Любовь и пустота. Игумен Савва (Мажуко)

О, страшная сила и сладость!

Пчела с её медом и жалом.

Еврипид. Ипполит

Смысл жизни христианина — созидание себя в любви (Еф 4:16). Это очевидно и понятно всякому, кто читал Писание. Всё наше упование и вся история спасения изложены в кратком “конспекте” Апостола любви: И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем (1 Ин 4:16).

Нам открыто, что Бог — Человеколюбец, и мы приобщаемся Его любви в Сыне, Который Своею смертью доказал и явил истину о Боге любви. Принять эту любовь, достигать этой любви (1 Кор 14:1) — вот главный труд христианина, сердце его жизни во Христе. Однако мы по опыту знаем, что в любви возможно не только созидание, но и разрушение, “разрушение себя в любви”, и, читая: всякий любящий рожден от Бога и знает Бога (1 Ин 4:7), мы всё же делаем оговорку — не всякий “любящий” рождён от Бога. Ведь Апостол имеет в виду какой-то определённый род любви, той любви, которую именуют агапической, то есть возвышенной, духовной, Божественной.

А как же быть с опытом эроса, опытом влюблённости, через который проходит всякий человек? И не только проходит, но, как подчас считается, должен пройти, ибо только влюблённый имеет право на звание человека (А. Блок).

Вот две интересные позиции:

1) подлинная любовь приобщает к Богу,

2) не переживший влюблённости не станет человеком, именно этот опыт и делает человека человеком.

Можно ли как-то примирить эти две позиции? Не отменяет ли Божественная агапе человеческого эроса? Ведь до “впадения” в любовь ты был только возможностью человека, возможностью человеческой личности, возможностью человеческого лица, но: любящий этой любовью — от Бога ли он рождён? Что делать с этим опытом? Как его оценить? Что для тебя эрос — недостаток, повреждённость, искажение любви; унижает ли он образ Божий в человеке?

Как это ни удивительно, особенно для светских поклонников Евангелия, слова эрос вовсе нет в Новом Завете. Даже Апостол любви Иоанн Богослов нигде не употребляет ни само это слово, ни производных от него. В этом, возможно, сказалось обычное Евангельское юродство миру: в откровении любви обойти стороной эрос.

Надо заметить, что апостол Иоанн Богослов вообще был осторожен в словах: лексикон его текстов составляет всего одну тысячу слов — Иоанн Немногослов! И это своего рода закономерность: чем ближе к подлинному богословию, тем выше требования к слову, тем отчётливее должен быть явлен смысл. Но от термина эрос Апостол отказался не напрасно.

Платон мне друг

У нынешнего читателя может сложиться впечатление, что эрос лирический воспринимался эллинами с налётом романтики, характерным для нашего современника. Однако “в греческой литературе, — пишет английский исследователь Тейлор, — в течение довольно продолжительного времени Эрос был богом, которого скорее боялись за те опустошения, которым он подвергает человеческую жизнь, нежели почитали за те радости, которые он дарует людям. Это был тигр, а не котёнок”(1). Эрос несёт опустошение. Вот отрывок из дивного стихотворения Ивика, легендарного поэта VI века до Р. Х.:

Но никогда надо мною

Страсть не смыкает очей:

Точно палящий грозою

Ветер фракийский Борей,

Вдруг на меня налетает

Волей Киприды Эрот,

Сводит с ума, иссушает;

Мрачный и неустрашимый,

С детских он лет надо мной

Властвует неукротимо

И отнимает покой.

Эрос здесь “мрачный и неукротимый” , эрос-тиран, эрос-мучи­тель. В еврипидовской трагедии “Ипполит”(2) Эрот называется жестоким богом: он сеет смерть и проклятия. Если у других богов просят помощи и участия, то Эрота молят, чтобы он обошёл стороной, не заметил:

Но ко мне не иди, молю тебя,

Ни с бедою, Эрот, ни в ярости(3).

Платон. Фреска Рафаэля "Афинская школа"

В текстах Платона (а он осуществил первую и, может быть, самую удачную попытку философски осмыслить феномен любви) об эросе говорится с разных позиций. В “Государстве” Платон называет эрос тираном, освобождение от которого однозначно почитается благом для человека.

В начале 1-й книги этого диалога автор приводит разговор с поэтом Софоклом: ему был задан вопрос: “Как ты, Софокл, насчёт любовных утех? Можешь ли ты иметь дело с женщиной?” — “Что ты такое говоришь, право, — отвечал тот. — Да я с величайшей радостью избавился от этого, как убегает раб от необузданного и лютого господина” (I 329с).

Лютый и необузданный господин! В 9-й книге с неожиданной горечью и испугом: “какой-то страшный, дикий и беззаконный вид желаний таится внутри каждого человека, даже в тех из нас, что кажутся вполне умеренными” (IX 572b).

