О третьем свойстве Церкви (о соборности). Лосский В. Н.

Чаще всего это происходит тогда, когда мы пытаемся опре­делить третье свойство Церкви — соборность*.

(* Я считаю необходимым отметить этимологический смысл слова соборность. Славянский текст Символа веры очень удачно передает прила­гательное греческого оригинала «кафолический» словом «соборный». Хомя­ков произвел от него неологизм «соборность», совершенно совпадающий с идеей кафоличности, которую он развил в своем труде о Церкви. Но так как славянский корень «собор» значит собрание и, в частности, собор, си­нод, то производные «соборный», «соборность» для русского уха приобрели новый нюанс, что отнюдь не означает, что они утеряли от этого свое пря­мое значение, значение «кафолический», «кафоличность».)

Именно здесь, как мы чувствуем, стянут узел всех трудностей. Поскольку нет еще совершенно ясного определения понятия соборности, мы неизбежно запутываемся в смешениях, затрудняющих логиче­ское различение свойств Церкви, или же, если мы захотим избежать всех трудностей, сохранив права логики, это раз­личение остается поверхностным, случайным и искусственным. Но нет ничего более пагубного, более чуждого подлинному богословию, чем поверхностная ясность, достигаемая в ущерб глубокому анализу.

Всякое логическое различение предполагает не только раз­ницу между определяемыми понятиями, но также и известное согласие между ними.

Совершенно очевидно, что четыре свойства Церкви нахо­дятся в таком гармоничном сочетании, что, упразднив или из­менив характер одного члена этого четверочастного различия, мы упраздним само понятие Церкви или же глубоко его изме­няем, от чего изменится характер и других ее свойств.

Действительно, невозможно представить себе Церковь без свойства единства. Об этом сказал апостол Павел коринфя­нам, среди которых возникли разделения: «я Павлов»; «я Аполлосов»: «я Кифин»; «а я Христов». Разве разделился Христос? Разве Павел распялся за нас? Или во имя Павла вы крести­лись?» (1 Кор. 1, 12—13). Без единства Тела Христа, Который разделиться не может, не могут существовать и остальные свойства — святость, соборность, апостоличность. Нет больше Церкви, а есть разделенное человечество — человечество вавилонского столпотворения.

Церковь немыслима и без свойства святости. «Мы даже и не слыхали, есть ли Дух Святый»,—сказали апостолу Павлу некоторые ученики из Ефеса, крестившиеся крещением Иоанновым, крещением покаяния (Деян. 19, 2—7).  Лишившись того, что является источником и одновременно конечной целью ее существования. Церковь не была бы уже Церковью. Это было бы не Тело Христово, а какое-то иное мистическое тело, ело, лишенное духа и все же существующее; предоставленное браку смерти, но еще ожидающее своей конечной участи; таково мистическое тело Израиля, не узнавшего осуществления обетования Духа Святого.

Нельзя также лишить Церковь свойства апостоличности, не уничтожив одновременно других ее свойств и самое Цер­ковь, как конкретную историческую реальность. Чем была бы Церковь без божественной власти, дарованной Воскресшим Богочеловеком апостолам (Ин. 20, 22—23) и передаваемой их преемниками вплоть до наших дней? Это был бы, с одной стороны, призрак «небесной церкви», бестелесный, абстрактный и ненужный, а с другой стороны, это было бы множество сект, пытающихся воспроизвести «евангельский дух» вне всякой объективности, обреченных на произвол своего «свободного исследования», своих бесконтрольных смутных духовных сос­тояний.

Если единство Церкви основано на том, что она — Тело, Глава которого — Христос (Еф. 1, 23), если ее святость, «полнота Наполняющего все во всем» (там же) — от Духа Святого если ее апостоличность заключается в силе того же Духа, Которого даровал Христос апостолам в Своем дуновении и Который передается их преемникам, то, недооценивая или изменяя одно из этих трех свойств, мы упраздняет или изменяем самую сущность Церкви. То же самое следует сказать и о соборности — том свойстве, которое и составляет предмет нашего исследования.                           

