Начало духовной жизни — борьба со страстями. Архимандрит Софроний (Сахаров)

К аскетической антропологии, касающейся умного делания, добавим еще немногое в объяснение этого делания и его результатов.

Посредством молитвенного внимания в сердце, подвижник стремится сохранить ум свой чистым от всякого помысла. Помыслы могут быть естественными человеку в условиях земного существования, но могут быть и следствиями демонических влияний. Когда подвижник молится, он на время, в пределах возможности, различной у каждого, отрекается от нужд своего естества, помыслы же демонического происхождения он вовсе отвергает от себя. Таким образом получается, что в час молитвы ум отталкивается от всякого помысла и естественного и демонического.

Подпадая демоническому влиянию, человек претерпевает поражение своей богоподобной свободы и отпадает от Божественной жизни. Такое состояние, как страдательное, в аскетике именуется «страсть». В этом наименовании выражена с одной стороны идея страдательности в смысле пассивности и рабства, с другой — идея страдания в смысле разрушения и смерти. «Всякий, творящий грех, есть раб греха; раб же не пребывает в доме вечно; сын пребывает вечно» (Ио. 8, 34—5). Итак в состоянии греховной страсти есть два аспекта страдания, т. е. порабощения и разрушения, и потому «раб греха» не может иметь подлинного сознания величия богоподобной свободы человека, как сына Божия.Страсти обладают влекущею к себе силою, но внедрение или утверждение какого бы то ни было страстного образа или помысла в душе всегда происходит не без согласия на то человека, ибо во всем бытии нет ничего столь сильного, что могло бы лишить свободного человека возможности сопротивления и отвержения. Когда же какой-либо страстный помысл или образ утвердится в душе, тогда человек становится в той или иной мере одержимым. Страсти суть «одержимости» различной степени напряжения и силы.

Влекущая сила страсти состоит в обещании услаждения. Страдание в смысле разрушения — есть следствие страстных услаждений. Если бы в страстном движении не было услаждающего момента, но сразу начиналось бы оно страданием, то не могло бы склонить на свою сторону волю человека. Страсть, как страдание и смерть, воспринимается сразу только духовным человеком, познавшим животворное действие божественной благодати, которая порождает в душе отвращение, «ненависть» к греховным движениям в себе.

Начало духовной жизни — есть борьба со страстями. Если бы эта борьба была сопряжена только с отказом от услаждения, то она была бы легка. Более трудным в данной борьбе является ее второй этап, а именно — когда неудовлетворенная страсть начинает терзать человека самыми различными болезнями. В этом случае подвижнику необходимо весьма большое терпение и продолжительное, так как благотворное следствие сопротивления страстям приходит не скоро.

Нормальному человеку, в его настоящем состоянии, всю жизнь пребывать в борьбе, но есть два крайних состояния, которые можно охарактеризовать ее отсутствием. У бесстрастного нет борьбы в том смысле, что предлагаемое страстью услаждение нисколько не влечет его, и все кончается на «голом» помысле. И тот, кто хотя и подвержен приражениями помыслов, но не доступен их влекущей силе, может быть назван бесстрастным. Признаком же полного порабощения также является отсутствие борьбы, но уже потому, что на всех ступенях развития страстного помысла человек не только не оказывает сопротивления, но и сам идет навстречу ему, живет им.

В условиях плотского земного существования человек имеет и негреховные страсти, т. е. такие страдания или нужды, без удовлетворения которых невозможно продолжение жизни, например — питание, сон и подобные. На непродолжительные промежутки времени подвижник презирает эти потребности, и если голос этих потребностей начинает угрожать болезнями, то в какие-то моменты подвижник идет, в своей решимости не подчиниться им, на смерть, но замечено, что действительная смерть в таких случаях обычно не приходит, и даже больше того, человек хранится Богом в еще большей мере. Эта мужественная решимость нужна, иначе невозможно получить свободу от помыслов даже на короткое время.

Погрузившийся в глубокое сердце ум, в самом акте этого молитвенного погружения совлекается всякого образа, не только видимого, но и мысленного, и в состоянии этой чистоты удостаивается предстоять Богу; и то, что исходит из этой глубины внеобразной, хотя позднее и выльется в форме мысли или облечется в тот или иной образ, не есть уже страсть, но подлинная жизнь в Боге.

В этом состоянии обнаруживается, что душа естественно стремится к Богу, и подобна Ему, и бесстрастна по естеству своему.

Из смены состояний: причастия благодати и отнятия ее — человек с достоверностью убеждается, что «жизни в себе не имеет», что жизнь его в Боге, вне Его — смерть. Когда душа удостаивается пришествия божественного света, тогда она подлинно живет вечною жизнью, т. е. Самим Богом; а где Бог, там невыразимая в слове свобода, потому что вне смерти и страха тогда человек.

В этом состоянии человек познает себя, а познавая себя, познает вообще человека в силу единосущия всего человеческого рода.

В своей глубине, там, где раскрывается подлинное богоподобие естества человеческого, там, где выявляется его великое призвание, подвижник видит то, что не входившему в сердце совершенно неведомо.

В стихирах погребальных Преп. Иоанн Дамаскин говорит:

«Плачу и рыдаю, когда помышляю смерть, и вижу во гробе лежащую по образу Божию созданную нашу красоту безобразную и бесславную».

Так плачет и рыдает всякий, познавший в Боге первозданную красоту человека, когда возвратившись с невыразимого пира духовного в глубоком чертоге сердца, — видит царящее в мире безобразие и бесславие.

Архимандрит Софроний (Сахаров). Старец Силуан Афонский

http://www.vocerkovlenie.ru/index.php/duhovnayagizn/3228-2013-02-05-04-14-51.html