Острова радости

О книге Сергея Фуделя «Воспоминания»

«Как ни тяжелы для человека постигающие его страдания, но по какому-то благому закону они постепенно рассеиваются в душе, и в ней неожиданно остаются, точно острова нетленной радости, только счастливые часы или минуты прошлого. И тогда это прошлое существует вместе с настоящим…». Это цитата из первой главы книги Сергея Иосифовича Фуделя, книги о том прошлом, которое не умирает, не проваливается во тьму, но, вот именно, существует вместе с настоящим.

Книга называется «Воспоминания», однако, если мы чувствуем смысловую разницу между глаголами «вспоминать» и «помнить», то Фудель — не просто вспоминает, а вот именно помнит. Это не эпизодическое вспоминание, а неотступная живая, действующая память, которая преображает самого человека и тех, с кем он делится плодами своего труда.

Те «острова нетленной радости», о которых автор помнит,— это острова в океане беды и боли — боли за Церковь. Болью за нее проникнуты не только те страницы книги Фуделя, которые относятся к послереволюционному периоду, но и те, которые повествуют о времени предшествующем. И не только внешним злом, истязавшим Церковь, вызвана эта боль, но и злом в церковной ограде.

Сергей Фудель родился в самом начале 1900 года, в семье священника Бутырской тюрьмы, и его крестили в тюремной церкви. В детстве он бывал в этом храме не раз и не два: семья священника молилась, говела, встречала праздники вместе с заключенными, и это никого не удивляло. Священника Иосифа Фуделя знала не только Бутырка, он был известен всей тюремно-каторжной России. «Это целый мир особых людей, более всего ищущих духовной помощи,— писал отец Иосиф в одном из своих писем, которые приводит в книге его сын,— просто теряешься от той громадной области духовных нужд, которую представляет из себя тюрьма». Нужды, впрочем, могли быть и материальными тоже: семейный архив Фуделей хранил массу благодарственных писем от сибирских, дальневосточных, сахалинских каторжан: «Получил от вас два письма и два рубля, которые для меня были как бы Господом Богом сброшены с неба…».

И что же? «Тюремная идиллия» длилась недолго, любимого арестантами батюшку вынудили от этого служения уйти. Сергей Иосифович приводит замечательный документ — указание, полученное его отцом от московского губернского тюремного инспектора — должность, сами понимаете, никак уж не церковная, светская, но в праве своем учить пастыря сей государственный муж нимало не сомневается (Синодальный период!): «Обязанности тюремного священника не исчерпываются церковными службами и проповедями на узкой почве (выделено Фуделем-младшим) укрепления в заключенных начал Православия. Вся нравственная жизнь заключенного должна находиться под контролем… тюремного пастыря». Ну что тут поделаешь: не согласен был отец Иосиф с тем, что православная вера — это «узкая почва». Не желал он собирать заключенных на духовные беседы принудительно и «держать под контролем» никого не хотел, да и не умел. А для тюремных чиновников это было нормой, да только ли для них?..

Самые светлые, просто переполненные светом страницы первой (дореволюционной) главы книги Сергея Фуделя посвящены монашеским обителям, в которые он приезжал ребенком вместе с отцом — Оптиной и Зосимовой пустыни: из них он вынес убеждение в том, что «истинное монашество есть вечно живое и никогда не прекращающееся первохристианство». Но здесь же — печальные воспоминания о другом монастыре, где «манатейные монахи были, как студенты в общежитии. Некоторые во время обедни не стеснялись выходить покурить. Я лично знал одного такого — хороший был человек, и меня угощал папиросами, но зачем он был в монастыре — неизвестно».

Есть ли сегодня такие же люди — хорошие вроде бы, но зачем в монашестве, зачем в сане — неизвестно? Конечно есть. Много или мало — об этом я судить не могу, я радуюсь тому, что не только такие, далеко не только такие встречаются на моем личном пути. Но каждый такой «неизвестный» человек, где бы он ни жил, ни служил,— беда, и беда большая. Ни одно проявление оскудения, ни один случай скрытой, внутренней измены, ни одно впадение в теплохладность не пройдет даром, все это — страшные семена, которые прорастут. Вот что помогает понять книга воспоминаний Сергея Иосифовича Фуделя, книга о русской Катастрофе, непосредственно предшествовавших ей и последующих годах.

