Открытие митрополита Филиппа

В издательстве «Молодая гвардия» в легендарной серии ЖЗЛ вышла книга историка и писателя Дмитрия Володихина «Митрополит Филипп» о выдающемся церковном подвижнике XVI века, имя которого до сих пор остается даже для многих православных людей практически неизвестным.

История Средневековой Руси, которую иногда ещё несколько уничижительно называют «допетровской», для формирования нашего национального самосознания имеет абсолютное значение. Именно тогда Русь возникла и как отдельная самостоятельная страна, и как особый полюс европейской христианской цивилизации, и как культурная, а потом ещё и идеологическая наследница Византии, как Третий Рим, как крупнейшая и единственная независимая православная держава. Однако, к величайшему сожалению, именно эта история для большинства наших граждан покрыта полным мраком и в лучшем случае представляет собой калейдоскоп лубочных картинок, где все века, события и герои свалены в общую мутную кучу, годную только для порождения мифов в духе «альтернативной хронологии». И только с появлением Петра I русская история выпрямляется в более-менее освещенный событийный ряд, в то время как «допетровская Русь» замыкается в темный цикл «архетипического мифа» без конкретных лиц и предметов.  Впрочем, для иных современников русская история как таковая начинается вообще с 1917 года...

Книга Дмитрия Володихина посвящена далеко не только митрополиту Филиппу, в ней рассказывается практически о всей истории Руси XVI века, с существенными экскурсами в XV век в качестве предисловия и в XVII век в качестве послесловия. К пониманию этой книги стороннему читателю есть один удобный ключ, которым можно открыть всю историю Средневековой Руси, а на самом деле и всю русскую историю вообще. Поскольку русский народ и российская государственность с самых первых веков своего возникновения проходили существенные метаморфозы, историку не всегда удается точно ухватить тот субъект, который можно рассматривать как постоянную константу русской истории. В книге Дмитрия Володихина этот субъект проглядывается весьма ясно — это сама Русская Церковь, не просто некая целостность, а настоящая полноценная организация, сохранявшая своё строгое преемство на протяжении всей истории. Организация с конкретным и универсальным мировоззрением, которое также не меняется, и в этом смысле составляет подлинную или, во всяком случае, желанную основу русской культуры. Если историю России воспринимать с точки зрения именно этого субъекта, с точки зрения Русской Церкви, то она выстраивается в единую и ясно освещенную дорогу, без пауз и темных пятен.

Святой Филипп (1507–1569), память коего мы празднуем 9 января по старому стилю, в этом контексте предстает той самой путеводной звездой, которая освещает собой как минимум 60-е годы XVI века, когда он за совсем короткий период, с 25 июля 1566 года по 8 ноября 1568 года был главным иерархом Русской Церкви, митрополитом Московским, но зато успел подать пример идеального предстоятеля на все времена, так что его имя вошло в собор московских святителей вместе со святыми митрополитами Петром, Ионой, Алексием и будущим патриархом Гермогеном.

Выходец из знатного и богатого боярского рода Колычевых, первенец по имени Федор мог стать блистательным аристократом и полководцем своего времени, подобно иным своим родственникам, но к абсолютной неожиданности для всех он в 20 лет предпочел путь инока, уйдя на далекий север, в глухой Соловецкий монастырь, где он собирался вести жизнь скромного молитвенника, максимально далекого от суеты мира сего. Однако вопреки его собственным пожеланиям и по настойчивой воле братии, в 37 лет он стал игуменом Соловецкого монастыря, а в 59 лет по указу из Москвы — митрополитом всея Руси. Так чем же особенным отличился святой Филипп в своей жизни? Подробный ответ на этот вопрос и содержится в книге Дмитрия Володихина.

Эта книга обладает двумя безусловными достоинствами, которые крайне редко встречаются вместе — глубиной научного исследования и высотой художественного изложения.