Чтобы лучше понять, что такое соборность, мы опять пойдем негативным путем. Попытаемся представить себе, чем была бы Церковь без соборности. Представить себе это, конечно, невозможно, потому что, как мы уже сказали, все четыре свойства Церкви взаимно друг друга утверждают и не могут существовать одно без другого. Однако, устраняя поочередно три других свойства, мы уже попытались начертать три различных образа того, чем оказалась бы Церковь, если бы она не была полностью тем, что она есть. Теперь нам пред­стоит рассмотреть, в каком именно смысле Церковь не была бы Церковью, каков был бы ее образ «несуществования», если бы можно было вообразить Церковь единую, святую, апос­тольскую, но не соборную.

Как только мы поставим такой вопрос, мы сразу же увидим огромный пробел: такая Церковь была бы Церковью без Истины, без точного знания данных Откровения, без сознательного и непреложного опыта тайн божественных. Если 6ы она все же сохранила свое единство, это было бы единство множества мнений, порожденных различными человеческими культурами и образами мышления, единство, имеющее в своей основе административное принуждение или релятивистское безразличие. Если бы эта Церковь, лишенная уверенности в истине, сохранила святость, это была бы святость бессознательная,— некий путь к освящению без благодатного озарения. Если бы она сохранила апостоличность, это было бы лишь слепой верностью абстрактному принципу, лишенному внут­реннего смысла. Итак, мы верим, что соборность является не­отъемлемым свойством Церкви постольку, поскольку она об­ладает истиной. Можно даже сказать, что соборность есть качество христианской истины.

Действительно, мы говорим «кафолический догмат», «кафолическое вероучение», «кафоли­ческая истина», часто употребляя этот термин наряду с тер­мином «всеобщий», который к нему очень близок. Однако можно было бы спросить себя: означает ли соборность просто всеобщность истины, проповедуемой Церковью «во всей все­ленной»? В какой-то мере это так: внешне «соборность» и «все­общность» совпадают. Тем не менее, мы должны признать, что эти два термина (соборность и всеобщность) не вполне сино­нимы, несмотря на тот смысл, в каком эллинистическая древ­ность употребляла прилагательное xaoixog (соборный). Этимология не всегда может служить надежным руководителем в области умозрительного мышления. Философ рискует потерять истинный смысл понятия, если будет слишком связывать себя его словесным выражением; тем более это относится к бого­слову, который должен быть свободен даже от понятий, ибо он стоит перед реальностями, превосходящими всякую чело­веческую мысль.

Для нас совершенно неоспоримо, что слово «кафолический» (соборный) получило новый смысл, смысл христианский, в языке Церкви, которая сделала его специальным термином, обозначающим реальность, отличную от той, которая связы­вается с общепринятым понятием «всеобщий»; «соборный» означает нечто более конкретное, более внутреннее, не отдели­мое от самого существа Церкви. Действительно, каждую ис­тину можно назвать всеобщей, но не всякая истина есть исти­на кафолическая (соборная). Термин этот обозначает именно истину христианскую, свойственный Церкви способ познания это» истины, учение, которое она формулирует. Может быть, «соборность» можно понимать как «всеобщность» в более уз­ком и специальном значении этого слова, в значении всеобщ­ности христианской? Это можно допустить, по все же с неко­торой оговоркой: термин «всеобщность» слишком абстрактен, а соборность — конкретна.

Мнения или истины, которые называют «всеобщими», — это мнения или истины, принятые всеми, «общие» для всех без исключения. Совершенно очевидно, что христианская собор­ность-всеобщность не может пониматься в этом смысле. Однако иногда пытаются отождествлять соборность с распро­странением Церкви по всему миру, среди всех народов земли. Если принять это определение буквально, пришлось бы приз­нать, что Церковь учеников, собравшихся в Сионской горнице в день Пятидесятницы, была отнюдь не соборной и что она стала соборной только в современную эпоху, да и то еще не в полной мере. Но мы твердо знаем, что Церковь всегда была соборной.