Но в двух других своих диалогах, “Пире” и “Федре” Платон — певец эроса: в “Пире” эрос — принцип мистического восхождения к вечному созерцанию подлинной красоты, в “Федре” — вдохновитель поэтов и мистиков.

Неужели Платон сам себе противоречит, то оправдывая, то осуждая эрос? При внимательном чтении становится понятно, что для него эрос — безусловно благословение, а не проклятие, он — таинственная энергия человека, особо чувствительная к вечному и прекрасному, энергия настолько сильная, что может как погубить человека, так и вывести его за собственно человеческие пределы, за пределы относительного бытия к бытию подлинному, к вечности. Но только настоящий философ способен верно направить эту силу, освоить её, подчинить разуму и благим целям.

Эрот и Афродита. Римская статуя

Для описания этого опыта “приручения” эроса Платон использует метафору потока: “Но когда у человека его вожделения резко клонятся к чему-нибудь одному, мы знаем, что от этого они слабеют в отношении всего остального, словно поток, отведённый в сторону <…> У кого они устремлены на приобретение знаний и подобные вещи, это, думаю я, доставляет удовольствие его душе как таковой, телесные же удовольствия для него пропадают, если он не притворно, а подлинно философ” (“Государство” VI 485d).

Более того, Платон некоторым образом оправдывает и опыт обычной романтической влюблённости и даже плотских увлечений, помещая их на первую ступень эротического восхождения к Прекрасному самому по себе (“Пир”, речь Диотимы). Эту ступень необходимо пройти каждому человеку, но именно пройти, преодолеть, переступить, не держаться за неё, потому что остановившийся в этом восхождении — худшее предпочёл лучшему.

Но важно заметить, что для Платона влюбчивый человек — человек одарённый, талантливый. У человека как будто есть некая сила любить, сосуд любви — и заряд этой силы у каждого свой. Есть более одарённые, а есть бедняги, рождённые с рыбьей кровью (Ю. Друнина), едва наделённые способностью влюбляться. Конечно же, нам это напомнит притчу о талантах, и мне кажется, Евангелие под талантом понимает не просто некие дарованные Богом возможности, а именно способность любить, данную каждому по его силе (Мф 25:15).

Есть соблазн, продолжив эту мысль, сделать вывод: целомудренный человек и есть тот самый с “рыбьей кровью”, он потому и неуязвим для соблазнов, что нечему у него волноваться, а кому не повезло и кровь далеко не рыбья — для тех существует практика аскезы, суть которой в том, что умерщвление плоти и есть умерщвление эроса; истребление силы любить — вот главная задача аскезы.

Но ведь Господь даёт нам талант не для истребления и даже не для сохранения, а для приумножения, и человек с такой аскетической настроенностью не подобен ли лукавому рабу, сказавшему: господин! я знал тебя, что ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал; и, убоявшись, пошел и скрыл талант твой в земле; вот тебе твое (Мф 25:24–25)? Сколько ожесточения в этих словах! Зачем Ты тревожишь меня любовью? Это непосильный дар, терзающий тревогами, лишающий безопасности. Дар любви лучше спрятать, “заземлить”. Ты говоришь, что у неимеющего отнимется и то, что имеет (Мф 25:29)? Так забери Своё и оставь мне покой, ведь я же не посягаю на чужое.

Можно ли такую установку назвать целомудрием и чистотой? Ответ очевиден, но пусть за меня скажут “три великих Григория”.

Святитель Григорий Богослов: “Что разумеет святый Павел, говоря: станите убо препоясани чресла ваша истиною (Еф 6:14)? Не то ли, что созерцательность обуздывает в нас вожделевательную силу и не позволяет ей стремиться инуда? Ибо любовь к чему бы то ни было одному не позволяет с такою же силою стремиться к другим удовольствиям”(4). Сила вожделения обуздывается, перенаправляется, а отнюдь не уничтожается.

А вот отрывки из книги “О девстве” святителя Григория Нисского: “Итак, чтобы душа наша могла свободно и беспрепятственно взирать на оное божественное и блаженное удовольствие, она не должна обращаться ни к чему земному и принимать участия в тех мнимых удовольствиях, которые дозволяются брачною жизнью, но всю силу любви от плотских предметов должна обратить к созерцанию умственной и невещественной красоты”(5). В той же книге святитель Григорий, описывая способ усмирения вожделеющей силы, пользуется образом водовода, напоминающий нам платоновскую метафору потока(6).

Свт. Григорий Палама

Святитель и подвижник Григорий Палама: “преуспевающий о Бозе человек вскармливается и возрастает изо дня в день в познание Бога, в праведность и освящение, не на много меньше от (состояния) Ангелов, изгоняя из себя пристрастие к низменному и перемещая влечение от видимых и плотских и привременных вещей — на мысленные и духовные и вечные”(7).

