Оптинские старцы. Возрождается знаменитый духовный центр. Мария Городова

На днях в легендарной Оптиной пустыни произойдет событие, которого ждали давно.

Впервые за долгие годы посетителям станет доступен уникальный объект - центр духовного притяжения России XIX века, место, куда стремились попасть и члены императорской фамилии, и цвет интеллигенции, и люд попроще - знаменитая хибарка, где принимали народ оптинские старцы. Гоголь, Тютчев, Тургенев, Петр и Модест Чайковские, Толстой, Достоевский, Циолковский, Ахматова, Георгий Жуков - вот далеко не полный список именитых гостей. Ехали не просто в прославленный монастырь - до революции в России была тысяча монастырей, ехали к старцам. Стекались сюда, к порогу двух скромных деревянных хибарок, где оптинские старцы принимали страждущую Россию. Сегодня эти домики, видевшие на своем веку множество невероятных чудес, совершавшихся каждодневно и абсолютно обыденно, восстановлены и вот-вот примут первых посетителей.

Корреспондент «РГ» побывала в закрытом для посторонних Иоанно-Предтеченском скиту Оптиной пустыни, пообщалась с оптинскими иноками, постаралась понять, что же это за явление - старчество.

Из разбойников в монахи

Когда возникла Оптина пустынь, точно неизвестно, то ли в XIV, то ли в XVI веках. По преданию, начало монастырю положил некий Опта - либо наш, русский разбойник, атаман шайки, наводящий страх в Козельских лесах, либо даже ханский баскак - сборщик податей во время татаро-монгольского ига, не дающий спокойно спать местным жителям. В пользу ордынского сборщика податей говорит тот факт, что у русских имени Опта нет, а вот в татарском языке существует словосочетание «башими обту» - человек, кого-либо притесняющий. Так или иначе, подзабыв детали, память народная зафиксировала факт произошедшего чуда: был изверг-душегуб, но что-то случилось, человек переродился, уверовав во Христа, бросил разбой и, раскаявшись, принял монашество - с именем Макарий. Опта-Макарий срубил себе скит - для тихой жизни, посвященной Богу и молитве. Со временем вокруг скита и образовался Оптин монастырь Макарьевской пустыни.

Сегодня слово «скит» надо объяснять, а вот нашим предкам оно было хорошо известно и означало потаенное, укрытое от чужих глаз место, или даже небольшой монастырь с очень строгими, более строгими, чем в обычных монастырях, правилами жизни. Первый этап существования Оптиной, вплоть до конца XVIII века, был тяжелым: в Смутное время монастырь и храм в нем пострадали, при Петре пустынь сошла на нет, ее обескровили, обложив непосильным налогом, который шел на строительство Санкт-Петербурга и войну со шведами. Возрождение начинается в конце XVIII века, когда митрополит Московский и Калужский Платон, пораженный красотой мест, принимает решение восстановить здесь монашество.

«Монашеская жизнь очень внутренняя, внешне она устроена настолько примитивно, что событий, собственно, никаких нет - помолились, поработали, пообедали, опять поработали, опять помолились, поспали, еще помолились. И так день за днем, год за годом, - рассказывает монах Иоанно-Предтеченского скита Каллиник. - Но в Церкви мы руководствуемся словами Христа: «По плодам их узнаете их». То есть какой плод в итоге? Духовную жизнь часто сравнивают с цветником: вроде все растения питаются одной и той же землей, водой, но из одних вырастают красивые цветы, другие дают прекрасные плоды, а какие-то - колючки да репейник. Читаешь святых, живших в Оптиной, и поражаешься, настолько уникальные, яркие личности здесь расцветали».

Плодами возродившейся Оптиной считают старчество. Появление старцев в Оптиной связано со строительством нового скита. И этот скит, эти скромные домики, в которых оптинские старцы принимали болящих да скорбящих, стали прорывом на какой-то совсем иной уровень духовной жизни. Причем прорывом не только для монастыря, для всей России. Хотя, конечно, в 1821 году, когда братья монахи Моисей и Антоний корчевали лес и строили келии для укромной молитвы, о прорыве никто и не думал. Люди горели любовью к Богу и желанием в уединенном месте, месте, где возможно отсечь от своей жизни все суетное и лишнее, присутствующее даже и в обычном монастыре, заняться «умным деланием» - так в православной аскетике называют особый молитвенный подвиг, когда и ум, и сердце приводятся монахом-подвижником в полное подчинение Богу.

