О нашумевшем фильме «Левиафан» господина Звягинцева. Протоиерей Андрей Ткачёв

          Сегодня мы с вами поговорим о нашумевшем фильме «Левиафан» господина Звягинцева. Все уже поговорили на эту тему, а мы ещё нет, хотя имеем на это первое право. Почему я говорю, что у нас есть некая особая преференция, привилегия? — Потому что Евгений Никифоров и я были на закрытом показе этого фильма (с подачи Евгения).

Он тогда ещё не был в широком прокате, его ещё не видели в Каннах, где он получил приз, а мы его уже посмотрели, обсудили между собой. Потом по приглашению Жени здесь был режиссёр фильма Андрей Звягинцев. Мы хотели вести прямой эфир, вернее сделать такую запись «разбора полётов», но не сложилось. Начало передачи Андрея насторожило: он решил, что мы намереваемся его «распять», как он сказал, и ушёл «в глухую». Потом часик мы поговорили, но уже без камеры, поэтому для вечности этот разговор не сохранился.

            Во-первых, нужно сказать, что культурные артефакты и всякие вещи могут иметь очень большое влияние на человека. С некими поправками «на ветер», на эпоху, на различные обстоятельства жизни. Что я имею в виду? В период, когда был самиздат и жесточайшая цензура в печати, слово имело огромную ценность — это была твёрдая валюта. Написанные на папиросной бумаге какие-нибудь рассказы, например, Солженицына или Даниэля или Синявского, переписываемые от руки и передаваемые тайком из рук в руки, представляли великую ценность, люди думали об этом, говорили. Это слово, без глянцевой упаковки, без всякого маркетинга, без книжных полок, имело серьёзнейшую цену для человека читающего, думающего. Совсем иначе происходит дело во времена вседозволенности, когда пиши всё, что хочешь, говори всё, что хочешь, когда самая гениальная книжка, объёмом каких-нибудь 150-200 страниц, совершенно теряется в море печатного продукта. В книжных павильонах, на книжных ярмарках, на полках книжных магазинов стоят многомиллионные наименования, сотни тысяч, по крайней мере. Там самое умное слово тонет в море литературы, касающейся дамских романов, эзотерики, кухонных рецептов, всяких путешествий, справочников, словарей, детективов и т.п. Т.е. цензура делала, по сути, скрытую рекламу, она повышала цену слова самим фактом внимания к слову. А то, что делает сегодня рынок и общество потребления — это убийство настоящего влияния слова на человека. Слово обесценивается: слов так много, их так много произносят, что потерялось всякое уважение к говорящему и пишущему человеку. Нужно совершать какие-то титанические труды, ещё и Божие помазание должно быть на этих титанических трудах, чтобы слово пробило толщу безразличия, макулатурную толщу, толщу слов праздных и не нужных, чтобы добраться до сердца человека.

