заграничной православной русской церкви» 18). В результате обрадованный, что его деяния особой комиссии обследовать не поручается, митрополит Евлогий – в студенческом прошлом однокашник П. Ф. Полянского – права митрополита Петра признал, а Архиерейский Синод еще находился в раздумьях. Нахваливая по своему обыкновению себя в своих воспоминаниях, митрополит Евлогий писал об этом: «Когда Патриарх Тихон умер, я получил бумагу из Сербии от Архиерейского Синода, в которой епископы излагали свои суждения относительно признания (или непризнания) митрополита Петра Местоблюстителем Патриаршего Престола. Я ответил: “Глава Русской Церкви не мы, а митрополит Петр. Он может нас признавать или не признавать, а не мы – его”. В Карловцах мой категорический ответ не понравился, но митрополита Петра все же Синод признал» 19.

Митрополит Антоний объяснил свое промедление митрополиту Евлогию так: «Вы обвиняете Синод, что он не сразу признал митрополита Петра Местоблюстителем. Да. Совершенно верно. Но к тому были основания канонические. Мы не имели достоверных сведений о вступлении митрополита Петра в Местоблюстительство. По газетам, где печаталось и подложное завещание Свят[ейшего] Патриарха Тихона да еще со скрепой митрополитов Петра и Тихона, подобные акты не принимаются. Но как только мы получили послание митрополита Петра из достоверных рук от одного из зарубежных пограничных с Россией иерархов, немедленно, в первом же заседании Синода он был признан Местоблюстителем. И это признание совершилось раньше, чем во всей России» 20. Объяснение митрополита Антония митрополиту Евлогию носило скорее формальный характер. Фактически он просто воспроизвел соответствующее определение своего Синода. Определение от 16 сентября 1925 года гласило: «Принимая во внимание, что акт православных епископов в России о признании митрополита Крутицкого Петра Местоблюстителем Святейшего Всероссийского Патриаршего Престола стал известен лишь из газет, а сведений об его издании ни официальным путем, ни через верные руки никем из Преосвященных, пребывающих вне России, до сего времени не получено, Архиерейский Синод Русской Православной Церкви заграницей, не считая возможным принять этот акт особого важного значения на основании газетных сведений, определяет: вопрос о признании митрополита Крутицкого Местоблюстителем Всероссийского Патриаршего Престола, как касающийся всей Российской Церкви в России и заграницей, представить на решение Священного Собора архиереев Русской Православной Церкви заграницей, имеющего быть созванным в ближайшем времени» 21.

Гораздо откровеннее митрополит Антоний объяснил причину задержки с признанием местоблюстительских прав митрополита Петра архиепископу Иоанну Рижскому в письме от 18 сентября: «Касат[ельно] м[итрополита] Петра, о котором я, зная его близко с 1891 года, далеко не уверен, что он не перейдет к живцам, мы постановили суждение отложить до нашего осеннего Собора, когда можно будет уже знать, как он отнесся к собору живцов, назначенному на октябрь» 22. Иными словами, за рубежом все еще присматривались к митрополиту Петру, желая лучше понять, в каком направлении он поведет Русскую Церковь.

Митрополиту Петру же в числе прочего надо было решить: проводить в жизнь пресловутое «Завещание Патриарха Тихона» (к чему его склоняло ОГПУ) или нет, в частности, созывать указанную в нем «особую комиссию для обследования деяний бежавших за границу архипастырей» или каким-то способом уклониться от этого. Конечно, вопрос о том, какой путь в итоге выберет митрополит Петр, волновал не только церковное зарубежье. Обеспокоенность проявляли и ревнители Православия в России, из них в первую очередь иерархи, жившие в Даниловом монастыре. ОГПУ не зря отмечало в своем майском «Обзоре политического состояния СССР», что «даниловцы […] стараются забрать его (Местоблюстителя – свящ. А. М.) под свое влияние» 23. О том, как в монастыре обсуждался вопрос о возможности суда церковного над эмигрировавшим духовенством показал в марте 1926 года на допросе епископ Парфений (Брянских), возглавлявший даниловскую братию после ареста архиепископа Феодора (Поздеевского) и проходивший затем по одному делу с митрополитом Петром: «Я не могу припомнить дат или определить точно время, когда беседы на эту тему поднимались, равно и не могу в настоящее время определенно сказать, кому из собеседников принадлежали те или другие аргументы против невозможности для церкви такого суда. Помню только, что выставлялись следующие мотивы: 1) невозможность самого суда (так как неизвестно было, смогут ли и захотят ли обвиняемые прибыть в СССР); 2) недостаточность обвинительного, доказывающего четко и ясно, материала о контрреволюционной деятельности эмигрантских духовенства и мирян; эта сторона их деятельности для нас не была ясной и очевидной, так как нельзя же считать материалом газетную информацию; 3) принципиальная невозможность для церкви судить за нецерковные проступки; это есть дело политической власти, государства; в церкви же греха под названием “контрреволюция” нет» 24.