Да, это не просто попытка ознакомить современника с событиями далекого прошлого, это настоящее академическое исследование, иногда даже излишне скрупулезное для популярной серии, что и следовало ожидать, поскольку автор — серьезный историк Средневековой Руси, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ, известный своей борьбой со всякого рода «альтернативными хронологиями» и любыми попытками превратить историю России в дешевый лубок. Для точного выяснения времени и места того или иного события автор готов уйти в длительное сравнение источников и никогда не остается голословным. Если какая-то информация остается лишь гипотезой и не имеет твердых исторических оснований, то автор говорит об этом прямо и никогда не конструирует никаких мифов, хотя соблазн мифологизации иногда весьма велик. Да и кто из читателей, далеких от академических требований, будет придираться к выводам, тем более, не имеющим принципиального значения?

Людям нужна сказка, и различные антинаучные фантасты от Льва Гумилева до Фоменко-и-Носовского давно внушили им,  что никакой истории нет, а есть только мифы на потребу дня. В отличие от них, Дмитрий Володихин заставляет читателя погружаться в работу профессионального исследователя, отделяя факты от вымыслов и домыслов даже тогда, когда это совершенно не требуется. Например, автор пишет «По некоторым данным, Филипп завел также оленей. Но это известие не может считаться бесспорным: монастырские описи не упоминают о наличии оленей в стадах, принадлежащих обители» (с.82). Казалось бы, почему бы не оставить аскетичному образу святого Филиппа этих пушистых красавцев, столь украшающих наш пустынный север? Ведь никакого идейного смысла в этих оленях вообще нет и никто бы не стал копаться, были они или нет, но автор и в этих деталях будет идти до конца. И именно поэтому его книга относится к тем немногим работам, которые оставляют больше ответов, чем вопросов, иногда окончательно закрывая целые темы в биографии великого подвижника. Это достоинство особенно важно на фоне того, что о жизни самого Филиппа осталось очень немного источников, из которых самое значимое — это его житие, в некоторых деталях которого автор открыто сомневается: «Житие св.Филиппа сообщает мало правды о первой половине биографии будущего митрополита. Между тем хотелось бы подчеркнуть: житие — главный источник» (с.8).

Вместе с тем это совсем не сухое исследование, состоящее из одних только фактов и выводов, а яркий пример высокой исторической прозы, местами переходящей в откровенную поэзию. Автор любит своего героя и всё то хорошее, что было с ним связано, и не скрывает этой любви. Чего только стоят потрясающие описания природы Соловков (сс.36-37), достойные лучших страниц русской литературы и заставляющие впечатлительного читателя непременно отправиться в паломничество к этим святым местам. Этого достоинства также следовало ожидать, поскольку историк Дмитрий Володихин — известный писатель, и не только писатель, но и большой знаток современной отечественной прозы, которой он занимается и как исследователь, и как организатор литературных семинаров и сборников. Под его пером человек XVI века, знакомый нам только по иконописи и немногочисленным архивам, становится живой личностью, со своими надеждами и скорбями, со своей исключительной биографией, куда более насыщенной, чем это может показаться на первый взгляд.

Автор точно замечает, что фигура святого Филиппа до сих пор если и вспоминается, то только в связи и в тени Ивана IV Грозного, неблаговидные деяния коего он открыто осуждал, почему и поплатился не только церковной властью, но и жизнью. Но автор освобождает образ святого Филиппа от этой жесткой зависимости — мы подробно узнаем о его жизни до митрополитства, о его иночестве и игуменстве, о его ключевой роли в истории возвышения Соловков. И коль скоро нам предлагается посмотреть на историю России с точки зрения её Церкви, то автор совершенно справедливо говорит о святом Филиппе, что «его можно было бы поставить как минимум вровень с титанической фигурой первого русского царя» (с.5). Для того чтобы понять правоту этого замечания, нужно осознать значение Церкви для всей русской истории, четко представить себе её территориальное и культурное укрепление с каждым веком, и значение Соловков в этой истории.

