МИТРОПОЛИТ АНТОНИЙ СУРОЖСКИЙ: О МОЛИТВАХ, ОСТАШИХСЯ БЕЗ ОТВЕТА

В рассказе о хананеянке (Мф.15:22-28) мы видим, как Христос, по крайней мере сначала, отказывается ответить на мольбу; это пример молитвы, подвергнутой чрезвычайно тяжелому испытанию.

Женщина просит о чем-то совершенно справедливом, она приходит с полной верой и даже не говорит “если можешь”, она просто приходит, уверенная, что Христос может, что Он захочет и что ее дитя будет исцелено. А ответ на всю эту веру – “нет”. Не то чтобы молитва была недостойной или вера недостаточной, просто просительница – не их тех людей, к которым пришел Христос: Христос пришел для евреев, а она язычница; Он пришел не для нее. Но она настаивает, говоря: “Да, я не из тех, но даже и псы едят крошки, падающие от стола господ их”. И она стоит, веря в любовь Божию, несмотря на то, что говорит Бог, веря с таким смирением, вопреки Его доводам. Она даже не взывает к любви Божией, она только ссылается на ее проявление в обыденной жизни: я не имею права на целый хлеб, дай мне только немного крошек… Ясный и категорический отказ Христа испытал ее веру, и молитва ее была исполнена.

Как часто мы молим Бога, говоря: “Боже, если.., если Тебе угодно.., если Ты можешь..,”, подобно тому отцу, который сказал Христу: “Ученики Твои не смогли исцелить моего сына, но если что можешь, сделай” (Мк.9:18-22). Христос отвечает на это другим “если”: «если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему» (Мк.9:23). Тогда человек говорит: «Верую, Господи! помоги моему неверию» (Мк.9:24). Одно “если” зависит от другого, потому что, где нет веры, там и для Бога нет возможности войти в конкретную ситуацию.

Тот факт, что человек обращается к Богу, уже как будто говорит о его вере; но это так лишь до известной степени; мы верим и не верим в одно и то же время, и вера являет свою меру в преодолении собственных сомнений. Когда мы говорим: “Да, я сомневаюсь, но я верю в любовь Божию больше, чем доверяю собственным сомнениям”, – тогда Бог получает возможность действовать. Но если наша вера живет законом, а не благодатью, если мы веруем, что мир – такой, каким мы его знаем, с его механическими законами, это машина, потому что Бог пожелал, чтобы он был не чем иным, как машиной, то тут нет места Богу. Однако опыт сердца, так же как и современная наука, учит нас, что нет такой вещи, как абсолютный закон, в который люди верили в девятнадцатом веке. Всякий раз, как верой вновь созидается Царствие Божие, открывается возможность и для действия законов Царствия, и Бог может входить в определенную ситуацию, – входить с Его премудростью, Его умением из зла делать добро, не переворачивая, однако, при этом вверх дном весь мир. Наше “если” относится не столько к силе Божией, сколько к Его любви и Его заботе о нас; Божий ответ “если ты можешь поверить в Мою любовь, все возможно” означает, что чудо не может произойти, если не присутствует Царствие Божие – хотя бы только в зачатке.

Чудо – это не нарушение законов падшего мира, а восстановление законов Царствия Божия; чудо случается, если мы верим, что закон зависит не от силы

Божией, а от Его любви. Хотя бы мы и знали, что Бог всемогущ, но пока мы думаем, что Ему до нас дела нет, чудо невозможно; сотворить чудо значило бы тогда для Бога совершить насилие над нашей волей, а этого Бог не делает, потому что в самой основе Его отношения к миру, даже и падшему, лежит абсолютное уважение к человеческой свободе и правам. Момент, когда мы говорим: “Я верю и именно потому обращаюсь к Тебе”, означает: “Я верю, что Ты этого пожелаешь, что есть любовь в Тебе, что Ты действительно печешься о каждом частном случае”. Когда есть это зерно веры, устанавливаются правильные отношения, и тогда становится возможным чудо.

Кроме таких “если”, которые порождаются нашим сомнением в любви Божией и потому неправильны, существует и еще вполне законная категория “если”. Мы можем сказать: “Я прошу об этом, если это согласно с Твоей волей, или если это будет во благо, или если нет во мне, когда я прошу об этом, тайной лукавой мысли”, и т.д. Все эти “если” более чем законны, так как они свидетельствуют о недоверии к себе; и всякая просительная молитва должна сопровождаться такой оговоркой “если”.

