Памяти Александра Семеновича Шишкова. Олег Заев

В мире природы и в мире общественных отношений всегда что-нибудь происходит. Неизбежным образом на смену одному явлению приходит другое: вместо суши «вдруг» появляется море, на месте кипучего города образуется пустыня из затвердевающей лавы, вместо монархии формируется республика, на смену миру приходит война. Некоторые люди склонны думать, что все движется по некоторому непреложному закону, в который не то что вмешиваться, понять не возможно. Течет себе и пусть течет.

Однако, более внимательное погружение в исторический процесс позволяет увидеть силы, скрытые от придирчивых глаз, но которые точно являются причиной загнивания общественных процессов. Таким придирчивым и внимательным взглядом обладал Адмирал Александр Семенович Шишков, скончавшийся 87 лет 1841 года, «столько известный своею Государственною и ученою деятельностью, о коем Пушкин, еще в 1824 г., выразился, во 2-ом послании к Аристарху:

«Сей старец дорог нам: он блещет средь народа

Священной памятью двенадцатаго года;

Один, среди Вельмож, он Русских муз любил,

Их не замеченных созвал, соединил...»

О. Бодянский» (Москва, 17 ноября 1868 г.)

Именно А.С. Шишкова в возрасте 70-ти лет Царь Александр I, предчувствуя перемены в обществе, назначает на должность Министра Просвещения за полтора года до декабрьского восстания в 1825 году. Из опубликованного в 1868 г. труда под названием «Записки Адмирала Александра Семеновича Шишкова» представляет интерес текст его обращения к Государю Александру I, из которого становится понятнее духовная ситуация того периода в России, который и предлагается вашему вниманию. Текст приводится с сохранением орфографии того периода.

«Мая 15 дня, 1824 года, наименован я Министром народного Просвещения.

Того же месяца 25 числа был в первый раз у Государя и читал ему следующую записку:

«Прошу Высочайшего позволения:

1. Поручить мне сделать план, какие употребить способы к тихому и скорому потушению того зла, которое хотя и не носит у нас имени карбонарства[1], но есть точно оное, и уже крепко разными средствами усилилось и распространилось так, что если в нынешнее время не обратить на него бдительного внимания, не взять против него должных мер, и попустить ему еще несколько возрастать, то уже силы его ни что не остановит.

2. План сей буду я делать медленно, осмотрительно, с ясными на каждую статью доказательствами, сносясь и советуясь тихо и под рукою с благоразумными и благомыслящими людьми: по духовным частям с духовными, a по гражданским с гражданскими особами, преданными Государству и Отечеству. Все сие, по мере возрастания сего плана, буду я по временам предварительно представлять на благоусмотрение Вашего Величества.

3. Для обуздания разврата, разсееваемого в книгах тысячами различных образов, не дожидаясь вышеозначенного мною общего плана, нужно как наискорее устроить Цензуру, которая до сего времени, можно сказать, не существовала. Сему цензурному постановлению надлежит немедленно и прежде всего сделать особый план, которым, если угодно будет, я неукоснительно займусь и представлю Вашему Величеству. Потом в дальнейших на то подвигах да поможет мне Господь и Государь!»

Его Императорское Величество, приняв, меня милостиво, одобрил сие мое представление, и приказал мне приступить к начертанию сих планов. После чего подал я ему бумагу, прося его в свободные часы прочитать оную. Бумага сия была следующего содержания:

«Всемилостивейший Государь!

Угодно было Монаршей воле Твоей, без всякого у меня вопроса и без всякого искания моего, наименовать меня Министром Народного Просвещения в самое многотруднейшее время для сего звания. Я повиновался священному гласу Твоему в 1812 году, когда враг Отечества шел с оружием на Россию. С тем же пламенным усердием повинуюсь и ныне, когда тайная вражда умышляет против Церкви и Престола. Но, Государь, могу ли я, утружденный бременем лет и болезнями, стать противу гидры, которую преодолеть потребны Геркулесовы силы?

