На пороге зрелости. Протоиерей В. В. Зеньковский

 Путь чистоты[1]

...В после­дние десятилетия возникла целая школа психопато­логии, которая видит главную причину нервно-психических заболеваний (конечно, кроме так на­зываемых органических душевных заболеваний) в неправильностях жизни пола. Если это и преувели­чено, то нельзя все же отвергать огромной правды того, что выдвинула указанная школа. Поистине, ничто так не важно знать для суждения о челове­ке, как то, как сложилась в нем жизнь пола: здесь лежит ключ к самым основным, решающим фак­там нашей жизни.

Можно задать себе вопрос, отчего сфера пола в человеке таит в себе столько тяжелого и мучитель­ного? Ведь все остальные функции нашего суще­ства обычно развиваются нормально и не вызыва­ют никаких осложнений именно в нашей душе; только в сфере пола тело и душа так глубоко свя­заны, так неисследимо, почти таинственно влияют друг на друга, что благодаря этому сфера пола и получает первостепенное значение в правильном устроении нашей жизни. Мы постараемся осветить достаточно подробно этот капитальный вопрос. Пока же подчеркнем, что как раз со сферой пола и связано в человеке и самое темное, и самое жут­кое, но в то же время и самое светлое, и самое творческое в нем. Владимир Соловьев когда-то очень правильно сказал, что когда человек находит­ся во власти эроса, тогда «и небо и ад с одинако­вым пристальным вниманием следят за ним». Дей­ствительно, мы либо возвышаемся и светлеем от того, что разгорается в человеке, когда в нем «иг­рает» пол, либо падаем в настоящую бездну греха и преступлений. Правильное устроение жизни пола является, таким образом, задачей, мимо которой не может пройти ни один человек. Это нужно твердо помнить и не относиться к теме пола легкомыслен­но, не прибегать к случайным, часто двусмыслен­ным, а иногда просто отвратительным материалам, которыми заполнена в этом отношении современ­ность.

Большим осложнением является здесь то обсто­ятельство, что жизнь пола во многом как бы за­крыта от нас, словно нуждается в психических су­мерках, как это верно изображено в античной ле­генде о Психее и Амуре. В духовно здоровой сре­де это имеет, между прочим, свое положительное значение, но в условиях современной жизни и осо­бенно в больших городах с их душной, напряжен­ной жизнью, с их отравленностью различными яда­ми указанное обстоятельство получает, наоборот, от­рицательное значение. Это связано больше всего с преждевременным пробуждением интереса к вопро­сам пола, причем этот интерес неизбежно усилива­ет работу воображения. Действительно, ни от чего не страдает так молодежь (да и одна ли моло­дежь?), как от той усиленной работы воображения в сфере пола, от того тайного любопытства и внут­реннего напряжения, которые ослабляют всякий са­моконтроль. Ничто не кажется мне столь опасным, как это явление — как раз в силу того, что болез­ненное развитие воображения (французы называют его mythomanie, мифомания), не стесненного здра­вым смыслом, духовной трезвостью, становится ис­точником всякого рода психических неправильнос­тей. На почве внешнего умолчания, с одной сторо­ны, и острого внутреннего любопытства к теме пола, с другой стороны, часто вырастает в юной душе жажда раздражений и возбуждений в сфере пола, что чрезвычайно подрывает духовное и нерв­но-психическое здоровье.

Я глубоко убежден в возможности такой духов­ной установки в молодежи, которая, не подавляя и не уродуя ни одного естественного движения, мо­жет вместе с тем обеспечить здоровое развитие всех сил в человеке, может организовать внутреннее рав­новесие в душе. Путь чистоты, о котором дальше идет речь, не есть утопия, не есть наивность или уход от жизни, а наоборот, есть путь здорового, трезвого «устроения» в нас таинственной и творчес­кой силы пола. Надо иметь в виду, что не только интересы здоровья, но еще больше интересы твор­чества и раскрытия личностью ее внутреннего мира зовут нас на этот путь чистоты. Задачей настояще­го этюда как раз и является показать, что путь чи­стоты, будучи требованием морального сознания, диктуется вместе с тем всем современным знанием о человеке. В глубоком желании пойти навстречу нашей молодежи в самом трудном и существенном вопросе, встающем перед ней, когда она находится уже на пороге зрелости, я посвящаю эту книгу всем моим молодым друзьям, которым я столь обя­зан в своей жизни.

Энергия пола и половая энергия

В прежнее время господствовало убеждение, что человек построен «гармонически», то есть что естественное удовлетворение его потребностей само по себе создает внутрен­нее равновесие, определяет внутреннюю гармонию всех функций. Это убеждение (отразившееся в свое время на определении задачи воспитания как задачи «гармонического» воспитания всех сил в человеке) должно быть признано совершенно ошибочным — прежде всего потому, что человек построен вообще не гармонически, а иерархически. Это значит, что разви­тие одних функций находится в зависимости от раз­вития других, что замедленность или, наоборот, уси­ленное развитие одной функции гибельно отражается на других. Есть функции первичные, основные, есть функции вторичные, производные. Развитие челове­ка не дает картины одновременного, ритмического развития всех сторон его существа, наоборот, в раз­витии человека постоянно имеет место аритмия, дис­гармоническое несоответствие одних сторон другим. Но, кроме иерархичности, в самом строении чело­века существует неравномерность и в том значении, которое принадлежит разным функциям в общем ходе развития человека; это особенно ясно вы­ступает в том значении, какое имеют болезни тех или иных органов. Так, болезни нервной системы или сердечной деятельности могут привести к роко­вым последствиям для человека, а болезни кожи, например, или зубов, за редкими исключениями, во­все не ставят под опасность нашу жизнь.

Конечно, раз в человеке существует какой-либо орган, имеется какая-либо функция — они должны получать свое удовлетворение, но чем выше орган или функция в человеке, тем сложнее стоит вопрос об их удовлетворении или проявлении. С особой, ни с чем не сравнимой силой это сказывается как раз в сфере пола, которая принадлежит к числу основ­ных и даже центральных сфер в человеке. Чтобы разобраться во всей сложности жизни пола в чело­веке, надо принять во внимание огромное различие между энергией пола и половой энергией — это вовсе не одно и то же. Под энергией пола надо разуметь все то, что рождается от сферы пола (и в теле, и в душе), что, в общем, соответствует понятию творче­ской силы в человеке[2], половая же энергия связана с деятельностью половых органов в человеке. Уже из этого определения ясно, что понятие энергии пола шире понятия половой энергии; действительно, во­все не вся энергия пола переходит в половую энергию. Большая, может быть, самая значительная часть энер­гии пола, не переходя в половую энергию, как бы ми­нует половую сферу, уходит в другие сферы нашего существа. На этом зиждется все огромное значение полового воздержания, которое как бы освобождает энергию пола для творческого использования ее в высших формах психической жизни. То, что в со­временной психологии именуется «сублимацией», как раз состоит в том, что половая энергия может как бы вновь переходить в общую энергию пола и тем осво­бождаться от связи с деятельностью половых органов. Парадокс сферы пола, среди других функций в че­ловеке, в том и заключается, что полное половое воздержание, то есть решительное отсутствие удовлетво­рения половой потребности, оказывается, вовсе не раз­рушает жизни человека, а наоборот, часто является предпосылкой настоящего расцвета высшей творческой жизни в человеке.

Все только что сказанное опирается на современ­ное знание о человеке и особенно на данные пси­хопатологии — но то же учение о человеке всегда развивало и христианство. Христианство не только утвердило принцип моногамии, решительно осудив многоженство, не только способствовало гуманиза­ции отношений между мужчиной и женщиной, оду­хотворило эти взаимоотношения, но оно высоко подняло идею девственности. И в языческих рели­гиях найдем мы культ девственности при некоторых видах религиозного служения (вспомним о «вестал­ках») — но в христианстве самый принцип дев­ственности получил новое значение как раз в силу нового, высокого понимания брака. С самого свое­го начала христианство осудило всякое гнушение бра­ком, освятило брачные отношения (ср. чудо в Кане Галилейской. Ин. 2, 1–11), а потом создало особое Таинство бракосочетания. Поэтому принцип дев­ственности в христианстве вовсе не противопоставля­ется браку, а является как бы параллельным, хотя и иным путем движения человека к Богу. И на путях семейной жизни, и на путях девственности человек может идти к Богу — но именно потому принцип девственности в христианстве заключает в себе не­кое особое откровение о человеке. Смысл этого от­кровения вырисуется перед нами дальше, когда мы займемся вопросом о девственности и о монаше­стве, сейчас же подчеркнем, что и все современное знание о человеке, в частности, медицина, тоже вы­соко ценит физическую чистоту (то есть чистоту в сфере пола). Физическая чистота признается всеми ценнейшим подспорьем для жизненного расцвета лич­ности, является для человека величайшим благом, ис­точником духовной силы и крепости.

Но в христианстве есть еще одно важное откро­вение о человеке (тоже совпадающее с тем, что дает современная психопатология) — о целительном значении исповеди, в которой отпускаются наши грехи. Если утеря физической чистоты, нарушение девственности невозвратимы, то о потере душевной чистоты надо сказать, что эта чистота восстанавлива­ется через покаяние. Это есть чрезвычайно важный факт с точки зрения духовной гигиены и еще бо­лее в интересах морального развития в человеке. Нельзя считать непоправимой утерю душевной чи­стоты; грехи, совершаемые в юности часто по не­ведению, часто по легкомыслию, не остаются тяж­ким бременем для человека. Надо признать глубоко вредным заблуждение, что будто бы нет прощения совершенным грехам. Сколько молодых людей впа­дают от этого либо в отчаяние и перестают бороть­ся со своими дурными склонностями, либо — и это бывает еще чаще — впадают в цинизм, высмеивают и в себе и в других все светлое и чистое, ибо не имеют надежды на лучшее, не верят в самих себя, ибо не знают того, что дает нашей душе исповедь и отпущение греха. Невосстановима только утеря физической чистоты (почему надо всячески избе­гать добрачной половой жизни), но чистота души, живая радость творческого движения вперед восста­новимы, если только мы покаемся в своих грехах. В этом наше спасение от того, во что вовлекло нас неведение или легкомыслие.

Искание любви

Проследим теперь бегло основные ступени в жизни пола, в развитии его.

Первые проявления половых движений в челове­ке можно заметить очень рано — быть может, даже на первом году жизни (надо только избегать здесь натянутых толкований Фрейда). До полового созре­вания (у девочек до 11—13 лет, у мальчиков до 12—14 лет) жизнь пола носит, как принято говорить, недифференцированный характер. Телесные органы пола развиты очень мало, все тело имеет «эро­генный» характер, то есть может служить источни­ком полового возбуждения. Половое же созревание состоит в том, что на первый план выступает так называемая генитальная зона, то есть зона распо­ложения телесных органов пола. Правда, и до по­лового созревания эрогенность всего тела нередко создает преждевременную половую жизнь. Говорю о тайном пороке у мальчиков: подростки путем раз­дражения тела и органов пола стремятся вызвать у себя половые переживания. В действительности это есть глубочайшее извращение пола: ведь смысл пола заключается в соединении с существом другого пола. Но рядом с преждевременным развитием телесных половых движений часто наблюдается и преждевре­менное развитие половой психики. Порой уже в 9 лет дети разыскивают порнографические картинки, грязную литературу, с нездоровым любопытством присматриваются к жизни взрослых.