Целомудрие — это не умерщвление силы любить и не её изгнание из жизни человека, а перемещение влечения, использование эротической энергии “в мирных целях”.

Но вот вопрос: можем ли мы отнести к таким мирным целям, например, жизнь в браке и всё то утешительно прекрасное, что этому предшествует и сопутствует?

Среди благочестивых людей принято считать, что жизнь брачная — состояние более низкое сравнительно с монашеством, состояние скорее терпимое по немощи плотской, допустимый грех, необходимое зло.

Вот и апостол Павел пишет, что каждому следует иметь жену и каждой своего мужа во избежание блуда (1 Кор 7:2), а блаженный Иероним полагает, что узы брака — это и есть знаменитые “кожаные ризы”, в которые облёк Господь впервые согрешивших людей (Быт 3:21)(8).

Может ли человек в браке созидать себя в любви (Еф 4:16)? Для ответа на этот вопрос необходимо сначала отличить любовь в браке от однозначно отрицательного эротического опыта. Брачный союз мужчины и женщины назван в Писании великой тайной (Еф 5:32). Заметим: не тайной беззакония, не злодейской тайной, а тайной священного единства, смысл и надежда которого в этом веке ещё не явлены, ибо еще не открылось, что будем (1 Ин 3:2).

Тень призрака

Как человек влюбляется? Ведь это происходит как-то бессознательно, без его спроса, без его соизволения; выбора он не делает. Девушка со скрипкой, кроткий взгляд, хорошая семья и во всём приличные люди — решено — влюбляюсь! Но как влюбиться? Если бы был выбор и можно было бы в себе сознательно и свободно включать режим влюблённости, как было бы просто и… скучно. Почему опыт влюблённости, даже отрицательный, всегда вспоминают с благодарностью? В любви люди оживают, не напрасно говорят о любви как о пробуждении. Всё бывшее до сих пор — сон непроявленных образов.

Кадр из фильма "История любви"

Помню, как поразили меня слова юноши, персонажа американского фильма “История любви”, снятого по одноименной повести: он полюбил девушку, они поженились, но брак оказался очень недолгим — она серьёзно заболела и умерла; и вот юношу спрашивают, не горько ли ему, что он мог связать свою жизнь с такой несчастной? “Жизнь? Да я ведь только и начал жить, как увидел её!”.

Любящий человек переживает себя по-настоящему живым. И дело не только в том, что краски ярче, звуки чётче и волной накрывает “буйство глаз и половодье чувств” (Есенин).

Влюблённость — это ещё и момент откровения о себе самом, самооткровения, если угодно. Но: что во мне любит? и: что вдруг пробуждает любовь к другому человеку, жизнь которого была до сих пор мне не только чужда, но и не очевидна?

По Платону, человек называется так, потому что он уловляет очами то, что видит, он оче-ловец (Кратил 399с), и чуть ниже о любви: она “вливается через очи, и в древности, верно, называлась льюбовь (œσρος)” (Кратил 420b)9. Итак, любовь входит в нас через зрение. И что же ей открывает доступ, что в незнакомом человеке способно буквально взорвать во мне скрытые тайники эроса, о существовании которых я и не подозревал?

Одна приличная дама, давняя моя приятельница, человек обеспеченный и во всём благополучный: хорошая семья, прекрасные дети, внимательный муж, отличная работа, стремительная карьера — и вдруг влюбилась по уши в парня почти вдвое моложе неё: бурный роман, истерики, болезни, риск потерять всё…

— Но почему? Как?

— Он мужчина моей мечты!

Вот он, часовой механизм, коварный, взрывающийся неожиданно, беспощадный и нелицеприятный. Мужчина мечты, женщина мечты — это некий призрак любимого, формирующийся в нас бессознательно в течение жизни и особенно в детские и юношеские годы. Руки мамы, духи крёстной, актриса с огромными глазами из старинного фильма, девочка из 10 класса, что играла под нашими окнами в волейбол, — всё это и многое другое, незамеченное, неосознанное, составляет элементы того зреющего образа любимого, который с годами способен проявлять свою власть над нашей влюблённостью. Он включается всякий раз, когда в поле зрения попадает человек, максимально (или просто в чём-то) ему соответствующий, и — бомба взорвалась! Кого ты полюбил? Эту девушку? Очень сложно сказать, и мудрые люди знают или догадываются о подобных вещах, поэтому и весьма осторожны в суждениях относительно любви. Ведь так обидно знать, что человек, готовый на всё ради тебя, вовсе не тебя и любит, а нечто о тебе (и даже может быть и не о тебе) воображаемое или даже плод своих собственных грёз и надежд. Как писал Вовенарг, “человек влюблён в созданный им самим образ; только ему, а не легкомысленной женщине он предан всем сердцем”(10).

