"МУЖ ЗЕЛО МУДРЫЙ". Память прп. Максима Грека. Александр Пронин

 

    Майским днем 1553 года в Троице-Сергиев монастырь пожаловал царь Иван IV Васильевич с царицей Анастасией и недавно рожденным сыном Димитрием, чтобы помолиться у гроба великого чудотворца Сергия Радонежского, отдохнуть и продолжить неблизкий путь в Кирилло-Белозерскую обитель. Путешествие к мощам преподобного Кирилла царь затеял по обету, который дал во время своей недавней тяжкой болезни. 
       В Троицком монастыре пожелал государь увидеться со старцем Максимом, которого звали Греком, ибо давным-давно прибыл тот в Московское государство из греческой земли, со святой Афонской горы. 
       Сухонький старец предстал перед Иваном. Седая, но еще богатая смоляными нитями курчавая борода и характерный длинный нос с горбинкой выдавали в нем гречанина, а избороздившие лицо глубокие морщины и ввалившиеся щеки говорили о перенесенных тяготах. Из многолетнего заточения в тверском Отрочьем монастыре освободил этого монаха он, Иван Васильевич… 
       Выслушав рассказ царя о перенесенной хвори, во время которой он едва не преставился, о данном клятвенном обещании съездить на богомолье в Белоозеро, старец вместо благословения стал отговаривать государя от долгой поездки: 
       — Обеты неблагоразумные угодны ли Богу? Вездесущего не должно искать только в пустынях, ибо весь мир исполнен Его. Если желаешь изъявить ревностную признательность к Небесной благодати, благотвори на престоле! Утешь своей милостью христианских вдов, сирот, матерей — сколько воинов пало, сколько несчастных стало одинокими после счастливого твоего завоевания Казанского царства… Вот царское дело! 
       Иван был недоволен словами инока, показавшимися ему дерзкими, и расстался с ним холодно. Тем не менее, когда царский поезд уже покидал Троицу, Максим попросил приближенных государя — князей Адашева и Курбского — передать ему слова пророческие, вовсе уж страшные: «Если не послушаешься меня, забудешь кровь мучеников, побитых погаными за христианство, презришь слезы сирот и вдовиц и поедешь с упрямством, то знай, что сын твой умрет на дороге!» 
       Эти впечатляющие сцены дошли до нашего времени из сочинений Андрея Курбского, в апреле 1564 года бежавшего в Литву от самодурства и жестокости все больше впадавшего в паранойю Грозного. 
       От «первого русского диссидента», как прозвали князя Андрея нынешние историки, мы знаем и развязку сей удивительной истории: не вняв мудрому совету Грека, поехал летом 1553 года царь Иван по северным обителям и… возвратился в Москву уже без сына! «Не доезжаючи монастыря Кириллова, еще Шексною плывучи, — пишет Курбский, — сын ему умре…» 
       Но не только пророческим даром знаменитого книжника из Греции восхищался Андрей Михайлович в своей «Истории о великом князе Московском», что была написана им спустя 20 лет после того проходившего у него на глазах свидания боговдохновенного инока с царем. «Муж зело мудрый, — характеризует Грека Курбский, сам образованнейший человек и наблюдательный публицист, — и не токмо в риторском искусстве мног, но и философ искусен…» Каким же ветром занесло его на Русь?

Повесть о сожженном пророке

       Родившийся около 1470 года в греческом селении Арта, Михаил Триволис (кстати, тождество этого человека с Максимом Греком доказал только в 1943 году наш историк И. Денисов) происходил из аристократической семьи. Состоятельные родители обеспечили ему прекрасное образование. Закончив школу на острове Корфу в Ионическом море (им тогда владела Венецианская республика), он в 20-летнем возрасте уже баллотировался в совет этой пользовавшейся самоуправлением территории (где заседали в основном старейшины), но потерпел неудачу. 
       Тогда юноша уехал в Италию, где прожил почти 20 лет. Здесь он сблизился с мыслителями-гуманистами Анджело Полициано и Марсилио Фичино, пополнял образование в университетах Болоньи, Падуи, Феррары, Милана и даже наезжал в парижскую Сорбонну… С 1490-х годов началась тесная дружба Михаила Триволиса с философом Джованни Пико делла Мирандола, чьи идеи о том, что все философские и религиозные школы суть частные проявления единой истины, папская курия осудила как еретические… 
       Также на Михаила произвели незабываемое впечатление проповеди монаха-доминиканца Джироламо Савонаролы, страстно обличавшего развратного и честолюбивого папу римского Александра VI Борджиа. Папа не простил Савонароле его гневных речей о том, что «римская церковь-блудница пред всем миром обнажила свое безобразие, так что зловоние ее достигло небес», устроил судилище, и в мае 1498 года его врага сожгли на площади во Флоренции. Но образ гневного пророка, видно, навсегда остался в памяти Триволиса, потому что, уже будучи в России, он напишет о Савонароле «Повесть страшну и достопамятну», а временами сам будет выступать в роли непримиримого обличителя… 
       Пример сгоревшего, но не сломленного проповедника, видно, и побудил Михаила перейти из православной веры в католическую и принять иноческий постриг в том самом доминиканском монастыре св. Марка во Флоренции, где настоятелем был Савонарола. Ему хватило, впрочем, двух лет, чтобы убедиться: даже доминиканцы, для которых жизнь в бедности, забота об обездоленных и больных и непрестанная молитва предписаны уставом ордена как главные законы монашеского бытия, поражены многими из тех пороков, которые обличал сожженный настоятель… 
       Тогда Триволис покидает Италию и приезжает на святую гору Афон — духовный центр православия. В 1505 году он снова постригается в монахи (но теперь православные) под именем Максима в самом известном из афонских монастырей — Ватопедском. Через десяток лет трудов душевных и телесных, к сорока с лишним годам заслужил он славу просвещенного, в книжных делах умудренного инока. 
       А к этому времени на Афон прибыло русское посольство. Недавно занявший трон великий князь Василий III, разбираясь лично в кладовых своих палат, обнаружил множество греческих духовных книг, большую часть которых привезла с собой еще царица Софья из византийского императорского рода Палеологов. Государь решил, что надо перевести их на русский язык, за тем и снарядил на Афон посольство: подыскать хорошего толмача из монахов. Выбор пал на Максима, и он, смиренно склонив голову перед судьбой, указавшей новый путь служения Господу, отправился в Великое княжество Московское…

