Некий «весьма разбирающийся» человек в пух и прах изругал мою любовь к Андерсену, заявив, что всемирный сказочник был весьма мнителен (будто это преступление).
Пушкин называл непочтение к великим именам убогой болезнью души, но что людям этого рода Пушкин? – он ведь даже не пономарь…
– Как вы смеете в своих текстах ссылаться на Платона, Аристотеля, Шопенгауэра?
Знаю таких вопрошателей. Они у всех в человечестве свидетелей истины – и Платона и Шопенгауэра – прежде всего требуют справку о соответствии их воззрений собственному неандертальскому пониманию…
Самый последний дурак в мире, хоть и равнодушен к культуре, но всё же не сомневается, что Платон и Шопенгауэр – это культурное наследие человечества, и потому оно имеет ценность и значение. И только в храмах отчего-то встречается особая порода дураков (и встречается часто) совершенно отрицающих ценность и Платона и Шопенгауэра и вообще всей той красоты, которую Господь заботливо растит по всей земле, но вне пространства посещаемого этими дураками храма.
Отчего и как так случилось, что люди в церкви боятся быть живыми, боятся всего, что живое, боятся всего настоящего и высокого, всего не схожего с убожеством пути формы?
– Почему вы называете нас идиотами?
– Не я, а само ваше сопротивление красоте как нельзя лучше утверждает вас в этом звании!
– А кто вам дал право судить?
– Красота, которую вы отвергаете потому, что недостойны её!
– Что же, если мы не любим Платона, Марка Аврелия, Эпиктета, то мы не можем считаться людьми?
– Человек – это полноценность или стремление к ней. Мухи тоже летают, но их никто не равняет с орлами!
Между тем, поэт тоже может спрашивать у глупцов: знают ли они, что для них свидетели истины – это всего навсего петухи с их курятника, а вовсе не ангелы, иногда пролетающие над скотным двором? Видят ли они хоть иногда разницу между жемчугом и навозной кучей? Не скучают ли они хоть иногда в своей духоте?
«Не в меру у нас православные» ругали меня за любовь к Платону, Андерсену, Сократу, но я всегда предпочитал оставаться в компании этих великих, чем присоединяться к угрюмцам, которым не нужен ни Фра Беато Анжелико, ни Моцарт, ни Рафаэль, ни вообще красота – ведь в сиянии красоты все тотчас видят уродство этих мрачных угрюмцев.
– Поэты не живут как все!
– Вот, теперь, наконец, вы сказали правду и назвали причину, по которой вы их не выносите. Соберитесь с духом и скажи́те, что вас гложет зависть – и будете правдивыми до конца. Впрочем, вы, конечно же, не сумеете этого.
Вспоминаю одного замечательного монаха, большого любителя фантастического жанра, который когда-то часто приезжал ко мне, и мы общались, отмечали дни рождения Клиффорда Саймака и Урсулы Ле Гуин, говорили о тонкостях "Волшебника Земноморья" и пили английский чай в память о благословенной Хоббитании...
Когда человек верно идет путём веры, то в его жизнь вмещается всё – от хороших книг до вкусного чая. Ведь это только формалистам кажется, что Хайнлайн и Овидий не нужны церковному человеку, а мудрый знает, откуда в этом мире мудрость и красота.
И он не запрещает Богу касаться мыслей и строк тех авторов, которые в земной жизни Его не знали, или, быть может, знали Его не так, как могли бы знать…
Искусство существует, чтобы смотреть и видеть, и потому служители серости, всевозможные формалисты и умники так боятся, что кто-то взглянет на них глазами искусства и увидит, что они такое. Именно этого боятся они, а не того, что Платон и Конфуций не ходили в церковь…
Ведь искусство лучами солнца высветит всю их несострадательность, неблагодарность, нечеловечность, убожество, низость се́рдца. А как им тогда называть себя опытными в вере на том основании, что они постятся в среду и пятницу?
А вот что такое христианство и как нужно праздновать дни памяти святых. Моя студентка пишет мне: «Я была на кассе в магазине и там какой-то нищий покупал булку. Он подал на кассу деньги, а ему не хватало рубля.... Он что-то там не рассчитал! И я так рада была заплатить за него!»
А христианство и заключается в жажде заплатить за всех нищих, кто бы в чём ни нуждался – а ещё и понять, что Господь намеренно ставит нас в очередь в магазине так, чтобы мы имели возможность прийти на помощь!
Люди рабьего сознания не любят независимости в других людях. Они тысячи аргументов приведут против великой способности творцов красоты «любить Бога и делать что хочешь».
Так, один мой недалёкий знакомый ругал Урсулу Ле Гуин за то, что она курила трубку. Он, конечно, не курил, и лишь на этом основании считал свою жизнь более значимой, чем жизнь писательницы, подарившей свет и прикосновение к подлинности стольким людям.
Вот ведь логика, достойная кур на навозной куче!
– Для чего нам Сайгё или Фрост? Что нам толку в Сей-Сёнагон?
– С таким же успехом можно спросить – для чего нам истина? Что нам толку в сиянии слов вдохновлённых Богом?
Вы ведь говорите, что верите в Него, – но отчего же тогда вы ищите Его на безжизненном пути формы? Или думаете, что Он так же безжизненен и пуст, как вы́?
Вы называете Его светом, так отчего не выносите всё, через что Он захотел сиять?
– Шекспир не нужен для спасения!
– Хорошо. А миллионы галактик Вселенной нужны для спасения? А чёрные дыры нужны для спасения? А нейтронные звезды? А разноцветье коралловых рыб? А песчаные бури? А горбы верблюда? А пение птиц? А Альпы? А гейзеры?
Спасение – это только этап, фрагмент нашей вечной жизни. Жизни, которую Господь благословил красотой, и в которой наш вечный – и на земле и после Второго пришествия труд – заключается в умножении красоты и добра.
И лишь так, в созвучии всему сиянию прежде нас пришедших в мир слов и дел, возможно встать и идти во весь рост задуманного о нас Небом, и, отринув кур с их курятниками, отринуть всё, что умаляет замысел Бога о человеке, и жить, наконец, так и для того, для чего мы и родили́сь людьми!