«Умному деланию» по книжкам не научишься. Это сложнейший путь, тут необходим не просто духовник, а старец - человек, сам достигший таких духовных высот, человек, движимый не своей, человеческой волей, а волей Божьей. И, построив скит, отец Моисей приглашает туда старцев - сначала отца Льва.

Таскать души из ада

Для многих и сейчас, да и раньше смысл жизни монашествующих непонятен. «Бездельники! Люди, отлынивающие от проблем! Подумаешь, молятся, нашли работу! А ты, поди, повкалывай, как все!» Эти мифы бродят не одно столетие. Для того чтобы понять, как далеки они от реальности, надо хотя бы попробовать самому помолиться и осознать, какой это труд. Удаление от мира для монаха не означает освобождения от той извечной борьбы нашего мира - борьбы добра и зла. От мира уходят не для того, чтобы ее, этой борьбы, избежать, нет. В уединении, в отшельничестве эта борьба (в Церкви говорят «брань») становится более явной, не столь завуалированной, очищенной от декораций мира. И сердце, ум подвижника, возжелавшего убить, в первую очередь зло в себе, учится в этой борьбе побеждать - свои страсти, свою природу, в конце концов, учится отражать нападки врага рода человеческого. Не случайно монахов называют духовными воинами, а одна из книг - руководство по монашеской жизни - так и называется: «Невидимая брань». «Невидимая» не только потому, что происходит в тиши келий, вдали от глаз, «невидимая» еще и потому, что идет эта брань не против конкретных людей, «не против плоти и крови», а против сущностей мира духовного - «против духов злобы поднебесных». Выйти победителем в этой битве невероятно трудно: подвизающихся, то есть выходящих на бой, много, святыми становятся единицы.

Но ради чего все это? Из эгоистического желания личного спасения? Нет! Цель - обожение, то есть соединение человека с Богом, приобщение к Богу. Делается ли это ради себя, любимого? Конечно, нет. Бог и эгоизм не совместимы. Бог Сам есть жертвенная любовь, и святость, максимально возможная для человека стадия обожения, всегда ради других.

И тут, для того чтобы понять, какая нам всем польза от того, что кто-то там запирается в уединенных скитах и совершенствуется в молитве, давайте ненадолго отвлечемся. Когда будущему оптинскому старцу Варсонофию было всего шесть лет, и мальчик Павел Плиханков из семьи самарских миллионеров гулял с отцом в огромном личном саду, вдруг по аллейке навстречу отцу с сыном, откуда ни возьмись, вышел странник. Откуда вышел, куда потом ушел, не ясно - сад был огорожен и неплохо охранялся, с собаками. Тихо подошел странник к Плиханковым и, показывая старческой ручкой на мальчика, проговорил: «Помни, отец, это дитя в свое время будет таскать души из ада!» Проговорил и удалился. А Павел Плиханков, пройдя непростой путь, в 46 лет ушел в Оптину. Богатый, образованный, полковник генштаба, он, отказавшись и от завидной невесты, и от генеральского чина, стал послушником старца Нектария.

Но не только про отца Варсонофия, про всех оптинских старцев можно сказать: это спасатели, вытаскивающие наши души из ада. И самым великим в этом, бесспорно, был старец Амвросий.

