Патриарх Никон и «бунташный век»: попытка анализа

22 февраля 1653 года началась церковная реформа патриарха Никона. До сих пор в обществе нет единого мнения относительно тех событий. Один из камней преткновения: личность главного реформатора, Патриарха Никона, и вопрос отношения к нему со стороны современных историков и Церкви.

Журнал «Фома» постарался представить несколько разных взглядов на эту сложную личность и ее место в российской истории.

Последние пять или десять лет в русской публицистике,  стало модным бранить патриарха Никона. То его обвиняют в гордыне, то в невежестве, то в честолюбии... А то и в тирании. Как будто один человек, хотя бы и патриарх, может быть виновником столь огромного и разрушительного явления, каким стал церковный раскол!

Когда-то митрополит Платон (Левшин) высказался о Никоне, как о личности противоречивой: «…патриарх Никон был просветителем выше своего века… он, как пастырь, был ревностный и попечительный, и как человек — доброй и верной души, но своенравен и горяч даже до излишества, неуступчив даже до упрямства…». Слова  эти очень точны и очень важны для понимания того, что происходило три с половиной столетия назад с Никоном, его противниками и всей нашей Церковью.

Отыскивая причины к появлению глубокой трещины, рассекшей церковное тело после реформы Никона, трудно не заметить жестокую неуступчивость — как со стороны самого Никона, так и со стороны врагов реформы. Сколь многие авторы, писавшие о расколе, принимаются говорить о каких-то психологических причинах взаимного озлобления! Дескать, нашла коса на камень! Но в психологии ли тут дело?

Да, жесткость и даже, порою, жестокость проявляет пастырь к своим неприятелям. Не церемонится он с прежним товарищем и «ревнителем благочестия» протопопом Иваном Нероновым, сурово наказывает за споры Коломенского владыку Павла… Да, несогласные с его «курсом» столь же  решительны и неразборчивы в средствах борьбы. Разве не было у нескольких умных, благочестивых иереев амбициозного желания: через давнего знакомца, ставшего главой Церкви, мощно повлиять на весь церковный организм? Разве не вели они против него интриги, когда Никон отказался от их настойчивого попечительства? Разве была в их действиях малейшая крупица смирения? Прежняя теплая компания «ревнителей благочестия», куда до принятия патриаршего сана входил Никон, разделилась, и былые соратники сошлись в жестоком бою.

Один только Стефан Внифантьев, человек умный, книжный и смиренный, повел себя как добрый христианин: отказался от патриаршества, хотя имел возможность взойти на московскую кафедру вместо Никона, а потом удалился в монастырь, не желая встать на одну из сторон. Ему претило нелюбие, поселившееся между старыми друзьями. Между тем, именно он был когда-то самой крупной фигурой в кружке «ревнителей», именно он имел  огромное влияние на царя, будучи его духовником. Но принять битву, которую обе стороны вели из соображений сухой веры, без малейшей частицы христианской любви, этот большой человек не смог… Следует вглядеться в историю Стефана Внифантьева и убедиться: он — исключение из общего правила. А убедившись в этом, еще раз обратиться к словам митрополита Платона: своенравие, горячность, неуступчивость, упрямство… Было это? Да! Но что породило гремящий поток ожесточения, столь характерный и для Никона, и для его неприятелей? Неужто — одна психология?

Нет, нет.

Церковные преобразования проводились Никоном в страшное время. Всё церковное здание было донельзя расшатано, а вместе с ним шаталась и вся Российская держава. Всего за три десятилетия до того с великими трудами и большой кровью утихомирена была Смута. Россия, разоренная, ослабевшая, принялась зализывать раны, но от бунта отстала только потому, что сил для большого нового мятежа не оставалось. Слишком уж тяжелым оказалось для народа это кровопускание. Общественное единство пребывало в руинах. Государство, пытаясь восстановить армию и административный аппарат, а потом отбить утраченные земли, выжимало все соки из городов. Те в ответ то и дело вспыхивали большими восстаниями. Придорожные чащобы наполнились разбойничьими шайками. Законодательство утвердило убийственно жестокие меры, направленные против всякого «скопа», «заговора» и бунтарского «воровства» — как тогда говорили. Но мятежный дух бродил в обществе и никак не успокаивался. Авторитет Церкви пал низко. Нищий приходской поп тут и там оказывался малограмотным, пьянчужкой, лентяем, а прихожане отлично помнили, как в лихую годину безнаказанно куражились и над попами, и над архиереями. Патриарха — самого патриарха! — свергли бессудно, а другого уморили в заточении. Где тут ожидать кротости в отношении простого священника, требующего от паствы соблюдения простейших церковных норм?

