Несоответствие. Священник Димитрий Шишкин

Я задумал эту статью давно, когда услышал о том, как в Норвегии у русской женщины отобрали ребенка за то, что она в сердцах, выговаривая ему за что-то на улице, выкрикнула классическое «Я тебя убью!». Это было воспринято на полном серьезе как угроза жизни и здоровью ребенка. Какой-то «добрый человек» об этом донес, а другие «добрые люди» довели дело до логического, как им казалось, конца и оставили мать без ребенка… Меня тогда именно поразило бесчувствие, неумение правильно оценить ситуацию и внутренние мотивы происходящего, поразила, если угодно, тупость еврочиновников, воспринимающих жизнь в плоском измерении примитивного буквализма.

Кадр из ролика.

И вот появился еще один случай, теперь уже в нашем отечестве… Тревожный звоночек, заставляющий говорить о подобном нечувствии и «добропорядочной» жестокости как о проблеме, коснувшейся в полной мере и нас. Но, с другой стороны, это повод поговорить и о необходимости воздержания от гнева, об ответственности за свои слова.

Я начал писать этот текст, еще не зная, какой резонанс вызвал в обществе этот, как говорят сейчас, «информационный повод». Я еще не знал, что на ту же тему прошла передача «Пусть говорят». Просто я увидел по телевизору «рядовой» сюжет, один из тех, что постепенно приучают нас к этому самому бесчувствию и «оправданной» жестокости. Сюжет такой. Юноша идет за женщиной с ребенком лет четырех и снимает их на камеру мобильного телефона. Женщина в гневе на ребенка, ругает его за что-то, отвешивает пару подзатыльников и кричит: «Здесь одна алкашня ходит… Я тебя на органы, мразь, сдам!» Уж не знаю, чем ее ребенок так достал, но в данном случае это и не важно. Ясно, мать, что называется, «сорвалась» и причина у нее для этого срыва, очевидно, была весомой.

Тут она замечает идущего за ней юношу с камерой и набрасывается на него с руганью. Всё. Конец сюжета. Итог – против мамочки возбуждено уголовное дело, ей грозит два года тюрьмы. Детей (а у нее их двое), вероятно, ожидает детский дом. Павлик Морозов торжествует. Занавес.

Я, честно говоря, просто одеревенел… И знаете, отчего? Именно от обыденности происходящего… от того, что событие, в общем-то рядовое, хоть и неприглядное, с легкостью и ничтоже сумняшеся трактуется как весомый повод для разрушения целого мира – мира чужой семьи, этого малого космоса, если не Церкви.

Да послушайте! Давайте не будем лицемерить, по крайней мере, друг перед другом. Мы ведь все прекрасно всё знаем и понимаем. И в частности то, что миллионы мамочек, всем сердцем, до самозабвения, до дрожи любящих своих драгоценных чад, тем не менее кричат на них и даже несколько раз на дню, а иногда и невероятную околесицу вроде: «Я тебя убью… я тебя по стенке размажу… ноги повыдергиваю… на органы сдам…» И еще что угодно – какой угодно бред, служащий на самом деле не чем иным, как способом выразить чрезвычайную, высочайшую степень своего возмущения и гнева. А еще – страха за них и любви, как это ни странно звучит! Да, если угодно, это определенный феномен, когда самые ужасные угрозы, самые фантастические и чудовищные обещания не означают на самом деле ровным счетом ничего кроме одного: «Да начни же ты, наконец, слушаться! Потому что я люблю тебя, переживаю за тебя и очень хочу, чтобы ты стал человеком!» Вот и всё. Именно что всё – ни больше, ни меньше. И только идиоту, простите, придет в голову трактовать все эти метафоры и гиперболы как реальные угрозы в адрес кого бы то ни было. И только инфантильному юнцу придет в голову такие реплики подслушивать, высматривать, записывать их на телефон с тем, чтобы выложить потом в Ютубе… И при этом он еще будет считать себя рачителем нравственности и благопристойности! А что этот «рачитель» посматривает в своем компе и на своем айпаде, так сказать, «втихаря»? Каковы его реальные отношения с окружающими его людьми? О чем он мечтает в тайниках своего сердца? Об этом он не хочет снять «честный» фильм? И выставить его на всеобщее обозрение?!