Мы узнаем о том, что именно в результате игуменства святого Филиппа Соловецкий монастырь из очередной провинциальной обители на далеком острове превратился в Северную Фиваиду, в северный полюс вселенского православия XVI века. Именно по его инициативе началось прославление основателей Соловецкого монастыря, преподобных Зосимы и Савватия (в 1547 году), именно по его указанию и при его участии на Соловках возводились Успенский храм и Спасо-Преображенский собор, началось мощение дорог и соединение озер каналами, постройка монастырской гавани и поварни с людской (гостиницы). Всё это стоило игумену Филиппу не столько даже материальных, сколько духовных сил, поскольку, как это очень часто бывает, основная православная братия, некогда призывавшая его на управление монастырем в надежде на его скромность, несколько сопротивлялась столь неожиданным преобразованиям. «Хорошо понимал Филипп, с каким противодействием придется ему столкнуться» (с.53-54) — пишет автор и справедливо обнажает недостатки определенного типа монашеской психологии, когда люди свое частное успокоение ставят выше общецерковных задач. До Филиппа Соловецкий монастырь был нищим и голодным, но это не было его достоинством, которым можно было бы гордиться: «Вынужденно ограничивая себя в еде, никто не приобретает никакой духовной заслуги. Так вот, Соловецкий монастырь до игуменства Филиппа голодал вынужденно» (с.79), — констатирует Володихин. А ведь хотели того монахи или нет, Соловки были далеко от Москвы, но недалеко от внешнего мира — они были и форпостом России на море, очень выгодным для захватчика, и «форпостом православия на Беломорье, где незадолго до того абсолютно господствовало язычество» (с.86). В этой ситуации Соловецкий монастырь не мог, а точнее, не должен был оставаться лишь местом для уединенных созерцаний, «обитель не могла не заниматься миссионерством» (с.86). Поэтому скромный отшельник Филипп, совершенно не желавший никакой власти, когда его дважды и очень настойчиво попросили стать игуменом, как честный христианин прекрасно осознавал, что любой иерархический статус — с неизбежностью статус социальный, а следовательно, призван к определенной социальной ответственности, по крайней мере, по отношению к Церкви, и чем выше этот статус, тем выше эта ответственность.

К сожалению, эти банальные смыслы приходится прояснять, поскольку и в наше время весьма популярна абсурдная точка зрения, что чем выше церковный иерарх, тем больше он должен быть «трансцендирован» по отношению к земному миру и тем меньше заниматься внешними задачами Церкви. Святой Филипп был идеален и как монах-созерцатель, и как активный иерарх, что зачастую совместить очень сложно.      

Центральную и по форме, и по содержанию часть книги составляет 5-я глава «Против опричнины» (с.127-204), которую имеет смысл издавать и публиковать отдельным текстом, исчерпывающе освещающим всю эту «проклятую» тему русской истории. Нет, автор вовсе не бросается в огульное осуждение всех возможных деяний Ивана IV, да и не может этого делать как честный и профессиональный историк, он лишь констатирует факты, обнажающие нам ту пропасть безнравственности, в которую ринулся первый русский царь во второй период своего правления.

По мнению Володихина, из всех существующих причин, пошатнувших духовное здоровье государя, последними были смерть его первой жены и смерть митрополита Макария в 1564 году, то есть уход людей, ещё смягчающих его сердце. «Тогда-то и возникает идея опричнины, иными словами — области, где власть государя будет безраздельной. <...> Эту идею поднесли ожесточившемуся государю выходцы из среды старинного московского боярства, оттесненного титулованной знатью на второй план и жаждавшего реванша» (с.135). Автор раскрывает социальную мотивацию опричных активистов: «Это была откровенная угроза Церкви и служилой аристократии взбунтовать против них посад, повторив ужасы мятежа, случившегося в 1547 году» (с.137), «Иван IV образовал из опричного ополчения нечто вроде религиозного братства. В него вошло около пятисот человек, по словам тех же Таубе и Крузе (лифляндских немцев Иоганна Таубе и Элерта Крузе, служивших в опричнине — А.М.) ... молодых людей, большей частью очень низкого происхождения, смелых, дерзких, бесчестных и бездушных парней. Историки и публицисты следующих поколений оценивали опричное братство очень по-разному. Основным источником по его истории является послание Таубе и Крузе польскому гетману Яну Ходкевичу. Это памятник противоречивый и далеко не столь достоверный, как, например, записки их современников — англичан Ричарда Ченслора, Энтони Дженкинсона, венецианца Марко Фоскарино, немца Альберта Шлихтинга. Однако ничего лучшего в распоряжении исследователей нет» (с.141).