Ты выдумал меня. Такой на свете нет,

Такой на свете быть не может.

Ни врач не исцелит, не утолит поэт, —

Тень призрака тебя и день и ночь тревожит. (А. Ахматова)

Сколько было споров относительно того, почему Татьяна отказала Онегину! Среди православных литературоведов принято считать, что она просто осталась верна своему христианскому воспитанию, но мне показались более убедительными слова Достоевского, который так писал о пушкинской героине: “Ведь она твёрдо знает, что он в сущности любит только свою новую фантазию, а не её, смиренную, как и прежде, Татьяну! Она знает, что он принимает её за что-то другое, а не за то, что она есть, что не её даже он и любит, что, может быть, он и никого не любит, да и не способен даже кого-нибудь любить, несмотря на то, что так мучительно страдает! Любит фантазию, да ведь он и сам фантазия. Ведь если она пойдёт за ним, то он завтра же разочаруется и взглянет на своё увлечение насмешливо”(11). Увлечённость призраком любимого заканчивается болезненным разочарованием: образ рассыпается, и ты видишь перед собой совершенно чужого человека — не его ты любил, не ради него готов был жертвовать всем и даже жизнью, и — вместо любви жуткая ненависть и омерзение.

Венера в любви только призраком дразнит влюблённых(12).

В библейской истории очень точно и лаконично описан один такой случай. Сын царя Давида Амнон полюбил свою сестру Фамарь и насилием овладел ею. И что после этого? — возненавидел ее Амнон величайшей ненавистью, так что ненависть, какою он возненавидел ее, была сильнее любви, какую имел к ней: и сказал ей Амнон: встань, уйди (2 Цар 13:15). Фамарь укоряет насильника в жестокости: выгнать её теперь есть большее зло, чем насилие! И тут — удивительная чуткость библейского языка! — Амнон повелевает слуге: прогони эту от меня вон, и запри дверь за нею (2 Цар 13:17). Не Фамарь, не сестру, а — эту — любимая стала настолько внешней и чужой, что провалилась в безымянность, даже в некоторую неодушевлённость. И любопытно: ненависть к реальной женщине сильнее любви к фантазии — реальность всегда больнее, она оглушает пустотой, за которой приходят серые, грязные будни: не забудь запереть дверь!

Эти Хармиды!

Призрак любимого ответственен и за различные болезни эроса, — об этом говорить непросто, но крайне важно. Вот оно — слово, вызывавшее восторг умиления у Людоедки Эллочки: гомосексуализм; слово, которое, возможно, спугнёт некоторых читателей, но — кто-то же должен об этом сказать. Тем более что Платона мы уже помянули, а его главные эротические диалоги развивают тему любви в контексте именно однополых отношений. Одним словом, тема это деликатная и смущала даже стойких христианских писателей. Святитель Григорий Богослов берёт примеры из текстов Платона, руководствуясь принципом “научиться добродетели, и с терний, как говорят, собирая розы, и у неверных учась совершенству”(13), однако, восхваляя, например, жизнь Сократа, тут же оговаривается: “Но как и гнусно многое! Например, эти Хармиды”(14).

Что поделаешь, эта тема актуальна в наше время, а в некоторых странах стала уже национальным бедствием. Замалчивать или осмеивать эту проблему легко, когда это где-то там, “в забугорье”, но когда это коснётся вашей семьи? Если такое горе случилось с сыном или мужем? Поэтому мы и задаём вопрос: как такое случается? Думается, что тут две причины. Во-первых, у ребёнка начинает формироваться не тот призрак любимого.

Во-вторых… А почему не тот, не естественный? Наверное, полностью на этот вопрос не ответит никто, но мне кажется, что этот призрак обретает свои черты во многом под влиянием окружающей среды, тех культурных акцентов, которые расставляет данная эпоха, атмосфера моды, эталон красоты. Но Писание как всегда отвечает глубже: парение похоти пременяет ум незлобив (Прем 4:12). К тому же этот недуг, этот порок внедряется с чрезвычайной агрессивностью.

Болезнь ли это? Да. Можно ли её лечить? Да(15). Можно ли её вылечить? Нет(16). Ранение остаётся, но не предопределяет человека полностью и без остатка. Что же делать? Прежде всего не посягать — есть такое старинное русское слово. Уступая страсти, человек как бы пролагает некое русло потоку эроса, и если не посягавший может в течение жизни почти выправить свой эрос, посягавший, даже оставивший все прежние увлечения, всё-таки должен помнить, что то старое русло в нём остаётся, и всю жизнь, — не больше и не меньше как всю жизнь, — ему следует беречься того, чтобы поток не свернул на торный путь.

