МУЧЕНИКИ НАШЕГО ВРЕМЕНИ. ЕВГЕНИЙ РОДИОНОВ

2 февраля 2011 года Архиерейским Собором Русской Православной Церкви  был принят документ «О мерах по сохранению памяти новомучеников, исповедников и всех невинно от богоборцев в годы гонений пострадавших».  «Русская Православная Церковь почитает святость новомучеников и исповедников, утверждая их особый вклад во вселенское Православие. Благодаря их жертвенному свидетельству о Христе в Православии вновь в небывалых масштабах, сопоставимых с гонениями первых веков христианства, был явлен подвиг мученичества и исповедничества, на котором возрастала христианская Церковь. Духовные плоды этого подвига должны быть усвоены нашим обществом».  Думается, что эти слова документа в полной мере относятся и к тем, кто не предал Христа  перед страхом смерти  и в наши дни. Ведь если «годы гонений» закончились для одного народа, это отнюдь не означает, что преследования христиан остались в прошлом повсеместно.  До тех пор, пока живет Церковь,  живут в ней и те, кто готов умирать за свою веру. И именно эти люди всегда будут служить маячками для всех, кто пожелал следовать за Христом. А пример их жизни действительно способен изменить нравственное состояние если и не всего общества в целом, то несомненно, многих людей разных поколений. 

Пример жизни, как и подвиг смерти Евгения Родионова, принявшего мученическую кончину за Христа в чеченском плену, – это отдельная глава из учебника по патриотическому воспитанию для подрастающего поколения.   Это тема для классных часов и миссионерских бесед. И если защитник Отечества и герой нашего времени, Женя Родионов, еще и не канонизирован в Церкви земной, то, как справедливо заметил протоиерей Димитрий Смирнов – это не более, чем «вопрос времени», которого нет в вечности.  Мы лишь считаем своим долгом помочь тем исследователям, которым не хватило фактов, чтобы причислить к лику святых нашего современника.  А также познакомить с судьбой героя, описанной его матерью Любовью Васильевной Родионовой, мальчиков и девочек, еще только делающих свой выбор между добром и злом, правдой и ложью, жизнью и смертью.

13 февраля 1996 года Евгений Родионов  вместе с рядовыми Андреем Трусовым, Игорем Яковлевым и Александром Железновым был взят в плен при попытке досмотра машины «Скорой помощи» под управлением бригадного генерала «Чеченской Республики Ичкерия» Руслана Хайхороева, в которой перевозилось оружие. При попытке досмотра солдаты были захвачены боевиками. 23 мая 1996 года солдат Евгений Родионов был убит в плену, отказавшись принять ислам.

О сыне, его вере и проблемах патриотического воспитания рассказывает

Любовь Васильевна Родионова:

О роли Церкви и доброте верующих людей

Сегодня все говорят о том, что в нашей стране Церковь отделена от государства. Я не совсем понимаю, что означают эти слова, и уверена, что роль Русской Православной Церкви в созидании армии в наши дни настолько велика, что по своей значимости может быть сравнима разве что с ролью государства, а в некоторых сферах даже и выше послед­ней. При том, что в России до последнего времени не было принято каких-то особых законов о взаимодействии армии и Церкви, все мои поездки в Чечню (сорок одна) состоялись только благодаря тому, что люди в православных храмах отзывались на мой призыв, на мою боль, на мои рассказы о том, что там происходит.

В 95-м году, когда я провожала Женю в армию, у меня еще было ощущение, что за мной – страна. Пусть уже сломанная, пусть разделенная, но все же с какими-никакими остатками морали (ведь была же в нашей стране мораль!), но когда мой сын попал в беду, оказалось, что государства-то и нет. «Как же так? – думала я тогда. – Ведь Женя, как и тысячи других парней, был призван в армию. Он поехал в горячую точку выполнять волю руководства страны, и в трудной ситуации оказался абсолютно никому не нужным». Все куда-то бежали, все делали свои дела, и никому не нужен был просто солдат, просто чей-то сын. Никого не интересовало, где он и что с ним произошло. И тогда, возможно, впервые, на примере одного казачьего батальона, который стоял под Орехово (это юго-западное направление), я увидела, что военные часто обращаются за помощью не к главе администрации, а к священнику, отцу Василию.

