Лихие дни… Террор 37-го. Дело протоиерея Александра Полленского (+1937)

Род Полленских[1] происходит из церковнослужителей села Троицкого, «что на Вексе», Буйского уезда Костромской губернии. В 1886 году Иоанн Полленский (отец протоиерея Александра), был определен Преосвященным епископом Виссарионом (Нечаев, +1905) на место псаломщика к церкви во имя Георгия Победоносца[2] в с. Верховолостном Халбужской волости. Ныне это с. Георгиевское Мантуровского (Межевского) р-на Костромской области. Из шестерых его детей старшие сыновья Александр и Николай стали священниками. После окончания Костромской духовной семинарии в 1908 году Александр обвенчался с дочерью протоиерея Гавриила Колосова, был рукоположен во иерея и назначен настоятелем в церковь, где служил псаломщиком его отец. В 1915 году у супругов родился сын Николай.

В характеристике епархиального начальства об о. Александре сохранились самые положительные отклики: был делегатом двух церковных съездов (1912 и 1914 гг.), награжден набедренником и светло-бронзовой медалью в память 300-летия царствования Дома Романовых.

За годы служения о. Александра с. Верхноволостное стало духовным и просветительским центром прихода, который насчитывал 2,7 тыс. человек. Его церковно-приходская школа вошла в число лучших школ епархии.

События 1917 года напрямую и почти сразу же отразились на жизни прихода. Согласно Декрету Советской власти «О земле», из собственности Георгиевской церкви была изъята большая часть лесных угодий, пахотные земли были переданы деревенским крестьянским общинам. «Поповские земли» были «лакомым куском» для многих крестьян – они считались самыми плодородными, обрабатываемыми и «окультуренными». Лишь небольшие полоски земли были оставлены в личном хозяйстве церковнослужителей. В связи с общими настроениями поступления от прихожан стали скудными, что не могло не сказаться на материальном положении семьи, лишенной поддержки казенного жалованья, которое выдавалось до 1917 года, и приходских земель.

В мае 1918 года в Верховолостном произошло столкновение между крестьянами и красноармейцами. Для наведения порядка в село прибыл отряд красноармейцев под командованием А. Д. Самкова. Вот как описывает эти события коммунист А. А. Чесноков: «От Шулевской церкви разносился звон колоколов. В это время красноармейцы поудобнее расставили пулеметы. Они знали, что кулаки ушли помолиться Богу, надо быть ко всему готовыми. Но вот молебен окончен. Из церкви повалил народ. Кулаки, увидев пулеметы, присмирели. Не оказывая сопротивления, разошлись по домам. Зачинщиков мятежа пришлось арестовать»[5][3].

Крестьянские восстания в те годы не были редкостью. Они повсеместно проходили в Поволжье. Наибольшую огласку получили выступления в Солигаличе и Шуе. Но подавлением мятежа и взятием под следствие зачинщиков дело не окончилось. Маховик репрессий, направленных на подавление инакомыслия в любой форме и в большинстве случаев, был направлен на изоляцию (в 20-е годы), а затем на уничтожение классовых врагов (1937–1938 гг.). Понятна и цель репрессий – запугать людей, сломить всякое желание к сопротивлению действиям советской власти, уничтожить в корне даже саму мысль о сопротивлении. Здесь уместно упомянуть о письме В. И. Ленина членам Политбюро, раскрывающее цель и смысл репрессий: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету» [11, с. 190-193][4].

Ленин с «товарищами» понимали, что в борьбе за власть необходимо не просто подавить инакомыслие, а в корне уничтожить его. Уничтожение крестьянина, как основу опоры «русскости» и Русского православного государства, тесно связано, как полагали большевики, с уничтожением его мировоззренческой среды – религиозности. Вновь посмотрим на мысли Ленина в его письме к Политбюро: «Изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть произведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать»[11, с.190-193][5].

В связи с проведенной кампанией по изъятию церковных ценностей в 1922 году под особое наблюдение милиции были взяты священники Георгиевской церкви протоиерей Александр и его отец, псаломщик Иоанн, как люди, твердо стоявшие на церковных позициях, люди «тихоновской церковной ориентации», люди авторитетные, слово которых слушали на приходе. В этот раз репрессии их миновали. Главные события по репрессированию и нейтрализации священнослужителей ожидали впереди. Они были связаны с проводимой в стране коллективизацией. В 1928 году в Георгиевском приходе было организовано первое коллективное хозяйство – ТОЗ. Начали с д. Леонтьево, где в 1929 году был организован колхоз. В него, кстати, вошли два крестьянских хозяйства, хозяином одного из которых был брат о. Александра Павел Полленский (другим был сын учителя П. Н. Готовцев). Здесь уместно будет сказать, что не всем хватило мужества сопротивляться указаниям властей из чувства самосохранения.