Жизнь как подвиг любви

Происходил батюшка Амвросий из среды священнической, обладал живым, веселым нравом, любил пошалить да пошутить, знал пять языков. Рано заболел, и когда надежды на выздоровление уже не оставалось, дал обещание, если останется жив, уйти в монастырь. После этого пошел на поправку, но еще четыре года медлил - не хотел покидать мир. И все-таки ушел в Оптину, принял монашеский постриг и в 33 года опять заболел, причем уже на всю оставшуюся жизнь. Cветила медицины, обследовав старца Амвросия, говорили: «Страдает батюшка так, что, будь он человеком обычным, и недели бы не прожил». Старец Амвросий прожил в таком состоянии 46 лет! И не просто прожил. Самый знаменитый из оптинских старцев, заслуженно знаменитый, он принимал людей по 12 часов в день - именно в том домике, который на днях откроется в Иоанно-Предтеченском скиту. О том, как это происходило, рассказал в «Братьях Карамазовых» Достоевский.

В «Воспоминаниях» жены писателя читаем: «16 мая 1878 года нашу семью поразило страшное несчастие: скончался наш младший сын Леша... Чтобы хоть несколько успокоить Федора Михайловича и отвлечь его от грустных дум, я упросила Вл.С. Соловьева, посещавшего нас в эти дни нашей скорби, уговорить Федора Михайловича поехать с ним в Оптину пустынь». Вернулся Достоевский из Оптиной умиротворенным, успокоившимся. Встреча с Амвросием оптинским настолько повлияла на писателя, что в «Братьях Карамазовых» он запечатлел и Иоанно-Предтеченский скит, и самого старца - именно отец Амвросий стал прототипом старца Зосимы. «...многие, почти все, входившие в первый раз к старцу на уединенную беседу, входили в страхе и беспокойстве, а выходили от него почти всегда светлыми и радостными, и самое мрачное лицо обращалось в счастливое,.. старец был вовсе не строг; напротив, был всегда почти весел в обхождении. Монахи про него говорили, что он именно привязывается душой к тому, кто грешнее, и кто всех более грешен, того он всех более и возлюбит».

Эта любовь и была главным чудом Оптиной. Ни исцеления больных, ни чтение писем в запечатанных конвертах, ни прозревание прошлого и будущего, ни даже молитвы, изменяющие реальность, нет, нет, именно любовь. «Всякое христианское «дело» непременно сопрягается с подвигом; любовь же, как высшее из всех дел, требует и наибольшего труда», - объяснял еще один старец, наш современник, Софроний (Сахаров).

Но как старцы достигали этой вершины духовного совершенствования, венчающей обожение? «Если ты находишь, что в тебе нет любви, а желаешь ее иметь, то делай дела любви, хотя сначала и без любви. Господь увидит твое желание и старание и вложит в сердце твое любовь», - учил старец Амвросий. «Любовь к Богу доказывается любовью и милосердием к ближнему, а милосердие, милость и снисхождение к ближнему и прощение недостатков его приобретаются чрез смирение и самоукорение, когда во всех скорбных, неприятных случаях будем возлагать вину на себя, а не на других, что это мы не умели поступить как следует, оттого и произошла неприятность и скорбь, и если так будем рассуждать, то менее будем огорчаться и предаваться гневу, который правды Божией не соделывает». «Нет выше добродетели, как любовь, и нет хуже порока и страсти, как ненависть, которая не внимающим себе кажется маловажною, а по духовному значению уподобляется убийству... Милость и снисхождение к ближним и прощение их недостатков есть кратчайший путь ко спасению».

Были ли в советские времена старцы? Люди, которым бы настолько была дорога душа человека - даже самого грешного, что они, забывая себя, всеми силами старались бы спасти ее? Конечно, только жили они прикровенно, то есть в тайне. Есть ли сегодня в Оптиной духоносные отцы? «В первую очередь старец Илий, духовник Оптиной пустыни, сколько в нем любви к людям! Скольким он помогает своей молитвой», - ответят вам в любом храме.

«Батюшка, что сейчас главное для всех нас?» - спросила я у старца Илия, прорвавшись сквозь плотное кольцо желающих излить свои беды и боль, получить утешение. «Сейчас? Да как и всегда - быть с Богом. Самое страшное несчастье для человека всегда, во все времена - это попасть во власть дьявола. Вот это в высшей степени бедствие. Но если ты с Богом, и это не страшно, Господь защитит».

Источник: "Российская газета"