То, что опричнина стала аппаратом массовых репрессий, а также то, что этот аппарат на какое-то время был превращен в неканонический квазирелигиозный орден, документально доказано и окончательно омрачает без того темный образ Ивана IV. Фактически это была «альтернативная церковь»: «cам он был игуменом, князь Афанасий Вяземский — келарем, Малюта Скуратов — пономарем» (с.141), и эта псевдоцерковь, удачно названная автором «Слободским орденом» (с.143), всегда будет служить нам примером того, чем может закончиться любое уклонение от христианского мировоззрения в управлении государством. Сами опричники, конечно, могли считать себя истинными христианами, не нуждающимися в догматической выучке, «Но такое христианство — на грани сатанизма!» (с.144). Апофеозом опричного террора были «массовые репрессии 1568 года» и новгородский поход 1569-70 годов, а вместе с тем — и страшное убийство первоиерарха Русской Церкви, самого митрополита Филиппа.

Только по спискам из синодика убитых опричниками по подозрению в заговоре против царя было  369 (!) человек, и это было начало массового террора, то есть уничтожения не только тех людей, которые могут быть заподозрены в заговоре против царской власти, — заговоре вполне возможном, но не имеющим никаких документальных подтверждений (!), — но и всех тех, кто мог иметь отношение к этим людям, начиная с их родственников и заканчивая их слугами. По запискам  Генриха Штадена, карательные экспедиции опричников не ограничивались семьями псевдозаговорщиков: помимо их домов были спалены также «села вместе с церквами и всем, что в них было, с иконами и церковными украшениями» (с.160).

Между тем, когда Иван IV решил поставить на московский престол соловецкого игумена Филиппа, он, скорее всего, рассчитывал на то же, что и сами соловецкие монахи, когда выбирали его своим настоятелем, а именно — на его покладистость и скромность, на то, что он не будет замечать его злодеяний и не осмелится ему перечить. «До конца 1567 года отношения между царем и митрополитом — мирные, "симфонические"». (с.119), и хотя опричнина уже давала себя знать, последней каплей были отвратительные царские переговоры 1567 года о возможности венчания на замужней женщине, шведской королеве Екатерине Ягеллонке, — венчании при живой жене. Тогда же, в августе 1567 года Иван Грозный встречался с представителем английской короны Энтони Дженкинсоном для выяснения вопроса, может ли он в случае мятежа бежать в Англию (с.156). Вместе с нарастающими жестокостями опричнины всё это не могло не заставить митрополита Филиппа сказать своё пастырское слово: он потребовал отменить опричинину, иначе он сам отказывается от архиерейства.

В декабре 1567 года на Соборе царь потребовал от Филиппа благословения своих действий, но получил отказ митрополита, причем при полной поддержке всего священства. Правда, некоторые из клириков, а особенно  духовник царя (!), благовещенский протопоп Евстафий начали поддакивать государю и готовы были свергнуть Филиппа. Далее происходят два решающих события, обстоятельства которых историк Володихин выясняет с особой тщательностью — это вторжение Ивана Грозного с опричниками в Успенский собор в начале 1568 года, во время службы, когда митрополит прочел яркую антиопричную проповедь, а царь публично обозвал его «чернецом». И второе событие — это столкновение между ними в Новодевичьем монастыре 28 июля 1568 года, когда опричники разыграли мерзкую провокацию, окончательно поссорившую светскую и церковную власть.