И конечно же, христианам следует относиться к таким людям с определённым сочувствием: по общему правилу нам полагается ненавидеть грех, а не грешников(17). Они свой призрак не выбирали, от большинства из них не зависел, как говорят, выбор ориентации, да и если бы был такой выбор, нельзя себе представить человека, который бы добровольно и сознательно захотел укоренить в себе такое влечение(18). Но хотя призрак формируется бессознательно, за человеком всегда остаётся ценность отношения к этому: принять, подчиниться, или же в борьбе с этим идолом и самим собой стать достойным своего Бога.

Что же, выходит, что призрак есть зло, знак порчи? Грех, конечно же, повредил многое и в человеке, и в мире, но мне кажется, что феномен призрака, с одной стороны, может рассматриваться как естественный (что вовсе не означает праведный) и в определённом смысле необходимый механизм эротической жизни человека. А с другой стороны, формируется он во многом самой атмосферой общества, в котором человек живёт. А если общество больно, если оно нравственно разлагается? Согласно Конфуцию, первым шагом к оздоровлению общества служит процедура “исправления имён”: надо перестать врать и назвать наконец вещи своими именами. Однополая любовь — это и не любовь вовсе, Писание находит для этого другое слово — мерзость (Лев 18:22), и исцеление — личное и общественное — следует начинать с признания мерзости мерзостью. Не сделав этот первый шаг, ни отдельный человек, ни общество не смогут выбраться из этой ямы. Скажут: жестоко есть слово сие (Ин 6:60)? Что поделаешь, борьба со страстями требует мужества, иногда даже злости.

В одной из сказок о муми-троллях есть такой эпизод: “Она не умеет злиться, — сказала малышка Мю. — Это её главный недостаток. Послушай, ты, — продолжала Мю, подступив вплотную к Нинни и бросая на неё грозные взгляды, — у тебя никогда не будет собственного лица, пока ты не научишься драться. Поверь мне!» Вот и возможный ответ на вопрос, почему Бог попускает вырастать в человеке таким отклонениям: Он доверяет нам бороться с этой стихией, бороться ради любви, и в этой борьбе человек обретает себя, свой неповторимый лик. Таков урок аскезы от муми-троллей(19).

“Похоть не даёт любить”(20)

Бессмертный герой Достоевского, мученик любви Митя Карамазов сетовал, помнится, на то, что человек широк и надо бы его заузить: он одновременно вмещает в себе идеал Мадонны и идеал содомский. Это сильно сказано и сказано из опыта. Но соглашусь с этим лишь отчасти, потому что не может быть идеала содомского — это пустая фраза и не более того. Содом — призрак красоты, обман, в нём не может быть ничего идеального. Импульс, толкающий человека к разврату, — жажда красоты и жизни, стремление к “идеалу Мадонны”, но в разврате человек этой жажды не утоляет, его нагло обманывают. Разливая свою силу любить повсюду, можно опустошить себя, вычерпать, достичь дна этого сосуда, и сил любить не останется. Может, потому и называют этот путь путём растления (от древнего слова тло ‘дно’), что человек посягающий, меняющий свою любовь на пустоту, в этой пустоте начинает видеть дно своего внутреннего сосуда любви? Человек страдает от этого опустошения, и страсть потому так и называют, что люди, ею одержимые, страдают, мучаются и не получают искомого утешения.

О нет, не узнает никто из вас

— Не сможет и не захочет! —

Как страстная совесть в бессонный час

Мне жизнь молодую точит!

Как душит подушкой, как бьёт в набат,

Как шепчет всё то же слово…

— В какой обратился треклятый ад

Мой глупый грешок грошовый! (М. Цветаева)

Развратник, как это ни странно, — человек, неспособный к любви, он к ней просто нечувствителен, как об этом пишет Апостол: они, дойдя до бесчувствия, предались распутству так, что делают всякую нечистоту с ненасытимостью (Еф 4:19). Может быть, в этом — смысл пророческих слов Спасителя о кончине времён: по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь (Мф 24:12). Любовь иссякает по причине беззаконий, а там, где нет любви, нет и свободы. Остаётся только обладание.

Мы страшны в любви, если хотим владеть. Любимый становится объектом любви, то есть чем-то внешним и определённым. Призрак любимого даёт ощущение определённости, комфорт обладания: я знаю этого человека, как свои пять пальцев; его пределы чётко очерчены, действия предсказуемы, достоинства и недостатки разложены в стройные ряды. Но непременно наступает отрезвление, всегда сопровождаемое “эффектом Золушки”: после свадьбы бьёт какой-то магический час, и — вместо кареты — тыква, вместо принцессы — кухарка, вместо кучера — крыса.