            То же касается и кино. Нынешние седые дяди с пивными животами, которым посчастливилось провести своё детство в Советском Союзе, хорошо помнят, как фильмы влияли на человека. Кстати, хорошее было детство: со спортивными секциями; когда каждый незнакомый дядя или тётя могли тебе замечание сделать на улице и ты понимал, что они имеют на это право; время отсутствия порнографии, киднеппинга, массового детского алкоголизма, время полного отсутствия наркотиков на улицах. И ещё много было разных хороших вещей. В общем, хорошее было детство. Стоило, допустим, выйти на экраны четырёхсерийному фильму «Д'Артаньян и три мушкетёра» — экранизации «Трёх мушкетёров», как стали забиты секции фехтования: мальчишки на фоне всего этого шли в эти секции и там пытались изображать из себя мушкетёров. Кто-то быстро оттуда ушёл, а кто-то там и остался, и воспитался через спорт. Стоило выйти на мировые экраны, допустим, фильму о Тарзане, как тут же возникала масса людей, которые делали тарзанки, висели на ветвях, пытались подтягиваться, воспитывали себя. Многие ходили с бревном на плече как Шварценеггер в каком-то фильме про что-то, которое я не очень люблю. Многие качались в качалках, потому что видели на экране кого-то. Целое направление молодёжного спортивного движения родили голливудские кунг-фу-фильмы 70-х годов с небезызвестным Брюсом Ли. Всё это тонкими ручейками просачивалось в советскую действительность. У нас тут же возникали секции, школы, люди кричали «кия» и неуклюже махали ногами, потому что эта кинопродукция имела огромный пропагандистский эффект, который отражался на бытовом поведении зрителя. Так бывало раньше. Что сейчас? Я не знаю, как всё это оценить, должны быть аналитики и критики кинорынка и кинопродукции, но сегодня трудно взорвать общество каким-то одним фильмом. Так много снимается фильмов, фабрика грёз выпускает  грёзы в таком огромном количестве, что никого ничем не удивишь. Мелодрамы, какие-то дамские фильмы, фильмы на грани того и другого, смешение жанров, трагикомедии, криминальные комедии, фантастика, фильмы для тех, кому больше двадцати одного года, меньше десяти — столько всего снимается, такая бездна киномусора и всей этой «киногениальности» высыпается на рынки ежегодно, что посмотреть всё это просто невозможно. И нет ничего такого, что могло бы взорвать сознание общества и перевернуть его в ту или иную сторону. Тарковские, в атмосфере вседозволенности и перенасыщенности рынка, в атмосфере падения вкуса, просто не рождаются. Вкус надо воспитывать. Например, опера, человеку не готовому ничего не скажет, а человеку подготовленному скажет очень многое, для него это будет источником высоких наслаждений. И если человека не учить и не готовить, то он пройдёт мимо любой картины, любого стихотворения, как Пушкин писал: «Печной горшок тебе дороже, ты пищу в нём себе варишь», — ну варвар, как бы. Что нужно варвару? — Плясать, радоваться, блудить, жрать, душить врага, иногда проверять у сына уроки. Так вот этот шум по поводу взрывоопасности «Левиафана» был несколько преувеличен. Ну ничего себе такой, ну фильм, да. Но какой бы он ни был, — мы сейчас не говорим о контенте, о идейной направленности, — ничего такого взрывоопасного он в себе не содержит. Люди стали настолько циничны и привычны ко злу, уставшие от всего этого, ничему не удивляющиеся, у них такие пошлые тусклые установки в голове часто бывают, что «ну и что». Вот, Фредди Крюгер, например, или какая-нибудь «Пила-3» — вот это рождает у них щекотание нервов. А там — подумаешь, преступление какое-то, какая-то разбитая судьба — «ну и что». Поэтому я не преувеличивал бы разрушительные возможности и разрушительный потенциал этой киноленты.

            Это всё, может быть, интересно слушать тем, кто видел фильм, а кто не видел... — не видел, да и не видел, ничего страшного. Я вот переживаю, что видел далеко не всё чёрно-белое немое кино. Переживаю, что не видел, допустим, Голливуд 30-х годов — это вообще для меня неизвестно что почти, за редким исключением. Японское кино плохо знаю. Вот всё это — вещи обидные, я не видел хорошую классику. А современное такое меня мало волнует.

            Фильм обвиняется и будоражит верующих людей в том, что он выставляет претенциозную картинку российской действительности, и самое главное — всё это «крышуется» Церковью.