Еще один даниловский иерарх – архиепископ Прокопий (Титов) – на допросе в феврале 1926 года рассказал о своих разговорах с бывшим обер-прокурором В. К. Саблером (который несмотря на свой преклонный возраст сохранял тогда свое заметное влияние в Церкви): «[…] говорили о невозможности церковного суда над эмигрантским духовенством, как о главном препятствии к легализации. Нам представлялось, что этот суд невозможен, во-первых, в силу малой авторитетности митр[ополита] Петра (патриаршего заместителя) и, во-вторых, в силу невозможности по каноническим правилам заочного суда» 25.

Сам В. К. Саблер (Десятовский) в марте 1926 года подтвердил и дополнил показания архиепископа Прокопия: «Помню, например, что через епископа Прокопия я посоветовал Петру воздержаться от легализации церкви, связанной с такими доказательствами лояльности по отношению к Соввласти, как суд над заграничными эмигрантскими церковниками (за их контрреволюционную деятельность).

Причиной, которая меня заставила отсоветовать митр[ополиту] Петру суд над эмигрантами (церковный), это то, что суд должен был происходить заочно; это было основным лейтмотивом моего указания; кроме того, мною было указано на неочевидность самого факта занятия эмигрантов политикой именно в антисоветском направлении.

Самое же главное, чего, по-моему, нужно было добиваться, это единство православной церкви, которое было бы потрясено в случае, если бы суд над эмигрантским духовенством состоялся.

Самый же суд церковный за занятие церковников вредной политической деятельностью (в том числе и антисоветской) я считаю допустимым принципиально и с церковной точки зрения» 26.

Во многом сходную позицию занимал и другой близкий «даниловцам» бывший обер-прокурор А. Д. Самарин. В декабре 1925 года он был специально допрошен на этот счет:

«Вопрос: Каково Ваше отношение к так называемому “Завещанию” или “Посланию” патриарха Тихона, опубликованному в газете “Известия” вскоре после его смерти?

Ответ: В этом документе я считал неправильным назначение следственной комиссии из церковников для организации суда за антигосударственную деятельность над заграничными церковниками, ибо церковь не призвана судить за контрреволюционную деятельность, что является прерогативой светской власти. […]

Вопрос: А могла ли церковь судить м[итрополита] Антония за его выступления против Соввласти в печати, например?

Ответ: Нет, не могла. У нее нет таких норм, которые сделали бы это возможным» 27.

П. Б. Мансуров – представитель тех же церковно-аристократических кругов, что и А. Д. Самарин, связанный, к тому же, с ним еще и родственными отношениями, – свою позицию на допросе в марте 1926 года изложил так (в записи следователя): «Я, действительно, вскоре после смерти патриарха Тихона думал написать обращение к митр[ополиту] Петру, окончательная форма которого была для меня неясна; возможно, что я придал бы моим наброскам не форму обращения, а форму докладной записки.

Причины, вызвавшие во мне это намерение, следующие: смерть патриарха поставила православную церковь в очень тяжелое и трудное положение, которое усложнялось предсмертным посланием патриарха; это послание у меня вызвало недоумение в ряде пунктов, и мне казалось, что исполнение его верующими было необязательно. Патриарх не мог персонально, от имени всей церкви, заявить о политических воззрениях последней, да кроме того, очень возможно, что он и сам отказался от исполнения своего послания, такие случаи в перемене воззрений у патриарха бывали. Главным моментом для меня в послании Тихона, делавшим его для меня неприемлемым, было учреждение своеобразной церковно-политической инквизиции, намеченной в пунктах об изгнании контрреволюции из церковноприходских советов и суд над заграничными церковниками по поводу их антисоветской деятельности.

По поводу моего проекта я говорил, насколько помню, с Истоминым П. В. и, возможно, с[о священником Сергием] Сидоровым, но отвлеченно, об основных мыслях.

Жена моего сына Сергея (М. Ф. Мансурова, урожденная Самарина – племянница А. Д. Самарина – свящ. А. М.) и он также отсоветовали мне подавать мое обращение Петру, так как это небезопасно для меня лично и действовать в пользу церкви я могу другими путями. […] Отчасти я не закончил своего обращения по этой причине, хотя, полагаю, что особой опасности это для меня не имело: прочел, разорвал и кончено.

Отчасти же, видя, что митр[ополит] Петр ведет совершенно правильную линию, я решил ему не делать никаких “указаний”» 28.

Об усилиях группы Мансурова-Истомина был информирован также архиепископ Николай (Добронравов). В декабре 1925 года он показал на допросе: «В первый раз я услыхал о послании Истомина и Мансурова от св[ященника] Сидорова из г. Сергиева Посада, приехавшего ко мне на квартиру в Москву на Кузнецкой улице. […] Было это в апреле или мае месяце 1925 г. Тогда Сидоров сообщил мне в первый раз о том, что названными двумя лицами выпущено какое-то обращение, цель которого была доказать, что выполнение предсмертного завещания Тихона (патриарха) не обязательно с канонической точки зрения. Затем я ездил в г. Сергиев Посад и здесь, будучи у священника Сидорова, опять говорил на те же темы. Насколько я себе уяснил, со слов Сидорова, целью послания было использование его митрополитом Петром для аннуляции упомянутого завещания, но, как сказал Сидоров, в дальнейшем надобность в этом послании заглохла, так как завещание Тихона в жизнь не проводилось» 29. Судя по всему, архиепископ Николай придерживался примерно тех же взглядов на «Завещание Патриарха Тихона», что и сергиево-даниловские круги, иначе бы с ним не обсуждали необязательность этого пререкаемого документа. Между тем, архиепископ Николай был тогда одним из самых авторитетных архиереев, находившихся в Москве, в том числе и для митрополита Петра (Местоблюститель рассматривал его даже как своего возможного заместителя по управлению Церковью).