В итоге осенью 1568 года, строго вопреки канонам Стоглавого собора 1551 года, митрополита Филиппа судил не церковный суд, а светская боярская комиссия во главе с самим Иваном Грозным, что полностью отвечало его цезаропапистским амбициям.

На  неделю он был заточен в Богоявленский собор на Китай-городе, где его, оставленного в колодках и веригах, морили голодом и даже травили медведем, правда, зверь не стал трогать святого старца. Потом его заточили в монастырь Николы Старого, где он узнавал о расправах над своими друзьями и где по приказу царя показали ему отрубленную голову его троюродного брата Михаила Ивановича Хромого-Колычева. Наконец, его выслали из Москвы и заточили в тверской Отороч острог, где за полтора десятилетия до этого томился не кто-нибудь, а сам святой Максим Грек. Именно там 23 декабря 1569 года он был задушен ближайшим сподвижником царя, Григорием Лукьяновичем Скуратовым-Бельским по прозвищу Малюта. Знаменитый душегубец оказался в тверском монастыре не случайно, — он свернул туда по пути карательного «новгородского похода», чтобы попросить у старца Филиппа благословение на эту бойню: попросить, заведомо зная об отказе. Митрополит Филипп в очередной раз отказал опричной власти в благословении и на этот раз был убит... Надо заметить, что он был далеко не единственным иерархом Русской Церкви, умученным при Иване Грозном, но он был главным иерархом, и в его лице Церковь выражала только ту позицию, которую она и должна была занимать.

Карательный поход 1569-70 годов касался не только Новгорода, это было уничтожение богатых городов русского северо-запада с их традициями гражданской активности: «Разгром северных русских городов стал самым ужасным злодеянием опричных времен» (с.222).* И вместе с народом страдала и Церковь, причем в первую очередь как главный духовный оппонент опричного беспредела. В городе Новгороде владыка Леонид был затравлен собаками, в Пскове убит архимандрит Псково-Печерского монастыря Корнилий, впоследствии канонизированный Церковью. Только по документам в Новгороде убито 2,5 тысяч человек, сколько же было убито и просто изувечено не по документам?

Автор обращает особое внимание на судьбу всех основных участников травли митрополита Филиппа, ибо в «неоопричной» мифологии популярна сказка о том, что Иван Грозный якобы покарал этих людей. Здесь мы имеем дело с крайне распространенным в исторической мифологии случаем, когда конкретные факты объясняются в полном отрыве от их реальных и четко зафиксированных причин.

Действительно, многие преследователи святого Филиппа пострадали, но произошло это не потому, что царь обиделся на них за убиенного митрополита, а по совершенно иным конкретным причинам. Боярин Алексей Данилович Плещеев-Басманов,  возглавлявший команду опричников, арестовавших митрополита в Успенском соборе, был казнен в 1570 году, и не почему-либо, а по подозрению в «новгородском деле». Следователь по делу Филиппа, князь Василий Иванович Темкин-Ростовский фабриковал свои обвинения не просто так — он был обязан царю самой жизнью: еще совсем недавно, в 1567 году государь выкупил его из литовского плена, так что ждать от него объективности не приходилось. После осуждения Филиппа и его смерти князь получил от царя чин боярина в опричной думе, а вот уже в 1571 году он был казнен царем по совершенно конкретной причине — за поражение от татар, спаливших Москву при всей её опричной «мощи». Да, мы можем увидеть в смертях преследователей (mortibus persecutorum) святого Филиппа промысел Божий, — все они в скором времени погибли, но никто из них не погиб по обвинению в убийстве святого. Более того, все они после этой трагедии только приобрели, иначе зачем им было в этом участвовать?