            Какой-то местный «князь», совершенно отвратительный человек, вечно пьяный, — в этом фильме вообще все вечно пьяные, — какой-то депутат или не знаю, кто он там, совершает каскад беззаконных действий, за которые его никто не наказывает. И его там покрывает местный епископ, не совсем может даже и знающий о делах этого человека, просто покрывающий его. Т. е. не обращающий внимания на отдельно растоптанные судьбы. Вот этот «наезд» на Церковь. То, что есть чиновники недобросовестные, что человек, залезший наверх по лестнице власти, плюёт сверху вниз на всех кто ниже, ну кто же это не знает? Это везде, это же природа человеческая, падшая природа, чего от неё ждать. А человек, загнанный в угол, может иногда натворить беды — убить кого-то в гневе из мести, или может быть просто раздавлен и жизнь его печально закончится, как в этом фильме. Там всё время ждёшь, что главный герой, как в голливудских фильмах, достанет какую-нибудь семизарядную винтовку и начнёт всех крушить. А он никого не крушит, у него всё разваливается: погибает жена, сына забирают в опекунский совет интерната, его сажают в тюрьму, якобы за убийство им же горячо любимой жены. Фильм страшен тем, что там пережёвываются человеческие судьбы, и никто не берёт в руки ни молоток, ни топор, ни пистолет — не наводит справедливость. Антиголливуд такой. Это называется — фильм в стиле «нуар». Когда преступник не найден, зло торжествует, когда последние кадры фильма оставляют человека в недоумении. Кстати, моральный кодекс американского кинематографа, не гласный, а может быть и прописанный даже, и послевоенный, и довоенный, запрещал показывать фильмы, в которых зло не наказывается. Не думайте, что свободный мир снимает свободное кино, ничего подобного, кино — это пропаганда. Кино — это серьёзнейший пропагандистский рычаг, который в случае качественного исполнения действует на огромное количество сознаний. Это все всегда прекрасно понимали, поэтому кино — это пропаганда. А уж в каких формах, в каких видах, при помощи каких тайных или явных приказов эта пропаганда получает вектор движения — это нам не узнать никогда, потому что мы не погружены в эту стихию. Так вот: американское общественное сознание не принимало фильмов, в которых зло не наказано. Нельзя было снять такое кино, в котором, например, злодей совершил убийство и не пойман. Такие фильмы нельзя было смотреть очень долгое время. Сейчас уже можно. Сейчас сознание поменялось, хеппи-энд ушёл в небытие. Сейчас можно снимать фильмы, где зло торжествует, добро не побеждает. Человек как бы смирился с поражением и допустил в своё сознание некий такой мировоззренческий смысловой штрих: да, можно проиграть, так бывает. Вот в фильме «Левиафан» так и есть. А самое опасное для верующих людей, что показалось им обидным — там вводится священник, епископ, который всё это покрывает и никак не влияет на ситуацию. Хотя, для чего существует священство, епископство, для чего существует Церковь? — В духе и силе она должна врачевать раны мира при полном сознании того, что мир неисцелимо болен, человеческими силами его не исцелить. Мы не спасаем государство, мы спасаем отдельного человека. Мы помогаем спастись отдельному человеку и врачуем раны мира. У пророка Иеремии есть такой упрёк: «...Врачуют раны народа Моего легкомысленно, говоря: "мир! мир!", а мира нет». Вот примерно такая это вещь, целиком живая, в жизни она может очень хорошо повторяться много раз. Она взята в этом фильме как один из лейтмотивов. Это, собственно, и обижает верующих.