Впрочем, и выставляют уже такое, что ни в какие ворота не лезет, но что развращенным «общественным мнением» всё более считается уже если не нормой, то, во всяком случае, допустимым разнообразием. Одного только подобный пакостник-хроникер не станет выкладывать о себе – того, за что его могут привлечь к ответу, наказать, прищучить. И в этой избирательности подленькой, но просчитанной и проглядывает вся его лукавая суть. Откуда в тебе это, мил человек? – хочется спросить. Или тебя самого мать в гневе никогда не называла словами жестокими и грубыми, не грозила она тебе карами, которые, как ты знал – ведь знал же, сознайся! – не имеют к реальности никакого отношения, а только свидетельствуют о том, что мама твоя не равнодушна к твоей судьбе, к тому, каким ты вырастишь человеком? И от бессилия своего, может быть, что-то исправить в тебе она срывалась иногда в крик. И разве ты не знал, не чувствовал, что это тоже есть любовь, любовь птицы, крыльями своими стремящейся защитить птенца от грядущих, но не видимых, не понятных ему пока бед?

Если ты не знал этого ничего, то у тебя, должно быть, не было матери, а если была, то она, вероятно, являла собой образец выдержки и терпения. Что ж, честь и хвала ей за это. Но люди все разные, разве не знал ты об этом? И если ты, «благородный шпион», позволяешь себе с садистским злорадством «ловить за ухо» взрослую женщину, мать двух детей, то будь уверен, найдется и тот, кто и тебя поймает так же в самый неподходящий и неприглядный для тебя – именно для тебя – момент.

У классика отечественной литературы Ивана Александровича Гончарова есть роман «Обыкновенная история». И в этом романе выведены третьестепенные, но весьма примечательные для нас персонажи: пожилая ключница Аграфена Ивановна и ее возлюбленный – камердинер Евсей, тоже мужчина в возрасте. Это, конечно, иной сюжет, чем отношения родителей с детьми, но и у этой пары классик точно подметил одно наше, российское свойство – выражать самые возвышенные чувства совершенно не теми словами, которыми их следовало бы выражать.

Вот, например, как разговаривает ключница Аграфена с Евсеем тогда, когда сердце ее разрывается от любви и боли из-за предстоящей долгой разлуки:

«Евсей сидел молча и сильно вздыхал. Аграфена, насупясь, суетилась по хозяйству. У ней горе выражалось по-своему… Пуще всего, кажется, она сердилась на Евсея.

– Аграфена Ивановна!.. – сказал он жалобно и нежно, что не совсем шло к его длинной и плотной фигуре.

– Ну что ты, разиня, тут расселся? – отвечала она, как будто он в первый раз тут сидел. – Пусти прочь: надо полотенце достать.

– Эх, Аграфена Ивановна!.. – повторил он лениво, вздыхая и поднимаясь со стула и тотчас опять опускаясь, когда она взяла полотенце.

– Только хнычет! Вот пострел навязался! Что это за наказание, Господи! и не отвяжется!

И она со звоном уронила ложку в полоскательную чашку…

– Прощайте, прощайте! – с громаднейшим вздохом сказал Евсей. – Последний денек, Аграфена Ивановна!

– И слава Богу! пусть унесут вас черти отсюда: просторнее будет. Да пусти прочь, негде ступить: протянул ноги-то!

Он тронул было ее за плечо – как она ему ответила! Он опять вздохнул, но с места не двигался; да напрасно и двинулся бы: Аграфене этого не хотелось. Евсей знал это и не смущался.

– Кто-то сядет на мое место? – промолвил он, всё со вздохом.

– Леший! – отрывисто отвечала она…

– Аграфена Ивановна! – робко сказал Евсей немного погодя.

– Ну, что еще?

– Я ведь и забыл: у меня нынче с утра во рту маковой росинки не было.

– Только и дела!

– С горя, матушка.