Нравственный разврат, под названием духа времени, долго рос и усиливался. Юноши, воспитанные в нем, возмужали, и весьма многие больше или меньше впали в сие заблуждение, подкрепляемое неопытностию и самолюбием. Сие ослепление, под самыми священнейшими именами благочестия и человеколюбия, умело вползают в невинные сердца и заражают их ядом своим. Министерство Просвещения, не знаю, по каким причинам, но явно и очевидно, попускало долгое время расти сему злу, и, мало сказать, попускало, но оказывало тому всякое покровительство и ободрение. Восемь лет тому назад, в представленном от меня Государственному Совету мнении моем о Цензуре, говорил и доказывал я то же, что говорю теперь.

Восемь лет много времени! Тогда уже плоды сего разврата явно оказывались, не в тихих между собою беседах и разговорах, но и в печатных книгах, издаваемых от Правительства и рассылаемых в Училища для преподавания по ним наставления юношам. Ныне сему, долговременно продолжавшемуся, течению обстоятельств, без сомнения, принесших уже великие успехи, делается перелом. Надлежит сей, широко разлившейся и быстрой, реке поставить преграду. Сею преградою, сим оплотом, Государь, повелеваешь ты быть мне. Смею сказать (и Бог мне в этом свидетель), что в ревности и усердии моем исполнить толь священную волю Твою, ни кому я не уступлю: у нас, старых людей, по Боге - Царь. Но опять возвращаюсь к прежнему: телесные силы мои слабеют, а с ними притупляется и зрение и память. С сими ли недостатками могу я быть в толь важном подвиге деятельным воли твоей исполнителем? Чувствую, что сам собою я слаб, немощен, ничтожен. Следовательно, при таковом чувствовании моем надлежало бы мне упасть к стопам Твоим и просить о снятии с меня сего бремени, которого я понести не в силах. Но Ты, не спрося меня, слово свое изрек. Может ли даже и самая старость и слабость моя, при гласе Благословенного Александра, не воспрянуть и не ободриться? Могу ли святость изречения Твоего остановить моею неспособностию? Долг и благоговение мое воспрещает мне и помыслить о том.

И так, Государь, я повинуюсь Тебе, повинуюсь охотно, вседушно, всеусердно: приемлю на себя возложенное тобою бремя. В сих трудных для меня обстоятельствах, имею я единую надежду на Бога; но позволь мне, Государь, иметь и другую на Тебя. Поддержи меня могуществом Твоей руки, подкрепи меня твердостию Твоей воли, просвети меня силою Твоего сведения и разума! Без сего я буду ничтожен, бесполезен Тебе, не нужен Отечеству и самому себе вреден.

Я знаю, что при сем переломе тысячи очей обращены на меня и ожидают, какое сделать заключение из обращения Твоего со мною; если приметят, что я недоступен до Тебя, не могу сообщать Тебе мыслей моих, не могу пользоваться и руководствоваться Твоими наставлениями, то противная благим правилам и намерениям сторона тотчас ободрится и станет обо мне разглашать: ему ли, с его малосилием, удержать наше стремление? Она восторжествует и соделается дерзновеннее прежнего. Я подвергнусь их пронырствам и посмеянию, да и самые благомысленные люди станут укорять меня беспечностию, недеятельностию и, может быть, я потеряю имя усердного Царю и Отечеству слуги, имя, столь для меня драгоценное и которого я ни за какие золотые горы не променяю, ни для каких угрожающих мне бедствий не отступлюсь.

Вот, Всемилостивейший Государь, чистосердечное пред Тобою чувств моих излияние. Не подумай, глава Церкви и Отечества, чтоб я, не чувствуя важности Твоих занятий и драгоценности Твоих часов, хотел обременять Тебя какими либо мелочными докладами, или маловажными представлениями, но не возбраняй мне входа с нужными делами, не отнимай у меня смелости обнажать пред Тобою всю глубину души моей, все мои помышления, и слышать из уст Твоих изреченный на них суд Твой и волю! Злочестие и дерзость да увидят во мне подъятое на них орудие Твое, и усмирятся. Без сего я буду слабая трость и, не взирая на величайшую мою преданность и повиновение, принужден буду сказать: «Воля Твоя, Государь, нет моих сил: сними с меня наложенное выше способностей моих бремя!» Не подумай также, милосердый Монарх, чтоб я из какой либо корысти, или честолюбия, искал приблизиться к Тебе. Я без них прожил на свете семьдесят лет, которые прошли как один миг. Остаток дней моих краток; он не возродит во мне сих желаний. Я буду предан Тебе по гроб мой, но собственно для меня надобен один только Бог. Прости великодушно сему чистосердечному объяснению моему, и да будет со мной Твоя Богом внушенная воля!