            Мы с Никифоровым пообсуждали это всё между собой, после просмотра и позже, и на чём мы сошлись: в отечественном кинематографе до крайности мало фильмов, где, глядя на священника, не ёжишься. Есть фильмы, в которых смотришь на священника и веришь, что это священник. Понимаешь, конечно, не сумасшедший же, что это кино, постановочное явление, что там были крики «мотор!», сценаристы, гримёры, дубли. Но, тем не менее, ты смотришь и как будто подсматриваешь в замочную скважину реальной жизни. Тебе не стыдно. Мне, например, странно, что получилось у Тарковского в «Андрее Рублёве»: у него монахи — настоящие монахи. Снималось, грубо говоря, в кондовой совдепии, и как это всё у него получилось? Я не понимаю. Как он мог их так погрузить в эту атмосферу? Вот смотришь на них — настоящие монахи. И тебе не стыдно за них. В подавляющем большинстве фильмов, где есть монах или священник в главных ролях, редко-редко выйдет такой актёр, за роль которого не будет стыдно. Имею ввиду серьёзное кино, кинокомедии или какие-нибудь ёрнические фильмы — не в счёт. В основном видно: вот ряженый. Вообще, надо сказать, что современный кинематограф часто представляет нам такие картинки, где не веришь. Недавно я просматривал «Герой нашего времени», старую советскую экранизацию, кажется 60-х годов, там офицеры — офицеры, солдаты царской армии на Кавказе — солдаты, горцы — горцы, красавицы — красавицы, злодеи — злодеи, контрабандисты — контрабандисты, какой-нибудь подверженный английскому сплину молодой офицерик на столько настоящий, как будто это документальные кадры. Потом смотришь современную экранизацию 2000-х годов того же «Героя настоящего времени» — тьфу. И дамы — не дамы, и девушки — не девушки, и офицеры — не офицеры, и попы — не попы, и дворяне — не дворяне. Все какие-то... Вот распальцовки, менты и бандиты у них получаются, а в любом другом костюме — смотришь на них и стыдно за них. Ну, ничего дворянского в дворянине, ничего офицерского в офицере, ничего целомудренного в барышне. Все как с пляжа пришли, поодевались, и тут же начали играть. Это такая некая потеря глубины. Особенно это касается священства. Смотришь на священника в кадре, смотришь на церковь в кадре — они вечно свечки лепят, что-то ставят из песнопений фоновое не к месту. И мы говорили с Женей: «А что это такое?» — «А ты понимаешь, — говорит он мне, — у нас нет в режиссуре людей, которые знали бы Церковь «по нюху», с детства. Которые, например, ходили бы на Литургию лет с семи-десяти-пятнадцати, или воцерковились бы серьёзно в зрелом возрасте, в возрасте двадцати пяти - сорока лет, которые знали бы всё это и чувствовали, умели бы отличить фальшь от правды. Они не в теме». Они Церковь снимают снаружи и так же тупо, как снимали бы буддийских монахов. Вы представляете, если бы наш русский режиссёр начал снимать фильм про буддийских монахов. Какое-то время назад был такой случай: какой-то буддийский монах куда-то сбежал с монастыря, и его нашли в каком-то городе с двумя гулящими девками. И шумели потом на весь Китай. Скандальная история. Представьте, что наши начали бы экранизировать эту историю. Это был бы полный кошмар, потому что мы ничего не знаем про буддистов, про их монахов, как они живут, что у них в голове, как они выглядят, как они ходят, что у них в сердце бьётся — мы ничего об этом не знаем. Это была бы карикатура. Любой человек из юго-восточной Азии посмотрел бы и сказал: «Что вы сняли? Вам не стыдно трогать тему, в которой вообще ничего не понимаете?» Вот примерно так же наши люди снимают фильмы о Церкви. Они ничего в ней не понимают, вообще ничего. Они знают, что свечку можно зажечь, лоб перекрестить — ну как-то перекрестить сикось-накось — какое-то подобие креста на себе изобразить. Ну и всё. Они знают, что надо говорить священнику «святой отец», хотя это не надо говорить, это католическая традиция. Они что-то ещё знают, что не надо знать. А из области литературы, из прочитанных книг про Церковь, у них в голове только «Сказка о попе и работнике его Балде». Ещё «Поющие в терновнике» про блудные приключения католического пастора, ну и ещё отец Фёдор из «Двенадцати стульев». Поэтому всё, что снимается про Церковь — снимается мимо. Люди не знают этих проблем.

            В западном мире, какой бы он ни был, есть такое понятие как «католическая литература». В немецкой литературе есть, например, Генрих Бёлль. В других национальных литературах, скажем, английской или французской, есть масса писателей, которые пишут книги о монахах, о священниках, сами погружённые в тему. Пишут о моральной проблематике христианского мира, о коллизиях. Например, «Дневник сельского священника» Брессона, любимый фильм Тарковского. Вот этот фильм надо посмотреть каждому. Кстати, у меня давно была идея составить список фильмов, который нужно посмотреть. Вот Анри Брессон  —  любимый режиссёр Андрея Тарковского. Он не один любимый, Андрей любил Куросаву, ещё кого-то... «Дневник сельского священника» — это гениальное кино. Медленное, тягучее, двухсерийное, глубокое, которое ошарашивает развязкой в конце концов. Вот там священник — настоящий. И переживания его настоящие, и проблематика фильма настоящая. И там никому не стыдно за то, что он смотрит на экране. Мы говорим с Женей: «А почему так?» — «Да потому, что у них даже безбожные режиссёры Церковь знают с детства». Например, был такой, уже покойный, мир праху его — Луис Бунюэль. Это человек, который закончил католический колледж, который знал Церковь со всех сторон, с хороших и плохих. Он знал хороших священников и плохих священников, он знал красивые службы и корявые службы, он знал набожных людей — лицемеров, и набожных людей — ангелоподобных, он знал, что такое ханжество и что такое святость, он знал, что такое праздник и что такое молитва, — он всё это знал. Сам он был атеистом, как он говорил. Хотя, в своей автобиографической книге в конце писал: «Я был хотел перед смертью пособороваться, к ненависти всех своих друзей, и умереть в мире с Церковью». Есть у него такая интереснейшая автобиографическая книга. Так вот: все его фильмы, с некоторого времени, как он снял «Андалузского пса», ещё несколько эпатажных фильмов в испанский период, католическая Церковь запретила. Потом он снял такой вызывающий фильм «Виридиана». Рекомендую его посмотреть, кстати. Это уникальное кино, это кино про наивное добро. Это фильм про женщину, которая хотела всем делать добро, пособирала всяких бомжей и уличное отребье — асоциальных людей для того, чтобы делать им добро, кормить их, воспитывать через труд и молитву. И вся эта «банда», собранная ею, повела себя так, что её иллюзии о том, что людей можно исправить, рухнули. Это такой жуткий фильм, правдивый, про иллюзорное добро и правдивую гадость человеческой натуры. «Виридиана» — это кошмарно красивый фильм Луиса Бунюэля. Что бы он ни снимал про Церковь, он снимал правду, говорил правду. Католическая Церковь подвергла запрету смотрение всех его фильмов. Хотя, лично я считаю, что фильмы чрезвычайно христиански озабоченные, снятые с тревожной совестью и некоторые из них имеют просто катехизическое направление.