Она достала с нижней полки шкафа, из-за головы сахару, стакан водки и два огромные ломтя хлеба с ветчиной. Всё это давно было приготовлено для него ее заботливой рукой. Она сунула ему их, как не суют и собакам. Один ломоть упал на пол.

– На вот, подавись! О, чтоб тебя… да тише, не чавкай на весь дом.

Она отвернулась от него с выражением будто ненависти, а он медленно начал есть, глядя исподлобья на Аграфену и прикрывая одною рукою рот».

Ну, и так далее всё в том же духе.

Здесь всё, конечно, сглажено и литературно оформлено, но ведь черта эта наша исконная как точно схвачена: то, что слова наши подчас совершенно не о том говорят, о чем можно было бы подумать, и даже часто прямо противоположное. Вот ведь удивительно! Я не говорю сейчас, хорошо это или плохо, но это несомненная данность, факт, с которым всё-таки надо же как-то считаться, если мы хотим понять и разобраться в действительных отношениях между людьми, будь то муж и жена или родители и дети. Если мы хотим разобраться в их отношениях, а не использовать слова, пусть даже резкие и грубые, для того, чтобы самим совершить зло куда большее, чем эмоциональное и пылкое выяснение отношений. А зло несомненное мы совершаем тогда, когда под видом блюдения нравов разрушаем отношения между мамой и ребенком – отношения, которые в тысячу раз важнее всех наших лукавых сентенций и которые мы должны бы на самом деле всеми путями поддерживать и оберегать, а не разрушать.

Да, у нас часто слова и внешнее поведение не соответствуют истинным чувствам. И судить по этим словам о действительных отношениях, намерениях и планах людей решительно невозможно. И даже странно, что об этом приходится еще говорить, приходится объяснять кому-то. Но приходится, потому что подрастает племя новых Павликов Морозовых, готовых под видом благочестия влезать в чужую семью, разрушать то, о чем они, похоже, и понятия не имеют, хоть это и странно. Потому что складывается ощущение, что сами они родились и жили не в нормальной семье, а в каком-нибудь инкубаторе. А если так, то – поздравляю вас, мы семимильными шагами идем к победе либерализма, плоского, как листок бумаги, лишенного глубины духовного измерения, но рядящегося в тогу праведности. Приближаем диктатуру так называемых «общечеловеческих ценностей», за красивым фасадом которых стоит лицемерие и о которых лучше и не скажешь, как словами Ф.М. Достоевского: «Видите ли-с, любить общечеловека – значит наверно уж презирать, а подчас и ненавидеть стоящего подле себя настоящего человека».

Вполне благополучный юноша, в свои 27 лет, очевидно, не отягощенный семейными обязанностями, идя в кафе, вдруг увидел возмущенную женщину… да, матерящуюся… да, дающую подзатыльники своему ребенку… И вот тут я хочу сказать одну вещь, может быть обидную для этого самого юноши, но важную. Если бы он в свои 27 лет был не инфантильным юношей, а мужчиной – он нашел бы, вероятно, другие слова… другие именно потому, что понимал бы уже, как непроста бывает жизнь и как особенно непросто в этой жизни бывает матерям. А может быть, и хватило у него чутья для того, чтобы, помолившись за эту женщину, промолчать… именно чутья, потому что разные бывают ситуации и правильно распознать каждую из них помогает, как это ни странно звучит, именно чутье, которое вырабатывается не иначе, как только когда человек имеет перед глазами своими тот или иной образец поведения, если угодно – идеал, к которому он стремится. И без этого внутреннего образца, идеала жизнь человека попросту невозможна. То есть весь вопрос здесь в том, что это за идеал, и это вопрос очень серьезный, потому что этот идеал выстраивает и определяет систему нравственных координат, образует внутренний строй человека. И именно стремление соответствовать этому образцу вырабатывает то самое «чутье», которое одному не позволит подслушивать и подсматривать за страданиями других людей затем, чтобы сделать из этого шоу, а другому позволяет это сделать без зазрения совести и благополучно превратить драму в трагедию, считая притом, что он совершил полезное и благое дело.