Патриарший Местоблюститель, конечно, не мог игнорировать консолидированную позицию церковных ревнителей в отношении так называемого «Предсмертного завещания». Примечательно, что в знаменитом антиобновленческом послании митрополита Петра лета 1925 год, в редактировании которого участвовал А. Д. Самарин, пресловутое «Завещание» вообще никак не фигурировало. Как сетовали затем составители обвинительного заключения по делу Местоблюстителя, «митрополит Петр не только не стал проводить суда над заграничниками, но и вообще оставил завещание патриарха в покое, за что он был немедленно признан самаринцами со всеми вытекающими отсюда последствиями» 30.

Паузу, выдерживаемую «карловчанами» в вопросе признания Местоблюстителя, в своих интересах попытался использовать митрополит Евлогий. Летом 1925 года он обратился к митрополиту Петру с письмом (через передатчика). В своих показаниях от 18 декабря 1925 года митрополит Петр описал этот эпизод так: «Письмо это было от митрополита Евлогия с информацией о его, Евлогия, здоровье, о состоянии академии в Париже, о деятельности черносотенцев заграницей, с его отзывом об Антонии и его подпадении под влияние монархистов. Это письмо я, по прочтении, разорвал. Тот же человек предлагал мне самому написать ответное письмо заграницу, предложив в случае, если я опасаюсь, написать письмо имеющимися у него бесцветными и при известных условиях проявляющимися чернилами. Лицо это, мне неизвестное, было у меня два раза. Первый раз – передавало оно мне пакет, другой раз – пришло за ответом. Было это летом этого года. Я не рискнул написать никакого ответа, а просто просил его передать Евлогию поклон и просьбу к эмигрантам не делать контрреволюционных выступлений, которые вредно и больно отразятся на церкви в СССР. Кроме этого, я в ответ на сообщение м[итрополита] Евлогия о вмешательстве в его, Евлогия, церковные дела, ответил, опять-таки через передатчика, чтобы он, Евлогий, не обращал внимания на Антония и поступал в церковной жизни, как и прежде» 31.

Чуть позже митрополит Петр добавил: «Впрочем, письмо от Евлогия, как я вспомнил, я передал для хранения моему племяннику, Тихону Полянскому, которого потом через жену просил уничтожить, для чего зашел к ним, т. е. к Полянским, недели за две до ареста. […] Что касается митрополита Евлогия, то из его же письма я увидел, что ему было патриархом поручено управление православными храмами Западной Европы; я лично о существовании какого-либо патриаршего акта об этом назначении не видал, и своими словами, которые просил передать Евлогию “живи, как живешь” – я предполагал только дать ему понять, чтобы он продолжал духовное попечение о верующих беженцах заграницей – в Западной Европе» 32. Иными словами, митрополит Петр уклонялся от роли судьи русского зарубежного епископата, которую ему вслед за Тучковым предлагал митрополит Евлогий. Ему хватало с избытком и своих «домашних» проблем, самой острой из которых становилась обновленческая.

Одним из посредников в отношениях Местоблюстителя с заграницей был прибывший оттуда в начале 1925 года и поставленный Патриархом Тихоном незадолго своей кончины во епископа Гомельского Преосвященный Тихон (Шарапов).Впоследствии в обвинительном заключении по делу митрополита Петра будет особо прописано, что он-де «имел постоянные беседы с недавно приехавшим из-за границы еписк[опом] Тихоном Шараповым, информируясь у него о положении церкви заграницей». Самого же «Шарапова К. И. (Тихона)» там же обвинили «в том, что, сносясь с заграницей, он служил постоянным информатором митр[ополиту] Петру о движении заграничных монархистов» 33. В действительности, отношения с «заграничными монархистами» у «постоянного информатора» Местоблюстителя были далеко небезоблачными. До возвращения в Россию тогда еще архимандрит Тихон (Шарапов) имел переписку с митрополитом Антонием (Храповицким), но довольно своеобразную. Как показал в июне 1925 года сам епископ Тихон, митрополит Антоний его «изобличал (не совсем понятно за что – свящ. А. М.) в сочувствии к “большевикам”, угрожая погибелью души и тела» 34. С епископом Тихоном сохранял контакт проживавший в Германии русский журналист Д. А. Ишевский, который тоже не отличался симпатиями к митрополиту Антонию и «карловчанам» 35. Как следует из письма епископу Тихону Д. А. Ишевского, последний осенью 1925 года сыграл немаловажную роль в деле признания за границей полномочий митрополита Петра. Описывая ситуацию в русском зарубежье, он писал: «[…] здесь произошли большие события, едва не повлекшие заграничную Церковь в раскол. Дело зашло так далеко, что не появись в газ[ете] “За свободу” от 2 сентября акта Местоб[люстителя] Пат[риаршего] Престола Митрополита Петра от 30/III / 12/IV, который я не преминул продвинуть во все наши газеты, в Карловцах подумывали даже и даже (страшно сказать) готовились избрать преемника почившему Исповеднику здесь, в эмиграции. Конечно, единственным кандидатом Карловцы считали митроп[олита] Антония. Владыка Евлогий стойко противился этому и, думаю, что не признал бы карловацкого раскола…» 36