            Вот ещё один фильм, если угодно — «Млечный путь» Луиса Бунюэля. Этот фильм нужно показывать в семинарии как обучающую ленту по истории христианской цивилизации. Это печальный фильм. Он говорит об антихристовых временах в конце концов, о тихом вялом приходе христианства к концу. О том, что уже никто не верит и мы «приплыли». Но. В этом фильме два человека путешествуют сквозь историю, идут по дороге и попадают, как бы, в исторические ниши, в разные периоды: в средневековую Испанию, в третий век к манихеям, к иезуитам в шестнадцатый век, к янсенистам. Они лицезрят историю христианской Церкви в развитии, со всеми ересями, со всеми глупостями, со всеми красотами. Нам даётся развёрнутая аллегорическая картина, в которой мы видим развитие христианской теологии, христианской истории, и постепенный упадок христианской цивилизации. Удивительнейший фильм — «Млечный путь». Тяжёлый требующий специальной богословской подготовки. Его стоит посмотреть и раз и два и три и понять, о чём там идёт речь. Там постоянные ссылки на Священное Писание, постоянные споры о богословских предметах. Так вот: католики запрещают его смотреть. А для него Церковь настолько близка, что он не лжёт, когда изображает блудливого священника, вот не лжёт: такие есть. Изображает святого священника — и тоже не лжёт, потому что такие есть. Изображает какую-нибудь злую бабку, которая любит молиться — и не лжёт, потому что такие есть. Изображает добрую старушку, которая без молитвы не может жить — и тоже не лжёт, потому что такие есть. А у наших режиссёров вообще ничего этого нет, что есть, например, у итальянских режиссёров, которые с Церковью в обнимку жили, по крайней мере, в минувшую эпоху, в семидесятые-восьмидесятые года. Тот же Феллини — он может снимать, например, какие-нибудь антиклерикальные вещи, но Церковь у него изображается не лживо, потому что он её знает. Это касается часто и французов — серьёзных хороших французов, не только же комедии у них есть. Английское кино мне мало известно, я его, честно говоря, не люблю. Это касается тех стран, где люди воспитаны в обнимку с Церковью. А наши, — уже в который раз говорю, — лгут, когда снимают всё это. Они лгут, когда изображают святых, очень часто. Вот исключение, точное попадание — это «Остров». Но это благодаря Мамонову, поскольку Мамонов в параллельном мире живёт, из этого параллельного мира пришёл к нам и согласился сняться. По сути, он не снимался даже в кино, он просто жил на экране. И он так прожил на экране свою параллельную жизнь, что все поняли: другой мир есть. И не нужно огонь с небес сводить и по водам ходить, просто есть другие люди и есть другой мир. Это редкие исключения. В подавляющем большинстве у нас получается лгать и изображая святых, и изображая грешников.