Но все это сменяется в годы полового созрева­ния бурными проявлениями новой силы, захваты­вающей всецело и тело, и душу — начинает разви­ваться сфера пола с такой стремительностью и на­пряженностью, что это совершенно меняет всю ду­ховную установку подростка[3]. Особенно важно здесь то основное расщепление в нашем существе в это время, которое находит свое выражение в двух раз­личных полюсах сознания. На одной стороне сосредоточивается сексуальность, которая обнима­ет чисто телесную сторону пола, а также те психи­ческие движения, которые связаны с этой телесной стороной пола, а на другом полюсе обособленно, а иногда в резком отвержении сексуальности высту­пает эрос, то есть искание любви, приводящее в движение всю психику, весь духовный мир, озаря­ющее душу поэтической мечтой о любимом суще­стве. И эрос, и сексуальность одинаково являются цветением пола в нас, но их разъединение и рас­щепление, а иногда их взаимное отталкивание с достаточной ясностью вскрывают сложность пола как духовно-телесной силы. Пол в человеке дей­ствительно есть огонь в нем, питающийся от того пламени, который горит в глубине человека, как сила жизни в нем, и этот огонь горит (хоть и не с одинаковой силой) и в сексуальных движениях, и в тончайших проявлениях эроса. Единство источни­ка того и другого ставит поэтому остро и неустра­нимо вопрос о единстве этих двух проявлений пола; потребность такого единства заложена именно в том, что источник двух различных проявлений пола — один и тот же. Тут перед нами встает не­кий закон в структуре человека: это закон цельно­сти, состоящий в том, что неотвратимо и непре­одолимо живет в человеке потребность внутренне­го соединения сексуальности и движений любви. Действительно, самые развращенные люди, как бы до конца ушедшие в одну чистую сексуальность, испытывают время от времени мучительную тоску о любви.

Итак, единая основа пола при созревании поляризуется — дает временное расщепление сексуаль­ности и эроса. Проследим теперь их развитие в этой первичной раздельности их^[4].

Половое созревание локализует половую энергию в телесных органах, и отныне телесная сторона пола приобретает законченный определенный ха­рактер, выдвигается на первый план. Этим самым, как раз, и создается сексуальное сознание; то, что мы называли до сих пор «сексуальностью», охваты­вает поэтому и объективное созревание (развитие органов пола), и самое сознание сексуальных дви­жений. Обе стороны сексуальности связаны очень тесно, можно сказать интимно, но сексуальное со­знание может быть при этом расплывчатым и неяс­ным (в чем и состоит психическая «чистота» в это время — преимущественно у девушек, а иногда и у юношей). В силу особенностей физиологическо-анатомического характера в мужском организме сексуальное сознание у юношей всегда ярче и от­четливее. Именно потому работа воображения у юношей гораздо более активна и ярка в сфере пола и если к этому прибавить те разговоры, которые ведут между собою юноши, даже мальчики, то становится понятной опасность «загрязнения» вооб­ражения у них. Но независимо от того, расплывча­то или более определенно работает сексуальное во­ображение, само половое созревание вызывает глу­бокие перемены в юном существе. Духовный сдвиг, который здесь происходит, заключается в том, что подростки, еще недавно с увлечением отдававшие­ся разным социальным движениям в душе (под­ражание старшим, уход от семьи в среду товарищей и подруг, развитие внешнего авантюризма, влюб­ленность в «героев» и т. д.), ныне уходят в себя, за­мыкаются в себе, часто чуждаются общества, ищут «друга». Подростки становятся снова, как в раннем детстве, эгоцентричны, они впервые осознают свое «я» в отделении или противопоставлении окружаю­щим, сознают в себе «личность». Исходной основой многих душевных движений является ныне сфера «подсознания», которая завладевает душой, созна­ние же не справляется с игрой тайных сил, зрею­щих в юном существе, не овладевает ими — отсю­да постоянные противоречия в это время, частая претенциозность, мечтательность, легкая раздражаемость, развитие фантазии. Подростки часто сами не знают, чего хотят.

Развитие сексуальности как таковой, то есть само половое созревание и развитие сексуального сознания идет в указанной форме в первые три-че­тыре года, а затем оно принимает более спокойный характер и перестает быть источником противоре­чивых движений и душевного беспокойства. Но в эти же первые три, четыре года полового созрева­ния развивается — рядом с развитием сексуально­сти — и потребность любви, зреет эрос. Иногда обе эти сферы (сексуальность и эрос) не слишком от­деляются одна от другой (хотя пути той и другой разные), а иногда они очень расходятся друг от друга, как бы мешают друг другу. Как существует чисто сексуальное воображение, так и в сфере эро­са воображение становится могучей силой, получа­ющей огромное питание, особенно от искусства. Эрос прорывается первоначально в юной задумчи­вости, в меланхолической мечтательности, ищет своего питания в чтении романов. Это действие искусства на развитие движений эроса много раз изображалось в литературе, причем должно заме­тить, что тема эта вовсе не исчерпана — так глубо­ка и значительна она. Во всяком случае, все знают особенности этого периода, в течение которого эрос как бы расправляет свои крылья. Девочки хо­тят «нравиться», начинают усиленно заботиться о своей наружности, ищут общества мальчиков, вооб­ще становятся «маленькими женщинами», влюбля­ются, начинают ревновать и т. д. А мальчики на­пряженно стремятся показаться старше своих лет, подражают тем, кто им кажется ярким человеком, тоже влюбляются (или играют во влюбленность).

Вообще движения эроса в этот первый период пуг­ливы, застенчивы, как бы ищут «препятствий», что­бы укрыться в них, закрыть от других движения эроса; они смешны извне, но часто трогательны в своей свежести и почти всегда подлинно поэтичны. Тургенев превосходно изобразил это в рассказе «Первая любовь» — и как раз у него отчетливо по­казано, как эти первые движения любви чужды сексуальности. Хотя сексуальность и эрос растут из одного и того же корня, хотя позже с чрезвычай­ной силой проявится потребность слияния эроса и сексуальности, духовной любви и телесной близо­сти, но пока оба тока движутся не только раздель­но, но нередко во взаимном отталкивании. Потреб­ность любви нередко переживается в линиях чистой «спиритуальности»; по выражению русского поэта, «только утро любви хорошо». Тут, конечно, нет ни­какого «гнушения» телесной стороной, вся суть здесь в той могучей потребности идеализации люби­мого существа, которая является движущей силой эроса и принадлежит к числу основных потребностей нашего духа. В этом и заключается огромное твор­ческое значение переживаний любви — именно в них и через них вырастают эти могучие крылья, которые возносят дух в горний мир. Нет никакого святотатства в том, что любимое существо кажется в это время божеством — это вовсе не риторика, а дей­ствительное переживание, характерное для «утра люб­ви» и реализующее в нас жажду бесконечности.

Ко­нечно, на этом пути всегда ждет нас опасность «донжуанизма», суть которого заключается в том, что Дон-Жуан ищет именно «переживаний» любви, а не стремится к предмету любви, то естьне отда­ется всецело любимому существу, но бросает его, чтобы вновь пережить «утро любви». Эта погоня за новыми и новыми переживаниями любви становит­ся под конец у Дон-Жуана неким проклятием, в ней есть «дурная бесконечность», погоня за призра­ком, ибо реальная любимая женщина Дон-Жуана не удовлетворяет. Впрочем, в том истолковании донжуанизма, какое дал Алексей Толстой в своем «Дон-Жуане», можно видеть некую (искусственную, конечно) его апологию. Но верно здесь то, что движения эроса действительно диктуются духовной потребностью, то есть потребностью идеала. Но именно потому и возможно, что движения эроса могут чуждаться всякого элемента сексуальности. Владимир Соловьев на эту тему написал замеча­тельный этюд под названием «О смысле любви» — после платоновского «Пира» это единственная ге­ниальная вещь в мировой литературе по филосо­фии эроса.

Эрос и сексуальность

Шопенгауэр с присущей ему остротой мысли ут­верждал, что движения эроса суть только «фиговые листочки», которыми наше сознание закрывает от себя истинный смысл любви, который будто бы заключается просто в половом сближении. Это пре­зрительное обозначение движений эроса «фиговыми листочками» не только ложно, но оно как раз со­вершенно переворачивает соотношение двух сторон в сфере пола. Движения эроса не только не суть «фиговые листочки», но они как раз и образуют истинный корень всего — сексуальность же есть только транскрипция в телесной области того, что исходит от исканий любви. Последняя сущность пола как раз и состоит в искании любви, что есть центр и основа того огня, который горит в челове­ке; сексуальность же есть только выражение в сфе­ре телесной этих внутренних движений. Как тело вообще есть инструмент души (и в этом смысле справедливо может быть названо частью души, а не обратно), так и сексуальность лишь передает и вы­ражает то, что загорается в душе, как инструмент, который своими звучаниями передает мелодию, на нем разыгрываемую. Правда, есть формы влюблен­ности, которые как бы оправдывают мысль Шопен­гауэра, в которых бьется пульс сексуальности слиш­ком сильно, но это менее всего типично для юного возраста и всегда свидетельствует о нарушении нор­мального соотношения между сексуальностью и эросом. Пресловутый Sex Appealесть, конечно, ре­альное явление, но он всегда связан с нездоровой психологией — для обеих сторон.

Чтобы до конца понять соотношение сексуаль­ности и движений эроса, понять их временное рас­хождение и вместе с тем глубокое внутреннее един­ство, надо посчитаться с одним законом психо­логии, который я называю законом «двойного вы­ражения чувства». Суть этого закона, установленно­го первоначально^[5] для сферы чувств, но имеющего более общее значение в современном учении о че­ловеке, заключается в том, что все движения чувств и все глубокие волнения, исходящие из самых недр человеческого существа, ищут двойного выраже­ния — телесного и психического (лучше сказать фи­зического и душевно-духовного). Примером этого двойного выражения может служить любое чувство, хотя бы страх — то, что мы переживаем как страх, выражается в ряде телесных сотрясений (общая те­лесная депрессия, доходящая иногда до сердцебие­ния, до обморока, бледность, дрожание конечно­стей, ослабление голоса и т. д.), но одновременно разливается по своим законам психическая волна, которая вызывает определенные переживания страха (напряженность, чувство жути, психическая депрес­сия, доходящая до ослабления памяти и воли, расте­рянность). Эта психическая волна ищет своего «вы­ражения» через работу воображения (что хорошо подмечено в словах «у страха глаза велики»), а че­рез воображение влияет и на весь наш духовный со­став. Но суть указанного закона не только в кон­статировании двойного выражения чувств или глу­боких душевных движений, а еще в том, что одно выражение (например, телесное) не заменяет друго­го (душевно-духовного), не может и заменяться им. Это выступает с полной силой, когда какое-нибудь одно выражение (например, телесное чувство) стес­нено или подавлено: в этом случае его энергия не уходит в другое его выражение (например, душев­но-духовное) — подавленность одного выражения определяет подавленность и другого. Фрейду при­надлежит честь открытия того, что наше подсозна­ние таит в себе ряд таких «комплексов» — желаний, отодвинутых вглубь нашего существа переживаний.