Поскольку Церковь есть продолжение Христова присутствия во времени и пространстве, каждая христианская молитва должна быть Христовой молитвой, хотя это предполагает такую чистоту сердца, какой у нас нет. Молитвы Церкви – это Христовы молитвы, в особенности евхаристический канон, который весь – молитва Христова; но любая другая молитва, в которой мы просим о чем-то, связанном с конкретной ситуацией, всегда обусловлена таким “если”. В большинстве случаев мы не знаем, о чем молился бы в данной ситуации Христос; поэтому мы добавляем “если”, которое означает, что, насколько мы можем видеть, насколько мы знаем Божию волю, мы желали бы, чтобы во исполнение Его воли произошло именно это. Но “если” означает также: “Я вкладываю в эти слова свое желание, чтобы произошло самое лучшее, и поэтому Ты можешь изменить это мое прошение так, как Ты хочешь, приняв мое намерение, мое желание, чтобы совершилась Твоя воля, даже если я и неразумно выражаю, каким именно образом я хотел бы, чтобы она совершилась” (Рим.8:26). Когда, например, мы молимся о чьем-либо выздоровлении или о возвращении из путешествия в определенный момент по какой-то причине, которая нам кажется существенной, подлинное наше намерение – благо этого человека; но у нас нет на этот счет ясновидения, и наши расчеты и планы могут быть ошибочными. “Если” означает: “Настолько, насколько я могу судить о том, что правильно, пусть будет так; но если я ошибаюсь, то прими не мое слово, а мое намерение”. Старец Оптинский Амвросий обладал такой прозорливостью, которая позволяла ему видеть подлинное благо человека. Однажды монастырский иконописец получил большую сумму денег и собирался ехать домой. Вероятно, он молился о том, чтобы пуститься в дорогу немедленно; но старец сознательно задержал художника на три дня и таким образом спас его жизнь, так как один из работников замыслил убить его и ограбить. Когда он выехал, злодей уже покинул свою засаду, и лишь много лет спустя живописец узнал, от какой опасности спас его старец.

Иногда мы молимся о человеке, которого любим и который в чем-то нуждается, а мы не можем ему помочь. Очень часто мы не знаем, что именно нужно, не находим слов для того, чтобы помочь, даже и самому любимому. Иногда мы знаем, что ничего нельзя сделать, кроме как пребыть в молчании, хотя мы готовы жизнь свою отдать, лишь бы только помочь. В таком состоянии духа мы можем обратиться к Богу, все предать Ему и сказать: “Боже, Ты знаешь все, и любовь Твоя совершенна; возьми же эту жизнь в Твою руку, сделай то, что я жажду сделать, но не могу”. И поскольку молитва – это поручительство, мы не можем истинно молиться за тех, кому мы сами не готовы помочь. Вслед за Исаией мы должны быть готовы услышать слово Господа: «Кого Мне послать? и кто пойдет для Нас?» – и ответить: «Вот я, пошли меня» (Ис.6:8).

Многих смущает мысль о молитве за умерших; они недоумевают, в чем цель этой молитвы, чего мы надеемся достичь ею. Может ли участь умерших измениться оттого, что за них молятся, может ли молитва убедить Бога быть несправедливым и даровать им то, чего они не заслужили?

Если вы верите, что молитвы за живых помогают им, почему вы не считаете возможным молиться и за умерших? Жизнь едина, ибо, как говорит евангелист Лука, «Бог... не есть Бог мертвых, но живых» (Лк.20:38). Смерть – это не конец, но определенная стадия в человеческой судьбе, и судьба эта не застывает, как камень, в момент смерти. Любовь, которую выражают наши молитвы, не может быть напрасной; если любовь имеет власть на земле, но не имеет власти после смерти, это трагически противоречит слову Писания о том, что «крепка, как смерть, любовь» (Песн.8:6), и опыту Церкви, который свидетельствует, что любовь сильнее смерти, ибо Христос победил смерть в Своей любви к человеческому роду. Неверно думать, что связь человека с жизнью на земле оканчивается в момент его смерти. В течение свой жизни человек сеет семена. Семена эти прорастают в душах других людей, влияют на их судьбу, и плод, родившийся из этих семян, поистине принадлежит не только тем, кто принес его, но и тем, кто сеял. Написанные или произнесенные слова, изменяющие жизнь человека или судьбы человечества – слова проповедников, философов, поэтов или политических деятелей, – остаются на ответственности тех, кому они принадлежат, ответственности как за дурные, так и за хорошие последствия. Участь этих людей неминуемо зависит от того, какое влияние они оказывают на тех, кто живет после них.