            Звягинцев — правдолюбец, насколько я понял. Ну, может быть, это он так на «фасаде» себе написал красной краской: «Я — правдолюбец». Может быть, там внутри что-то другое копошится. Но он думает: «Вот я правду изображаю. Я борюсь, борюсь, борюсь с мировой неправдой». Но он так с ней борется, что не веришь. «Я не верю» — я не читал Станиславского, но я не верю. Потому что изображается какая-то лубочная картинка, которая изнутри не такова. Мы его спрашивали с Женей: «А вы сами в курсе, много вы со священниками беседовали, знаете что там, как там, много проповедей слышали в своей жизни? Вы, так сказать, «понюхали этот хлебный мякиш?» Он говорит: «Нет. Я человек, верующий в Бога по-своему, — а-ля-интеллигенты все так говорят, мол, я по-своему верую в Бога, я позволяю Богу быть, пусть себе будет, я не оспариваю, что Он есть, — я верю, но я не в теме». Так что, верующие люди, вы не пугайтесь всех этих фильмецов. В перенасыщенном бурдой кинорынке гениальный выстрел никого не спасёт. К тому же выстрел — не гениальный.

            Фильмография у него критиканско-суицидальная. Кто знает фильм, там есть очень интересный момент, очень жизненный, я хотел его спросить об этом, но он не понял, «выставил иглы» и разговор прекратился... Там приезжает адвокат из столицы, чтобы помочь человеку, на которого «наехал» этот чиновник, местный барон. Адвокат собрал компромат на этого барона, перепугал его до смерти, пришёл к нему и показал, мол, у меня есть на вас хорошие документы, в Москве о вас знают. И тот перепугался. Уже шёл разговор о том, что дело получает обратный ход, человек откатывается со своими претензиями. Дальше там случается блуд между женой потерпевшего и адвокатом. И тут начинает всё сыпаться. Главный злодей обратно набирается смелости и наглости. Там бьют адвоката, вывозят его за город, чуть не убивают и т.д. Всё сыпется, и в конце концов трагедия: смерть, тюрьма, безотцовщина. Зло побеждает. Я спрашиваю Звягинцева: «Вы это специально сделали или оно само так получилось?» У Пушкина Татьяна вышла замуж сама, он даже не хотел, а она взяла и сама вышла замуж. Сюжет часто живёт сам собой. Допустим, Чичиков живёт отдельно от Гоголя: Гоголь умер, а Чичиков — нет. Но Андрей не дослушал всего этого, — очень жалко мне, — пошёл в штыки на мой вопрос, не поняв сути и смысла. А я почему спрашивал? — Потому что, снимая своё кино, режиссёр должен знать всё о своих героях. Один из принципов хорошей режиссуры — это когда, например, выводишь в кадр какого-нибудь лакея, который появляется в фильме всего-навсего на три минуты или на минуту и просто приносит водочки с огурчиком хозяину, потом исчезает и больше не появляется, — ты должен, как режиссёр, знать о лакее всё, об этой эпизодической личности, об этой роли, о персонаже: когда он родился, давно ли он здесь работает, знает ли он всех, есть ли у него семья, любит ли он своих хозяев. Ты должен сочинить ему историю полностью, чтобы он вошёл в кадр живым человеком, а не ходульной картонкой. Поэтому нужно знать всё про своих героев. Флобер писал: «Романист в романе — это как Господь Бог в творении, он везде есть, но его не видно». Романист в романе и режиссёр в фильме знают всё: почему этот лист бумаги лежит на столе у главного героя, почему он одет в тапочки, например, а не в шлёпанцы или не босиком ходит, почему не зажглась лампа, когда он её включил — он должен знать всё про то, что снимает. Не все, я так понимаю, заморачиваются на этом вопросе, и снимают что-нибудь и как-нибудь. И вот там так получается, что блуд случился — всё посыпалось. Так в жизни и бывает. Вот, например, совершенно другой фильм, другого смысла, другого содержания, и по-другому снятый, и вообще не про то, и их нельзя сравнивать — про адмирала Колчака. Там, где, помните, если кто видел, он показывается в Первую мировую войну, когда он проходил по немецким минным полям — заминированным участкам моря, и молился, и проводил его Господь. А потом у него был адюльтер, изменил своей жене, связался с женой своего боевого товарища. Потом они погибают, потом Бог уже не слышит его молитв. Опять-таки, намеренно ли там была поднята эта тема, я не знаю, но в жизни мы часто видим: нет греха — всё хорошо, стоит согрешить человеку — всё, конец, всё сыпется. Вот успешный молодой учёный поднимается вверх по лестнице, пишет хорошие работы, его принимают, его печатают, он совершает хорошие лабораторные открытия, ему дают преподавание, кафедру, вдруг... Он, допустим, поехал в командировку, связался с какой-то бабой, жену бросил — всё посыпалось, конец карьере. Это реальные жизненные истории, они постоянно встречаются. Блуд — и всё посыпалось. Пошёл наверх, потом блуд — и всё посыпалось. Это правда, её нужно знать. Это история Израиля, путешествие по пустыне: они идут по пустыне и всех побеждают, потом начинают блудить с дочерями мадианитянскими — тут же враги начинают их бить и в хвост и в гриву. Потому что они сблудили. И вот мы спросили Андрея об этом, он нас не понял. Он как-то так «уехал» от этого вопроса в другую сторону. В общем, никого тут сильно не напугаешь: верующим — не страшно, а не верующим — всё это «до лампочки». Так что шум, поднятый вокруг данной проблемы, в общем-то, закономерен, но не совсем адекватен степени настоящей угрозы и настоящему событию. Ну, если захотите посмотреть, то посмотрите — это уже ваше дело. Но я бы хотел, чтобы все те, кто любит кинематограф, озаботились вопросом посмотреть всё то великое, что «отстоялось» и в сухом остатке присутствует в истории кинематографа, что вы ещё не видели. Посмотрите чёрно-белое кино, посмотрите немое кино...