Вашего Императорского Величества верноподданный

А. Ш. [2]»

Мая 22 дня, 1824 года.

Того же месяца 31 числа, в 6 часов по полудни, на Каменном Острову был я у Государя с докладами. Его Величество, приняв меня, милостиво сказал мне, что, по прочтении моей бумаги, всегдашнее уважение Его к благородным мыслям и чувствам моим, о которых Он по опыту знает, не только не уменьшилось, но еще более увеличилось. Я просил у Него позволения и впредь объясняться с Ним на бумаге, по тому что, в устных разговорах часто, а особливо при моей устарелой уже памяти, могу я забывать, о чем доложить Ему хотел. Он похвалил меня за сие и сказал, что это гораздо лучше».

(«Записки Адмирала Александра Семеновича Шишкова», Издание Императорского Общества Истории и Древностей Российских при Московском Университете, Москва, Университетская типография (Катков и Ко) на Страстном Бульваре, Книга 3, 1868 г., стр. 1-5)

[1] Структура общества Карбонариев в основных чертах повторяла структуру масонской организации с её иерархией, сложной обрядовостью и символикой. Вначале имелись две главные степени посвящения - «ученик» и «мастер», впоследствии число степеней возросло до 9. Низшие ячейки карбонариев - «дочерние венты» - подчинялись «материнским вентам», которыми, в свою очередь, руководили высокие венты, находившиеся в наиболее крупных городах Италии. Заседание венты сопровождалось множеством символических обрядов: например, при приёме новых членов разыгрывалась яркая эмоциональная сцена принесения в жертву агнца-Христа, считавшегося покровителем карбонариев, борющихся с "волками".

Политическая программа карбонариев включала борьбу за конституционные преобразования. Важнейшим пунктом этой программы было требование национальной независимости, а также единства Италии. Чёткой программы объединения страны у карбонариев не имелось. Одни из них намеревались захватить власть путём военного переворота. Другие видели основное препятствие к объединению страны в австрийском владычестве и предлагали сосредоточить усилия на борьбе с ним. В годы наполеоновского господства карбонариям помогали англичане, которые снабжали их оружием. Однако после возвращения Бурбонов на первых порах движение карбонариев, теперь уже отдельное от «бандитизма», не встретило широкой поддержки у населения. Движение карбонариев активизировалось в 1820-х гг., когда каждый 25-й житель Неаполитанского королевства был карбонарием. Карбонарии возглавляли революции 1820-1821 гг (когда отличился Гульельмо Пепе) и партизанское движение 20х годов (Братья Капоццоли) в Королевстве обеих Сицилийи в Пьемонте, участвовали в революции 1831 г. в государствах Центральной Италии. В начале 30х годов карбонарии Апеннин влились в ряды движения "Молодая Италия" и другие организации революционного направления без подобных мистических обрядов. Но в это же время в Сицилии до конца 40х годов действовало «неокарбонарское» движение. (https://ru.wikipedia.org/wiki/Карбонарии)

[2] Алекса́ндр Семёнович Шишко́в (9(20) марта 1754, Москва - 9(21) апреля 1841, Санкт-Петербург) - русский писатель, военный и государственный деятель, адмирал (1823).Государственный секретарь и министр народного просвещения. Один из ведущих российских идеологов времён Отечественной войны 1812 года, известный консерватор, инициатор издания охранительного цензурного устава 1826 года. Президент литературной Академии Российской, филолог и литературовед. (https://ru.wikipedia.org/wiki/Шишков,_Александр_Семёнович) 

Олег Владимирович Заев ,
сотрудник ИКЦ, преподаватель дисциплины Новые религиозные движения

http://www.lawinrussia.ru/node/414201