Но она же помогает понять и другое: то, что Церковь не умирает, она переживает все это, поскольку жива — Богом, Его волей о ней, и искренней верой преданных Ему людей, и святостью. Бывают моменты, когда это особенно ясно. Синодальный период закончился, Русской Церкви возвращено Патриаршество, в стране уже произошла Катастрофа, но даже и она не может сразу убить радость духовной весны — именно так определяет Сергей Иосифович краткий период, когда освободившаяся Церковь не захлебнулась еще кровью: «Сейчас тем, кто не пережил этих лет — 1918, 1919, 1920 — невозможно представить себе нашу тогдашнюю жизнь. (Фудель — ровесник века, легко сообразить, сколько лет ему было в эти годы.— М.Б.). Это была жизнь скудости во всем и какой-то великой темноты, среди которой плавал освещенный своими огнями корабль Церкви. В России продолжалось старчество, то есть живое духовное руководство Оптиной пустыни и других монастырей. В Москве не только у отца Алексия Мечёва, но и в других храмах началась духовная весна, мы ее видели и ею дышали. В Лавре снимали тяжелую годуновскую ризу с рублевской «Троицы», открывая Божественную красоту…»

Но за духовной весной приходят деньки совсем не вешние: 21‑летний Сережа Фудель ввергнут в ту самую Бутырку, в домовой церкви которой его крестили. Причина ареста — противостояние обновленчеству. Храм уже не действует, но времена еще относительно терпимые. Камеры Бутырки битком, но в этой тесноте оказывается возможным наладить церковную жизнь с богослужениями — благо священников, да и архиереев в камерах хватает, и пономарить есть кому, и петь. И даже причаститься потихоньку возможно в этой не успевшей еще озвереть Бутырке: «Кажется, на второй день (заключения.— М.Б.) мне сказали, что в соседней камере отец Владимир Богданов со Святыми Дарами, и что можно упросить дежурного к нему пройти. Я так и сделал…».

Молодому человеку было совершенно ясно, что «произошедшая катастрофа — это Божие возмездие (…) когда верующий человек отказывается от подвига своей веры, от узкого пути и страдания внутреннего, то Бог — если Он еще благоволит его спасать — посылает ему страдание явное (…) чтоб хоть этим путем он принес плод жизни вечной…».

Может быть, это сознание помогло Сергею Фуделю на дальнейшем его крестном пути, потому что описанное выше оказалось только началом: самое страшное было впереди. Жизнь Сергея Иосифовича вместила три ареста, двенадцать лет тюрьмы и ссылки. Эти годы он назовет «эпохой страдания и счастья». Почему страдания — более чем понятно: достаточно прочитать описание «голодного барака» — барака для тех, кто не мог выполнить норму на лесоповале и, соответственно, не получал пайка. Это был путь в смерть, и уже только в смерть… А вот почему счастья?

Потому что там, на этапах, в бараках, в ссылке заключенный Фудель встречал удивительных людей. Таких, как упомянутый уже здесь отец Владимир Богданов, отец Владимир Криволуцкий, отец Валентин Свенцицкий, глубокая духовная связь с которым у Фуделя сохранялась всю жизнь; отец Василий Перебаскин — «простейший вятский поп» в «несуразно больших валенках», имевший особый дар духовной помощи людям; протоиерей Иоанн Крылов, ухитрявшийся крестить предварительно обращенных им иноверных под душем, когда зэков водили мыться… А еще — «светлый и верный Христов раб» митрополит Казанский Кирилл (Смирнов), который «входил в нашу маленькую и невероятно клопиную камеру вятской тюрьмы, точно в богатую приемную залу архиерейского дома». Немало теплых страниц в книге Фуделя посвящено многострадальному святителю Афанасию (Сахарову), любовь, поддержка и понимание которого были для автора «Воспоминаний» очень важны.

Совсем недавно Церковь совершала празднование новомученикам и исповедникам Российским, молитвенно поминала всех, пострадавших за веру в годы так называемых гонений (лично мне слово «гонения» всегда казалось слишком мягким: это был, по сути, геноцид). И у нас был еще один повод задуматься: а как мы их помним, мучеников ХХ века? Помнить ведь можно по-разному. Можно просто знать, хранить в памяти некие факты, имена — а можно попытаться сделать так, чтобы память о тех, кто был верен даже до смерти, и смерти крестной (Флп. 2, 8), преображала нас духовно. Книга Сергея Фуделя может нам в этом помочь: он был непосредственным свидетелем их исповедничества, их мученичества и великой их любви к людям — именно о любви-то он и рассказывает в первую очередь. Благодаря урокам сокамерников-исповедников тюрьма стала для него школой любви к человеку, любви, которая начинается со скорби о нем.

Читая «Воспоминания», мы как бы переплываем вместе с автором через океан боли и причаливаем к островам нетленной радости. И от нас самих зависит, сумеем ли мы на них поселиться.

Газета «Православная вера» № 4 (504)