В Закрытом письме по итогам пленума Семеновского райкома Ивановской промышленной области, куда входило с. Верхневолостное, от 28-29 марта 1933 года «О формах и методах антисоветской и контрреволюционной деятельности кулачества, антисоветских политических партий и антипартийных группировок» приводятся слова тов. Сталина, сказанные им на январском Пленуме ЦК и ЦКК, ярко раскрывающие остро поставленный большевиками вопрос о классовой борьбе в деревне, которая, по словам Сталина, должна увеличивать свой размах в борьбе со скрывшейся контрреволюцией, называются группы антисоветского и контрреволюционного элемента. В письме обозначаются группы населения, которые являются контрреволюционерами. За группой №1, к которой причислены кулаки, следует 2-я наиболее значимая группа – это «духовенство и церковники. В нее входят: а) служители религиозного культа – попы, дьяконы и т.д. б) монашество, странники; в) сектанты, авантюристы (скорее всего, адвентисты – прим. автора), баптисты, старообрядцы, иначе церковники и фанаты». Далее следует удивительный вывод: «К этой же категории надо отнести служащих и чинов полиции и жандармерии, и все они по своим политическим взглядам являются монархистами и, несомненно, людьми весьма антисоветскими»[3, с. 20][6]. В контексте письма и в связи с проводимой в стране кампанией по нейтрализации лиц, недовольных внедрением колхозов, о. Александр считался врагом коллективизации уже потому, что, не войдя в колхоз, он получал высокие урожаи на своих полосках, тем самым дискредитировал колхозный строй и, по мысли большевиков, был врагом, относящимся как к 1-ой, так и ко 2-ой группе контрреволюционного элемента. На самом деле секрет успешного ведения хозяйства был прост: о. Александр вел хозяйство по науке, выписывал журналы, использовал советы опытных крестьян. К священнику за практическими советами обращались многие крестьяне, что вызывало раздражение властей – авторитет священника как духовного лица и высокообразованной культурной личности подрывал веру в правильность политики властей, направленную на уничтожение крепких крестьянских хозяйств (на обвинение их в контрреволюционности – прим. автора) и объединение крестьянских хозяйств в колхозы. Священнослужители Георгиевской церкви и члены их семей в 1929 году были лишены избирательных прав. Само существование священника становилось угрозой для деятельности властей.

5 июля 1922 года территории Варнавинского и Ветлужского уездов Костромской губернии вошли в Нижегородскую область. В том же году в Ветлуге было учреждено викариатство Костромской епархии[7], административно перешедшее затем в Нижегородскую епархию. В 1929 года епископом Ветлужским, викарием Нижегородской епархии, назначается Неофит (Коробов, 1937), человек, обладавший, по воспоминаниям современников, большим смирением, нищелюбием, обладавший даром прозорливости. Будучи ревнителем церковного благочестия, он постоянно призывал свою паству к исполнению церковных правил и исправлению жизни. Также он создал кассу взаимопомощи заключенным в тюрьмы и лагеря священникам[8]. В начале 1932 года о. Александр Полленский, как человек, пользующийся авторитетом в среде духовенства и среди односельчан, был назначен благочинным Мантуровского церковного округа. Односельчане до сих пор вспоминают его добрым словом. Среди них оставшиеся в живых свидетели тех событий: З. А. Виноградова (д. Шулево), О. В. Левашова (д. Завражьево), В. П. Крылова (д. Леонтьево)[6][9].

В 1937 году в Халабужской волости началась активная кампания по дискредитации духовенства. 6 августа был арестован епископ Ветлужский Нифонт, затем и все духовенство Ветлужской округи, числом 60 человек. 11 октября 1937 года был арестован о. Александр Полленский. У священника были изъяты книги духовного содержания, переписка, церковные предметы и деньги: одни рубль царской чеканки и 14 советских полтинников, дароносица, кадило, 3 креста, риза и епитрахиль, золотое кольцо. Все изъятое, как мы понимаем, возвращено семье не было. Пошло ли оно государству или в карманы следователям, тоже неизвестно. Последнее вероятнее всего, т.к. аналогичные случаи происходили с большинством арестованных. Да и могли ли позолоченные кресты и серебряные деньги служить вещественными доказательствами контрреволюционной и фашисткой деятельности подследственного?