Обращаясь к сфере пола в свете закона двойно­го выражения, мы легко поймем, что сексуальность и эрос нормально должны развиваться параллельно,друг друга обогащая, но друг друга не заменяя. Мы говорим о нормальных проявлениях жизни пола, но то « расщепление», та разделенность сексуальности и эроса, о которой шла выше речь и которую мож­но назвать «естественной болезнью» периода созре­вания, связана как раз со взаимной незаме­нимостью и неустранимостью обоих проявлений жизни пола. В следующей главе мы убедимся в том, что естественное для юности расхождение сек­суальности и эроса есть все же болезнь, дефект, что как раз в семье, в брачной жизни восстанавливает­ся цельность в этой сфере. В период же юности, когда идет еще половое созревание, с известной са­мостоятельностью выступает как сексуальность (включающая в себя, как мы видели, и сексуальное сознание, сексуальное воображение), так и эрос выступает самостоятельно, порождая ряд новых, творческих движений, в глубине которых приот­крывается перспектива высоких духовных явлений. На этом стоит остановиться.

Когда в сердце человека разгорается любовь, то тот, к кому устремлено сердце с любовью, весь све­тится каким-то сиянием. Все в мире отступает на задний план, становится второстепенным — душа всецело, порой до экстаза погружена в созерцание любимого существа, которое отныне занимает как бы центральное место в мире. Самые сухие и чер­ствые люди меняются, когда в них вспыхивает лю­бовь, душа размягчается и радуется, как бы обрета­ет крылья. Человек, который любим кем-нибудь, представляется извне ничуть не лучше, не краше других, но для любящего взора он кажется един­ственным, несравненным, незаменимым. Это и есть та «идеализация», о которой мы уже упоминали. Смысл этой идеализации в том, что сквозь вне­шнюю оболочку мы, в свете любви, зрим скрытую для других идеальную сторону, которая есть в каж­дом человеке, как образ Божий, закрытый, а часто и подавленный внешней оболочкой — «характером» (который всегда есть нечто вторичное в человеке, а не его «суть»). Своеобразие, вся сила зрения любви в том и заключается, что мы как бы прикасаемся через любовь к красоте в человеке, скрытой и не­выраженной; мы не можем оторваться от нее — хотели бы всегда и во всем быть с любимым че­ловеком. Когда вспыхивает любовь, все иное стано­вится уже на втором месте: одно только и важно тогда, одно только мило и дорого — быть с люби­мым, и все, что отделяет или отдаляет от него, раздражает нас. В этих переживаниях любви, ко­нечно, нет еще вхождения в реальную бесконеч­ность (сколько раз бывало, что огонь любви скоро угасает в душе человека!), но в них открывается перспектива бесконечности; мы как бы вступаем в сферу вечного, полного света и жизни бытия — и вне этого все кажется тусклым и ненужным. Душа, хотя бы раз прильнувшая к этой чаше, навсегда со­храняет это переживание душевного подъема, пере­живание его преображающей, творческой силы. По­истине душа как бы поет, вся уходит в выразимую только музыкально сладость пребывания в лучах вечности, в живом ощущении абсолютной сферы.

Когда в молодой душе начинает «играть» пол, то одновременно энергия пола переходит, с одной сто­роны, в половую энергию, а с другой стороны, раз­вивается хотя смутное, но глубокое искание бла­женной, счастливой жизни, которая открывается в любви. Одно от другого неотделимо, одно другого не устраняет, но центр тяжести в «игре» пола лежит все же не на сексуальности, а на эросе. Надо до конца понять и продумать это положение, чтобы усвоить себе смысл того, что означает пол в чело­веке — в его глубине, в его огненной, творческой стихии. Именно в движениях эроса, в порывах любви душа испытывает глубокую потребность вый­ти за пределы своей личности, чтобы достигнуть всецелого соединения с любимым существом. По­требность именно любви свидетельствует о невоз­можности замкнуться в себе — в любви преодо­леваются естественные рамки индивидуальности, разрывается ее «естественная» оболочка. Оттого в порывах любви человек начинает тяготиться самим собой; замкнуться в себе, именно в свете любви, значит осудить себя на одиночество, оказаться в метафизической пустоте. Душа наша неутомимо ищет потому полюбить кого-либо, чтобы в любимом найти точку опоры, найти смысл своего существова­ния. А та сила поэтического воображения, которая присуща любви, и в силу которой мы «идеализиру­ем» любимого человека, является вовсе не каким-то «придатком», действием фантазии, а наоборот, в ней раскрывается глубочайшая жажда духовного порядка, жажда абсолютного бытия. Тут как раз уместно заметить, что все виды любви, какие при­сущи человеческой душе, восходят к единому ис­точнику: любовь-жалость, любовь-благоговение, хотя не имеют ничего общего с любовью, рождаю­щейся из глубины пола, но все эти виды любви не случайно именуются одним и тем же словом: все это есть любовь, есть выход за пределы своего «я», устремление к тому, кого мы любим любовью половой или любовью-жалостью или любовью-благоговением. Не развивая этой темы, отметим, однако, что, оче­видно, самая жизнь духа человеческого и состоит в любви: тайна каждой личности есть тайна того, как, с какой глубиной ищет любви и любит человек. Лю­бовь к матери, к сестре, к жене — как глубоко раз­личны они — и все же это одна и та же жизнь духа. Так как человек создан по закону «полового диморфизма», то есть принадлежит либо к мужско­му, либо к женскому полу, то этот половой димор­физм и вбирает в себя из глубины духа ту искон­ную потребность любви, которая есть сущность человека. Именно в этом смысле в сфере пола — любви, эросу принадлежит основное значение, а сексуальность есть лишь телесная транскрипция того же движения любви. Понятно отсюда, между прочим, и то, что чем глубже горение любви, тем слабее сексуальность. Вот отчего любовь так часто спасает (особенно в юные годы) от давления сексуаль­ности: любовь несет с собой какое-то благоухание, ко­торое очищает человека, освобождает его от сексуа­льного беспокойства.

Но раздвоение сексуальности и эроса, которое присуще особенно периоду созревания, есть все же переходное состояние: пол в человеке глубже раз­личия тела и души, он связан с той точкой в че­ловеке, где заложена его целостная основа, но про­буждение пола, половое созревание поляризует его. Эта поляризация, это расхождение (на поверхности) сексуальности и эроса есть «болезнь роста» и тре­бует постепенного восстановления изначальной цельности. Поэтому жизнь пола может найти свое настоящее выражение только в семейной жизни, и вне этого нормальная жизнь пола неосуществима. Мы не говорим сейчас о девственности, в частно­сти, о монашестве — это есть особый путь в «уст­роении» пола, и об этом мы будем еще говорить. Нормальный же, обычный путь человека ведет его к образованию семьи, и всякая добрачная или внебрачная половая жизнь не может не иметь тяжких последствий для нервно-психического и духовного здоровья человека. Удовлетворение же сексуальных желаний вне того внутреннего окрыления, какое дается в любви, есть извращение и искажение зако­на цельности, заложенного в нашей душе. Вообще раздвоение сексуальности и эроса, естественное лишь в период полового созревания, становится дальше тяжким грехом по отношению к самому себе. Перед всеми открыт путь правильного и здорового устро­ения жизни пола — путь семьи, и чем раньше юно­ши и девушки вступают в брак, тем легче дается им внутренняя гармония в их существе. Конечно, в бра­ке выступают свои, новые трудности, об этом сей­час мы поведем речь, но поскольку дело идет о том, чтобы дать нормальное разрешение всех тех потребностей, которые вырастают из глубины пола, надо признать, что вне семьи это невозможно.

Тайна телесного единства

Семья, жизнь в браке дают нормальное раз­решение всех тех запросов и стремлений, которые связаны в нас с полом. Правда, в наше время стала очень сложна семейная жизнь — главным образом из-за тех экономических трудностей, которые чрезвычайно тяжело ложатся на семейную жизнь и создают уже давно очень тя­желый и опасный для жизни народов кризис семьи. Однако было бы неверно сводить кризис семьи только к одной экономической стороне — он, к сожалению, гораздо сложнее. Но мы не будем вхо­дить сейчас в этот вопрос, так как для нас суще­ственно отметить, что только в браке жизнь пола находит здоровое и жизненное свое решение. Ина­че говоря, из этого трудного, а часто и мучительно­го состояния, в котором пребывают юноши и де­вушки, единственный верный и здоровый путь от­крывается в браке. И если он почему-либо невоз­можен или затруднен, то все же вне брака нет ни­какого выхода, нет здоровой половой жизни — здесь все будет не только уклонением от нормы, нарушением здоровья, но неизбежно становится извращением, расстраивающим самые основы на­шей личности.

Жизнь в браке имеет в себе три стороны — био­логическую, социальную и духовную, и все эти сто­роны не просто даны нам, одна рядом с другой, но при нормальных условиях образуют целостное единство. То раздвоение сексуальности и эроса, ко­торое в юности знаменует собою расстройство в сфере пола в этот переходный период, не только здесь совершенно снимается (говорю, конечно, о нормальной семье), не только дает внутреннюю их соподчиненность, но во всей своей соединенности является источником новых сил, раскрывает новый путь жизни. У апостола Павла есть замечательные слова о браке, из которых приведем сейчас только начальные слова. «Тайна сия (то есть тайна брака), — говорит апостол Павел, — велика есть». Вот эта «ве­ликая тайна» брака только там и выступает, где уже совершенно преодолено раздвоение сексуальности и эроса. Где почему-либо это раздвоение сохраняется или где выступает только одна сторона (конечно, особенно часто именно сексуальность), там не толь­ко не открывается «великая тайна» брака, но там и искажается его смысл, топчется самое священное и глубокое в людях и извращается нормальный путь человека. Неправильно отождествлять чистую сексу­альность с «животной» стороной в человеке (у живот­ных нет никакого разъединения сексуальности и эроса; эрос у них, хотя и очень элементарен, но как еще Дарвин показал, играет большую роль в жизни животных, однако во внутренней нераздельности с сексуальностью), но поскольку эта терминология ут­вердилась, мы можем ею пользоваться. Мы можем поэтому сказать: одностороннее проявление пола в его «животной» стороне совершенно не раскрывает то, что есть в браке, обедняет отношения супругов и влечет за собой угасание и ослабление высших сил в человеке. А между тем в браке действительно пита­ются наши высшие движения, расцветают лучшие силы в нас.