Мне кажется, что наши современники не совсем понимают, отчего это случается, и советуют спасать отношения, распаляя похоть(21). Это плод нашего века, плод больного эроса. Люди уже перестали понимать, что такое эрос, и это особенно видно в современном искусстве. Спросите: что такое “эротические сцены”? и вам укажут на сцены постельные.

Не собираюсь распространяться на эту тему, приведу лишь примеры. Чудесные мультфильмы Хаяо Миядзаки полны настоящей эротики: мальчик ломает яблоко и делится с девочкой; а вот они оба летят, держась за руки. В фильме “Привидение” с покойным Патриком Суэйзи в главной роли влюблённые “в четыре руки” лепят кувшин на гончарном круге — вот настоящая эротическая сцена! Она не требует обнажения или каких-либо неприличных намеков: эрос — это опыт человеческий, а значит — опыт богообразной красоты, свободы и святости, он призван возвышать человека, приобщать к подлинной красоте. И пусть знатоки скажут, что всё это бессознательная сублимация известного животного влечения и сведут все жесты и знаки к одному известному и понятному действию — не верю, потому что — бесчеловечно и неубедительно! Откуда тогда музыка? Святой старец, увидевший подлинную красоту блудницы, — мне кажется, он не только что-то увидел, но и услышал — музыку, которая звучит в настоящей эротике, улыбается в ней свежестью и чистотой, но исчезает от прикосновения блуда. В блуде люди глохнут, в нём — пусто до глухоты, так что собственный крик не в силах воплотиться. Платон называл человека, не приобщённого к подлинному эросу, ¥μουσον ‘немузыкальный’, выключенный из музыки бытия, из замысла Божия о человеке.

А что же взамен обладания, взамен похоти? Там что-то есть, кроме этого? Подлинный эрос — это риск любить живого. Любовь — непрестанное шествие навстречу друг другу, постоянный отказ от призраков любимого, от его идолов. Известный режиссер, творец “Ёжика в тумане” Юрий Норштейн пишет о своей жене Франтишке: “Франтишка для меня загадка. Чем больше я её узнаю, тем меньше знаю”(22). Это сказано после 40 лет брака, которые они провели не только в семье, но и в общей работе! Брак без выходных! Значит, возможна любовь к живому, без болезненных похотей и насилия обладания. Любить живого опасно: он непредсказуем и всегда готов удивить. Об этом и предупреждает христианство — религия любви к Живому Богу, Которого нельзя “приручить” и загнать в какие-то рамки и определения. Пусть благословит Господь эту опасную любовь к живому!

И душам их дано бродить в цветах,

Их голосам дано сливаться в такт,

И вечностью дышать в одно дыханье,

И встретиться — со вздохом на устах —

На хрупких переправах и мостах,

На узких перекрёстках мирозданья. (В. Высоцкий)

Отзвуки Добра

Христиане даже в наше время с подозрением относятся к термину эрос. Однако, как писал Тренч, “с œρως и œραν могло произойти то же, что произошло и со многими другими словами: они могли были быть заново освящены, несмотря на глубокую деградацию в прежней истории”(23).

Слово эрос безбоязненно употребляли святые Отцы — от мужей апостольских до отцов византийской эпохи, и употребляли без оглядки на тёмные стороны его биографии. Ареопагит цитирует священномученика Игнатия Смирнского: Ð ™μός œρως ™σταύρωται (Рим 7:2) ‘моя любовь [к миру] распята’. Заметим: мученик Эросом называет Христа! Встречается этот термин и в творениях таких “надёжных” Отцов, как святители Григорий Богослов (Сarm. II, 34, 151: ”Eρως δέ θερμός δυσκαθεκτός τε πόθος ‘любовь есть пламенное, неудержимое желание’) и Иоанн Златоуст (Филипп., омилия 1, 8 πνευματικός œρως ‘духовный эрос’)24. Этого термина не чуждаются святитель Григорий Нисский, святой Дионисий Ареопагит, преподобный Макарий Египетский, святой праведный Николай Кавасила и преподобный Симеон Новый Богослов. В трактате “О Божественных именах” Дионисий Ареопагит посвятил несколько строк защите термина œρως: «пусть те, кому не нравится имя Любовь (œρωτος), послушают следующее: “полюби её, и она сохранит тебя”, “огради её, и она вознесёт тебя; почти её, чтобы она обняла тебя” (Притч 4:6,8), и прочее, что богословие поёт, используя образ любви.