Системы координат разные, господа! Внутренние настройки, закваска, если угодно. А если говорить прямо – наличие или отсутствие веры в Бога. Причем речь идет не о вере «вообще», а о той вере, которая говорит о необходимости подражания Богу, о сознательном и последовательном следовании за Ним. Либеральная система ценностей тем и опасна, что она образцом, идеалом своим видит человека грешащего беспробудно и безнаказанно. Эта установка на безнаказанность многое позволяет понять и в поведении либерально настроенных активистов, благие намерения которых служат орудием разрушения жизни именно в силу утраты глубины измерения этой жизни. Но безнаказанным с их точки зрения должно оставаться только то, что не считается грехом в системе либеральных координат, даже если это – мерзость в очах Божиих. Всё же, что так или иначе противится этой системе, должно жестоко караться. Европейская ювенальная юстиция исходит из того, что шлепки и подзатыльники – недопустимое средство воспитания и достаточная причина для изъятия детей из семьи. Но при этом она без всяких «шлепков» наказывает семьи в худших традициях средневековой инквизиции. То есть наказание, сам принцип наказания сохраняется и используется по полной программе, только это новый, «бесконтактный» стиль, и обслуживает он иную модель общества – либеральную.

Причем либеральный активист выступает в качестве гениального теоретика, вроде того, который, не выходя из своего офиса, решает, что неплохо бы, например, проучить Сирию, потому что ее президент Башар Асад – «плохой парень». Удивительно, но глубина подхода примерно одинаковая, как примерно одинакова разница между теоретическим представлением о жизни и самой жизнью.

И еще – замечание по поводу обсуждения сюжета в передаче «Пусть говорят». Когда взрослый, адекватный человек, мужчина задает женщине – одинокой, без работы, воспитывающей двоих детей – дурацкий, простите, вопрос: почему она срывает гнев на своих детях? – мне хочется спросить: он что, из консервной банки вылупился? Или это еще один «теоретик» из тех, «правильных», которые потому только правильны, что изящно избегают всяких затруднительных для них обстоятельств жизни, связанных неизбежно с ответственностью?.. Он что, не гневался никогда и не «срывал» свой гнев на ком-либо? Да, он скажет, вероятно – срывал, но не на детях ведь… Да так ведь именно потому и не на детях, что он или не видит их вовсе, или общается изредка и не слишком отягощает себя «хлопотами» длительного общения с ними. Согласен, приятно поиграть с ребенком, когда ты в прекрасном расположении духа и когда есть в чьи надежные руки его потом передать. А когда ты с ребенком день и ночь рядом… и один… и без работы… и без поддержки близких… И еще – давайте оставим сказки о том, что все детки без исключения – ангелы… Да, бывают дети спокойные, покладистые, но бывают и дети трудные, и трудные настолько, что любой «нордический теоретик» из тех, что так пафосно возмущаются, через неделю жизни с таким ребенком рвал бы на голове волосы и кричал в отчаянии: «Я больше так не могу!» И боюсь, что это не преувеличение. Больше того, как священник скажу, что таких детей – неуравновешенных, нервных, неуправляемых – всё больше и больше…

Как мы легко судим о других, не зная, как бы мы повели себя на самом деле, оказавшись хотя бы в приблизительно подобных условиях.

Однозначно: нельзя ругаться при детях матом. Нельзя! Но мы все, к сожалению, в жизни делаем много такого, что делать нельзя, причем все – в той или иной степени. Жалеем об этом, каемся, опять согрешаем… Плохо это, согласен. Но еще хуже сажать за решетку людей за их срывы и недостойное поведение, если оно не является опасной нормой и не угрожает жизни других. Нельзя большим злом исправить меньшее. Это бесовская и лукавая тактика, цель которой на самом деле не улучшение жизни, а ее разрушение.