Влияние жизни каждого человека продолжается до Страшного суда, и вечная, окончательная участь человека определяется не только тем кратким временем, которое он прожил на земле, но также и результатами его жизни, ее добрыми или плохими последствиями. Те, кто, как плодородная земля, принял посеянное семя, могут оказать влияние на участь ушедших, молитвенно прося Бога благословить человека, преобразившего, изменившего их жизнь, давшего смысл их существованию. Обращаясь к Богу в акте непрекращающейся любви, верности и благодарности, они вступают в то вечное Царство, для которого нет границ времени, и могут влиять на участь и состояние ушедшего. Не несправедливости просим мы у Бога; мы молим Его не просто простить человека, несмотря на все, что он сделал дурного, но благословить его за то благо, что он сделал, о чем свидетельствуют другие жизни.

Наша молитва – это акт благодарности и любви постольку, поскольку наша жизнь есть продолжение чего-то, чем жил тот человек. Мы не просим Бога быть несправедливым и не воображаем, что у нас больше сострадания и любви, чем у Него; мы не просим Его быть более милосердным, чем Он был бы без нашей просьбы, но мы приносим на суд Божий новое свидетельство и молим, чтобы это свидетельство было принято и благословение Божие обильно низошло на того, кто так много значил в нашей жизни. И это важно понять: цель такой молитвы – не убедить Бога в чем-то, а принести свидетельство, что человек этот жил не бесплодно: не любя и не пробуждая любви.

Всякий, кто каким бы то ни было образом был источником любви, имеет защиту перед судом Божиим; но на оставшихся лежит долг принести свидетельство о том, что он для них сделал. И здесь снова дело не просто в доброжелательстве или эмоциях. Святой Исаак Сирин говорит: не своди свою молитву к словам, сделай всю свою жизнь молитвой к Богу. Поэтому если мы хотим молиться за своих усопших, жизнь наша должна подтверждать молитву. Недостаточно время от времени пробуждать в себе определенные чувства к ним и тогда просить Бога сделать что-то для них. Важно, чтобы каждое семя добра, правды, святости, посеянное ими, принесло плод, потому что тогда мы можем встать перед Богом и сказать: он посеял добро, в нем были качества, побуждающие меня поступать праведно, и эта частица добра не моя, а его, и, в каком-то смысле, она – его слава и искупление.

У Православной Церкви очень определенные взгляды на смерть и погребение. Погребальная служба начинается словами «Благословен Бог наш…»; нужно понять, как это много значит, ибо слова эти произносятся вопреки смерти, вопреки тяжелой утрате, вопреки страданию. Служба построена на основе утрени – службы славословия и света; близкие стоят с горящими свечами в руках, символом воскресения. Главная мысль службы в том, что мы действительно стоим перед лицом смерти, но смерть больше нас не пугает, когда мы смотрим на нее через Воскресение Христа.

В то же время служба передает двойственность смерти, две ее стороны. Принять смерть невозможно, она чудовищна; мы созданы для того, чтобы жить; и все же в мире, который грехом человеческим стал чудовищным, смерть – это единственный выход. Если бы наш мир греха был зафиксирован как неизменный и вечный, это был бы ад; смерть – единственное, что позволяет земле, вместе со страданием и грехом, вырваться из этого ада.

Церковь видит обе стороны; святой Иоанн Дамаскин написал об этом с предельным, обнаженным реализмом, потому что христианин не может впадать в романтизм, когда речь идет о смерти. Умереть значит умереть, и в этом смысле, говоря о кресте, мы должны помнить, что это орудие смерти. Смерть есть смерть со всем ее трагическим уродством и чудовищностью, и все же, в конечном счете, смерть – единственное, что дает нам надежду. С одной стороны, мы жаждем жить; с другой стороны, если мы в достаточной мере жаждем жить, мы жаждем умереть, потому что в этом ограниченном мире полнота жизни невозможна. Несомненно, смерть – это тление, но тление, которое в сочетании с благодатью Божией ведет к такой мере жизни, которой иначе мы никогда не имели бы. «Смерть – приобретение», – говорит апостол Павел (Флп.1:21), ибо, живя в теле, мы разлучены со Христом. Когда исполнится известная мера жизни – независимо от прожитого времени, – мы должны сбросить эту ограниченную жизнь, чтобы войти в жизнь беспредельную.