Одним из популярных эмигрантских изданий, опубликовавших (если верить Ишевскому – с его подачи) в сентябре 1925 года апрельское послание Патриаршего Местоблюстителя с завещательным распоряжением Святейшего Патриарха Тихона, оказалась парижская газета «Возрождение». В связи с этим в номере «Возрождения» от 12 сентября 1925 года говорилось, что «по поводу этого послания митрополита Петра, митрополит Антоний сообщил сотруднику белградского “Нового времени” следующее: “Этот документ, мне кажется, должен положить конец всем недоумениям об управлении Православной Русской Церкви заграницей, ибо в корне уничтожает подозрение о том, будто митрополит Петр объявил себя местоблюстителем в явочном порядке. Еще будучи проездом в Берлине (в середине июля) я заявил сотруднику “Руля”, что полагаю наилучшим дружно подчиниться митрополиту Петру, если он будет признан значительным числом епископов в качестве местоблюстителя, а появление помянутого документа делает его права бесспорными впредь до избрания Всероссийского Патриарха, если таковое окажется физически возможным”» 37. «Слава Богу, – комментировал ситуацию Д. А. Ишевский в письме епископу Тихону (Шарапову), – теперь мит[рополит] Антоний признал публично Высокопреосв[ященного] Петра, мит[рополита] Крутицкого за законного временного заместителя почившего Патриарха» 38.

«Должен сознаться, – писал далее Ишевский, – что отчасти в этой нашей неопределенности повинна Москва. Сюда до сих пор не прислан ни один акт Местобл[юстителя] Патр[иаршего] Престола, и только недавно в Ревеле, а затем и повсюду опубликовано воззвание митроп[олита] Петра от 29 (так – свящ. А. М.) июля с. г. Произвело оно громадное и благоприятное впечатление» 39. В действительности, к тому времени, когда Ишевский писал свое письмо епископу Тихону, митрополит Петр и издал всего два акта общецерковного значения – от 12 апреля и от 28 июля. Кроме того, берлинский корреспондент явно не понимал, в каком положении находился митрополит Петр и чего могло ему стоить любое, даже самое безобидное сношение с заграницей. Что же касается «громадного и благоприятного впечатления», произведенного за рубежом антиобновленческим июльским посланием митрополита Петра, то здесь Ишевский не преувеличивал. Оно сразу же было опубликовано большим количеством русских периодических изданий, в том числе и некоторыми церковными. В «Голосе Литовской Православной Епархии», например, оно было опубликовано уже в номере за июнь–июль 1925 года (можно предположить, что этот номер готовился в августе–сентябре) 40. Митрополит Антоний с характерной для него эмоциональностью писал архиепископу Иоанну 1 октября: «М[итрополит] Петр написал прекрасное послание, если верить газетам. Вл[адыка] Евлогий и Ко уже интригуют у него против меня, его наставника и благодетеля. Я написал в газете, что пора его признать, но члены Синода дружно запротестовали и потребовали отложить суждение до собора нашего (дек[абрь] или ноябрь) или по кр[айней] мере до собора живоцерковников, когда будет ясно, насколько сей полномочный Владыка не уподобится Чичикову, который сначала всемеренно отвергал взятки, а дождавшись “удобного времени” хапнул так, что на полжизни ему хватило. Прошлое м[итрополита] Петра нам хорошо известно, и потому осторожность членов синода не показалась мне напрасной» 41. Конечно, сопоставление митрополита Петра с Чичиковым и подозрение его в желании «хапнуть так, чтобы на полжизни хватило», не делали чести Председателю Зарубежного Синода. Вообще, следует признать, что в отношении заграничных иерархов Местоблюститель в 1925 году вел себя благороднее, чем они себя в отношении его.

Впрочем, и среди подчиненных Зарубежному Синоду архиереев были те, кто по достоинству оценил позицию митрополита Петра. Епископ Нестор (Анисимов), например, писал митрополиту Антонию из Китая 11 октября 1925 года: «Прилагаю для Вас и для Заграничного Синода послание митрополита Петра, сверенное мною с подлинником, присланным одним священником из Москвы […]. Послание написано просто и хорошо, а, принимая во внимание все неблагоприятные условия, в коих приходится жить и вести церковный корабль среди бушующих волн Совдепии и врагов Православия, – оно написано и смело […]. Да и что другое можно там сказать? Самое же главное, почему-то за границей все считали митрополита Петра соглашателем с живцами и пр., но теперь это послание рассеивает все сомнения и смущения» 42.