Так чего же не было под нашим, российским солнцем, в приложении к нынешней ситуации, раньше? В чем, так сказать, острие момента? Подзатыльников отвешено за прошедшие столетия предостаточно; матом при детях, увы, не то что ругаются, а просто разговаривают целыми областями и регионами и – опять же, увы! – не считают это зазорным. «Ноги повыдергивать» обещали в количествах немереных, но дети, несмотря на подзатыльники, матюги и угрозы, росли и вырастали… разными: и добрыми, и злыми. Так чего же не было? А не было лукавства в таком масштабе, как сейчас. Лукавства, когда под видом заботы о детях – именно под видом, как волки в овечьей шкуре, – всё более внедряются в нашу жизнь «благородные» разрушители семейств, опьяненные новыми веяниями настолько, что создается впечатление, будто им самим повыдергивали в детстве – только не ноги, а способность мыслить и чувствовать самостоятельно. И вот это, кажется, самое страшное. А еще появился «креативный класс» теоретиков, которые зачастую сами жизни не знают, зато судят обо всём «с видом знатока», да еще и вооружившись видеокамерой – этим «всевидящим оком» Большого брата.

С другой стороны, святые отцы единодушно говорят о том, что гнев «законно» может быть обращен только против греха в самом человеке, против греховных прилогов, отвергая которые человек учится противиться злу в самом себе. В этом предназначение гнева. Обращать же свой гнев на других людей – это грех, который может перерасти в страсть гневливости, ярости, а от этой страсти случаются многие беды. Так же и сквернословие совершенно недопустимо с точки зрения Православия. Апостол Павел прямо говорит: «Никакое гнилое слово да не исходи из уст ваших» (Еф. 4: 29). Тем более «гнилые слова» недопустимы в присутствии детей. Но вот что хочется сказать по этому поводу. И правильное отношение к гневу, и знание о нем, как и о любой другой страсти, с детства, умение противиться греху – это первоочередная задача христианского воспитания и вопрос чрезвычайной важности. И другого пути исправления наших нравов, преображения нашей жизни, кроме как терпеливого и долгого пути воспитания, – нет.

Другие методы – это методы репрессивные, и они тоже нужны, но прежде всего в тех случаях, когда окружение ребенка действительно угрожает его здоровью и жизни. А чтобы разобраться в реальной ситуации и оценить ее не плоско, а объемно, думаю, опять же нужны христианский подход, христианское измерение жизни и – прежде всего – люди, живущие по-христиански. А вот этого нам как раз больше всего и не хватает.

***

Когда я дописывал эту статью, ранним утром дома у меня произошел небольшой инцидент. Жена собирала младшую дочку в школу. И тут выяснилось вот что. Погода в последние дни стоит прохладная, дождливая, и вот Лена одну курточку дала дочке, а та ее оставила в школе, потом другую – она и ту оставила, потом третью – с тем же результатом. И теперь Лена отправила Ксению в школу без курточки. Сказала: «Пойди и принеси то, что оставила». Школа у нас совсем рядом – в ста метрах от дома, но Лена стоит у окна и переживает: как там Ксюня… а вдруг простудится… А с другой стороны, как ее учить, не наказывая… ну как?.. И вот, размышляя обо всём этом, она заваривает пакетик чая и почти машинально читает то, что написано на бирочке. А там написано:

«Лучший способ воспитать хороших детей – это сделать их счастливыми».

Замечательные слова! Проблема только в том, что сказал их еще один из «великих теоретиков», на практике разрушивший свою семью, сделавший своих детей несчастными и умерший в глубоком разладе с собой и миром, – печальный гомосексуалист Оскар Уайльд.

И еще… Вы знаете, с точки зрения веры ничего не бывает случайного, и то, что этот эпизод с площадной бранью матери… с ее страхом за своего ребенка… с этим юношей, снимающим свое кино «о том, как не надо», – всё это обнажает реалии нашей жизни, жизни, из которой всё более уходят понятия человеческого тепла, элементарного сочувствия, способности к состраданию. Жизни, которая всё более теряет человеческие черты, может быть потому, что все мы теряем веру в Бога, рассказавшего и показавшего нам Своим примером – как надо жить. Давайте эту веру не терять. Это в наших силах.

http://www.pravoslavie.ru/jurnal/64315.htm