Автор очень точно проясняет мотивацию лидеров опричнины, Малюты Скуратова и Василия Грязного: «Малюта Скуратов был никто — выходец из бедных провинциальных вотчинников, звенигородцев. Василий Грязной — птица того же полета. <...> Каково пришлось бы Грязным, Скуратовым и иже с ними, если бы Иван Грозный послушался митрополита Филиппа и решил отменить опричнину? Да рухнула бы у них вся карьера, пришлось бы вернуться в ничтожество, в бедность» (с.171). Поэтому опричники были кровно заинтересованы в устранении святого предстоятеля Русской Церкви. После убийства митрополита никто не искал изменников в Отроче монастыре, а Малюта еще пять лет служил при государе и получал солидный оклад, пока не погиб при штурме ливонской крепости Вейсенштейн 1 января 1573 года. Володихин пишет: «царь знал, что убил Малюта. И никак не наказал его» (с.235), «отношение царя к убийству прежнего митрополита видно по тем благодеяниям, которыми осыпан был душегуб. Нужно ли здесь что-то комментировать?» (с.236) Действительно, комментировать здесь ничего не нужно.

Катастрофа опричного эксперимента была фактически признана самим Иваном IV, поскольку он сам же её и отменил: «Отмена опричнины была, поскольку она не повысила, как задумывалось, боеспособность вооруженных сил России, а, напротив, снизила. Она привела к катастрофическим последствиям, в частности, к сожжению Москвы татарами в 1571 году» (с.136). Однако если причины отмены опричнины были чисто прагматическими, то конечные причины её создания лежат в духовно-этической сфере, и именно на этот уровень пытается поднять читателя автор этой книги, когда рассуждает о поведении святого Филиппа и его главного оппонента.

На все попытки оправдать террор Ивана Грозного ссылками на общую жестокость эпохи  Дмитрий Володихин дает совершенно точный, христианский ответ: «Аргумент этот — гнилой по своей сути. Во-первых, если кто-то в Европе был ещё большим зверем, чем наш государь, то это не повод для оправдания великой крови, пролившейся на Русской земле. Сравнивая с худшим из тех, кто правил Европой, и себя записываешь в худшие... Во-вторых, нормой все-таки оставались Господни заповеди, и любой христианин обязан соблюдать их — в любой век, в любой стране, при любых обстоятельствах» (с.161), — и в этих словах нет ни доли ригоризма. Да, мы можем признать, что Иван Грозный был лишь очередным европейским тираном эпохи позднего Ренессанса, каковых тогда было очень много; мы можем допустить, что, возможно, где-то кто-то вел себя и пострашнее. Но ведь мы имеем дело с человеком, ставшим первым православным кесарем после падения Византии, с настоящим, абсолютно легитимным носителем миссии Катехона, миссии Третьего Рима, который должен был бы при всех обстоятельствах жизни давать пример если не идеального, то хотя бы наиболее оптимального правления с точки зрения христианской нравственности. Иначе зачем тогда вообще нужно апеллировать к православной традиции, если её ценности не имеют никакого значения? И о каком Катехоне (т.е. удерживающем) можно говорить, если целый ряд высших иерархов Церкви во главе с самим предстоятелем убиты, несколько городов разрушены, сама Москва спалена татарами, война с ливонцами проиграна, а после смерти царя, успевшего семь (!) раз жениться, открываются все предпосылки для Смутного времени?

Будучи современным историком, Дмитрий Володихин как православный автор не может себе позволить объяснять деяния святых какими-либо иными причинами, кроме верности Слову Божиему. Так он отвергает распространенные детерминистские мифы о том, что святой Филипп лишь выражал политические цели своего фамильного клана (А.А.Зимин, Р.Г.Скрынников и др.) или преследовал какие-то особые социальные задачи (Г.П.Федотов, Б.Н.Флоря и др.).

В жизни святого автор видит особую притчу, как бы рассказанную нам Самим Господом о том, как должен жить человек, считающий себя христианином: «Вот и притча: надобно противостоять своим страстям, не поддаваться им. Надо верить и любить, даже если страсти твои уводят тебя совсем в иную сторону. Надо иметь силу отвечать жизни нет, когда она хочет оторвать тебя от истины. Иными словами, следует сопротивляться собственной слабости. Двое возглавляли русский народ, двое подверглись испытанию, один из них устоял, а другой оказался слаб и потому пал» (с.204).