Уже на первом допросе следователем была озвучена причина ареста: «священника обвиняли в создании на территории Мантуровского р-на контрреволюционной церковно-фашистской организации». Впоследствии к этому пункту обвинения будет добавлено «диверсионно-террористической». По делу о создании террористической организации были привлечены  все пять священников Мантуровского района[10], в том числе сын священника Н. Л. Вигилянский и церковный староста Л. И. Смирнов, служившие в Корьковской Воскресенской церкви.

Приведем некоторые показания свидетелей по делу о контрреволюционной монархической организации, возглавляемой Полленским: «…работая в колхозе, мне с Полленским сталкиваться не приходилось, но я его знаю как служителя культа Георгиевской церкви. Он один раз был у меня дома. Была с ним беседа по вопросам политики партии. Я убедился, что он настроен контрреволюционно […] В 1933–1934 гг. приходил в гости к моему зятю, был религиозный праздник «Тихоновская», и в беседе стал доказывать, что колхозный строй породил ненормальность в сельском хозяйстве…». Внимательно читая «показания свидетеля», подумаем, на основании чего было предъявлено о. Александру обвинение в контрреволюционности? Где факты, где поступки? Налицо лишь домыслы, предположения и умозаключения. Фактов о фашисткой организации нет. Вот, например, свидетель контрреволюционности свящ. Добролюбова пишет: «Добролюбова я знаю как скрытого врага Советской власти, который занимается к.-р. деятельностью среди колхозников […] Добролюбов имеет родного брата за границей, в Польше, и с неизвестной для меня целью пытался нелегально перейти границу. Почему-то это ему не удалось, и он вернулся в Мантурово. До сего времени поддерживает с братом связь […] За к.-р. деятельность арестовывался ОГПУ в 1933 году…». Налицо целый букет обвинений в контрреволюционности: родственники и связи с заграницей (шпионаж), уже арестовывался в качестве контрреволюционера, враг колхозного строя. Все так. Но ведь все эти оговоры не проверены, факты не подтверждены другими свидетелями. А вот свидетельство против Вигилянского: «…Вигилянского я знаю хорошо по работе на Фанерном заводе №9. […] Вигилянский является сыном служителя культа и состоит членом и председателем церковного Совета. Когда в Мантурове закрыли церковь, он добивался открытия этой церкви и сам лично писал письма во все концы СССР…»[2, с.11,13,19][11]. На основании свидетельства оказывается, что Вигилянский является вредителем потому, что писал письма, добиваясь открытия церкви? С точки зрения бдительных товарищей, конечно. Инициативен, не молчун. Имеет свое мнение. Опасный человек! Но с точки зрения законодательства?

Если бы мы на основании открывшихся документов не знали, что «показания свидетелей» были лишь формальностью для следствия, которое не ставило перед собой цель добиться истины, то можно было бы поставить ряд принципиальных вопросов к следствию, которые привлекли людей к уголовной ответственности в результате оговора. На основании чего определена причастность к контрреволюционной церковно-фашистской организации? На основании «контрреволюционных настроений», «родственников заграницей», писем в защиту закрытой церкви? Мы задаем вопросы с позиций людей конца ХХ – начала ХХI века. Но дело-то все в том, что в связи с исследованием вопроса о сути и начале «Большого террора», мы должны вспомнить слова И. В. Сталина, сказанные им в докладе «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников» 3 марта 1937 года на Пленуме ЦК ВКП(б): «…чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки недобитых эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти на более острые формы борьбы… тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы как последние средства обреченных». Сталин призывает применять против таковых «…не старые методы, не методы дискуссий, а новые методы, методы выкорчевывания и разгрома»[12]. Исследуя вопрос, мы не должны забывать о резолюции Пленума ЦК ВКП(б), в которой были одобрены «мероприятия ЦК ВКП(б) по разгрому антисоветской диверсионно-вредительской шпионской и террористической банды троцкистов и иных двурушников»[7, с.112][13]. В связи с поставленными задачами, органы НКВД СССР получили неограниченные полномочия в деле «разоблачения и разгрома троцкистских и других агентов фашизма»[7, с.112][14]. Мероприятия были подкреплены известным оперативным приказом народного комиссара внутренних дел СССР Н. И. Ежова №00447 об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов. 2 июля 1937 года вышло постановление Политбюро «Об антисоветских элементах». Упомянутым в Постановлении должностным лицам предлагалось в пятидневный срок предоставить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество «врагов советской власти», подлежащих высылке[7, с. 235][15]. Реализуя Постановление Политбюро ЦК ВКП (б) от 2 июля 1937 года, НКВД направил на места директиву № 266 о проведении учета кулаков и уголовных элементов, разделяя их на две категории, о согласовании окончательных цифр с партийным руководством краев, областей и республик, которые, в свою очередь отсылая данные в центр, как правило, корректировались в сторону увеличения»[7, с. 644][16]. Приказом 00447 был определен перечень контингентов, подлежащих репрессиям: «изобличенные следственными и проверенными агентурными материалами наиболее враждебные и активные участники ликвидируемых сейчас казачье белогвардейских повстанческих организаций, фашистских, террористических и шпионско-диверсионных, контрреволюционных формирований […] элементы этой категории, содержащиеся в данное время под стражей, следствие по делам которых закончено, но дела еще судебными органами не рассмотрены; антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся сейчас в тюрьмах, лагерях, трудовых поселках и колониях и продолжают вести там активную антисоветскую деятельность…»[10, с.18,19][17]. Подвергаемые репрессиям контрреволюционеры делились на две категории: а) к первой категории относились все наиболее враждебные из перечисленных элементов. Они подлежали немедленному аресту и, по рассмотрении дел на тройках, – расстрелу; б) ко второй категории относились все остальные, менее активные, но все же враждебные элементы. Они подлежали аресту и заключению лагеря на срок от 8 до10 лет, а наиболее злостные и опасные из них – к заключению на те же сроки в тюрьмы по определению тройки[10, с.19][18]. Отличие было не слишком велико: одни получали смерть сразу, другим была дана возможность выжить в условиях лагеря в течение десяти, а то и более лет. Смерть долгая и мучительная.