Я никогда не скрывала того, что при жизни Жени я, партийный работник со стажем, стыдилась своего верующего сына. Я старалась никому не говорить
о его убеждениях, в этом смысле мы жили с Женей в разных мирах. В его компании и среди его одноклас­сников я никогда не видела человека с крестиком на шее. Но Женя, с тех пор, как он вернулся от бабушки из деревни в одиннадцатилетнем возрасте, больше никогда уже его не снимал. И что бы я ни говорила ему, позиция его оставалась неизменно твердой: это – мое, так будет, что бы вы по этому поводу ни думали! Я тогда очень боялась, что над Женей будут смеяться, и пыталась обезопасить его. Помню, как однажды на секции самбо я услышала фразу, которая меня покоробила. Тренер сказал: «На ковер выходят те, кто верит в свои силы, а не в Бога, как Родионов». Но Женя все это воспринимал очень спокойно. А я только на войне увидела людей, которые так же искренне молились, как Женя. Они не вычитывали акафистов, но перед боем они обращались к Богу за помощью, крестились, часто говорили о том, что есть Господь и что Он не оставит их. Когда солдат возвращался живым с поля боя, он был убежден, что это Бог пожалел его детей и его семью. До меня не сразу доходил смысл этого утверждения: страшная боль и неизвестность мешали тогда воспринять его во всей полноте, но я точно помню, что очень хотела похоронить Женю по православному обычаю. И вот, когда это случилось, что-то очень значительное произошло в моей жизни. В ночь с 20 на 21 ноября я осталась в храме рядом с гробом Жени. Читать молитвы я тогда еще не умела, я просто с ним разговаривала, а утром пришел священник, Женечку отпели, и у меня наступило такое чувство, будто я сделала то, что должна была сделать. Я ощутила, что теперь Женя найдет покой, и это было очень важно для меня.

Когда я вернулась из Чечни, именно среди верующих нашлись люди, которые стали моими соратниками, моими единомышленниками. Они собрали деньги, чтобы вернуть квартиру, которую я продала, когда бандиты предложили выкупить у них тело Жени. В Иоанно-Богословском монастыре под Рязанью они приняли меня приняли как родную дочь, предоставили комнату, в которой я могла жить. И именно от них я получила любовь, которая греет меня все это время, и я до сих пор стараюсь делиться ею с другими. В те годы у меня появилось чувство, что в Церкви – какие-то другие люди. Тихо и спокойно они дали мне очень много, просто взяв меня за руку, заглянув в глаза, разделив со мной мою боль. Первые полтора года после смерти Жени дались мне очень нелегко. Я почти не выходила из дома. Я столько встретила зла и ненависти в Чечне, что душа моя хотела только одного – доброты. И она пришла ко мне через церковных людей. Само вхождение в храм началось для меня именно с доброты. Вообще в каждом человеке неиссякаемое количество добра и любви, просто мы этого не знаем. И до сих пор, когда я приезжаю в госпиталь к раненым или отправляюсь к нашим солдатам в Чечню, я понимаю, что сначала человека надо полюбить, и только потом учить, лечить, воспитывать. Если мы не дадим нашим воинам в Чечне хоть немного любви, они нас не услышат.

Мы не хотим замечать

религиозный характер войн?

Нашим ребятам в Чечне каждый день приходится преодолевать чувство страха. Даже в Великую Отечественную войну у воюющих сторон была определенная граница: по одну сторону – свои, по другую – чужие… А здесь наш русский воин никогда не знает, с какой стороны ему ждать выстрела. Он не знает, что сделают люди в военной форме с удостоверениями самых разных спецслужб, которые проезжают по дороге на машине. Машина с открытым капотом – почти всегда признак того, что человек, разогнувшись, выстрелит из «му­хи», бросит ее в овраг и уедет. Ощущение страха всегда витает в воздухе. Страха и вражды. Именно поэтому мы и нужны там ребятам. А еще больше им нужны священнослужители. Я еще много лет назад привозила оттуда письма, обращенные к Святейшему Патриарху с просьбой присылать в Чечню священников, в которых наши солдаты остро нуждаются.