Те, кто вступает в брак чистым, целомудренным, впервые в браке постигает тайну телесного единства, и от этого в душе рождается новое благоговейное от­ношение к телу другого, которое становится как бы священным и святым. Как показывает жизнь, имен­но от телесного сближения в браке (в нормальных условиях) расцветает в душе глубокое, светлое и ра­достное чувство любви друг к другу, нежное покло­нение и глубокое чувство неразрывности. Именно здесь, в этой точке, опытно познается правда мо­ногамии (единобрачия), вся неправда разводов. Муж и жена могут принадлежать только друг друг­у—и это встает в сознании не только как требо­вание социальной морали, сохраняющей семейный очаг, но и как некая повелительная и глубокая тай­на, постигаемая в браке. Половое сближение не только не может быть отделено от других видов единения, но оно само создает и формирует законченную цельность всех взаимных отношений. Когда между мужем и женой цветет любовь, она сияет во всем и овладевает всем. Малейшая дисгар­мония в это время переживается очень болезненно: невнимание, небрежность, равнодушие — даже в самых ничтожных пустяках — вызывает скорбь, тре­вогу, мучит и обижает. А когда появляются призна­ки зачатия ребенка, тогда отношения мужа и жены еще более укрепляются в любви к будущему дитя­ти, в благоговейном трепете перед тайной появле­ния нового человека на свет через близость мужа и жены. Тонкость и чистота взаимной любви не толь­ко не стоят вне телесного сближения, но наоборот, им питаются, и нет ничего добрее той глубокой не­жности, которая расцветает лишь в браке и смысл которой заключается в живом чувстве взаимного вос­полнения друг друга. Исчезает чувство своего «я» как отдельного человека, и в больших вещах, во внутреннем мире и во внешних делах и муж, и жена чувствуют себя лишь частью какого-то обще­го целого — один без другого не хочет ничего пе­реживать, хочется все вместе видеть, все вместе де­лать, быть во всем всегда вместе. Всякая разлука переживается мучительно, как разрыв в этом цело­стном единстве. Это вовсе не есть торжество сенти­ментальности, иронически представленной Гоголем в образах Афанасия Ивановича и Пульхерии Ива­новны («Старосветские помещики»); здоровая нор­мальная любовь мужа и жены не только не нуж­дается в эгоистическом отделении от других, но наоборот, создает особую чуткость к другим людям. Нежная забота мужа и жены друг о друге неволь­но и естественно создает такую же нежную заботу о других людях: сбросив в семье силу эгоизма, и муж, и жена, каждый сам по себе, становится от­крытым в своем сердце для всех людей. От благо­стной связанности друг с другом у обоих супругов рождается социальная чуткость — отсюда величайшее значение семьи в развитии социальных отношений. Для поверхностного и внешнего взора эта огромная сила социально-творческой обращенности семьи к миру прикрыта (особенно в наше время) внешней экономической отдельностью каждой семьи. Суро­вые социальные, экономические условия превраща­ют каждую семью в замкнутый мир, создают под­линный семейный эгоизм. Все это — следствие влияния внешних условий, не дающих развернуть­ся тем социально творческим движениям, которые рождаются из глубины семейной жизни. И все же, несмотря на силу экономических и социальных пе­регородок, источником того тепла, который побеж­дает холод социальных отношений, смягчает их и движет к «братству» (уподобляя социальные отно­шения тоже семье), является то тепло, которое на­капливается у самой основы семейной жизни.

Семья – малая церковь

Тайна семьи, о которой говорил апостол Павел, есть вообще тайна духовного расширения, которое рождается из самых недр семейной жизни. Конеч­но, глубочайшее значение имеет здесь рождение де­тей, которое не только несет с собой радость, но и реализует чувство «полноты», которое так ярко вы­ступает тогда, когда муж и жена становятся «роди­телями»: появление в семье детей есть действитель­но реальное вхождение в сферу бесконечного бытия. От поколения к поколению, от родителей к детям, которым предстоит в свое время тоже стать «роди­телями», тянется непрерывное единство человече­ства. Живым свидетельством, живым явлением той бесконечности, которая до преображения космоса во втором пришествии Спасителя раскрывается пока лишь в порядке времени, то есть в смене од­них поколений другими, и является семья. Это вхождение в реальную бесконечность, как она даро­вана человечеству в его существе, знаем мы все, когда бываем сами детьми, когда, кроме родителей, нас окружают тети и дяди, бабушки и дедушки. Но именно оттого, что это есть бесконечность на зем­ле, она приближает нас к другой бесконечности — к той абсолютной жизни, светом которой светится и сам мир, — к Святой Троице. Именно через се­мью и только через то, что она несет в себе, мож­но приблизиться к тайне Святой Троицы, к тайнам того, что Троичное Бытие Божие есть в то же вре­мя Единство. Именно в этом смысле о семье и го­ворится, что она является «малой церковью»: в ней присутствует Бог, семья становится клеточкой цер­ковного организма, то есть клеточкой тела Христо­ва. Оттого в здоровой, правильной семье расцвета­ет в человеке духовная его сторона; как некая «до­машняя церковь» (выражение апостола Павла), се­мья живет благодатной силой, которая ей дарована Богом. Здесь, кстати, нужно отметить, что несмотря на постоянные трудности, возникающие в семье из-за внешних (преимущественно экономических) ус­ловий, Церковь не повторяет для тех же супругов Таинства бракосочетания (как повторяет Таинство покаяния, святого Причастия). Благодать, даруемая в браке, никогда не может быть исчерпана, она все­гда пребывает в семье и с семьей. Благоухание та­кой христианской семьи, ее непобедимая духовная сила сияют не только внутри семьи, но выходят и за ее пределы. Те, кому не дано было иметь свою семью, духовно согреваются обычно возле чужой семьи, и, может быть, именно таким одиноким лю­дям дано видеть и переживать всю великую правду, всю удивительную тайну семьи — более даже, чем тем, кто имеет свою семью.

Но и в этом высшем своем цветении семья ос­тается цельной. Нет в семейной жизни отдельных сфер — отдельной телесной, социальной, духовной близости; здесь одно откликается в другом, одно отражается в другом, все связано очень внутренне и интимно, и какая-либо боль в одной стороне очень чувствительно дает себя знать и в других сферах. Семья есть нормальное раскрытие тайны пола в нас; для семьи, для семейной жизни дан нам пол, и все богатство, неиследимая полнота и сила его впервые открывается в семье, как своем высшем цветении и выражении. Еще иначе выразим это: вне семейной жизни нет и не может быть жизни пола, она может быть тогда только неправильной, искажающей нашу природу и нарушающей законы жизни. Путь чистоты до брака не есть только требование социальной морали, охраняющей семью, но он диктуется самой природой человека. Добрач­ная половая жизнь есть просто одностороннее и потому извращенное выражение пола и грозит опустошением души и искажением ее внутреннего строя. Мы коснемся этого пункта далее, но еще вернемся к вопросу о семье, в частности, к со­циальной стороне ее.

Семья образует некоторую социальную единицу, здесь как раз действует принцип — «все за одного и один за всех». Если кто-либо в семье болен, то средства всей семьи тратятся на болезнь одного, и никому в голову не может прийти, что это непра­вильно. В семье может и не быть «общей кассы» (если зарабатывают несколько членов семьи), но сущность того порядка, который дан в семье, от этого не колеблется. Это социальное единство се­мьи не устраняет различия ее членов в их типе, в работоспособности, в здоровье: каждый трудится в меру его сил. Семья есть некая трудовая единица, а не просто общая и совместная жизнь. Но соци­альное единство не исчерпывается этой стороной: достаточно вспомнить о том, что есть «честь» се­мьи, которую блюдут все ее члены, чтобы понять, что принадлежность к семье, как к социальному единству, захватывает и душу, глубоко входя туда, как живой и питательный источник. Дети в семье — не просто предмет забот и тревоги, но они дают семье новый смысл существования, являются ис­точником радости и сил. Любовь к детям дает силы родителям переносить все невзгоды жизни, любовь к родителям светит детям всю их жизнь. Что может быть ближе для каждого человека его матери, его отца? А между тем новая жизнь приходит в мир именно через брак, через сближение двух полов. И это значит, что в семье, и только в ней, в глубине пола, открывается огромная творческая сила, кото­рая вносит смысл в нашу жизнь. Не будь полово­го сближения, не было бы рождения детей; свя­тость последнего, вся безмерная невыразимая ра­дость от детей освящает по-новому смысл пола. Не следует думать, конечно, что пол в человеке рас­крывается только в этом: то, что дают друг другу любящие муж и жена, есть тоже огромная неизме­римая ценность и сила — смысл пола открыт здесь и в эту сторону. Эти два «конца» пола в нас — об­разование семьи как социального целого, рождение детей, с одной стороны, и вся духовная содержа­тельность и сила взаимной жизни друг в друге мужа и жены позволяют нам признать в поле нача­ло света и творчества, правды и жизни.

Целомудрие монахов не унижает пол

 Чтобы закончить рассмотрение этого вопроса, необходимо два слова сказать о монашестве. Мона­шество есть сознательный уход от жизни пола, и мы чтим монашество за эту его чистоту. Если это так, то не значит ли это, что семья и расцвет пола в семье есть все же низшая форма жизни? Не дол­жен ли тот, кто ищет высшего и лучшего пути, ос­таться навсегда девственным и жить вне пола? И не значит ли это, в свою очередь, что пол дан че­ловеку в мучение и бремя, а не в жизнь и не в творчество?

Было бы огромной ошибкой так думать, и не только потому, что «гнушаться» полом, презирать его есть великий грех, осужденный Церковью, не только потому, что тайна брака «велика есть», что в браке подается особая благодать (а скверна не может принять благодать), что в семье осуществля­ется «малая церковь». Уже эти соображения осве­щают возвышенный религиозный смысл брака, и эта точка зрения потому здесь важна, что и мона­шество чтится именно за религиозную силу его.

Но не только в силу религиозных соображений должны мы чтить святость брака и благоговеть пе­ред тайной пола — но и само понятие о монаше­стве устанавливает это. Целомудрие монахов не уни­жает пол, а лишь показывает еще выше его нерас­крытую святость, его прикрытость грехом. Не борь­ба с полом составляет смысл монашества, а борьба с грехом, и целомудрие, воздержание от половой жизни есть не цель, а средство этой борьбы. В мо­нашестве люди ищут наилучших путей преодоления греха, и эта задача, одинаково стоящая перед всеми людьми, решается здесь, на путях отречения от все­го мирского, не по презрению к миру, а в силу того, что тяжесть греховности особенно сильно падает на нас через мир. Кто ищет борьбы с грехом на этом пути, тот освобождается от прямого давления мира, но в своем иноческом пути он вступает в суровую косвенную борьбу с миром уже внутри самого себя. Заметим тут же, что пребывание в браке тоже ставит задачу борьбы с грехом, только здесь, при единстве целей, имеются в виду другие средства. В монашестве нет власти мира над чело­веком, но внутри человека вспыхивает новая борь­ба с миром. Все, кто ищет правды, вступают в борьбу с миром — одни, оставаясь в миру, другие, уходя из мира. Борьба с миром, вернее с началом греха в мире, есть задача, стоящая перед каждым человеком — и те, кто уходит в монашество, и те, кто вступает в брак, одинаково стоят перед этой задачей, но идут к решению ее разными путями. В частности, в монашестве не снимается тайна пола, не утихает жуткое пламя, которое томит и искуша­ет в монашестве. Быть может, вся жуткая сила и вся глубина пола еще яснее в монашестве, чем в се­мье. Смысл монашества заключается в подвиге рас­пятия своей плоти не из презрения к плоти (это грех и ересь), а ради торжества духовного начала в человеке над плотью. Но та же задача стоит и в браке — только в другой своей стороне. Брак — не только половая жизнь, это большой и сложный духовный путь, в котором есть место своему це­ломудрию, своему воздержанию. Там, где половая жизнь занимает слишком большое место, там семье угрожает опасность ухода в сексуальность, то есть там снова воскресает та двойственность, которая присуща юному возрасту, и задача семьи, как цело­стной жизни на основе пола, остается нерешенной. Монашество есть борьба за духовную жизнь, но и в семье тоже должно всегда стоять на страже ин­тересов духовной жизни. Как только в семье пу­стеют духовные связи, она неизбежно становится простым половым сожительством, спускаясь ино­гда до настоящей проституции, принявшей легаль­ную форму. Искажения семьи, нарушение ее зако­нов есть факт трагического порядка — путь семьи поэтому нелегок, он состоит не в узаконенности одного полового сожительства, но в устроении це­лостности общей жизни и в охране ее. Пол не мо­жет и не должен жить в нас отдельной, самостоя­тельной жизнью, но должен быть включен в цело­стную общую жизнь. Путь семьи есть путь восста­новления этой общей целостной жизни, завещан­ной Богом человеку еще при сотворении его, путь же монашества есть не устранение пола, а лишь победа над грехом через подавление жизни пола. Поэтому не перед всеми и открыт путь монаше­ства, а лишь перед теми, в ком нет особой склон­ности к семье, или перед теми, кто испытал се­мейную жизнь, лишился в силу смерти того, с кем был связан в браке.