Маховик репрессий раскручивался. Под его жернова попадали все новые категории граждан. За приказом 00447 последовал приказ № 00486 от 15 августа 1937 года «Об операции по репрессированию жен и детей изменников родины» определил порядок ареста или ограничения прав жен и детей «врагов народа». Приказы №00439 от 25 июля № 00485 от 11 августа 1937 г. санкционировали репрессии против, соответственно, немецких и польских агентов. С 5 августа 1937 года, когда началась операция по репрессированию, и до середины ноября 1938 года «тройками» НКВД-УНКВД было осуждено не менее 800 тысяч человек, половина из которых приговорена к расстрелу[13, с.9][19].

Таблица 1

План по количеству людей, которые должны были быть репрессированы по разнарядке из центра в 1937 году по Горьковской, Ивановской, Ярославской областям[20] [10,с.20,21] 

 Из общего количества арестованных в 1937 году, например, по Ярославской области (куда также входили районы Костромской губернии), 5,28% составляли священнослужители.

Таблица 2

Категории граждан, которые были подвергнуты репрессированию в Ярославской области в 1937 году[10,с.37][21]

Заметим, что по существующей практике с мест просили центр об увеличении количества репрессированных. Так, секретарь обкома ВКП (б) по Горьковской области Ю. Каганович телеграммой от 22.04.1938 года докладывал тов. Сталину: «Работа тройки закончена, в пределах лимитов по области репрессировано, осуждено 9.600 кулацкого, эсеровского, повстанческого, других антисоветских элементов. Дополнительно вскрываются кулацко-белогвардейские элементы, проводящие подрывную работу, всего по области учтено до 9 тысяч кулацкого и антисоветского элемента. Обком просит установления дополнительного лимита первой категории 3 тысячи, второй категории две тысячи, продлить срок операции до 20 марта»[10, с.34][22]. И так было везде.

То, как «обнаруживались» контрреволюционные террористические организации, достаточно ясно характеризуют показания бывшего начальника отделения УНКВД по Ярославской области[23] С. г. Кочеткова, данные им в 1940 году: «Работая […] в 1936–1937 гг. в Ярославле я выступал против перегибов и фальсификации […]  С меня требовали вскрытия контрреволюционных организаций, но я их не давал (их не было), и меня из одного отделения переводили в другое (я там работал начальником отделения). После моего снятия с отделения вдруг там оказывались дела на контрреволюционные шпионские организации, и арестованных расстреливали, но впоследствии оказывалось, что эти организации создавались искусственно и расстреляны невиновные. Когда я находил те или иные дела несостоятельными, то вести их я отказывался и ставил вопрос об освобождении арестованных […] От меня их передавали другим»[10, с.36][24].

