Любовь и по смерти не умирает. Лариса Узлова

18 июня — Троицкая родительская суббота, день, когда Церковь поминает всех от века почивших православных христиан. Это день, когда по-особому ощущается единство Церкви земной и Небесной, ведь Бог не есть Бог мертвых, но живых (Мф. 22, 32). Автор этих заметок — Лариса Узлова, помощник заведующего Иконописной школы при МДА, певчая смешанного хора Троице-Сергиевой Лавры — напоминает нам очень важную истину: нужно молиться о наших дорогих усопших, потому что любовь никогда не перестает (1 Кор. 13, 8).

Ранняя Литургия. Пять утра, подымаюсь с трудом. Но надо молиться за усопших, надо… В паузах на клиросе садимся и клоним головы, стоит закрыть глаза — непоколебимый сон. Лучше не садиться. К Евхаристическому канону становится легче, но на проповеди снова подступает дремота. Начинаем вспоминать наших усопших — и сонливость проходит. Вот они — на расстоянии вытянутой руки. Еще здесь — и уже там…

«Дедушка с медальоном»

В Троицкую родительскую субботу отпевали Нонну Андреевну Матвееву, преподавателя Регентской школы: «Она так любила молиться за усопших, и вот Бог дал, что отпевание именно в этот день».

Нонна Андреевна еще в детстве видела удивительный сон — как будто пришел к ней дедушка, похожий на священника, с бородой, в черном одеянии, но вместо креста на груди «медальон». Был он очень добр к ней и предостерег от чего-то (точно уже не скажу, от чего именно). Он стал ей сниться время от времени, редко, но всегда в решающие моменты ее жизни, и веяло от него любовью и заботой. Говорил он кратко, но сильно, и Нонна Андреевна привыкла к нему прислушиваться. Как-то в молодости ей предложили сниматься в кино: «Да, массовка, но Вас же могут заметить, с Вашими данными…». Дедушка «с медальоном» не разрешил. Просто сказал: «Не надо, не твое». К тому времени она уже совмещала работу на радио с пением в храме, на клиросе. Пела она очень хорошо. Однажды ей предложили на радио выгодный контракт, но для этого нужно было уйти из храма. Совмещать не выходило никак, а предложение было очень заманчивым. И снова приснился дедушка. Сказал: «Все у тебя будет, только из храма не уходи». Она осталась петь в храме, и все устроилось. В самые трудные 1990‑е годы ее пригласили регентом в храм (кажется, в Австралию, не скажу точно), где было ей очень хорошо.

Случилось однажды так, что сильно заболела и была при смерти ее тетя. Мама попросила Нонну Андреевну съездить к тете попрощаться. И вот, когда тетя и племянница разбирали альбомы, в одном из них Нонна Андреевна, к великому своему изумлению, увидела знакомого дедушку! Того самого, с медальоном! «Так мама ничего тебе не говорила? Это же твой дед!». Выяснилось, что дедушка был священником, овдовел и принял монашество, а впоследствии и сан епископа (отсюда и «медальон» — архиерейская панагия). Он был репрессирован, и долгие годы о нем боялись даже упоминать. Так они и познакомились — дедушка и внучка. Нонна Андреевна стала собирать о нем все доступные сведения. Священномученик Александр (Трапицын), архиепископ Самарский, был прославлен в лике святых.

На ее отпевании семинарский храм был украшен березками. Нонна Андреевна — не могу сказать «лежала во гробе» — это было что-то другое. То есть и гроб был, и отпевание. Но лицо у нее было серьезное, сосредоточенное на чем-то важном. Прекрасное. А рядом был дедушка — на аналое стояла икона священномученика Александра Самарского. Вспомнилась надпись на одной из могилок на Немецком кладбище: «Любовь и за гробом не умирает». Такая вот Троицкая родительская суббота.

Самая радостная Пасха

Когда говорят о заключенных, лагерях или тюрьмах, мне с недавних пор вспоминается один человек. Не назову года, даты и имена, ведь дело совсем не в них. Человека этого звали Алексей, святым покровителем его был Алексей, человек Божий. Он родился и вырос в верующей православной семье, в мордовском селе. У него уже была семья, дети. Однажды он пришел домой и сказал жене: «Знаешь, я на новую работу устроился». Жена в это время возилась по хозяйству, ну устроился и устроился. «Я пошел в надзиратели на пересылку». Она не только вздрогнула, но и вскрикнула: «Ты в своем уме?! А люди что скажут? Ты о детях подумал?». Он ее пресек: «Ничего-то ты не понимаешь! Где еще можно сделать столько добрых дел? Я там нужен». И началась у него новая жизнь.

Кажется, это была пересыльная тюрьма в мордовских лагерях, после войны, в конце 1940‑х. Заключенных туда присылали ненадолго, потом их распределяли по другим местам и увозили, приезжали новые, изможденные этапом люди. И вот этот человек служил им всем, чем мог. Нет, он не выпускал их на волю, просто от всей души старался внести человеческое участие в нечеловеческие условия существования. Привезут, например, мамочку с младенцем, маленький уже хрипит — у мамы нет молока. Он тайком принесет молока козьего да еды домашней. Смотришь — мамочка уже улыбается. Или привезут правдами-неправдами родственники посылку для заключенного. Там еды собрано на месяц, а ведь столько не пропустят, отберут. Он и предлагал: оставляйте, буду вашего понемногу кормить, и не переживайте. Так и носил частями в свои дежурства — глядишь, откормится человек. Различий для таких случаев он не делал: что «церковники», что уголовники — все люди.

Был случай, запомнился его дочке. «Церковников» — священников и епископов — он узнавал по глазам, бороды-то все обриты. Однажды приходит домой радостный: «Мать, давай, готовь мне яиц, куличей, сало и корзину побольше». Оказалось, этапом привезли много священников и епископов. Целая камера битком набралась, дышать нечем. За старшего у них был епископ. Он тоже обратил внимание на надзирателя, и «узнал его по глазам». Попросил: «Отец, скоро Пасха, ты не мог бы нам яичко пасхальное принести?». Какой разговор. Он еще так сменился, чтобы в Пасхальную ночь попасть на дежурство. Пришел, они ему: «Отец, разреши, хотим службу Пасхальную пропеть». Так ведь он для этого и пришел. Он им форточку открыл и дверь из камеры, старшему сказал: «Знаю, что не побежите. Вот теперь молитесь», — ведь нечем было дышать до того. И они пели, а он в коридоре охранял. Потом вспоминал, что где только по жизни ни бывал — в Лаврах, монастырях, больших храмах — но это была лучшая Пасха в его жизни. Так пели! «Волною морскою» и все, как положено, наизусть. Пели и плакали. «Христос воскресе, отцы!» — «Воистину воскресе Христос, отец!». Потом он достал свою корзину — с куличами, яйцами и разностями разными домашними. Только старший сало ему вернул: «Мы иноки, отец, другим отдай»…

Впоследствии, через много лет, его сын стал монахом, а Алексей с семьей переехал поближе к Лавре, на 101-й километр от Москвы. Место такое, много бывших уголовников. Они его узнавали (спасибо пересылке) и раскланивались: «Тимофеич, да это ты!». А может, Петрович или Иваныч? — не скажу точно, да и неважно, ведь помянуть его просто: Алексей, человек Божий.

Иллюстрации Алексея Ковалева

Газета «Православная вера» № 11 (559)

http://www.eparhia-saratov.ru/Articles/lyubov-i-po-smerti-ne-umiraet