В монашестве, в девственности становится яс­ным вторичное значение сексуальности: она не про­сто подлежит здесь затиханию, но в процессе суб­лимации возвращается к человеку уже в новой функции. В этом смысле надо сказать, что затиха­ние сексуальности, когда оно соединено (как в мо­нашестве) с духовной жизнью, обогащает нашу душу — и те высокие перспективы духовной жизни, то сияние, которое исходит от людей, отошедших от сексуальности, связано обычно с ростом любви к людям. Даже когда затихание сексуальности, яв­ляется вынужденным, оно духовно обогащает че­ловека, — и в свете этого, особенно в свете того откровения о человеке, какое дано в чистоте дев­ственности, становится ясным положение, о кото­ром мы уже говорили: последняя основа пола есть сила творчества. Она проявляется нормально в здо­ровой духовно семье, еще ярче выступает она там, где сексуальность отгорела, затихла, где девствен­ность не ослабляет личность, а наоборот, открывает ей новые пути, новые силы для творчества.

Все это до конца дорисовывает перед нами жизнь пола, путь его устроения, вскрывает всю глу­бину тайны пола в нас. К полу в себе нельзя отно­ситься легкомысленно, надо беречь его тайну, ис­кать правильного устроения его и бояться всякого извращения или легкомысленной игры с полом. К беглому обзору этих опасностей пола мы и перей­дем сейчас, чтобы еще с этой стороны осветить наш вопрос.

Любовь или сексуальность

В предыдущих главах мы говорили о том, как следует мыслить правильное устроение жиз­ни пола: перед нами открыты либо путь чистоты и девственности, либо семейная жизнь. Вне семьи не должно быть никакой половой жизни, она должна вне семьи сжаться и затихнуть — будет ли то уход в монашество или вынужденная одинокая жизнь, неудачи в устройстве семьи. Тре­бования гигиены совпадают здесь с требованиями морали и тем более с требованиями христианского сознания: всякая внебрачная половая жизнь может дать удовлетворение только временно, — если не всегда на путях лжи, то всегда на путях греха. Дей­ствительно, внебрачная половая жизнь есть торже­ство чистой сексуальности за счет духовной сторо­ны, в частности, за счет тех радостей и творческой силы, которая вытекает из переживаний любви. Та­ковы указания социального знания, психопатоло­гии, таковы категорические указания морального и религиозного сознания.

Но осветив вопрос с принципиальной стороны, мы не можем не спросить себя: а как же дело об­стоит в реальной жизни? Оправдывает ли реальная жизнь те принципиальные положения, которые мы развивали до сих пор? Нельзя не признать, что действительность дает нам грустную картину все возрастающего ослабления семейных отношений, упадка семьи, картину такого искажения и разру­шения «великой тайны семьи», что неизбежно вста­ет вопрос: куда же движется современная жизнь в этом направлении? Неудачные браки, бесконечно умножившиеся разводы, частое нарушение одним из супругов, а то и обоими, чистоты брака, умно­жение фактов случайного или кратковременного со­жительства, тяжкие последствия всего этого на де­тях, на молодом поколении, все это вызывает не­редко отрицание брака, боязнь его. Особенно час­то встречается это у девушек: наглядевшись в чу­жой или даже в своей собственной семье на то, что реально представляет семейная жизнь, они чужда­ются брака, боятся выходить замуж, готовы идти, пожалуй на внебрачное сожительство, чтобы при первом, однако, конфликте бросить своего сожите­ля. Естественно, что в таких случаях избегают иметь детей, идут на аборты, не отдавая себе отче­та, к каким тяжким заболеваниям это обычно при­водит позже. Та характеристика брака, семейных отношений, которая была дана в предыдущей гла­ве, кажется ныне устарелой сентиментальностью, не соответствующей реальным условиям жизни. Брак все больше дискредитируется в молодых поколениях, и в связи с этим все более возрастает культ внебрач­ных связей; легкомысленное отношение к половым отношениям порой облекается даже в форму некой «идеи», высшего изящества («поэзия изящной без­нравственности», как говорил русский мыслитель К. Леонтьев). Неудивительно, что на этой почве тор­жествует тот легкомысленный эпикуреизм, который не хочет ни к чему подойти серьезно, смеется, ког­да встает речь о «высших ценностях», цинически срывает «маску добродетели», как принято выра­жаться, чтобы провозгласить безграничную свободу в половой жизни. Все это не клевета на современ­ность, не придирчивое морализирование, а скорее ослабленная характеристика того кризиса семьи, ко­торый развивается все сильнее и глубже в совре­менной жизни. Но именно этот кризис семьи не ставит ли под сомнение все то, что говорилось выше о правильном устроении жизни пола, имен­но в семье? Чтобы ответить на это сомнение, мы должны войти несколько подробнее в анализ тех трудностей, которые давят на семью и искажают семейную жизнь.

Прежде всего надо категорически подчеркнуть, что здесь наименьшее значение можно приписать все возрастающим экономическим трудностям. До­статочно указать на то, что чаще всего встречают­ся еще и ныне здоровые семьи, не знающие ника­кого кризиса, как раз среди простого народа, эко­номические трудности у которого, конечно, несрав­ненно сильнее, чем в высших слоях общества (чи­новники, интеллигентные профессии и т. д.). Как бы ни были действительно тяжелы экономические условия жизни (которые для семьи особенно тяже­лы в случае болезней детей), как бы ни сгибались люди под тяжестью этого креста, но крепкая семья переносит эти испытания как единое целое. Муж, жена, дети — в нормальных условиях — становятся при этом не дальше друг от друга, а наоборот, стано­вятся ближе друг к другу. Все вместе несут этот крест — и взаимная привязанность, сколько бы ни отравляли ее внешние невзгоды, становится лишь глубже и крепче. Все основные трудности семейной жизни, ныне приведшие к глубокому кризису се­мьи, лежат, очевидно, не вне ее, а в ней самой — в личности людей, соединившихся в семью.

Семейная жизнь, мы уже говорили об этом, имеет в себе три стороны: биологическую («супру­жеские отношения»), социальную и духовную. Если «устроена» какая-либо одна сторона, а другие сто­роны либо прямо отсутствуют, либо находятся в за­пущенности, то кризис семьи будет неизбежен. Ос­тавим в стороне случаи, где женятся или выходят замуж ради денежной выгоды, где на первый план выдвигается социальная сторона — нечего удивлять­ся, что такие браки «по расчету» (кроме тех редких случаев, когда через общую жизнь все же разовьют­ся здоровые, семейные отношения), увы, постоян­но ведут к супружеской неверности. Брак не есть и не может быть только социальным сожительством — он есть и половое и духовное сожительство. К со­жалению, и раньше, и ныне при заключении бра­ка социальный момент играет руководящую роль; утешают себя и вступающие в брак, и их родные тем, что «стерпится-слюбится». Да, иногда это оп­равдывается, но до какой степени ныне это редко! В пьесе Островского «Гроза» очень ярко изображе­на та трагическая западня, которая создается сами­ми условиями такого брака и которая беспощадно поступает с теми, кто в нее попал. Чтобы нести крест совместной жизни с нелюбимым человеком, чтобы не поддаться искушению сойтись с кем-ни­будь тайно и тем нарушить долг верности, нужно много силы. Верность есть великая сила, скрепля­ющая семейные отношения, но она не может пи­таться только одним чувством долга, одной идеей верности, она должна иметь опору в живой любви. Еще в Ветхом Завете была выставлена заповедь: «Не пожелай жены ближнего твоего», и эта запо­ведь должна ограждать брак. Между тем люди по­зволяют себе увлекаться чужими женами, чужими мужьями — и здесь заповедь верности приходит слишком поздно, звучит отвлеченно и бессильно. Если даже супружеская верность остается ненару­шенной, то все равно семейная жизнь уже разбита.

Иногда муж и жена блюдут верность (хотя их серд­це уже ушло из семьи и прилепилось к кому-то вне ее) «ради детей»; отчасти их жертва в таких случаях оправдана (пока дети не узнают правды), но все равно семейная жизнь здесь уже по суще­ству разрушена, ее живительный огонь потух, в се­мье холодно, пусто, мучительно. Дети всегда очень страдают в таком случае — им не хватает необходи­мого тепла, не хватает того, чего бессознательно они ждут от семьи, от родителей. Поскольку кри­зис семьи возникает здесь на почве того, что люди сошлись в брак, не чувствуя друг к другу любви, постольку выхода нормального здесь быть не мо­жет. Распад семьи есть трагедия для детей, глубокая рана в моральной и особенно религиозной сфере в их душе, сохранение же целости в такой семье, где все потому пусто, что и цвести нечему было, тоже трагедия и для детей, и для родителей. Именно об этой охлажденности в семьях хорошо говорил Розанов, характеризуя наше время как время «обледенелой» цивилизации.

Предпосылкой брака должно быть взаимное влечение — таков как будто итог этих замечаний. Итог, конечно, верный, но он не охватывает с достаточной полнотой тайну брака. На каждом шагу мы имеем случаи, когда люди сходятся в браке, потому что «влюбились» один в другого, но как часто и такие браки бывают непрочны! В чем же тут дело? «Влечение» есть явление сексуального порядка, и влюбленность, которая может быть при этом, дей­ствительно, является «фиговым листочком». Часто называют такую влюбленность «физиологической», то есть целиком связанной с сексуальной сферой, и если иногда на этой почве может все же развиться настоящая любовь, то ведь такая «удача» встречает­ся слишком редко в наше время. В прежнее время, когда сознание не было столь насыщено, столь от­равлено защитой «свободной» любви, когда вся ду­ховная атмосфера была хоть и более суровой, но и более моральной, тогда в идее креста обе стороны принимали случившееся сожительство всерьез и на этой почве хранили чистоту брака. Это было туск­ло, бесцветно, но духовно крепко. Ныне же, когда «физиологическая влюбленность» стихает, люди, со­шедшиеся в браке, либо нарушают верность, сохра­няя внешне брачные отношения, либо разводятся. Распущенность в этом направлении доходит сейчас до невероятных размеров; легкомыслие при заклю­чении брака переходит в легкомыслие при разводе, и в таких случаях надо радоваться, если нет детей. Но если есть дитя или дети — на какие страдания обречены они! В семье, где между родителями не только все опустело, не только царит холод, но подчас развиваются крайне враждебные отношения, переходящие в ссоры, ругательства и оскорбления, дети либо душевно сжимаются, становятся тупыми, ко всему безразличными, либо рано впадают в ци­низм, не признают ничего святого, не верят нико­му и ничему.