  — Добрый вечер. Бог в помощь в делах праведных. Этот фильм, насколько я слышал, начинается с матершины и заканчивается повешением. Я не хотел смотреть этот фильм... Вы сказали, что фильм заканчивается очень плохо, негативно. Но Евангелие тоже заканчивается, мы знаем: Господь Иисус Христос был распят за всю Свою любовь, доброту...

            — Евангелие заканчивается Воскресением.

            — Вы забыли упомянуть фильм Владимира Хотиненко «Поп».

            — «Поп» — хороший фильм. Кстати, есть ещё «Мусульманин» — тоже хорошее кино.

            Я хочу вам сказать, что раскачка народного недовольства на грешное чиновничество, якобы «крышуемое» Церковью — это поверхностная мулька тех кровавых злодеев, которые хотели бы, чтобы в России была та дрянь, которая произошла на Украине. Чтобы кровищи было по колено, чтобы всё было развалено, расшатано, чтобы глупый народ выперся на площади повоевать за земное счастье. А в конечном итоге, из-за этой ненависти к чиновникам и к Церкви, чтобы всё закончилось полной вакханалией, похуже, чем в семнадцатом году. Это про них, злодеев: «Мечь их да внидет в сердца их, и луцы их да сокрушатся». Господь за лукавство их да сокрушит... Как там в Псалтире сказано, говорить даже не буду, потому что жёстко сказано. Пусть это с ними будет. Аминь. Потому что они — враги наши. И они качают народную душеньку туда-сюда при помощи «культур-мультур». «Культур-мультур» — это «правдолюбная» заказуха под войнушку. Ух, какие они злодеи. Ох, бесовы дети, бесовы друзья.

            Наберите в киношном поисковике «Дрейер. Страсти Жанны Д'Арк». Посмотрите это кино. По авторитетным мнениям многих кинокритиков — это лучший фильм, снятый когда бы то ни было на плёнку. Возможно, это самый лучший фильм в истории кинематографа. Не смотрите дерьмо. Пусть по нужде смотрят люди, так сказать. Ну, кто не знал, посмотрел, кому нужно, кто обязан. Потому что кто-то обязан посмотреть, чтобы другому сказать «смотри» или «не смотри». А хотите — смотрите, на здоровье. Что хотите смотрите. Я здесь не рекламирую, не запрещаю, это не моё дело, не моя функция. Но мой главный месседж сегодняшнего выступления — смотрите кино, которое вы не смотрели. Если уж хочется кино посмотреть, то находите ту классику, которую вы не видели. Сколько много хорошего сняли люди, это же просто уму не постижимо, и оно всё на полках лежит, и никому не нужно, потому что мир засорён киномусором с претензией. Киномусор с претензией.

http://radonezh.ru/text/30-01-15-v-pryamom-efire-radio-radonezh-protoier...