В заключение своего повествования автор подробно рассказывает об истории прославления святого Филиппа и о переносе его мощей в Успенский собор Московского Кремля в 1652 году по желанию будущего патриарха Никона, при котором царь Алексей Михайлович публично отмаливал грехи царской власти за убиение великого предстоятеля Русской Церкви. Также автор перечисляет все основные храмы, построенные в честь святого Филиппа, самый известный из которых — московский храм 1788 года, построенный архитектором М.Ф.Казаковым в Мещанской слободе (около метро «Проспект мира»). Особое внимание Дмитрий Володихин уделяет другому храму — домовому храму барона Боде-Колычева 1859 года, при бывшей усадьбе Долгоруких, который позже перешел к Соллогубам, в августе 1921 года был опечатан большевиками, а ныне там находится не что-нибудь, а «Литературное кафе» (при Доме литераторов на Большой Никитской). Так и в наше время некоторые храмы закрыты, но уже не по идеологическим причинам, а по коммерческим, — там пьют и кушают.

К иным достоинствам книги следует отнести очень серьезные и смелые мысли автора по самым разным вопросам, включая будущее Русской Церкви. Так в обсуждении фигуры патриарха Никона и его потенциальных проектов Дмитрий Володихин совершенно правильно замечает: «Христианскому вероучению не горячо и не холодно от амбиций одной Поместной Церкви, направленных на то, чтобы достигнуть положения, которое утвердила за собой другая Поместная Церковь. Стань московский патриарх вселенским, он не обрел бы от этого больше благочестия, а лишь произошло бы утверждение естественно сложившейся ситуации. Ведь и сейчас Москва как мощнейший в мире центр православия способна претендовать на вселенский статус, более того, некоторые усилия в этом направлении уже предпринимаются...» (с.258).

Ещё совсем недавно подобные мысли, сами по себе абсолютно логичные, казались в церковной среде экстравагантными, но сегодня они становятся общим местом православно-политических дискуссий. Ведь дело не в том, чтобы московскому патриарху стать вселенским, быть может, и само это понятие утратило всякую актуальность после падения Византии, — дело в том, чтобы  придать межцерковным отношениям в православном мире правовые нормы, адекватные «естественно сложившейся ситуации», когда то, что мы сегодня называем Вселенским Патриархатом, на деле таковым уже не является, а крупнейшая Поместная Церковь мира вынуждена слушаться его в этом статусе.

Обычно в объективных рецензиях принято указывать и недостатки текста, хотя в данном случае эта книга слишком хороша и по форме, и по содержанию, чтобы выискивать в ней хоть какие-то изъяны. Но раз я позволил себе столь большой отзыв, отмечу и то, что вызывает вопросы.