На войне атеистов не бывает – это знают все… Но насколько это так, можно почувствовать, только находясь в зоне боевых действий или общаясь с людьми, вернувшимися оттуда. Можно ли не бояться, когда с неба падают бомбы, а под ногами разрываются мины, когда каждый день приносит с собой вражду, с одной стороны, и непонимание, с другой. Чувство страха остается в душе надолго и после войны, и чтобы жить как все люди, его приходится преодолевать ежедневно. А там, ты все время ощущаешь себя где-то между: между небом и землей, между другом и недругом, между своими и чужими – и ясно понимаешь, что Единственный, Кто может помочь тебе в этой ситуации – это, конечно же, только Господь.

Мы не хотим замечать, что эта война (как и вообще все войны) носит религиозный характер, а она носит религиозный характер, кроме, конечно же, денежного и криминального. И я думаю, что смерть Жени и моя судьба как нельзя лучше подтверждают это. Сколько сыновей в Чеченскую войну пропали без вести или лежат на Богородском кладбище, а ведь в большинстве своем это те, кто отказались принять ислам. Меня не посещают мысли о том, что мой сын самый достойный из этих людей. Я знаю, что были разные случаи. Я видела и тех, кого распяли перед Пасхой на столбах со словами «ваш Христос вас воскресит», и от этого живу с чувством вины за то, что не стала узнавать, кто они были? Я искала сына, подошла к распятым – увидела, что среди них Жени нет, и ушла. Я-то думала, что кто-то будет всем этим заниматься, но никто этим не занимался. Скорее всего, тела их покоятся теперь на Богородском кладбище, а может быть, развезли по всей России. От любого человека, вернувшегося из плена живым, можно услышать свидетельство тому, что бандиты всех заставляли принять ислам. Будь то женщины, дети, солдаты или священники. Очевидно, что не просто так убили и священника Петра Сухоносова.

В 95-м году народ в Чечне словно находился в одурманенном состоянии.

При вахабизме, который тогда с радостью принимали чеченцы, слова «убей неверного» звучали как призыв «бей русских». Мы до конца еще и сегодня не знаем, что принес миру вахабизм. Это – не тра­диционный ислам. Но людям тогда объяснили, что только с таким исламом будет порядок в их республике. Ушли годы на то, чтобы они поняли, что это – страшная секта, которая, можно сказать, не имеет отно­шения к исламу. Так же было и в Афганистане. Цветущий край вахабиты превратили в пустыню, уничтожили большую часть населения, сломили его дух. И то же хотели сделать и в Чечне. Многие этого не понимают и говорят, что они помогали чеченцам. Но если Хаттаб помогал чеченцам, тогда почему он привел с собой особый исламский батальон? Почему он не построил ни одной школы, ни одной больницы в республике? Нет, он не доверял чеченцам, у него были совсем другие задачи. Ему нужно было задурить головы простым людям, которых он считал ниже себя.

Семнадцать раз я приезжала в Чечню, чтобы найти тело Жени, и все время просила: «Господи, помоги сыну моему, он совсем ребенок. Пожалей его, он же любил Тебя». Вот и вся моя молитва, больше я ничего не знала. А когда мы поднимали тело Жени и боевики снова изменили условия выдачи (такая была торговля), я невольно схватила автомат за дуло одного из бандитов и сказала: «Ты убил моего сына, убей уже и меня или отдай тело. Я больше не могу». И только после этого мне отдали Женины останки. Вахабизм не приводит человека к вере, он ломает волю, ломает дух. А сломать можно через отречение от того, что у тебя есть, от любви к Богу, любви к Родине, ближним. Ведь можно было бы просто поставить человека к стенке и расстрелять. Но не это нужно злым силам – дух надо сломить. А русский человек ведь всегда не брюхом был силен, а духом. Вот этого-то и боятся вахабиты. Но хорошо уже то, что многие люди, которых я знала в Чечне как вахабитов, опомнились. То, что они помогли поставить православный крест на месте убийства Жени, говорит о том, что крест победил, победило Православие, победила любовь. Значит, Господь и этим людям дал время на раздумье и покаяние.