Окончательно сомнения зарубежных иерархов развеялись после завершения обновленческого лжесобора. 20 октября митрополит Антоний писал в Ригу архиепископу Иоанну: «М[итрополит] Петр не поколебался, слава Богу. Теперь мы бы его дружно признали, да только ранее имели неосторожность или, лучше сказать, чрезвычайную осторожность отложить это дело до заграничного собора, который будет в дек[абре] или даже в январе. Зная Петра с 1891 года, я опасался, как бы он во время лжесобора не перескочил к живцам, но затем наши опасения были им блестяще рассеяны» 43. К сентябрьскому определению Синода митрополит Антоний сделал важную приписку: «Означенное определение передано для окончательно решения Собору архиереев, так как кроме указанных (формальных – свящ. А. М.) причин оставалось некоторое опасение, как отнесется митрополит Петр к приглашениям живоцерковного лжесобора. Теперь же стало известным, что лжесобор окончился, а митрополит Петр мужественно отверг все его приглашения. Посему я лично полагал бы, что наш Синод мог бы его признать Местоблюстителем в ближайшем ноябрьском заседании» 44.

12 ноября 1925 года Архиерейский Синод принял в несколько сглаженной форме предложение своего Председателя и постановил: «Оставаясь при прежнем решении о том, чтобы окончательное признание митрополита Петра Патриаршим Местоблюстителем было отложено до Священного Собора архиереев Русской Православной Церкви заграницей и ввиду того, что срок ссылки двух указанных Свят[ейшим] Патриархом Тихоном кандидатов в Местоблюстители Патриаршего Престола митрополитов Кирилла и Агафангела уже окончился и они возвращаются в Москву (здесь Зарубежный Синод выдавал желаемое за действительное – свящ. А. М.), а с другой стороны в виду того, что срок созыва Архиерейского Собора затягивается, […] со своей стороны временно признать Высокопреосвященного митрополита Петра Местоблюстителем Святейшего Патриаршего Престола Всероссийской Православной Церкви».Формулировка «временно признать Местоблюстителем» звучала довольно странно, но Синоду надо было сохранять лицо. Другим пунктом определения от 12 ноября Синод постановил: «Предложить возносить имя Высокопреосвященного митрополита Петра за богослужением в подлежащих случаях после имени местных Патриархов или других глав автокефальных Церквей, но впереди имени местных епископов, по формуле: “О Господине нашем Высокопреосвященнейшем Петре, митрополите Крутицком, Местоблюстителе Святейшего Всероссийского Патриаршего Престола”» 45.

В том же ноябрьском номере «Церковных ведомостей», что и означенное определение Синода, был, наконец, опубликован акт российских епископов о признании местоблюстительских полномочий митрополита Петра от 12 апреля 1925 года и его антиобновленческое послание от 28 июля 46. Там же была помещена статья редактора «Церковных ведомостей», управляющего канцелярией Архиерейского Синода Е. И. Махароблидзе, под названием «К признанию Патриаршего Местоблюстителя», которая была призвана разъяснить читателю проявленные Синодом колебания в деле этого признания. «Признание Местоблюстителя, – с пафосом писал Махароблидзе, – является актом всей Церкви и исходить он должен не от отдельных архиереев, а от всего Собора их, как наивысшей церковной власти (согласно определению Поместного Собора от 10 августа 1918 года, избрание Местоблюстителя должно было осуществляться на соединенном присутствии Священного Синода и Высшего Церковного Совета 47; никакой весь Собор архиереев для его признания не требовался – свящ. А. М.). До Собора же отдельные архиереи могли лишь выражать свое мнение. […] К тому же Архиерейский Синод не имел никаких верных данных о вступлении митрополита Петра в местоблюстительство Свят[ейшего] Патриаршего Престола. Да и самый порядок назначения местоблюстителя, несоответствующий священным канонам и установленным в Русской Церкви правилам, вызвал большое сомнение». Далее шли ссылки на 23-е правило Антиохийского Собора. Едва ли Ексакустодиан Иванович отдавал себе отчет, насколько близок он был в этой своей софистике к обновленцам и им подобным. Общий вывод, однако, Махароблидзе делал вполне достойный: «Теперь […] наша страждущая Церковь и здесь за рубежом, и там в несчастной стране, объединена одним лицом – Патриаршим Местоблюстителем» 48. Действительно, вопреки злобе, обрушивающейся на нее извне, и человеческим пристрастиям, подтачивавшим ее изнутри, Русская Православная Церковь в России и за рубежом оставалась единой. Это оказалось возможным благодаря самоотверженности митрополита Петра, которую постепенно стали оценивать и те, кто поначалу был способен лишь на колкости по отношению к Местоблюстителю.

Вскоре после признания Архиерейским Синодом полномочий митрополита Петра митрополит Евлогий еще раз обратился к Местоблюстителю с письмом. Содержание этого письма каким-то образом стало известно ОГПУ. В следственном деле митрополита Петра хранится копия с копии этого довольно интересного документа. Письмо имело надписание: «Его Высокопреосвященству, Высокопреосвященнейшему Петру, Митрополиту Крутицкому, Местоблюстителю Престола Патриарха Московского и всея России» (управляющий западноевропейскими приходами словно соревновался с Зарубежным Синодом в вычурности титула митрополита Петра, сам он обычно подписывался гораздо проще: «Патриарший Местоблюститель»). «Ваше Высокопреосвященство, Милостивейший Владыко, – писал митрополит Евлогий. – Я снова имею надежный случай, чтобы поблагодарить Вас за полученные указания и сообщить Вам некоторые свои соображения». Видно, таким образом, что переданные на словах указания дошли до управляющего Западноевропейскими приходами.