Следовательно, надо делать различие между соборностью фактической (христианской общностью) и соборностью потенциальной, или христианской всеобщностью, всеобщим характером Церкви и ее благовестия, обращенного ко всей вселенной, ко всему человечеству, которое должно его принять, должно войти в Церковь. Это очевидно. И, тем не менее, мы испытываем какое-то неудовлетворение, когда решаемся видеть в соборности Церкви всего лишь некое потенциальное ка­чество.

Действительно, если мы отождествим соборность Церкви с всеобщим характером христианской миссии, нам придется признать свойство соборности не только за христианством, но и за другими религиями. Поражающее распространение буддизма по всей Азии, сокрушительные победы ислама оказались возможными благодаря тому, что последователи этих религий обладали ясным сознанием всемирного характера своей миссии. Можно говорить о буддийском или мусульманском универсализме, но можно ли когда-либо назвать эти религии «соборными»? Не является ли соборность исключительной принадлежностью Церкви, ее основной характерной особенностью?

Если это так, то надо решительно отказаться от простого отождествления понятий «соборный» и «всеобщий». «Христианскую всеобщность», фактическую всеобщность или потенциальный универсализм следует отличать от соборности. Они следствие, необходимо вытекающее из соборности Церкви и неотделимо с соборностью Церкви связанное, так как это есть не что иное, как ее внешнее, материальное выражение. Это свойство с первых веков жизни Церкви получило название «вселенскости».             |

«Экумена» в понимании древней Эллады означала «заселенная земля», мир известный, в противоположность неисследованным пустыням, океану, окружающему населенный людьми «orbis terrarum», а также, может быть, и в противоположность неизвестным странам варваров.                       |

«Экумена» первых веков христианства была преимущественно совокупностью стран греко-латинской культуры, стран Средиземноморского бассейна, территорией Римской империи. Вот отчего прилагательное oixovukvixoc («вселенский») стало определением Византийской империи, империи вселенской. Так как границы империи к эпохе Константина Великого более или менее совпадали с распространением Церкви, Церковь часто пользовалась термином «экуменикос». Он давался как почетный титул епископам двух столиц империи, Рима и позднее «Нового Рима» —    Константинополя. Главным же образом этим термином обозначались общецерковные соборы епископов вселенской империи. Словом «вселенский» обозначалось также то, что касалось всей церковной территории в целом, в противоположность всему, что имело только местное, провин­циальное значение (например, поместный собор или местное почитание).                                                

Здесь надо ясно понять разницу между «вселенскостью» и соборностью». Церковь в целом именуется «вселенской», и это определение не приложимо к ее частям; но каждая часть Церкви, даже самая малая, даже только один верующий, мо­жет быть названа «соборной».

Когда святой Максим, которого церковная традиция назы­вает Исповедником, ответил тем, кто хотел принудить его при­чащаться с монофелитами: «Даже если бы вся вселенная («экумена») причащалась с вами, я один не причащался бы», он «вселенной», которую считал пребывающей в ереси, проти­вопоставлял свою соборность. Но что же такое эта соборность, которая может столь радикальным образом противопостав­ляться христианской всеобщности, обозначаемой термином «вселенскость»?

Выше мы говорили, что соборность есть некое качество богооткровенной истины, дарованной Церкви. Можно сказать еще точнее: это свойственный Церкви способ познания истины, способ, благодаря которому эта истина становится достоверной для всей Церкви, — и для Церкви в целом, и для каждой из ее малейших частиц. Вот отчего обязанность защищать истину лежит на каждом члене Церкви, как на епископе, так и на мирянине, хотя епископы ответственны за нее в первую оче­редь в силу принадлежащей им власти. Мирянину даже вме­няется в обязанность противиться епископу, который предает истину и перестает хранить верность христианскому Преданию. Ибо соборность—это не абстрактный универсализм доктрины, предписанной иерархией, а живое Предание, хранимое всегда, повсюду и всеми, — quod semper, quod ubique, quod ab omni­bus.