Помню, лет пять назад в пограничном отряде в Назрани (это Ингушетия, кругом мусульманское население, русских там уже давно нет) ко мне подошли шестеро мальчишек с такой просьбой: «Любовь Васильевна, помогите нам, пожалуйста. Вы – в Москве, Вас знают, у Вас – характер. Нам надо где-то молиться, а храма нет». Территория пограничного отряда маленькая, ехать в храм в ближайшее селение Троицкую небезопасно. Солдат туда надо везти специально, а значит, рисковать и другими людьми. Ни один командир на это не пойдет. В этом отряде были два мальчика из-под Кургана, два брата, до армии они жили при монастыре. Вокруг них образовалась небольшая общинка людей с чистыми душами. Тогда я пошла к командиру с просьбой помочь выстроить часовню, в которой ребята могли бы молиться. Я сказала ему и то, что есть люди, которые берутся срубить часовню в Москве, чтобы потом перевезти ее в часть и собрать за один день. Господь все устраивает, и командир вспомнил, что где-то на заставе есть бревна, которые в свое время были для чего-то предназначены, но не подошли, и из них можно построить часовню, не обращаясь за помощью в Москву. Но самым главным было то, что ребята сами высказали эту просьбу. Не сверху спустили приказ о строительстве часовни, а солдаты захотели, чтобы в их части было место для молитвы. Часовню построили, и она наполнилась не только теми, кто просил о ней, но и многими-многими другими…

Мы нужны нашим воинам

На войне я заметила одну интересную особенность. В каждой военной части сейчас есть библиотеки, где на полочке всегда можно найти и Еван­гелие,
и Коран. Военнослужащий-мусульманин обязательно подойдет к Корану, постоит рядом, прикоснется к нему. Он не будет его читать, но обязательно выразит свое благоговейное отношение к этой книге. Может быть, бывают исключения, но мне они не встретились. Наш русский мальчишка, часто даже не заметив Евангелие, будет искать детективы, анекдоты, что угодно, он просто пройдет мимо Книги жизни. Почему? Потому что никто его не подготовил, не рассказал ему об азах Православия ни до армии, ни в армии.

Но проблема сегодня заключается не столько в солдатах, сколько в офицерах. Я думаю, что и жес­то­кость по отношению к нижестоящим чинам, и многие другие трудности армии в своей основе имеют неустроенность, с одной стороны, и безнаказанность военнослужащих, с другой. Но если военнослужащего в армии все не устраивает, должен же ведь найтись кто-то наверху, кто сказал бы ему: «Уходи». Ведь если преподаватель в школе срывается на учениках, его же снимают с должности. Во всяком случае, как-то же ведь наказывают его. А кто дал право жестоко обращаться с солдатами в армии? Они ведь тоже чьи-то дети.

С некоторых пор родители добились права участвовать в жизни армии, и это очень хорошо. При некоторых военных частях уже созданы так называемые родительские комитеты. Если их члены преследуют цели созидания армии и государства, то вреда они не принесут. Им ведь не надо узнавать какие-то военные тайны или присутствовать на заседаниях командного состава, им важно, чтобы в части, где служат их дети, не было дедовщины и беспредела офицеров, чтобы ребята были сыты, обуты, одеты, накормлены. Ведь если мать уже отдала своего сына в армию и хочет, чтобы он стал человеком (если не успел стать им дома) и чтобы в живых остался, что плохого в этом? Есть, конечно, и другие комитеты, которые издают листовки с инструкцией, как откосить от армии, выступают на телевидении и в газетах, поливая грязью русских солдат и офицеров… Такие организации питаются чужими деньгами и работают на развал армии. Но я думаю, что меня и других родителей, которые связаны с Русской Православной Церковью, никто никогда не сможет упрекнуть в том, что мы плюнули в сторону армии. Мы участвуем в жизни нашего воинства вовсе не для того, чтобы собирать информацию о всякой мерзости, которая там происходит. Нет, наоборот, всегда стараемся рассказать о чем-то позитивном, ну а научиться отделять зерна от плевел – это уже задача государственной власти.