Первое «соображение» митрополита Евлогия касалось отношений с православным Востоком. Второе «соображение» относилось уже к русским зарубежным иерархам: «Больше для курьеза, чем по существу, сообщу Вам о том, как они думали – гадали о Вашем признании или непризнании. Все хотелось самим возглавлять Русскую Церковь. Но потом благоразумение победило, и они потому Вас признали, как будто Вы, коему поручено возглавление всей Русской Церкви, нуждались в нашем признании масонской (? – свящ. А. М.) кучки заграничных, бескафедровых архиереев, а не мы, наоборот, нуждаемся в Вашем признании». (Причем здесь масонство,связь с которым «карловчанами» открыто осуждалась, не совсем ясно. По этой части, скорее, сами «евлогиане» были не без греха. Впрочем, может быть, сотрудник ОГПУ, делавший копию с письма митрополита Евлогия, просто неправильно разобрал слово и надо читать не «масонской», а «маленькой кучки».)

Третье «соображение» митрополит Евлогий имел относительно американских дел. Суть его сводилась к призыву «поддержать как-то Американского митрополита Платона», поскольку тот «держится правильной канонической патриаршей ориентации, несмотря на устройство американской автономии». Зная на каком счету был митрополит Платон у ОГПУ, можно представить, как бы оно прореагировало, если бы митрополит Петр прислушался к этому совету своего бывшего однокашника.

Напоследок парижский митрополит возвращался к больной для него «карловацкой» теме, пытаясь показать, как неправы были в Карловцах, и как прав был он сам: «Там все хотят подчинить меня своей власти и вовлечь церковь в политику, от которой я ее всячески оберегаю» 49.

Митрополит Петр узнал о признании его полномочий Зарубежным Синодом в том же ноябре 1925 года или в начале декабря. Это следует из показаний Местоблюстителя от 18 декабря: «Говоря с Иваном Гавриловичем Соколовым (благочинным) и с Димитрием Боголюбовым о “признании меня заграницей” – я имел в виду случай, происшедший со мной  в одной из церквей осенью или зимой с[его] года: ко мне подошел какой-то средних лет человек, среднего или немного выше, роста, просто одетый; он мне сказал: “Вас поминают заграницей”. Этот-то случай я и говорил в ироническом тоне. Фамилию этого человека вспомнить не могу, а так знаю» 50. В показаниях упомянутого благочинного протоиерея Иоанна Соколова этот эпизод описан так: «Митр[ополит] Петр, не ссылаясь на источники, откуда он имеет эти сведения, сообщил в моем присутствии Боголюбову, что эмигрантские церковники заграницей вначале относились к нему, Петру, отрицательно, лишь затем признав его, после того как до них дошли сведения об апробации патриаршего завещания о местоблюстительстве рядом епископов» 51.

В этот момент образец «правильного» поведения в отношении заграничного духовенства решили продемонстрировать обновленцы. 21 ноября 1925 года в «Известиях» было опубликовано «сообщение» обновленческого «Синода», названного почему-то не «Священным», а «Святейшим» (видимо, редактор был не очень силен в церковно-протокольных тонкостях). Публикация гласила: «Святейший синод просит Народный Комиссариат иностранных дел довести до сведения всех иностранных правительств и иноверных церквей, что духовенство, бежавшее из России или оставшееся за границей в церквах при посольствах или миссиях, не имеет права говорить от имени православной русской церкви, так как у него нет на то никаких полномочий от центральной церковной власти. Вмешательство в политику епископов, утративших свои кафедры, и следующих за ними священников, которые стали орудием заграничных монархических организаций и ведут всюду агитацию против своей родины и народного правительства, является каноническим преступлением, за которое они подлежат церковному и гражданскому суду и запрещению. Церкви, церковные земли и церковные дома, приобретенные в свое время за границей российским правительством, св. синодом или пожертвованные частными лицами, составляют собственность советских республик, которые передают их святейшему синоду. Св. синод требует от всех заграничных священников и церковнослужителей немедленного заявления через генеральные консульства СССР о том, что они признают политическую власть советского правительства и церковную власть св. синода. При этом они должны представлять подробный отчет их деятельности за годы с начала русской революции» 52. Если заявление о том, что эмигрантское духовенство не имеет права говорить от имени Православной Русской Церкви, звучало как уже вполне обычное (об этом и Патриарх Тихон в свое время писал), то требования передать церковную собственность «советским республикам», а также «признать политическую власть советского правительства» и «представлять подробный отчет» были новыми (и, естественно, для абсолютного большинства эмигрантов совершенно неприемлемыми).

Митрополит Петр, конечно же, с такими продиктованными ОГПУ требованиями к русскому зарубежью обращаться не мог. К тому времени его скорый арест был уже практически предрешен. Связь «тихоновских верхов» с «зарубежной контрреволюцией» на обновленческом лжесоборе Введенским уже была «доказана» (для тех, кто искал подобного рода «доказательств»).

Клеветы Введенского, однако, ОГПУ показалось мало. За дополнительным обвинительным материалом на митрополита Петра оно обратилось к еще одному расколотворцу – епископу Борису (Рукину). Только ему, в отличие от «митрополита-благовестника», не пришлось выступать со своей клеветой публично, свои показания он давал непосредственно на Лубянке. Звучали они так:

«Вопрос: Что вам известно о связях митрополита Петра с заграничными монархистами, в частности, что вам известно относительно посылки письма на имя Марии Федоровны и посылки письма с признанием царем Кирилла Владимировича или Николая Николаевича, так как нам известно, что вы об этом должны знать.