Утверждать обратное значило бы смешивать соборность с апостоличностью, с данной апостолам и их преемникам властью вязать и решить, судить и определять, но тогда те­ряет свою силу внутренняя достоверность истины, Предание, охраняемое каждым, заменяется подчинением внешнему прин­ципу. Не следует впадать и в противоположную ошибку, что происходит, когда смешивают соборность со святостью и, придавая ей характер харизматический, видят в ней личное вдохновение святых, единственных истинно «соборных» свиде­телей истины; это значило бы исповедовать заблуждение, по­добное монтанизму, превращающее Церковь в некую мисти­ческую секту. Соборность не определяется святостью, но святость невозможна без соборности. Соборная истина, хранимая всеми, обладает внутренней достоверностью, большей или меньшей для каждого, в той мере в какой он действительно является членом Церкви и не отделяется — как индивидуум или как член какой-либо группы — от единства всех в Теле Христовом. Но тогда, могут нам сказать, соборность есть не что иное, как только функция единства Церкви, «универсаль­ная действенность принципов ее единства», как считает о. Конгар и большинство тех богословов, которые смешивают эти два атрибута Церкви — единство и соборность.

Нельзя отрицать христологической предпосылки, лежащей в основе соборности; без этой предпосылки соборность вообще не могла бы существовать. Тем не менее, мы далеки от того, чтобы утверждать вместе с о. Конгаром, что кафоличностй Главы Церкви есть принцип кафоличности  (соборности) Церкви.                                                

Это христологическое обоснование соборности носит харак­тер негативный: купленная Кровью Христа Церковь чиста от всякого порока, отделена от начал века сего, непричастна гре­ху, не связана ни с какой внешней необходимостью, ни с ка­ким естественным детерминизмом.

Единство Тела Христова — это среда, где истина может проявляться во всей полноте, без всяких ограничений, без всякого смешения с тем, что ей чуждо, что неистинно. Но од­ной только христологической предпосылки  — единства воссоз­данной Христом человеческой природы  —  было бы недостаточ­но. Необходима другая, позитивная предпосылка для того, чтобы Церковь была не только «Телом Христовым», но так же, как сказано в том же тексте апостола Павла, «полнотой На­полняющего все во всем» (Еф. 1, 23). Сам Христос говорит это: «Огонь пришел Я низвести на землю» (Лк. 12, 49). Он пришел, чтобы Дух Святой мог сойти на Церковь. Обосновы­вать экклезиологию только Воплощением, видеть в Церкви, как очень часто говорят, только «продолжение Воплощения», продолжение дела Христова — значит забывать о Пятидесят­нице и сводить дело Духа Святого к второстепенной роли Посланника Христова, осуществляющего связь между Главой и членами Тела. Но дело Духа Святого отлично от дела Хри­ста, хотя и неотделимо от Него: вот почему св. Ириней, говоря о Сыне и Духе, называет их «двумя руками Отца», действую­щими в мире. Если мы хотим найти подлинное обоснование соборности Церкви, нельзя недооценивать пневматологической предпосылки Церкви, необходимо всецело принимать ее на­равне с предпосылкой христологической.

Церковь есть дело Сына и Духа Святого, посланных в мир Отцом. Церковь как новое единство очищенной Христом чело­веческой природы, как единое Тело Христа, есть также и мно­жественность лиц, каждое из которых получает дар Духа Свя­того. Дело Сына относится к общей для всех человеческой при­роде—это она искуплена, очищена, воссоздана Христом; дело Духа Святого обращено к личностям; Он сообщает каждой человеческой ипостаси в Церкви полноту благодати, превра­щая каждого члена Церкви в сознательного соработника Бога, личного свидетеля Истины. Вот почему вдень Пятидесятницы Дух Святой явился во множественном пла­мени: отдельный огненный язык сошел на каждого присутство­вавшего, и до сего дня огненный язык невидимо лично по­дается в таинстве миропомазания каждому, кто крещением приобщается единству Тела Христа. Соотношение в Церкви дела Христа и дела Духа Святого может представиться нам в виде антиномии: Дух Святой разделяет (или различает) то, что Христос соединяет. Но совершенное согласие царит в этом различении и безграничное богатство проявляется в этом един­стве. Более того, без различения личностей не могло бы осу­ществиться единство природы, — оно было бы подменено един­ством внешним, абстрактным, административным, которому слепо подчинялись бы члены некоего коллектива; но, с другой стороны, вне единства природы не было бы места для лично­стного многообразия, для расцвета личностей, которые прев­ратились бы в свою противоположность: во взаимно угнетаю­щих друг друга, ограниченных индивидуумов.