Опала

       Василий III поначалу его обласкал. Жить Максима, сразу прозванного Греком, поместили в Чудовом монастыре в Кремле, неподалеку от великокняжеских палат. Сделанный им перевод Толковой Псалтири — огромной книги в полторы тысячи страниц — вызвал всеобщее восхищение. 
       За Псалтирью были переведены Толковый Апостол, сочинения Иоанна Златоуста, Григория Богослова, Василия Великого, Афанасия Великого, Кирилла Александрийского… Усиленно занимаясь литературными трудами, переводом и исправлением церковных книг, афонский монах и не заметил, как благодаря своему блестящему уму и широкой образованности поневоле оказался в эпицентре опасных политических событий. Постепенно войдя во внутренние проблемы Московского государства, он увидел множество недостатков русской жизни и все чаще начал возвышать голос против жестоких порядков. «Любя вступаться за гонимых, он тайно принимал их у себя в келье, — замечает Н. М. Карамзин, — и слушал иногда речи, оскорбительные для государя и митрополита…» 
       А Кремль недостатка в «слухачах» и тогда не испытывал. Очень скоро великому князю стали подробно доносить, кто приходил к Максиму и какие хулительные слова о первых лицах государства и церкви произносил. Как назло у книжника сложились неприязненные отношения с митрополитом Даниилом, который не хотел и не мог быть совестью русского народа, наставником и правдивым советником государя, но лишь покорно угождал любым царским желаниям… 
       Грек очень сильно настроил против себя Даниила и великого князя, когда после устроенного с помощью митрополита развода государя с Соломонией Сабуровой (после 20 лет брака она так и не имела детей, что явилось формальным предлогом к его расторжению) и женитьбы Василия III на обольстительной полячке Елене Глинской написал весьма злой трактат с актуальным во все времена названием «Слово к оставляющим жен своих без вины законныя». 
       Затем Максим Грек стал активным участником спора нестяжателей с иосифлянами. В своих статьях об иноческом жительстве он очень резко осуждал монастырское землевладение, нападал на настоятелей за жестокое обращение с крестьянами, ростовщичество и сребролюбие… 
       Этого тогдашние иерархи церкви, пользовавшиеся полной поддержкой государя, тоже не могли ему простить. Афонского монаха судили на двух церковных соборах — 1525 и 1531 годов. Поразительное дело: книжнику исхитрились поставить в вину его напряженные труды на ниве церковного просвещения России! Оказывается, при переводе богослужебных книг он якобы преднамеренно вносил в тексты искажения. Несуразицы в самом деле встречались, но как могло быть иначе, если Максим, не зная поначалу русского языка, переводил с греческого на латынь, а уж затем приданные ему помощники перетолмачивали с латыни на церковнославянский?

«Не тужи, не скорби и не тоскуй, любезная душа…»

       Его обвинили ни много ни мало в том, что он по злодейскому умыслу искажал суть Священного Писания, и осудили как еретика. «Богопротивного и мерзостного и лукавомудрого инока Грека Максима» по приговору церковного суда много лет держали на положении заключенного в Иосифо-Волоцком, затем в тверском Отрочьем монастырях, в сырой и тесной келье, где он терпел голод и холод, угар и смрад, не позволяя даже на несколько минут выйти на свежий воздух… 
       Но афонский инок явил в заточении чудесную силу духа. «Не тужи, не скорби и не тоскуй, любезная душа, о том, что страдаешь без правды…» — этими словами открывается сочиненная им в утешение самому себе проповедь. С ее чтения начиналось каждое утро Максима в узилище. Кусочком угля на стене кельи затравленный, истерзанный пленник написал прекрасный канон Утешителю Святому Духу — Параклиту. Принятый впоследствии церковью, он звучит сегодня во многих наших храмах в праздник Сошествия Св. Духа… 
       Несмотря на многократное заступничество и афонских монахов, и даже константинопольского патриарха, просивших отпустить Максима из России, его мечта умереть на родине так и не сбылась. Иван Грозный примерно в 1547 — 48 годах (по другим данным, в 1551 году) распорядился выпустить Грека из заточения и разрешил перебраться в Троице-Сергиев монастырь к доброму игумену Артемию. Здесь и скончался в 1556 году (спустя три года после встречи с царем Иваном) афонский инок, претерпевший в России тяжкие страдания, но не переставший любить свою вторую родину.

* * *

       В духовской церкви Троице-Сергиевой лавры над могилой святого Максима возвышается ныне каменный саркофаг, сооруженный в знак признания его заслуг, с высеченным на камне тропарем (текстом торжественного песнопения) в честь святого афонца. На этом месте еще в XVII веке стали совершаться чудеса. Так, в день открытия мощей святителя в 1591 году, что было совершено по благословению патриарха Иова, у гроба его исцелились от тяжких болезней сразу 16 человек…