Кто-то скажет, что в армии сейчас есть психологи и они должны помогать людям решать свои внутренние вопросы. Но на эту должность зачастую ставят офицеров, которые просто оказались не у дел где-то в другом месте. Да и какой солдат пойдет к психологу, если тот находится в подчинении у его же командира? Он что, будет рассказывать, что его избивают, что ему не разрешают ходить в храм или что мама давно не присылала писем? Вряд ли. Священнику расскажет, а психологу нет. А священник, на мой взгляд, должен находиться в армии 25 часов в сутки, иначе он просто ничего не сможет сделать. Ведь с приходящими священниками как бывает? Пришел один батюшка, окрестил людей и уехал, потом приехал другой, и те же ребята идут креститься и во второй раз. Они не помнят и не знают, что там было в первый раз, им просто интересно общаться со священником. Есть вещи, которые ничем заменить нельзя. В нашей Церкви сейчас достаточно монахов в священническом сане, которые поедут в Чечню, чтобы трудиться там на постоянной основе.

Спуститься с неба,

если нас не пропускают на земле

У нас в Софринской бригаде есть один необыкновенный батюшка, отец Феофан. День Крещения воинов он устраивает памятным днем. Крестит солдат, как и положено, в белой крестильной одежде, после раздает всем по шоколадке, устраивает чаепитие, общается с ребятами. На примере этого батюшки видно, что одним своим внешним видом священник дисциплинирует солдат, даже ничего еще не делая. Его обойдут стороной нетрезвые офицеры, при нем не будут материть-ся и плевать солдаты, в его присутствии не разгорится пожар «неуставных отношений». Чем же это нам мешает? Если мы сейчас не займем эту духовную нишу, ее займут инициативные свидетели Иеговы, баптисты, пятидесятники. Они придут с деньгами, с заданиями иностранных спецслужб и своими средствами будут привлекать неокрепшие души наших ребят. На сегодняшний день полковой священник – это необходимость для русского воинства. Нельзя откладывать на завтра то, что можно завтра уже потерять. Нам надо спешить. Тринадцать лет идет война в Чечне, а вопрос с духовенством там до сих пор не решен. С Божией помощью мы вырулили на ту ситуацию, когда зверей, которые отрезают головы,
не развязывая рук, стало гораздо меньше, какой-то относительный, пусть худой мир, но все же наступил, и это надо закрепить. Мы взяли высоту, но нас могут оттуда выбить. Или нам самим придется оставить ее.