Среди смелых суждений автора есть один тезис, который действительно является общим местом во многих консервативно-патриотических рассуждениях, но который требует существенного обсуждения. В контексте совершенно обоснованной критики философской позиции Г.П.Федотова, видящего в митрополите Филиппе своего рода провозвестника христианского социализма, автор обличает идею потребовать у царя «свободы личности и прав человека в европейских формулировках, которых не было ещё в помине и которые по сию пору подходят для русской жизни не больше, чем шутовской колпак для монаха» (с.196). Действительно, требовать подобных вещей от Ивана Грозного и вообще русского царя XVI века было бы довольно странно, но это не значит, что сами по себе они не имеют смысла и «по сию пору подходят для русской жизни не больше, чем шутовской колпак для монаха». Во-первых, идея правовых отношений в обществе — это вовсе не какая-то западно-европейская выдумка, а общеевропейская ценность, выработанная еще в античные времена и развитая не где-нибудь, а в православной Византии при Юстиниане Великом с его знаменитым Кодексом 529-534 годов, так что то, что мы давно называем «римским правом», честнее было бы называть «ромейским» или «византийским правом». И развитие этого права совершенно естественно, поскольку представление о правах и свободах гражданина полностью предопределены христианским представлением о ценности человеческой личности, свободной и ответственной. Именно это представление отражено в таком официальном документе как «Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека», утвержденном на Архиерейском соборе РПЦ 26 июня 2008 года. Во-вторых, не очень понятно, что значит «европейские формулировки» свободы личности и прав человека, поскольку Россия — это часть европейской цивилизации, наследующей римско-византийское право, и в каких же документах тогда отражены не-европейские формулировки свободы личности и прав человека, которые должны быть свойственны России? В-третьих, именно потому, что в сознании Ивана IV Грозного, при всей его образованности, не говоря уже о сознании опричников, царил полный правовой нигилизм и никакого четкого представления о свободе личности и правах человека при нем не было, были возможны те ужасы опричного террора, которые описал Дмитрий Володихин в своей книге. Иначе бы царь хотя бы признавал постановления церковного Собора 1551 года о том, что клирика может судить только церковный суд, а не светский, и не ставил бы против святого Филиппа следователя, лично обязанного жизнью самому царю. Тезис о том, что «свобода личности и права человека в европейских формулировках» подходят для русской жизни «не больше, чем шутовской колпак для монаха» онтологически во многом проистекает из другого тезиса автора, а именно, что «Россия — тот исторический театр, в котором воля Божья видна яснее, чем где бы то ни было» (с.202). Откуда берется это серьезное богословское утверждение, превращающее Россию в особую зону тварной реальности, не очень понятно. Ведь подобные весьма красивые на первый взгляд идеи очень опасны для самой страны: если Россия онтологически особая страна, а не такая как все, то к ней не применимы никакие универсальные нормы и ценности, или применимы в очень особом качестве, отличном от других. Опричнина 1565–72 годов и была таким опытом «особого», «опричного» существования, но её фиаско наглядно доказало, что в России действуют все те же социальные законы и потребности, что и везде, и либо мы ориентируемся на универсальные ценности, равные для всех, либо мы впадаем в варварство.

Я прекрасно понимаю и знаю, что столь глубокий автор, как Дмитрий Володихин, не имел в виду те экстремальные выводы, которые я делаю из его слов, но не могу не обратить внимание на эти слова. 

Есть еще один, бросающийся в глаза изъян, который в данном случае не имеет отношения к автору, а напрямую связан с редакцией самого издательства — это совершенно неадекватное времени и тексту написание таких слов как «Бог» и «Православная Церковь» с маленькой буквы. Почему в 2009 году, в книге, посвященной русскому святому, эти слова напечатаны с маленькой буквы, не имеет никакого объяснения, — ведь даже если не говорить об уважении к господствующей конфессии, неужели непонятно, что слова «бог» и «церковь», написанные с маленькой буквы, имеют совсем иное значение, чем написанные с большой? Очевидно, что сам автор здесь ни при чем и не может быть доволен этим обстоятельством.

Дмитрий Володихин поднял громадный и необходимый труд, которым мы сегодня можем пользоваться как учебным пособием по истории Русской Церкви и «старомосковской цивилизации», и которым также мы можем просто наслаждаться как образцом хорошей исторической прозы.

* В наше время среди малообразованных поклонников опричной политики Ивана IV находятся люди, которые считают, что карательный поход против Новгорода 1569–70 годов якобы преследовал задачу извести там ересь т.н. «жидовствующих» — русских людей, принявших очередное синкретическое лжеучение эпохи позднего Ренессанса, каких было тогда очень много, замешанное на иудейской мистике (откуда и само название). Приходится напоминать этим псевдоревнителям, что ересь «жидовствующих» была распространена на сто лет раньше, в конце XV века, ею увлекался сам великий князь Иван III, и только по настоянию преп. Иосифа Волоцкого в 1504 году она была осуждена Церковью и окончательно уничтожена в течение нескольких лет. При этом если кого-то и можно считать наследниками альтернативной религиозности «жидовствующих» в эпоху Ивана IV Грозного, то это самих опричников с их Слободским орденом.

http://www.rus-obr.ru/cult/4326