Для того, чтобы семейная жизнь была не просто «сносной», но и духовно здоровой и питательной, для этого нужно не одно влечение, не одна «физио­логическая влюбленность», а настоящее увлечение, переходящее в любовь. Иначе говоря, только соче­тание сексуального влечения и движений любви (эроса) обеспечивают нормальную семейную жизнь (говорим сейчас о сфере пола): при отсутствии «влечения» становится трудным супружеское сбли­жение, а при отсутствии любви, когда выступает на первый план (даже взаимно) чисто сексуальное вле­чение, семья будет непрочной: угаснет «страсть», ослабеет сексуальное влечение — и супруги неиз­бежно переживут в острой форме их внутреннюю чуждость друг другу.

Тайна брака поистине велика. Два человека, жившие до вступления в брак своей особой жиз­нью, имевшие уже сложившиеся привычки, взгля­ды, имевшие каждый в отдельности своих друзей, приятелей, вступив в брак, начинают жить общей жизнью. Это, конечно, не может быть легко сра­зу — нужно много идущих от любви усилий для вза­имного приспособления, для уступчивости и для умения находить пути жизни, не тягостные ни для одной стороны. Когда в сердце есть любовь, тогда, конечно, все становится легче, естественнее, но если налицо не любовь, а «физиологическая влюб­ленность», чисто сексуальное влечение друг к дру­гу, тогда временно обе стороны идут на уступки, как бы закрывают для себя все трудное в другом человеке — чтобы, проснувшись от «угара страсти», пережить острое отталкивание друг от друга.

Добрачная жизнь как причина трагедии

Огромным препятствием для нормальной жизни (часто и при искренней любви друг к другу), может оказаться то, что у вступивших в брак была уже добрачная половая жизнь (что обычно и бывает у мужчин, реже у женщин). Трудно молодой женщи­не, которой муж рассказал, как он жил до брака, без отвращения и ужаса перенести это. Тень до­брачных связей никогда не может быть снята; душа того мужчины, который жил добрачной половой жизнью, помимо его воли, несет в себе следы этой добрачной жизни. Я не говорю сейчас о половых болезнях, которыми муж неизбежно заражает жену; все современные средства, применяемые, например, для излечения сифилиса, не могут окончательно ус­транить из организма тот яд, который в нем осел. Французский психиатр Шарко имел хорошую при­вычку водить молодых студентов в клинику венери­ческих заболеваний, чтобы они навсегда запомнили те ужасы, на которые часто бывают обречены си­филитики. Об этих тяжких последствиях добрачной половой жизни не буду распространяться, как не остановлюсь подробно и на тех извращениях, кото­рые приобретаются иногда в добрачной жизни и от которых потом страдают жены. Гораздо серьезнее то, что в добрачной половой жизни изнашивается организм: сексуальная жизнь, не связанная с любо­вью, с семейным очагом, с детьми, берет гораздо больше сил, чем нормальные супружеские отноше­ния в браке. Но самое тяжкое, что несет с собой добрачная половая жизнь, это те раны, которые на­носит своей жене муж, живший добрачной половой жизнью. Не очень многие женщины могут простить (по-настоящему) своим мужьям то, что они сбли­жались с другими женщинами до них — это вызывает у них глубокое отвращение, порой озлоб­ление и ненависть. В начале XX века в европей­ской литературе очень прошумела одна пьеса Бьернстерне Бьернсона («Перчатка»), пьеса, посвящен­ная этой теме. Несколько позже в австрийской ли­тературе появилась повесть под названием «Одна за многих», где рассказывалось, как одна молодая де­вушка, будучи уже невестой и узнав от любимого ею (и очень любящего ее) жениха исповедь о его добрачных связях (этой исповедью он искренно хотел покончить со своим прошлым), не вынесла той скорби и тяжести, которая легла на ее душу и раздавила нежный цветок любви. Она покончила с собой, как «одна за многих», чтобы сказать всем молодым мужчинам о том отвращении и ужасе, которые наполняют чистую девичью душу при зна­комстве с тем, как мужчины живут до брака. До­брачная распущенность не только ужасна и омерзи­тельна для девушек, но она вызывает глубокий кризис в их восприятии жизни. Они не могут вме­стить, не могут понять, как можно без любви и увлечения приближаться к женщинам, которых принято называть «продажными» (хотя эти несчаст­ные жертвы современных нравов большей частью не виноваты в том, что стали «публичными» жен­щинами). Нельзя не разделить того глубокого дви­жения души у Раскольникова, который поклонился в ноги Соне Мармеладовой, оставшейся чистой в душе, хотя жизнь заставила ее «продавать себя»...

Отчего и зачем вступают молодые люди на путь добрачной половой жизни? Чаще всего их завлека­ют на этот путь дурные товарищи, бывают случаи, когда соблазняют дурные женщины; иногда (может быть, очень часто) падение юношей совершается в состоянии опьянения. Л. Толстой рассказывает где-то, что одна его тетушка советовала ему вступить в связь с женщиной «сотте il faut», имея, очевидно, в виду то, чтобы приучить его к деликатному обра­щению с женщинами при половом сближении... О последнем надо сказать (и это уже много раз ука­зывалось в психопатологии, а также хорошо извест­но священникам по исповедям), что половое сбли­жение в браке проходит сначала очень трудно для девушки, вступившей в брак, и со стороны мужа нужна действительно сугубая деликатность, чтобы не вызвать тяжелых переживаний у жены. Эти тя­желые переживания часто кладут начало роковому процессу в женщине, которая получает благодаря этому отвращение, боязнь полового сближения. От­сюда (в значительнейшей части) и рождается пре­словутая «холодность женщин», мешающая брач­ным отношениям и нередко ведущая к разрыву. Но если действительно так нужна особая деликатность и чуткость, когда муж и жена впервые приближа­ются друг к другу, то совет тетушки Л. Толстого дает хороший пример того, как толкают старшие свою молодежь на добрачную жизнь. Постоянно приходится встречаться со случаями, когда отцы говорят своим сыновьям, когда они достигают известного возраста, что им пора «иметь женщину». Особенно странно и даже жутко бывает узнавать, что какой-нибудь молодой человек любит какую-то девушку, «ухаживает» за ней и собирается на ней жениться — и в то же время живет в смысле поло­вой жизни с какой-то другой женщиной. В сущно­сти это есть настоящее воровство — такой юноша крадет у своей будущей жены то, что может принад­лежать только ей.

Конечно, огромное значение в том, что юноши вступают на путь добрачной половой жизни, при­надлежит здесь влиянию искусства, особенно совре­менного. Искусство словно ставит своей целью раз­дразнить половое влечение у читателя или зрителя и в то же время соблазнить его на путь внебрачной связи. Искусство давно уже занято этим — и при­дет ли этому когда-нибудь конец?.. Нарушение се­мейной верности, всякого рода «адюльтеры» изображаются так, словно это «естественно». Даже у Толстого в «Анне Карениной» высокодобродетель­ный Каренин изображен так, что читатель чувствует к нему отвращение, а нарушившая супружескую верность его жена, помимо воли художника (ибо Толстой все сделал, чтобы подчеркнуть безнрав­ственность Анны Карениной), вызывает к себе чув­ство глубокой симпатии. Впрочем, эта симпатия от­носится не к нарушению верности ею, а к тому, что она была глубоко несчастна. Когда Вронский добился половой близости с ней, когда Анна, дол­го противившаяся этому, наконец уступила, она горько и безутешно плакала — и этого читатель не может забыть.

О культуре воображения, ясности ума и очищающей силе искусства

Да, поэзия «изящной безнравственности» играет роковую и страшную роль в соблазнах, которые со всех сторон поджидают нашу молодежь. Воображе­ние юношей и девушек очень рано уже загрязнено, и на почве того неизбежного уже у подростков расхождения сексуальности и эроса, о котором мы говорили в первой главе, загрязнение воображения становится очень опасным. Да дело и не в одном только загрязнении — воображение вообще слиш­ком глубоко связано со всей нашей эмоциональной сферой, а следовательно, и со сферой пола, оно в этом отношении двусмысленно, то есть легко из во­ображения, подсказанного чистой потребностью любви, оно становится сексуальным воображением. А сексуальное воображение — всегда нечистое вооб­ражение: оно оголяет и обнажает те сексуальные порывы, которые являются нормальными и здоро­выми лишь тогда, когда они включены в целостную семейную жизнь. Отделенные же от этой целостно­сти (благодаря вмешательству воображения) сексу­альные порывы нарушают основную норму жизни, а воображение, заполненное сексуальными темами, становится проводником отравы. Между прочим, в развитии тайного порока у мальчиков воображению тоже принадлежит огромная роль, и кто хочет бо­роться с тайным пороком, тот не должен питать сексуальное воображение, а должен приостанавли­вать его работу. В этом отношении современная ли­тература оказывает гибельное влияние на молодые души, заполняя их сексуальное воображение разны­ми картинами, раздражающими движения пола.

Не следует ли отсюда, что с воображением нуж­но бороться вообще, быть может, подавлять его еще в детстве? Такой выход был бы тоже ошибочным, ибо сила и влияние чистого воображения столь значительны и ценны, что без них тоже трудно идти путем устроения своей духовной жизни. В ка­толической аскетике воображение признается одной из главных действующих сил, с чем мы, православ­ные, уже не можем согласиться, так как верховным принципом духовного здоровья признаем мы нача­ло «трезвости», как это у нас называется. Это на­чало «трезвости», ясность и просветленность созна­ния ставит границы воображению, без чего в ду­ховной жизни становится очень близка опасность «прелести», как говорят в аскетике, то есть неза­метного поклонения лжи и неправде. Но если пра­вославная аскетика наша ставит границы воображе­нию, поскольку оно направлено на горнюю сферу, на сферу святыни, то все же воображение отнюдь не признается опасной и жуткой силой, если оно имеет чистый характер. Как раз сила эроса, дей­ствуя на воображение, придает ему этот характер чистоты, быть может, даже некоторой (романтиче­ской) отрешенности. Именно у подростков их ро­мантическое воображение не только свободно от всякого налета сексуальности, но и прямо чуждает­ся, отвращается от всякого намека на сексуаль­ность. Одностороннее, безграничное развитие такой романтической отрешенности тоже становится опасным, создавая чрезвычайную мечтательность и фантастичность, которые (особенно у девушек) ве­дут часто, при прикосновении к реальной жизни, например, при образовании своей семьи, к тяже­лым, порой непоправимым трагедиям. Односторон­нее развитие романтического воображения имеет свои опасные стороны, как опасно и односто­роннее развитие сексуального воображения. Но именно потому и необходимо не отбрасывание силы воображения, а правильная культура ее. Вви­ду того распада целостной сферы пола на сексу­альность и эрос, который является естественной болезнью юности, необходимо всячески стремиться к тому, чтобы воображение оказалось на стороне эроса, а не сексуальности.