Дух смуты, дух мятежа переполнял сердца и души — вот в чем суть того времени! Власти чувствовали, что живут на пороховой бочке и склонны были карать непокорство с дикой свирепостью… если удавалось с ним справиться.

Невидимое пламя бунта, сжигавшее душу страны изнутри, коснулось и Церкви. Ведь то, что произошло в ответ на реформы, и было церковной смутой. Никон делал важную и правильную работу. Он добился перенесения мощей свв. Ионы, Гермогена и Филиппа, восславив русских святителей и укрепив тем самым авторитет Священноначалия. Он требовал церковной дисциплины и железной рукой карал ослушников. Но и это резонно: церковный механизм разболтался до предела, а за этим пределом Церковь ожидал хаос. Никон принялся выжигать поповское пьянство. Греческий архидьякон Павел Алеппский, побывавший в Москве при Никоне, сообщает: «Патриаршие стрельцы постоянно обходят город, и как только встретят священника или монаха нетрезвого, немедленно берут его в тюрьму и подвергают всякому поношению… Замеченные в пьянстве или в нерадивом исполнении пастырских обязанностей ссылались в сибирские монастыри». Кто посмеет упрекнуть главу Церкви за столь ревностное отношение к своим обязанностям? Никон не желал допускать к иерейскому званию непригодных людей. Историк Русской Церкви Н. Тальберг пишет о нем: «Никон обязывал духовенство читать в церквах поучения, сам усиливая свою ревность в проповедывании. Он требовал от духовенства должного знания св. Писания и церковной службы, христианской жизни, дабы служить примером для пасомых». Патриарх поднимал иноческую жизнь — им основаны Иверская обитель на Валдае, Воскресенский Новоиерусалимский монастырь под Москвой и Кийский Крестный — в Прионежье.

Всё сопротивлялось Никону, всё давалось ему с боем, во всем жил дух отрицания. И он вел себя точно так же, как светская власть: карал, рубил, давил. Никон родился в 1605 году и в зрелом возрасте помнил, наверное, как прокатывался над страною вал бунтовского бешенства. В 1650 году он оказался в центре иного мятежного урагана — большого новгородского восстания. Тогда он едва не лишился жизни и, будучи митрополитом Новгородским, принял самое активное участие в усмирении моря людского…

Никон имел очень серьезный опыт монашества. Он несколько лет провел в крайне тяжелых условиях скитского жительства на Анзере, самом северном из Соловецких островов. А потом в великой скудости пустынничал при Кожеозерской обители. Наверное, научился там смиряться и прощать. Но все-таки поступал со своими врагами не кротко и не милосердно. Иначе не мог: знал — смута в сердцах! Чуть поддайся, чуть покажи любовь и прощение, и явятся «скоп», «заговор» и «воровство». Не ответят любовью на любовь, просто почувствуют слабость. Патриарх, таким образом, оказывался заложником своего времени: ему приходилось быть жестоким, потому что иного пути само состояние общества ему не позволяло.

Церковные реформы Никона — изменения в богослужебных обычаях, замена двуперстного крещения на трехперстное, большие поправки в церковных книгах — подчинялись благой цели. Никон искал единства православного мира. Ему хотелось поднять Русскую Церковь над немощью греческой православной иерархии -- нищей, униженной турками, искательно стоящей у дверей католических прелатов, понемногу заражающейся латинством. Этому мешали различия между греческими церковными традициями и русскими, а более того -- досадный недостаток духовного просвещения в России: ни серьезных училищ, ни, тем более, академий… Если убрать оба препятствия, Москва могла бы стать центром Православного мира, — вот о чем мечтал Никон. Ради этого единства и ради возвышения он дал грекам роль учителей, уступил греческому духовенству то, что составляло русскую национальную традицию в отношении Церкви. Но ведь не на догматы покусился он, не Священное Писание переделал, а всего лишь взялся переиначивать церковный быт! Та болезненная, раздраженная реакция, которую получил патриарх, вызвала у него единственно возможный в то бунташное время ответ, какой власть могла дать смуте: проявить жесткость.

Легко судить Никона из нынешнего времени: там ошибся, здесь был слишком деспотичен… Вот только в своем времени он работал за троих и, возможно, стальной своей твердостью остановил распад, хаотизацию Церкви, дал ей порядок. Хотя бы — такой ценой. Нельзя забывать: ни у двух его предшественников, ни у последователей (до самой отмены патриаршества) нет тех великих заслуг перед Церковью, какие есть у Никона. За весь XVII век он, да еще патриарх Филарет, более всех прочих совершили трудов ради ее блага.

ВОЛОДИХИН Дмитрий, доктор исторических наук

https://foma.ru/dmitrij-volodixin-patriarx-nikon-i-buntashnyij-vek.html