Ведь и некоторым нашим священнословам даже более божественным представляется имя Любовь, нежели имя Приязнь. Пишет ведь и божественный Игнатий: “Моя любовь (œρως) распялась” (Рим 7:2) <…> так что не будем бояться имени Любовь (œrωτος), и да не смутит нас никакое касающееся этого устрашающее слово. Ибо мне кажется, что богословы почитают одинаковыми имена Приязнь (¢γάπης) и Любовь (œρωτος), но к Божественному применяют главным образом имя Истинная Любовь (Ôντως œρωτ£) — из-за нелепого предрассудка определённого рода людей <…> Ибо большинство не может вместить объединяющей силы Божественной единой Любви (œρωτος) <…> те, кто правильно слышит Божественное, увидят, что, изъясняя Божественное, священные богословы в имена Приязнь (¢γάπης) и Любовь (œρωτος). вкладывают один и тот же смысл»(25). Думаю, что у любого христианина отпадут все претензии к нашему термину после чтения святого Дионисия

Ареопагита, несмотря на все споры вокруг авторства этого сочинения. Как писал об Ареопагитиках Урс фон Бальтазар: «это единство, “личность-произведение” излучает такую силу и такое сияние святости — это Средние века распознали немедленно, — что он (автор — иг. С.) ни в коем случае не может быть признан ни “фальсификатором”, ни даже пользующимся уловкой благоразумным апологетом»26.

Агапэ, как иногда принято выражаться, вовсе не противостоит эросу. Античный мир был безлик: он не знал человека как личности, потому говорил лишь об эросе, энергии любви, и даже на вершинах философии эроса, которых достиг Платон, эта любовь — не к личности, не к живому и свободному существу, а к таинственной, чистой, но безликой Красоте. Платоновская scala amoris (лат. ‘лествица любви’) не знает ступени любви к человеку. Откровение о Боге и человеке было явлено только во Христе, поэтому только во Христе мы и стали способны говорить об агапэ. Эрос — энергийный аспект любви, агапэ — правильное, лучше сказать естественное направление этой энергии, ипостасная любовь, то есть тот способ освоения или реализации эроса — энергии любви, который свойственен данному конкретному человеку. Источник же эроса — в Боге:

И вещим сердцем понял я, что всё рождённое от Слова,

Лучи любви кругом лия, к Нему вернуться жаждет снова.

(А. К. Толстой)

Евангелие не видит в человеке ничего скверного и греховного самого по себе. Грех и всякая скверна есть только извращение доброй по своему существу человеческой природы. Поэтому, например, у Ареопагита встречаем такую неожиданную мысль: “распутник, хоть и лишается Добра из-за бессловесной похоти <…> тем не менее причаствует Добру в самом этом слабом подражании соединению и любви”. Преподобный Максим комментирует эти слова так: “распутник, хоть и тем самым, что распутствует, не существует и сущего не желает, однако же самим обликом соединения и любви причаствует слабому отзвуку Добра”(27).

Способность видеть этот отзвук Добра — это, видимо, и есть признак святости. Такие мысли встречаются у многих Отцов; вот, например, ещё Лествичник: “Так должны мы поступать и при слушании песнопений и песней. Боголюбивые души, когда слышат пение мирских песен, исполняются чистейшего утешения, любви Божественной и слёз; между тем как в сластолюбивых возбуждаются совсем противные чувства” (15:60)(28).

Я привожу здесь эти тексты, желая утешить тех, кому тяжело пришлось в борьбе за свой эрос, людям, потерпевшим падения или “кораблекрушения в любви”. Поминайте Евангельскую блудницу, умывшую ноги Спасителя слезами: она не смогла даже покаяться словесно в своих сквернах, но Господь простил её, увидев в ней талант любви. “Видел я нечистые души, — пишет Лествичник, — которые до неистовства пылали плотской любовью, но обратились к покаянию, и, вкусивши вожделения, обратили вожделение своё ко Господу; и, миновавши всякий страх, ненасытною любовию прилепились к Богу. Посему и Господь о целомудренной оной блуднице не сказал, что она убоялась, но что возлюбила много (Лк 7:47), и удобно возмогла любовию отразить любовь” (5:26)(29).

Спешили звери просветлевшей чащей

От хитрых нор и пасмурных берлог,

Ещё не постигая, что увлёк

Их не инстинкт, как прежде, а слепящий

Нездешний звук, в сердца вошедший; рёв

И вой уже не бередили уха;

И там, где был дотоле шаткий кров —

Прибежище неволи роковой

И вожделенья, — там, в глубинах слуха,

Незримый храм построил голос твой.

(Р. М. Рильке. Сонеты к Орфею. I, 1)

Примечания

Вряд ли случайно наши авторы избирают для характеристики положения вещей в современном мире слово пустота; см. Протоиерей Алексий Уминский. Церковь и пустота // Альфа и Омега. 2009. № 2(55). Разумеется, можно было бы объяснить это влиянием романа В. Пелевина, если бы такое объяснение не было пресловутым истолкованием икса через игрек: название, данное Пелевиным, тоже ведь нужно как-то объяснить, потому что оно явно возникло не на пустом месте. — Ред.