Полковой священник, на мой взгляд, сегодня должен быть равноправным участником всех военных совещаний, всей жизни гарнизона. Но для того, чтобы это произошло, церковным людям надо самим действовать решительнее, и не только на словах, но и на деле. А у нас часто бывает так, что одни ждут, когда у них спросят разрешения войти, а другие ждут, когда их пригласят, и ничего не происходит. Все мы ждем, когда наконец выйдет закон, где будет расписано все «от а до я», и тогда только мы начнем жить по-человечески. Но жить нужно сегодня и каждый день. Все меняется, и, по-моему, церковные люди уже не имеют права поступать так, как поступали бы сто лет тому назад. Нам не нужно ждать, когда нас пригласят, потому что нас не пригласят, это опять-таки действие, а на действие сегодня мало кто оказывается способен. Военные живут себе уединенно в своих гарнизонах, и многим командирам бывает просто не нужен лишний свидетель всего, что там происходит. Но мы-то ведь должны проникать во все сферы жизни. Церковь должна проникать во все сферы жизни. Надо убеждать командиров, что Православие несет людям добро. Раз двадцать в Чечню вместе со мной летали священники. Не всегда надо ждать какого-то специального приглашения. Идет война, ребятам страшно, и мы им нужны. Ведь кроме подарков мы привозим им часть мира, часть большой семьи, часть их дома, их Родины. Это важно. Простое общение на войне бывает очень нужно человеку. И хорошо, если это будет нормальное общение. А если вместо нас приедут сектанты? Души-то ведь неокрепшие. Кому мы отдаем их? Для меня остается непонятным, по­чему до сих пор Православная Церковь не заняла в армии подобающую ей равноправную позицию. Всегда надо помнить, что там, на войне, в армии, не стадо с Луны. Там наши дети. Мы им нужны. А уж пути, по которым нам надо к ним проникнуть, могут быть самыми разными. Пусть в малой степени, но мы должны участвовать в жизни армии, хотя бы нам и пришлось для этого и самим стать десантниками: спуститься с неба, если нас не пускают в ворота на земле.

Тем более, что сейчас все больше становится в армии верующих командиров. Иногда я захожу в воинскую часть и вижу над головой у командира целый иконостас. И он не стыдится и не стесняется своих убеждений. Входя в его кабинет, люди видят, что перед ними верующий, православный человек, патриот своей страны, и это бывает очень важно для них.

Надо было пройти этот путь,

чтобы было с кого брать пример

Как-то к нам в Курилово приезжал английский капеллан по имени Дерек. Он искренне плакал на могиле у Жени, а уезжая, взял с собой иконы и книжечки и прощался со словами о том, что английская армия сытая и благополучная, но общество настроено очень патриотично (чему, кстати, и нам надо учиться), и теперь он будет воспитывать своих пасомых на примере русского солдата. В контрактной армии, конечно, не может быть воинов, готовых положить живот за други своя. И тем не менее военные священники английской армии не позволяют своей пастве дремать. Капелланы всегда были и есть в среде военных, и у правительства большинства развитых стран нет сомнений в том, нужны ли они в армии.

Долгими ночами я часто думаю о том, что Жене надо было пройти этот страшный путь уже только для того, чтобы нашим мальчикам было с кого брать пример. Когда рухнула могучая держава, Господь, видя это, дал нам, современным людям, близкие по времени примеры благоверных воинов: и псковскую роту, и Женю, и других людей, потому что без примеров нам нельзя. Мне часто бывает горько оттого, что Женина судьба – это моя боль, но ведь примеров для подражания много не бывает.

Слава Богу, мы научились поклоняться мощам Александра Невского и, вот увидите, пройдет время, и мы захотим жить, как жил Александр Невский. Только этому тоже надо учить – отношению к святыне, к иконе, к маме, к стране. Нам надо воспитывать своих детей, ведь от того, как мы их воспитаем, зависит наша жизнь. Роль Церкви в решении этой задачи была велика во все времена, но на сегодняшний день от нее, кажется, требуется еще больше – решительно­сти. Решительного вхождения во все сферы жизни. Может быть, кому-то это и не понравится, не надо обращать на это внимание. Сейчас священников стали приглашать на телевидение и радио, интервью с батюшками часто можно увидеть в газетах, и это очень хорошо! У нас есть удивительные проповедники, которых, однажды услышав, забыть уже невозможно. Общение со священниками и просто верующими людьми дает человеку то, что он начинает по-другому видеть. И я благодарю Бога за то, что, пусть через такое страшное, но Женя привел меня в храм. А теперь, посмотрите, меня приглашают в воинские части России, Белоруссии, Украины не как Любовь Васильевну Родионову, а как маму Жени Родионова. О чем это говорит? О том, что люди хотят быть похожими на Женю, они хотят о нем слышать. Я рассказываю им еще и о том, что происходит в Чечне, и, видимо, это им тоже нужно. Если бы было не нужно, то они позвали бы кого-то другого.