Ответ: Относительно связи с заграничными монархистами митрополита Петра прямых данных у меня нет и не могло быть, так как я в этих делах никакого участия не принимал и принимать по своим убеждениям не мог. Но я действительно слышал приблизительно в мае месяце от митрополита Тверского Серафима сообщение, что патриархом, по-видимому, при участии митрополита Петра было послано какое-то благословение на царство, но кому именно, я этого точно не помню. Это сообщение заставило меня быть чрезвычайно осторожным с митрополитом Петром и как можно дальше держаться от всего того, что происходило, хотя за достоверность или недостоверность этого я ручаться не могу. Тем не менее, многих епископов я решительно предупреждал также быть осторожными и страшно боялся какого то ни было вмешательства церкви, да еще в таком совершенно не допустимом виде.

Что же касается посылки письма на имя Марии Федоровны, то об этом я не имею никакого представления» 53.

Однако и эти измышления епископа Бориса мало что дали в итоге ОГПУ (тем более упомянутый здесь митрополит Тверской Серафим на очной ставке с ним эти показания категорично опроверг: «Никогда ни от кого не слышал и никогда никому не говорил» 54.

Более всего против митрополита Петра было использовано то, в чем действительно выявилось его отношение к зарубежным иерархам: его фактический отказ от намеченного в подложном «Завещании Патриарха Тихона» суда над ними. При этом особо в вину Местоблюстителю было поставлено то, как им был решен вопрос о замещении Киевской кафедры, которую продолжал формально занимать глава зарубежных иерархов митрополит Антоний 55. На первом же допросе митрополита Петра 12 декабря 1925 года «киевская» тема стала главной. На двенадцати страницах стенограммы из тринадцати в центре внимания был вопрос об увольнении митрополита Антония 56. Митрополит Петр по-разному объяснял свое поведение, в том числе указывая и на недостаточность своих полномочий: «Я один не полномочен и со дня на день ожидал Синода». Следователя такое формальное объяснение не удовлетворило и, в конце концов, митрополит Петр согласился на другое: «Антоний же Храповицкий канонов не нарушал, и, с точки зрения церковных дел, за ним преступлений нет» 57. «Какое же показание Ваше следует считать правильным, так как в показаниях по отношению к Антонию Храповицкому имеются противоречия о возможности и невозможности церковного суда над Антонием за политические преступления?», – допытывался следователь. «Еще раз повторяю, – твердо ответил Патриарший Местоблюститель, – что судить Антония Храповицкого за политические преступления я и церковь не можем» 58. Фактически митрополит Петр подтвердил позицию даниловских иерархов: греха под названием «контрреволюция» в Церкви нет. Конечно, Первоиерарх Русской Православной Церкви с такими взглядами был для ОГПУ неприемлем.

Пробыв, правда, затем в заключении более месяца, митрополит Петр изложил свою позицию в отношении зарубежных деятелей в менее вызывающем для власти виде: «Их контрреволюционную деятельность и вообще антисоветскую пропаганду я всегда осуждал. Эта деятельность слишком тяжело и печально отражается на нашем благополучии и причиняет ненужное беспокойство Правительству. Они должны дать ответ пред судом церковным, так как нарушают заветы Церкви о том, что последняя аполитична и ни в каком случае не может служить ареной для политической борьбы» 59. Но это были лишь слова, подобные которым ранее неоднократно озвучивал под давлением и Патриарх Тихон. Важно то, что, как и его святой предшественник, митрополит Петр так и не предпринял никаких реальных мер против русского зарубежья, хотя и находился в более тяжелом положении, чем Патриарх.

В составленном в мае 1926 года обвинительном заключении по делу митрополита Петра «заграничная» тема заняла одно из главных мест. Местоблюстителю припомнили, что он не стал проводить суда над заграничниками, и вообще, «подчинившись руководству монархистов, […] и всю церковную политику построил по двум направлениям: 1) упорная работа по переводу церкви на положение нелегальной, враждебной по отношению к Соввласти организации и 2) улучшение отношений с заграничной эмигрантской частью церкви и подыгрывание под нее». Особо, конечно, Местоблюстителю припомнили митрополита Антония и даже митрополита Евлогия: «[…] он, начиная с осени 1925 года, перешел к проведению линии черносотенцев и в области политической. Первым его шагом в этой области было оставление Киевской митрополии за главой эмигрантского русского духовенства, черносотенцем Антонием Храповицким. […] Помимо утверждения Антония митрополитом Киевским, он подтвердил полномочия управляющего эмигрантской церковью во Франции, митрополита Евлогия, снесшись с ним через неустановленного передатчика, которому Петр на словах и дал это поручение, в чем признался сам […]. Заграница не осталась в долгу у митрополита Петра, и поспешила его признать, о чем Петр получил сообщение опять-таки от неустановленного следствием лица […]. Это сообщение окрылило Петра к дальнейшей деятельности» 60.