Я придаю такое огромное значение в жизни пола, в устроении или неустроении ее именно во­ображению, что считаю полезным немного остано­виться на анализе его. Для ясности картины я воспользуюсь одним литературным материалом, а именно рассказом Тургенева «Фауст», который очень тонко и глубоко подходит к вопросу, нас за­нимающему. В этом рассказе идет речь о девушке, которая никогда не читала романов, занимаясь ис­ключительно естествознанием. Она вышла замуж, имела детей, но по-прежнему оставалась чужда всему миру фантазии. Когда ей пришлось впервые познакомиться с «Фаустом» Гете, а потом с други­ми поэтическими произведениями, она была по­трясена всем этим новым миром поэтических об­разов, в ней проснулись какие-то силы, оставши­еся без движения в ее душе. К этому присоедини­лась неожиданно вспыхнувшая в ней любовь к че­ловеку, который познакомил ее с миром поэзии. И героиня рассказа, переживая очень глубокую внутреннюю драму, не выдерживает ее, заболевает горячкой и умирает. Смысл этого замечательного рассказа чрезвычайно важен для нас. С одной сто­роны, мир поэзии, вообще мир искусства заключа­ет в себе несомненный яд, преодолеть действие которого душе очень трудно. Душа Веры (героини рассказа) оставалась бы чистой, не загорелась бы любовью к чужому человеку, не коснись ее ядови­тое дыхание поэзии, которое пробудило в ней по­требность в таких переживаниях, каких не дала ей жизнь. Так была подготовлена в душе ее «измена» мужу — в ней заговорили те силы души, которые не были использованы семьей, и тот, кто вызвал к жизни эти силы, тот стал для нее дороже мужа. На этом примере достаточно видна не только ог­ромная сила воображения, но и вся его безудерж­ность, неукротимость. Если даже такой чистый человек, как Вера, бывшая уже матерью, пробу­дившись для жизни в воображении, не смогла выдержать страстного порыва в себе, то что же говорить о тех, кто в юные годы отдается фанта­зии? Воображение является жуткой, опасной силой в нас не только потому, что мы не в состоянии регулировать ее, но и потому, что для воображе­ния нет границ, что мы теряем чувство реально­сти, теряем подсознательный контроль инстинкта самосохранения, отдаемся нашим порывам, как бы упиваемся ими. Да, неправильное развитие вообра­жения, отрывая нас от действительного мира, мо­жет привести к потере психического равновесия. Эта власть воображения тем более опасна, что она в то же время дарит душе высшую усладу. Эстети­ческие переживания, услаждаясь которыми душа восходит до несравнимых переживаний радости, не могут быть доступны душе, если не действует в нас воображение. С другой стороны, в деятельно­сти воображения есть всегда хоть малая доля это­го эстетического упоения: достаточно вспомнить сладость мечтаний.

Воображение есть огромная творческая, но и жут­кая, и страшная сила души. Но нет другого спосо­ба овладеть им, как только давая верное движение ему. Подавлять работу воображения опасно, а час­то и невозможно — его нужно лишь правильно развивать. Надо дать воображению чистое и светлое движение — и как раз искусство, по существу свое­му, может сообщать воображению эту возвышающую и светлую силу. Еще Аристотель учил об очищаю­щем действии искусства, и это верно в том смыс­ле, что светлые образы, создаваемые искусством как вечные спутники, всегда зовут нас к тому, что чисто, изящно, благородно. Приобщаясь к миру искусства, мы вводим вообще в нашу душу то ве­ликое начало ритма, которое облагораживает и тело, и душу, освобождает нас от всего грубого, темного и зовет нас к красоте, к преображению нас. Однако в искусстве, как мы его находим и в современности, и раньше, всегда есть много и двусмысленного — этого отрицать не следует. Именно поэтому и действие искусства в нас двой­ственное: оно возвышает душу, но оно же вносит и яд в нее. Это надо прямо признать, но надо иметь при этом в виду, что путь человека во всем идет не так, чтобы нам проходить мимо зла (что невозможно, ибо зло входит в самую душу нашу), а в том, чтобы отвергнуть зло, чтобы сознательно и свободно выбрать добро. Зло, струящееся через искусство в душу, легче отразить, чем зло в жиз­ни, и если искусство заключает в себе яд, то в нем же самом дано и противоядие, а душа долж­на выбрать, что она предпочитает. Поэтому не только невозможно, но и не нужно подавлять во­ображение. Нужно лишь помочь душе преодолеть соблазн зла и полюбить добро.

С культурой воображения очень связана так на­зываемая сублимация, которая подхватывает движе­ния эроса и переводит их в высшие формы. На сублимации основана вся тайна воздержания и, сле­довательно, и девственности: та «игра» пола, избе­жать которой не дано никому, может быть транс­формирована в высшие движения, «сублимирована» (поднята). Много ценного на эту тему можно най­ти в книге профессора Вышеславцева «Этика преображенного эроса», где о «преображении» эроса, о путях сублимации сказано много верного. Но если верно, что «прекрасный образ» отрывает нас от сексуальности и может увлечь наш дух на высо­ты, тем самым переводя половую энергию в энер­гию пола, то есть в резервуар творческих сил в че­ловеке, то не нужно забывать, что здесь всегда не­избежен и нужен некий духовный труд — часто очень тяжкий. Отрываться от тех «наслаждений», которые сулят нам сексуальные порывы, всегда бывает трудно и даже мучительно. Аскетика всех веков накопила огромный опыт тех трудностей, с которыми приходится преодолевать сексуальные соблазны: уже простой «помысел», простой образ, таящий в себе возможность сексуального возбужде­ния, обладает большой силой. Поэтому в борьбе за «преображение» эроса борьба с помыслами получает чрезвычайное значение. Надо только держать в со­знании ясно, для чего нужно подавлять в себе по­мыслы сексуального характера. И конечно, идеал чистоты, воплощенный в святых, помогает нам бо­роться в себе за чистоту, за «преображение эроса», то есть за сублимацию сексуальных движений.

Преображение эроса

Тут снова приходится напомнить, что всякий ду­ховный труд в нас связан (неиследуемо для нашего сознания) с крестом. У каждого человека есть свой крест, то есть свой путь восхождения к Богу, к Царству Божию. Крест не означает непременно страдания, но он неизбежно включает их в себя — эти страдания создаются той коренной расстроенностью всего нашего существа, которая именуется «первородным грехом», то есть грехом не индивиду­альным, даже не создаваемым условиями физиче­ской и социальной наследственности, а вытекаю­щими из свойства природы нашей; естественно, что сфера пола более других (по связанности в ней тела и души) обречена на то, чтобы быть источни­ком страданий. Никто миновать этих страданий из-за пола не может, но можно и должно их не толь­ко переносить, но и обращать их на добро и пользу. И тот духовный труд, который даже в са­мой благоустроенной семье нужен для регуляции «игры» пола, внутренне и определяется нашим крестом.

Ни в чем не сказывается это с такой силой, как в вынужденном безбрачии. Мы обозначаем этим именем те случаи, когда при всем желании создать себе семью это не удается. Мужчина, который по сложившимся социальным условиям имеет то преимущество, что он может проявить инициативу и делать «предложения» девушке, которую хотел бы взять в жены, если получит отказ, может перенес­ти это спокойно и мужественно, пробовать искать других путей женитьбы. А девушки, лишенные инициативы (не могут же они предлагать себя в жены!), часто так и остаются в девичестве — или потому, что те, кто им по душе, ими не интересу­ются, а интересуются ими те, кто им не по душе, или по другим причинам. Так или иначе бывает безбрачие вынужденное — без всякой склонности к монашеству, где безбрачное состояние определяется тяготением к одиночеству, к половому воздержа­нию. Безбрачие, вытекающее из стремления к мо­нашеству, есть некая лестница восхождения к выс­шему званию, и здесь борьба с полом становится одной из тем духовной внутренней жизни. Субли­мация половой энергии, неизбежно накопляющей­ся в теле, хотя и трудна, но осуществима именно на путях устремленности ввысь. Здесь действитель­но происходит «преображение эроса»; самый крест борьбы с половыми движениями становится частью общего креста, борьбы с «ветхим человеком» в себе. Все ударение, весь динамический заряд связан здесь со свободным устремлением ввысь, что и за­ключает в себе огромную духовную энергию. Не говорим уже о том, что, попадая в монастырь с ве­ковым укладом размеренной, ритмически построен­ной церковной жизни, те, кто вступает на путь монашества, находят в этой церковной жизни, с ее ритмами, правилами, обязанностями огромную пси­хическую поддержку.

Но девственность вынужденная, не доброволь­ная, не находящая никакой поддержки в душе, не создает ли новые мучения — не только не ослабляя давление пола, а наоборот, его усиливая, ибо душа жаждет половой жизни и томится от этой жажды. Вынужденное безбрачие не ставит ли по-новому вопрос о внебрачном сожительстве, не оправдыва­ет ли случайные и неслучайные связи?

Но надо иметь в виду: только в брачной жизни удовлетворение сексуальной потребности не вносит никакой лжи, никакой дисгармонии, а все внебрач­ные отношения неизменно включают в себя ложь, неизменно вносят дисгармонию. Надо потерять стыд, чтобы не чувствовать тяжесть в душе, когда люди тайком или путем всяких искусственных ком­бинаций «устраиваются» с чужими женами. Или — что бывает реже, но, увы, все же случается — ко­гда молодые люди сходятся с девушками, на кото­рых по тем или иным причинам не могут, да и не хотят жениться. Вся эта сеть лжи, неправды, всяких искусственных мер и т. д. неизбежно отравляет души, что бы ни говорили себе те, кто становится на этот путь. Из вынужденного безбрачия есть лишь один нормальный выход — брак; даже «неудачная» семейная жизнь, полная разных труд­ностей и терзаний, для сферы пола дает то, что ей нужно. Если только обе стороны в таком «неудач­ном» браке несут мужественно свой крест и стре­мятся скрасить друг другу тяжкую жизнь, открыв­шуюся им в браке, то бремя такого брака понемно­гу становится легче и выносимее.

Вынужденное безбрачие обрекает, конечно, на тяжкую борьбу с самим собой, но есть путь, на ко­тором эта борьба действительно облегчается — это сблизиться с какой-либо семьей, где есть дети. Чу­жие дети становятся для нас нашими, собственны­ми; радости чужой семьи питают душу, ее скорби заставляют прилагать усилия к их ослаблению. Многовековой опыт показал, что на этом пути вы­нужденное воздержание становится выносимо и со­здает ту сублимацию половой энергии, которая ос­вобождает и тело, и душу от терзаний и беспо­койств.

Как мы видим, нет иного пути в устроении жиз­ни пола, как брачная жизнь или полное безбрачие (монашество или вынужденное безбрачие).