Немного о патриотическом воспитании

Кто-то сказал, что воспитать ребенка труднее, чем управлять государством. Сегодня эти слова звучат особенно актуально, и участвовать в воспитании детей должны все здоровые силы общества. У меня есть одна знакомая в Румынии, так она говорит:«Я вообще удивляюсь русским людям. Кто-то – “за” введение в школах Основ православной культуры, кто-то – “против”. В Румынии этот предмет введен в качестве основного в школьную программу, нравится это кому-то или нет». Я думаю, что и в России «Основы православной культуры» надо вводить в школьную программу на государственном уровне. Православие – это наша государственная идеология. Если мы хотим что-то изменить, надо прикладывать к этому усилия. Кто кроме нас научит наших сыновей с благоговением подходить к Евангелию, почитать родителей, любить Родину?

Женя воспитывался на примерах героев Отечественной войны – Зои Космодемьянской, генерала Карбышева. У нас под окном в Курилово – братская могила. Когда Жене было семь лет, мы ухаживали за ней. Перед Днем Победы вместе лазили по холодным болотам, чтобы сорвать первые купавки и вручить их ветеранам. Вместе читали рассказ про честное слово. Может быть, этот рассказ, прочитанный в детстве, как-то особенно запомнился Жене. Он никогда не говорил пустых слов. Бывало, я спрашивала его: «Женя, ты когда вернешься?» И он отвечал мне: «Ночером». Если он говорил, что вернется в одиннадцать, то в одиннадцать он приходил, чтобы сказать: «Мам, я еще немного погуляю». Держать слово – вот что очень важно для человека. И еще у Жени было огромное чувство ответственности – за маму, которая все время на работе, за дом, в котором мы жили. Дом хоть и маленький, но в нем надо было и за кошкой ухаживать, и рыбок кормить, и книжки в библиотеку вовремя сдавать, и убирать, и еду го­товить.

Современные родители нередко ограждают детей от этого чувства. Но ведь для воспитания доброты надо создавать условия. А если мама здоровая как лошадь и сама все делает, братьев и сестер нет, о ком заботиться маленькому человеку?

Еще не так давно у нас были тимуровские команды, дети ходили к одиноким участникам Великой Отечественной войны, чтобы помыть окна, убрать в доме, и никто не спрашивал: «А кто они мне, эти люди, и что мне за это будет?» Сейчас, когда все это ушло в прошлое, надо учить детей делать добрые дела хотя бы для близких. Ребенок должен о ком-нибудь заботиться,
а нам все время кажется, что наши дети еще маленькие, и мы просто не оставляем им возможности проявить свою заботу о нас. Мы от всего их оберегаем – вот беда.

Очень большую помощь в деле воспитания подрастающего поколения сегодня могут оказать православные молодежные центры, созданные при мо­насты­рях и храмах. Эти организации обязательно должны иметь почву для своей деятельности, почву для общения, иначе они рискуют превратиться в клуб Зеленой лампы: посидели, поговорили и разошлись. Хорошо, что такие организации вообще есть, но они должны действовать. Только тот орган живет, который функционирует. Раньше говорили: дорогу осилит идущий. А Господь говорит: «Я все делаю вашими руками». Есть приюты для сирот, где дети очень нуждаются в общении и духовной поддержке, есть пожилые и немощные прихожане храмов, есть наркологические лечебницы для детей, есть госпитали с ранеными воинами, есть военные части, и везде нужны деятельные люди, которые могли бы рассказывать о Боге и Церкви. У нас есть бывший десантник, отец Михаил Васильев, у него – храм во Власихе. Батюшка мог бы привезти ребят, желающих сотрудничества с Вооруженными Силами, к себе. И я готова к сотрудничеству. Надо только захотеть, а все остальное обязательно приложится. Если это слишком трудно, можно, в конце концов, стать дружинниками и патрулировать парк в своем районе. Если мы хотим, чтобы в нашем городе или поселке был порядок, то почему бы не поучаствовать в этом? Я думаю, что и глава района, и духовник обязательно благословят это начинание.