© Игумен Савва (Мажуко), 2010

(1)Цит. по: Доддс Е. Р. Греки и иррациональное. М.–СПб., 2000. С. 233.

(2) С этим удивительным творением греческого гения полезно познакомиться и христианину, тем более что сюжет трагедии весьма схож с библейской историей Прекрасного Иосифа.

(3)У современных писателей подчас можно найти такое же или близкое понимание, базирующееся на разных основаниях. Так, у Марины Цветаевой в пьесе “Каменный ангел” (свободная вариация сюжета об Амуре и Психее) Амур жесток, бесстыден, циничен; приводимое ниже автором статьи стихотворение Цветаевой позволяет предположить, что основные источники такой концепции — личностные воззрения и поэтическая интуиция. В романе К. С. Льюиса “Пока мы лиц не обрели” (также на этот античный сюжет) Эрос — могущественная сила, способная осуществлять перемены в коллективном богопознании; в данном случае источником несомненно служат глубокие познания автора в античной литературе и философии и его мышление христианина. — Ред.

(4) Святитель Григорий Богослов. Слово 45 // Творения. Т. 1. ТСЛ, 1994. С. 673–674.

(5) Святитель Григорий Нисский. О девстве // Творения. Ч. 7. М., 1868. С. 318.

(6) Там же. С. 321–322.

(7) Святитель Григорий Палама. Омилия 16 // Омилии. Т. 1. М., 1993. С. 153.

(8) Блаженный Иероним. Письмо к Гавденцию // Диесперов А. Блаженный Иероним и его век. М., 2002. С. 350.

(9) Воздавая должное находчивости переводчика, отметим, однако, что научного лингвистического смысла подобные “этимологии” не имеют. — Ред.

(10) Вовенарг Л. де. Введение в познание человеческого разума. Л., 1988. С. 53.

(11)Достоевский Ф. М. Пушкин // Собрание сочинений в десяти томах. Т. 10. М., 1958. С. 451.

(12) Тит Лукреций Кар. О природе вещей IV 1100 // Древнеримская философия. М.–Харьков, 1999. С. 118.

(13)Святитель Григорий Богослов. О смиренномудрии, целомудрии и воздержании // Творения. Т. 2. С. 181.

(14) Там же. С. 182.

(15) В книге “Смерть Запада” покойного Патрика Бьюкенена сообщается об успешной практике доктора Чарльза Сокаридеса, всю жизнь занимавшегося лечением людей, страдавших этим недугом. Правда, Бьюкенен пишет, что под давлением известного лобби, набравшего в 90-х годах политическую силу, клинику пришлось закрыть.

(16) Точно так же обстоит дело и с алкоголизмом: “бывший” алкоголик должен пожизненно воздерживаться даже от самых якобы невинных порций алкоголя — иначе болезнь может тотчас вернуться в полном объёме.

(17) Христианское отношение к этому греху, пусть даже и широко распространённому, не имеет никакого отношения к пресловутой политкорректности, потому что со времён Содома в системе наших ценностей изменений не произошло, и апостол Павел в Рим 1 упоминает соответствующую склонность как признак и средоточие скверны. — Ред.

(18) Здесь с автором в полной мере согласиться невозможно, потому что под влиянием “философии содомии” выбор вполне может быть и осознанным, и добровольным. — Ред.

(19) Упоминание сказки в данном контексте требует разъяснения для тех, кто эту сказку не читал. Сиротка Нинни стала невидимой от холодного, бессердечного отношения; в доме муми-троллей она вновь стала видима — кроме лица. Лицо она обрела, когда вообразила, что папа хочет сбросить маму в воду — и кинулась защищать самого любимого человека. — Ред.

(20) Первая строка из стихотворения английской поэтессы Рут Питтер.

(21) Сейчас в светской публицистике хоть изредка да появляются слова о том, что и порнография, и извращения — это рекомендуемый, но ложный способ преодолеть половое бессилие, которое от этого только возрастает. — Ред.

(22) Норштейн Юрий, Ярбусова Франческа. Сказка сказок. М., 2006. С. 100.

(23) Цит. по: Священник Максим Козлов. Глаголы любви в Новом Завете // Альфа и Омега. 1995. № 2(5). С. 25.

(24) Там же. С. 25–26.

(25) Дионисий Ареопагит. О Божественных именах // О мистическом богословии. СПб., 1994. С. 124–125.

(26) Цит. по: Прохоров Г. М. Предисловие переводчика // Там же. С. XIII.

(27) Дионисий Ареопагит. Указ. соч. С. 151.

(28) Преподобный Иоанн Синайский. Лествица. ТСЛ, 1908. С. 136.

(29) Там же. С. 82.

Источник: Православие и мир