В русском зарубежье примерно представляли характер обвинений против митрополита Петра и со своей стороны постарались их опровергнуть. «Большевики ставят ему в вину непризнание советской власти, контрреволюционную пропаганду и сношения с русскими заграничными иерархами», – писал в «Церковных ведомостях» Е. И. Махароблидзе и далее по-кавказски темпераментно восклицал: «Конечно, это чушь. Никакой контрреволюционной пропаганды митрополит Петр не вел и не мог вести при большевистском режиме, равно как не был и не мог быть в сношениях с зарубежной иерархией» 61.

Получив скорбную весть об аресте митрополита Петра, Архиерейский Синод попытался выступить в его защиту, подобно тому, как в 1922 году заграничное Высшее Церковное Управление выступало в защиту арестованного Патриарха Тихона. 16 января 1926 года Синод принял определение «по поводу ареста большевиками Местоблюстителя Святейшего Всероссийского Патриаршего Престола Высокопреосвященного Петра, митрополита Крутицкого и новых гонений на Церковь и духовенство в России» и постановил: «Обратиться с соответствующим протестом к Главам и Правительствам государств всего мира и Лиге Наций и просить их своим влиянием остановить гонение на Русскую Православную веру и Церковь» 62. 28 февраля Председатель Синода митрополит Антоний выпустил указанное обращение, в котором призвал мировых политических лидеров: «Возвысьте Ваш голос за освобождение Главы Русской Православной Церкви из уз и прочих православных епископов и священнослужителей, ввергнутых красными палачами в тюрьмы. […] Пусть не останется обращенный к Вам голос русских голосом вопиющего в пустыне» 63. Насколько известно, этот призыв действия не возымел, возвышать голос за освобождение Главы Русской Православной Церкви политическая элита мира не стала.

Архиерейский Собор, на окончательное решение которого Зарубежным Синодом был оставлен вопрос о признании Местоблюстителя, состоялся только летом 1926 года. Его определение от 26 июня было весьма лаконичным:

«Слушали: постановления Архиерейского Синода Русской Православной Церкви заграницей о состоявшемся признании Всероссийской Православной Церковью и Русской Заграничной Церковью Высокопреосвященного Петра, митрополита Крутицкого, Местоблюстителем Святейшего Всероссийского Патриаршего Престола.

Постановили: Синодальные постановления по сему предмету утвердить» 64.

Этим актом несколько затянувшийся процесс выяснения взаимоотношений между зарубежной частью Русской Православной Церкви и ее всероссийским главой завершился. Эмигрантская Россия преодолела возникшее после кончины Патриарха Тихона искушение, сумев почувствовать исповеднический дух Патриаршего Местоблюстителя и увидев в нем достойного преемника его святого предшественника. Заключенный митрополит Петр стал для русского зарубежья символом страждущей Православной Российской Церкви. Такое отношение к нему еще более усилилось, когда его заместитель в 1927 года после колебаний начал-таки проводить тот политический курс, к которому власть безуспешно ранее пыталась принудить Местоблюстителя. Программным документом этого курса стала печально известная декларация митрополита Сергия и его Синода от 29 июля 1927 года. Митрополит Петр к тому времени был изолирован от внешнего мира высылкой в глухой приполярный поселок Хэ в Обской губе. Переживаемый тогда Церковью момент очень ярко обрисован замечательным церковным историком М. Е. Губониным: «Начавшаяся тяжелая полоса внутренних церковных отколов и отходов от Заместителя, явно превысившего свои временные полномочия и ставшего теперь (в вопросе о “Декларации”) на путь самочиния, характерна тем обстоятельством, что все отделяющиеся от него, – кто бы они ни были, – считали своим непременным долгом декларировать верность и преданность законному священноначалию Русской Церкви в лице единственного тогда неоспоримого для всех авторитета – Местоблюстителя Патриаршего Престола митрополита Петра. […] Во всеуслышание отрясая сергианский прах от ног своих, все таковые, с тем большим рвением прилеплялись в своем духовном общении к Исповеднику – Патриаршему Местоблюстителю, светившему им из своего далекого изгнания светом Правды, Чистоты и Верности заветам Русского Православия» 65.

Первой на путь, описанный М. Е. Губониным, встала Русская Зарубежная Церковь. 9 сентября 1927 года Архиерейский Собор, собравшийся в Сремских Карловцах, заявил своим окружным посланием, что «заграничная часть Всероссийской Церкви должна прекратить административные сношения с Московской церковной властью […] ввиду порабощения ее безбожной советской властью». При этом административный разрыв с Патриархией митрополита Сергия вовсе не означал разрыва с Русской Церковью вообще. «Заграничная часть Русской Церкви, – говорилось далее в окружном послании, – почитает себя неразрывною, духовно-единою ветвью Великой Русской Церкви. Она не отделяет себя от своей Матери Церкви и не считает себя автокефальною. Она по-прежнему считает своею главой Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра и возносит его имя за богослужениями» 66.

Поминая Патриаршего Местоблюстителя в своих молитвах, Русская Зарубежная Церковь сохраняла свою незримую связь с Церковью в Отечестве и тогда, когда заместитель митрополита Петра, уступив нажиму богоборческой власти, от Московской Патриархии ее административно оттолкнул. Во многом, благодаря подвигу Патриаршего Местоблюстителя, объединявшего две части Русской Православной Церкви при своей жизни, много лет спустя, в мае 2007 года, смогло состояться и их воссоединение.