Православное отпевание подчеркнуто сосредоточено вокруг открытого гроба, потому что Церковь продолжает видеть человека в его целостности, как тело и душу, о которых она одинаково заботится. Тело приготовлено к погребению; тело – это не изношенная одежда, сброшенная для того, чтобы освободилась душа, – как любят говорить благочестивые как будто люди. Тело для христианина – нечто гораздо большее; с душой не может случиться ничего, в чем не приняло бы также участия тело. Восприятие этого мира – и не только его, но и мира божественного, частично происходит через тело. Каждое таинство – дар Божий, сообщаемый душе посредством физических действий; крещальные воды, масло миропомазания, хлеб и вино причащения – все взято из материального мира. Мы не можем сделать ничего хорошего или дурного иначе, как в союзе с телом. Тело существует не только для того, чтобы душа родилась, созрела и затем ушла, покинув его; с первого дня и до последнего тело было соработником души во всем и вместе с душой составляет целостного человека. Оно навсегда остается как бы отмеченным печатью души и общей жизнью, которую они провели вместе. Связанное с душой, тело связано также через таинства с Самим Иисусом Христом. Мы причащаемся Его Крови и Тела, и таким образом тело по собственному праву соединяется с миром божественным, с которым оно соприкасается.

Тело без души – просто труп и не имеет отношения к тому, о чем здесь идет речь, а душа без тела, даже душа святого, идущая “прямо на небеса”, еще не испытывает того блаженства, к которому призван человек в конце времен, когда слава Божия воссияет в душе и теле.

Как говорит святой Исаак Сирин, даже к вечному блаженству нельзя принудить человека без согласия тела. Такое высказывание о важности тела особенно поражает у св. Исаака, одного и величайших подвижников, одного из тех, о ком иные могли бы сказать, что всю свою жизнь он провел, умерщвляя тело. Но, по выражению апостола Павла, подвижники умерщвляли «тело греховное» (Рим.6:6), чтобы из тления пожать вечность, а не убивали тело ради того, чтобы душа освободилась из плена.

Поэтому мертвое тело является предметом попечений Церкви, даже если это тело грешника; и все внимание, которое мы уделяем ему при жизни, не может сравниться с благоговением, проявляемым в погребальной службе.

Точно так же тело связано с душой и в молитвенной жизни. Каждое извращение, каждое излишество, каждая вульгарность, которым мы сами подвергаем все тело, унижают одного из членов этого содружства так, что наносят ущерб и другому. Это можно выразить иначе: унижения, которым мы подвергаемся извне, можно преодолеть молитвой; унижения, которым мы сами себя подвергаем, разрушают молитву.

Отличительная особенность христианской молитвы в том, что это молитва Христа, приносимая Его Отцу из поколения в поколение, все в новых и новых обстоятельствах, теми, кто по благодати и приобщению является присутствием Христа в этом мире; это продолжающаяся, непрестанная молитва к Богу о том, чтобы свершилась воля Божия, чтобы все происходило согласно Его мудрому и полному любви замыслу. Это означат, что наша молитвенная жизнь есть в то же время борьба против всего, что не Христово. Мы подготавливаем почву для своей молитвы всякий раз, как сбрасываем с себя что-то, что не Христово, что недостойно Его; и только молитва того, кто, как апостол Павел, может сказать: «Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал.2:20), есть подлинная христианская молитва.

Однако вместо того, чтобы молиться об исполнении воли Божией, мы часто пытаемся убедить Бога устроить все так, как нам хочется. Может ли такая молитва не быть посрамленной? Как бы хорошо мы ни молились, мы в каждую минуту должны сознавать, что можем ошибаться в самых лучших своих чувствах и мыслях. Как бы искренни, как бы правдивы ни были наши намерения, какими бы совершенными они нам ни казались, каждая молитва может в какой-то момент пойти по неправильному пути, и потому, когда мы сказали Богу все, что собирались, надо добавить, как Христос в саду Гефсиманском: «Впрочем не как Я хочу, но как Ты» (Мф.26:39). С такой же настроенностью мы можем прибегать и к предстательству святых: мы приносим им свои благие намерения, но предоставляем им самим сформулировать наши желания в соответствии с волей Божией, которая им ведома.