Темные стороны жизни пола

Но есть в жизни пола еще несколько темных сторон, которых мы должны коснуться, чтобы не обойти и эти трудности. Все они являются извра­щениями, то есть нарушением естественных форм половой жизни, и среди этих извращений мы оста­новимся только на двух, неравноценных, впрочем, по своему значению во внутренней жизни. Оба типа извращения возникают только у мужчин, — и это снова показывает особые трудности мужской натуры в сфере пола.

Скажем несколько слов о так называемом тай­ном пороке, которым страдает подавляющее боль­шинство подростков. В огромной части молодые люди, вступающие на путь полового сожительства с женщиной, обыкновенно освобождаются от такого порока, но бывают случаи, когда, уже находясь в браке и имея нормальную половую жизнь, некото­рые мужчины не перестают страдать тайным поро­ком — такова бывает сила привычки.

При всей неестественности и внутренней отвра­тительности тайного порока он не был бы слиш­ком опасен, если бы не то, что здесь нет никаких внешних границ в злоупотреблении им, а еще больше то, что, став привычкой, он тянет к себе даже и тогда, когда он непереносимо мучителен и даже омерзителен. Когда окрепнет привычка к тай­ному пороку, то самая тяжелая сторона в нем за­ключается как раз в том, что подросток чувствует себя во власти какой-то роковой силы, которую он не может победить. Это создает неуверенность в себе, а потому и подозрительность к другим (под­ростку кажется, что и другие его не уважают), склонность к меланхолии, к апатии, упадок живой и творческой жизни. Все это, конечно, расстраива­ет душевное здоровье, а при неблагоприятной нервной конституции подростка это может тяжело отразиться на психическом равновесии, иногда привести к настоящему душевному заболеванию. Вообще же говоря, между тайным пороком и психическими болезнями нет прямой и безуслов­ной связи; надо признать прямо вредным тот очень распространенный взгляд, согласно которому при­знается, что тайный порок неизбежно ведет к психическому заболеванию. Этот взгляд, будучи неверным, вреден и потому, что он лишь усилива­ет описанную выше психическую подавленность и не помогает подростку или юноше освободиться от дурной привычки, а наоборот, закрепляет ее, уси­ливая подавленность и создавая безнадежное на­строение. Между тем тайный порок, как и всякая привычка, может быть побежден лишь при вере в себя, вере в возможность победы над привычкой: здесь особенно сильно проявляется творческое дей­ствие веры в нас. Врачи и педагоги часто рекомен­дуют ряд внешних средств — холодные обтирания, занятия спортом, погружение в умственную работу и т. д. Все это, несомненно, очень полезно, но реша­ющее значение принадлежит готовности бросить порок, внутренней решимости освободиться от него. Как и во всякой борьбе с укоренившейся привычкой, не приходится рассчитывать на быст­рую победу: привычка, подавленная сегодня, загово­рит с еще большей силой завтра или позже — тут нужна длительная, неустанная борьба. В сущности, сила привычки (всякой) не так велика, как кажется. Она создает очень острые точки, наполняющие душу жгучим желанием удовлетворения — но стоит пройти эти точки, как сила и давление этого жгу­чего желания совершенно пропадает. Сосредоточен­ность силы привычки в этих острых, мучительных точках показывает, что нужно продержаться лишь несколько трудных моментов — и победа обеспече­на. Но для того, чтобы устоять в эти мучительные точки, нужно иметь перед собой определенную, одушевляющую, дорогую задачу, ради которой душа действительно готова перемучиться. Искушение в эти мучительные точки так подчиняет себе, так зо­вет и смущает, что душа подростка часто не выдер­живает, говоря себе: «Сегодня я еще не буду бо­роться, а вот уже завтра». Преодолеть это искуше­ние возможно лишь во имя чего-либо определен­ного и ясного — и здесь возникает основной во­прос, на который каждый должен уметь ответить, а именно: «Для чего нужна, во имя чего нужна чи­стота?» — только во имя отвлеченных законов мо­рали и требований природы трудно бороться с ис­кушениями. Легче всего справиться подростку с этим, найти мотивы чистоты в том случае, если он полюбил кого-нибудь. Он инстинктивно чувствует тогда всю ложь, всю неправду внешнего удовлетво­рения сексуальной потребности, инстинктивно со­знает, что, любя какую-либо девушку, он не толь­ко душой, но и телом принадлежит ей. Есть какое-то воровство, какая-то глубокая, но бесспорная ложь в том, что, любя какую-либо девушку, подро­сток все-таки предается тайному пороку или по­ловой жизни. Во имя любимой девушки, во имя своей любви к ней подросток должен оставаться чистым, и этот мотив чистоты действительно час­то помогает молодым людям справляться с налетающими на них искушениями. Но недоста­точность этого мотива видна из того, что он может действовать не у всех, а лишь у тех, чья душа ох­вачена любовью. Любовь нельзя в себе искусствен­но вызвать, она есть в том смысле «случайность», что не зависит от воли обоих любящих существ. Благо тем, чья душа живет любовью разделенной, не безответной — эта любовь явится для них твор­ческой силой во всех отношениях, в том числе и в борьбе с пороком во имя чистоты. Но неужели для чистоты нет других мотивов, кроме мотива любви?

Вторым основанием чистоты может быть «блюдение самого себя», стремление идти путем правды и добра. Этот мотив сравнительно редко обладает достаточной силой — лишь немногие натуры в силу присущего им дара стремятся к самосовершенство­ванию во имя самого же себя. Стремление к тому, чтобы стать лучше, подавить свои недостатки, есть, по существу, аскетическое стремление, которое наи­более сильно в нас тогда, когда перед нами сияет идеал, зовущий к себе. Это мы имеем в полной силе лишь там, где есть налицо религиозная жизнь, в которой мотивы чистоты получают особенно сильное выражение. Не во имя себя, не во имя од­ного самосовершенствования, но из любви к Пре­чистой Божьей Матери душа стремится сама стать чистой. Правда Божия, подобно лучам солнца, ос­вещает и пронизывает душу, и всякое темное пят­нышко в ней томит и тревожит. Величайшее твор­ческое значение для нас религиозной жизни заклю­чено в Таинстве Покаяния — Таинстве полного и действительного снятия с нас грехов, в глубоком очищении души от них. Если мы принесем Богу покаяние в наших грехах и получим через священ­ника отпущение наших грехов — грехи наши отхо­дят от нас, душа вновь обретает утерянную чисто­ту, обновляется и освобождается от всего, что ее бременило. Поэтому в борьбе с тайным пороком особенно велика помощь, оказываемая нам религи­озной жизнью. С одной стороны, мотивы чистоты, заключенные в обращенности души к Богу, по силе своей превосходят все иные мотивы; творческий порыв души питается и согревается всей той святыней, которой мы поклоняемся, и никто не слабеет, а, наоборот, растет вместе с возрастанием в духов­ной жизни. С другой стороны, очищающая сила покаяния подлинно возвращает нам утерянную чи­стоту души, дает нам энергию, необходимую для того, чтобы побеждать искушения.

Другим гораздо более тяжким извращением явля­ется то, о котором говорит апостол Павел (см.: Рим. 1, 27), который теперь называют «гомосексуализмом». Надо бояться того, что порок этот гораздо более распространен, чем думают... Взрослые мужчины, страдающие этим пороком, ищут подростков и юношей, чтобы пользоваться ими для удовлетворе­ния половой потребности. Еще греки очень страда­ли этим извращением («педерастия»), которое, увы, достаточно распространено и в Западной Европе. Когда это извращение достигает известной силы, с ним, по-видимому, трудно уже бороться — тем бо­лее важно охранять мальчиков от покушений на них со стороны извращенных людей старшего воз­раста. Есть глухие сведения, что в закрытых муж­ских пансионах мальчики с развитой чувственностью стараются овладеть невинными младшими товари­щами и приучить их к опасному пороку. Задача педагога заключается здесь в том, чтобы предупре­дить вовремя мальчиков от «ухаживаний» за ними взрослых, извращенных мужчин. Как всякое извра­щение, так и гомосексуализм, раз «присосавшись», с трудом отрывается, а в то же время медленно, но непременно происходит психическая деформация — именно потому, что гомосексуализм неестественен. От этой беды можно и должно предостеречь наших детей.

Источник творческой силы

Пол есть источник творческой силы в челове­ке, залог его «человечности», отличающей нас от Ангелов. Как телесно-духовная фун­кция он не тождественен с сексуально­стью — и оттого мы и отличали энергию пола от половой энергии. Половое воздержание, сводящее на нет половую энергию, вовсе не убивает энергию пола, а наоборот, в путях сублимации переводит половую энергию в высшие, духовные формы. Но воздержание (вольное или вынужденное) всегда трудно и пред­полагает духовные усилия, без которых воздержание может перейти в нервное заболевание. И наоборот, когда воздержание сопровождается духовными усилиями, оно становится источником новых сил, залогом настоящего расцвета творческих данных в человеке. Вот отчего в девственности есть действи­тельная красота и правда.

Однако девственность не должна покоиться на «гнушении» плотью. Если кого влечет семейная жизнь и ее радости, если кто хотел бы иметь детей, такой человек имеет перед собой тоже путь правед­ности — честный брак. Это столь же законный путь жизни, как и девственность, и монашество. Основ­ное в обоих путях — блюдение чистоты, ограждение воображения от всяких нечистых помыслов.

То«расщепление» движений пола, которое ведет к отдельному формированию сексуальности и пере­живаний эроса, совершенно законно в период по­лового созревания. Но эта «поляризация» половой силы не должна закрывать глаза на то, что основ­ное проявление этой силы есть потребность любви, слияния в любви с тем, к кому обращена душа. Поэтому всякий «перевес» сексуальных движений (особенно, если нет налицо «объекта», к которому могли бы быть направлены движения любви) тре­вожен — и здесь нужно много трезвости в себе, много мужества в воле, чтобы не питать сексуаль­ного воображения.

Путь чистоты есть вообще путь целостной жизни, не знающей раздвоения сексуальности и эроса, и это значит, что настоящей чистоты можно достиг­нуть лишь в семейной жизни. В молодые годы пол бурлит и тревожит душу, то выдвигая на первый план сексуальные побуждения с острой и жгучей силой, то отвращаясь от них и уходя в «отрешен­ный» эрос, в романтику. Эта юная «неустроенность» пола, создающая неуравновешенность и противоре­чия в мятущейся юной душе, может быть опасна и даже мучительна. Но важно знать, что есть путь чистоты, и еще важнее знать, что «ошибки молодо­сти» поправимы, если они омыты слезами подлин­ного покаяния. Пол может стать проклятием для нас, может стать причиной душевных и телесных заболеваний, источником жизненных трагедий, но он же может быть источником высших и лучших радостей, открыть душе возможность расцвета и выявления ее силы, может стать началом спасения и творческого преображения. Путь девственности и безбрачия, с одной стороны, и путь семейной жиз­ни, с другой стороны, оба служат нашему спасе­нию, оба дают простор творческим силам, заложен­ным в поле. Лишь бы твердо держать руль и на­правлять ладью жизни к правде и красоте. Лишь бы разуметь всем существом правду и неустрани­мость для каждого человека его креста — будь то путь безбрачия или путь семейной жизни. В несе­нии креста — в формах, которые диктуются жиз­нью, то есть на путях безбрачия или на путях се­мейной жизни и состоит творческая задача каждо­го человека.