В молодежном движении открываются большие возможности для того, чтобы научиться любви к ближнему. Если такое движение есть в вашем храме,
можно прийти к батюшке и сказать: «Вот мы создались, и нам нужно что-то делать. Давайте выберем самых пожилых прихожан и навестим их». Ведь это какое приятное дело! Если батюшка благословит ребят, и они придут к какой-нибудь бабушке, чтобы помочь ей по хозяйству, и скажут: «А мы от отца Александра пришли вас навестить!» Да эта бабушка все на стол выложит и полгода будет радоваться тому, что о ней батюшка помнит. Или можно позвонить товарищу, который болен, и спросить его, не надо ли чем-нибудь ему помочь. Только у такого движения обязательно должен быть лидер, который бы направлял эту деятельность, договаривался о том, что именно надо делать. Есть лидер – все будет хорошо. Нет лидера – ничего не будет. Сильным ребятам надо не бояться становиться лидерами. Некоторая проблема с лидерами у нас сейчас есть. Если человек наделен такими качествами, то часто направляет свою энергию на получение материальной выгоды. В духовном делании такие ребята почему-то часто боятся, что у них ничего не получится. Это означает, что на начальном этапе взрослым надо таких детей поддерживать: «Ты попробуй. Получится или не получится, будет видно. Ты просто попробуй». Я не устаю повторять, что зло торжествует только там, где добрые и замечательные люди ничего не делают.
Где будет существовать зло, если один сделал доброе дело, второй, третий… Для зла просто не останется места. Вот и все… Не бороться надо со злом, надо просто делать добрые дела. «Наука побеждать. За веру и Отечество». Даниловский благовестник, Москва, 2008 г.

Евгений Родионов был призван в армию в 1995 году, службу проходил в пограничных войсках. Учебное подразделение проходил в г. Озерске Черняховского района Калининградской области, в воинской части № 2631 (ныне расформированная учебная часть пограничных войск РФ). После учебного подразделения попал на пограничную заставу на границе Ингушетии и Чечни. 13 февраля 1996 года Евгений Родионов  вместе с рядовыми Андреем Трусовым, Игорем Яковлевым и Александром Железновым заступил на пост. Во время дежурства ими была остановлена машина «Скорой помощи» под управлением бригадного генерала «Чеченской Республики Ичкерия» Руслана Хайхороева, в которой перевозилось оружие. При попытке досмотра солдаты были захвачены в плен. После обнаружения их исчезновения с поста, солдат сначала объявили дезертирами. Милиционеры приходили домой к матери Родионова искать сына после его исчезновения. Версия того, что солдаты попали в плен, была принята после детального осмотра места происшествия и обнаружения следов крови и борьбы.  Евгений Евгений Родионов был убит в плену 23 мая 1996 года. В убийстве признался Руслан Хайхороев.  В присутствии иностранного представителя ОБСЕ он рассказал: «…У него был выбор, чтобы остаться в живых. Он мог бы веру сменить, но он не захотел с себя креста снимать. Бежать пытался…»^[3]. 23 мая, после 100 дней плена и жестоких пыток, Евгению Родионову и его сослуживцам было предложено снять нательный крест и принять ислам. После отказа Андрея Трусова, Игоря Яковлева и Александра Железнова расстреляли, а ещё живому Евгению Родионову отрезали голову. Вскоре после захвата в плен мать Евгения, Любовь Васильевна, приехала в Чечню на поиски сына, как считалось, дезертира. Его командир сообщил ей, что он в плену, но не проявил никакого участия к его судьбе. В конце концов, она была вынуждена заплатить боевикам деньги, чтобы узнать место захоронения сына. Тело Евгения мать опознала по нательному кресту. Позже результаты опознания подтвердила экспертиза.

Родионов близ деревни Сатино-Русское Подольского района Московской области, возле церкви Вознесения Христова^[4].

Награждён орденом Мужества и орденом «Слава России» (посмертно). См.: Википедия