«Просите, и дано будет вам» (Мф.7:7). Слова эти – камень преткновения для христианского сознания; мы не можем ни принять их, ни отвергнуть. Отвергнуть их значило бы отказаться от бесконечной Божией доброты, но мы еще не в достаточной мере христиане для того, чтобы их принять. Мы знаем, что отец не подаст камня вместо хлеба (Мф.7:9), но на самих себя не смотрим как на детей, которые не сознают своих подлинных нужд и не знают, что для них хорошо, а что плохо. Между тем именно в этом заключается объяснение, почему столько молитв остается без ответа. Его можно найти также в словах святого Иоанна Златоустого: “Не огорчайся, если не получаешь сразу того, о чем просишь: Бог хочет даровать тебе большее благо через твое постоянство в молитве”.

“Может быть, молчание Бога – это всего лишь трагический аспект нашей собственной глухоты?”

«Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного» (Мф.18:19). Это утверждение иногда используют как камень, которым бросают в христиан, потому что очень часто несколько человек усердно молятся вместе о чем-то и все же не получают просимого. Но возражения рушатся, как только мы поймем, что это “вместе” было чисто земным, согласие – простой коалицией, а не единством, и вера в то, что Бог может сделать все, что захочет, понималась так, как понимали это друзья, утешавшие Иова.

Кажущаяся неправда слов «все, чего ни попросите в молитве с верою, получите» (Мф.21:22) находит ответ в гефсиманской молитве Христа, а также отчасти у апостола Павла (Евр.11:36-40): «Другие испытали поругания и побои, а также узы и темницу, были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке, умирали от меча, скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли. И все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещанного, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они не без нас достигли совершенства».

Без сомнения, во всех этих обстоятельствах эти люди очень много молились, – молились, быть может, не об избавлении, ибо они готовы были жизнь свою положить за Бога, но о помощи; и все же им не было дано всего, чего они могли ожидать. Когда Бог видит, что у нас достаточно веры, чтобы выдержать Его молчание или чтобы принять муки – нравственные или физические – для большей полноты свершения Его Царствия, Он может молчать, и ответ на молитву будет дан лишь в конце концов, но совершенно иначе, чем мы этого ожидали.

Апостол Павел говорит (Евр.5:7), что молитва Христа в Гефсиманском саду была услышана и Бог воздвиг Его из мертвых. Он говорит здесь не о непосредственном ответе Бога, Который мог бы пронести чашу мимо, о чем и молил Христос, но о том, что Бог дал Христу силу принять Его волю, пострадать, совершить дело Свое, и именно абсолютность Его веры дала возможность Богу сказать “нет”. Но эта же абсолютность веры Христа сделала возможным, что мир был спасен.

Многие из наших молитв – молитвы просительные, и люди склонны думать, что прошение – это низшая степень молитвы; затем следует благодарение, затем славословие. На самом же деле как раз благодарность и хвала – выражение менее глубоких взаимоотношений. На нашем уровне полуверы легче возносить славословия или благодарить Бога, чем доверять Ему настолько, чтобы просить Его о чем-то с верой. Даже люди полуверующие могут обратиться к Богу с благодарностью, когда случится что-то для них приятное; и бывают такие минуты приподнятости, когда каждый способен петь Богу. Но гораздо труднее иметь такую нераздельную веру, чтобы просить Бога всем сердцем и всем помышлением с полным доверием. Не надо смотреть пренебрежительно на просительные молитвы, потому что способность приносить их – это испытание реальности нашей веры.

Когда мать сыновей Зеведеевых пришла просить Христа два лучших места в раю для своих сыновей, она пришла с полной верой, что Господь может дать то, о чем она просит; но она думала, что Христос властен исполнить ее просьбу просто по праву хозяина поступать, как Он захочет, а это не соответствовало Его учению: «Суд Мой праведен; ибо не ищу Моей воли, но воли пославшего Меня Отца» (Ин.5:30). Мать сыновей Зеведеевых ожидала, что Господь по Своему произволу исполнит ее желание, окажет ей особую милость потому, что она первая пришла просить об этом. Отказ Христа подчеркнул, что то, о чем мать просила, было бы положением, обусловленным гордостью, тогда как все Царство основано на смирении. Молитва матери определялась ветхозаветным отношением к пришествию Мессии.

http://pravlife.org/content/antoniy-surozhskiy-o-molitvah-ostashihsya-be...