Нет единства природы без разделения лиц, нет полного расцвета личности вне единства природы. Соборность заклю­чается в совершенном согласии этих двух начал; единства и многообразия, природы и личностей.

Здесь мы подходим к самому источнику соборности, к таинственному тождеству целого и его частей, к различению  природы и лиц, к тому абсолютному тождеству, которое есть одновременно и абсолютное различие, — к изначальной тайне христианского Откровения, догмату о Пресвятой Троице. Если, как мы уже говорили, соборность есть качество христианской истины, мы можем теперь дать этому качеству определение. Это качество конкретно, потому что оно — само содержание христианской истины, откровения Пресвятой Троицы. Это дог­мат соборный по преимуществу, ибо от него ведет свое начало соборность Церкви. Бог-Троица может познаваться только в единоразличии соборной Церкви, а, с другой стороны, Церковь обладает соборностью именно потому, что посланные Отцом Сын и Дух Святой и открыли ей Троицу, — и не абстрактно: как некое интеллектуальное знание, но как правило ее жизни. Соборность есть связующее начало, соединяющее Церковь с Богом, Который открывает ей Себя, как Троица, и сообщает ей свойственный божественному единоразличию модус существования, порядок жизни «по образу Троицы». Вот почему всякое догматическое заблуждение о Троице неизбежно отражается на понятии соборности Церкви и проявляется в глубоком изменении церковного организма. И, наоборот, какое-либо лицо, группа или целая поместная Церковь изменяет на своих исторических путях совершенному согласии между единством и различием, то такой отход от истинной соборности является верным признаком помрачения знания о Пресвятой Троице.

Если, как это часто случается, в понятии соборности под­черкивают единство, то соборность обосновывается преимуще­ственно догматом о Теле Христа, и тогда в экклезиологии при­ходят к христоцентризму; соборность Церкви становится функ­цией ее единства, универсальной доктриной, всепоглощающим внешним предписанием, вместо того  чтобы быть очевидным для всех преданием, всеми, всегда и везде утверждаемым в бесконечном богатстве живого свидетельства. Когда же, напротив, опираясь преимущественно на многообразие в ущерб единству, пытаются положить в основу соборности исключи­тельно Пятидесятницу, забывая, что сошествие Духа Святого совершилось в единстве Тела Христова, это ведет к распаду Церкви: истина, отданная на произвол индивидуального вдох­новения многих, становится множественной, следовательно, и относительной...

Основанная на этих двух предпосылках —христологическом единстве и пневматологическом многоразличии, друг от друга неотделимых как Слово и Дух, Церковь верно хранит свою соборность, через которую в ней осуществляется троичный догмат. Мы познаем Пресвятую Троицу через Церковь, а Цер­ковь — через откровение Пресвятой Троицы. В свете троичного догмата соборность предстает перед нами как таинственное тождество единства и множественности, — единства, которое выражается в многоразличии, в многоразличия, которое продолжает оставаться единством. Как в Боге нет одной природы вне трех Лиц, так и в Церкви нет абстрактной всеобщности, но есть совершенное согласие соборного многоразличия. Как в Боге каждое Лицо — Отец, Сын и Дух Святой  не есть часть Троицы, но всецело Бог, в силу Своей неизреченной тож­дественности с единой природой, так и Церковь не есть некая федерация частей; она соборна в каждой из своих частей, потому что каждая часть отождествляется с целым, выражает целое, означает то, что означает целое, и вне целого не суще­ствует. Вот отчего соборность выражается различным образом в истории Церкви. Поместные Соборы, так же как и Соборы Вселенские, могут предварять свои деяния формулой, употреб­ленной на первом Соборе апостольском: «изволися Святому Духу и нам», а такой человек, как святой Василий Великий, в особенности в трудный момент борьбы за догмат мог восклик­нуть с кафолическим дерзновением: «Кто не со мной, тот не с истиной».