Вот еще случай, который показывает, что скованные директивами центра местные руководители были не свободны решать, есть ли у них, и в каком количестве присутствуют в области, городе, деревне «враги народа», или их нет. Шла  работа по выполнению и перевыполнению плана. Стахановское движение. Альтернативы «повсеместному выявлению и осуждению контрреволюционеров» не было. В протоколе пленума К.К.-Р. К. И.[25]пункт 2 слушали дело Киселева С. С., члена ВКП(б) с 1930 года. «Киселев обвиняется в том, что состоя членом Власовского колхоза, знал о наличии в колхозе 5 кулацких хозяйств, кои срывали работу колхоза. Мер для очищения колхоза не принял. Поручение бюро семеновского партколлектива по выявлению кулаков в колхозе не желал выполнять, заявляя, что кулаков нет. А после того, как посланными товарищами от бюро партколлектива кулаки были выявлены и постановлением общего собрания из колхоза вычищены, Киселев подал заявление о выходе из колхоза, заявляя, что вычищены честные люди. Постановили: Киселева за укрывание кулаков[…] из рядов ВКП(б) исключить»[1, с.24][26].

Характеризуя время «большого террора», историк с. А. Кропачев пишет: «Разоблачение сотен тысяч неожиданно появившихся «врагов народа» проходило на фоне нарастающего массового политического психоза, истерии и народного негодования, умело подогревавшихся и направлявшихся партийными органами всех уровней […] НКВД на каком-то этапе вышло из-под контроля, даже Политбюро ЦК ВКП(б). Масштабы борьбы против врагов народа превзошли все ожидания, пресловутые «плановые задания» были многократно перевыполнены»[4, с.22][27].

Вся вышеизложенная «документальная база террора» представлена с целью показать, что шансов у неоднократно и до 37-го года арестованных представителей духовенства выйти на свободу в 1937–1938 гг. не было. Следствие не интересовала степень их вины или невиновности, следователи не пытались доказать их действительную причастность к тем или иным преступным организациям, им были даны инструкции, по которым нужно было выполнить и перевыполнить план, который спускало начальство. Начальство не интересовало, как органы следствия «покажут» вину арестованных: заставят ли путем подлога или посредством издевательств и пыток «признаться» в причастности к контрреволюционной фашисткой организации. Начальству нужны были цифры, нужны были показатели. Партийная бюрократия должна была оправдывать свое существование. По этому поводу рекомендую просмотреть статью Кирилла Миловидова «Забойщики» и «литераторы», в которой показано, как в НКВД фабриковались «признания»[8][28]. Всю эту картину дополняет и характеризует  интересный факт – скорость принятия решений. По свидетельству С. А. Кропачева, сопоставившего количество выносимых тройкой  по Краснодарскому краю приговоров (1252) и времени, на них потраченного, выясняется интересный факт: «если предположить, что «тройка» работала без перерыва все 24 часа, то на одно дело было затрачено чуть больше одной минуты. Фактически – несколько секунд»[4, с.19][29].

В свете вышесказанного совсем  не удивительными звучат пророческие слова, сказанные епископом Нифонтом за несколько дней до своего ареста певчим Воскресенского собора.

«– Ну вот, родные мои, я скоро умру, – сказал владыка. – Вы за меня здесь помолитесь, а я за вас там помолюсь.

– Что вы это, преосвященнейший владыко, помирать собираетесь? – Стали возражать певчие, зная, что никогда владыка ничем серьезным не болел.

– Да, да, – повторил епископ, – я скоро умру».

Не прошло и недели, и 6 августа 1937 года епископ был арестован и через несколько месяцев расстрелян[9][30].

Вернемся к делу Александра Ивановича Полленского. К протоколу его допроса 12 октября 1937 года.

Вопрос следователя: «Вы арестованы как участник к.р. церковно-фашистской организации проводившей активную к.-р. деятельность. Признаете ли Вы себя виновным?

Ответ: Виновным себя в предъявленном обвинении я не признаю. Так как ни в какой организации не состоял. Точно так же не занимался контрреволюционной деятельностью. Записано с моих слов верно. Подпись». Протокол от 15 октября 1937 года содержит аналогичные вопросы и ответы допроса от 12.10.1937 г.[2, с. 47,48][31].

Заметим, на первых допросах свою виновность Полленский отрицал. На первых допросах участие и принадлежность в деятельности вышеупомянутой организации отрицали все арестованные по «делу церковно-фашистской организации». Непрерывные допросы, в том числе проводимые с нарушением ведения следствия (к подследственным применялись пытки, что подтвердила комиссия по реабилитации в 1956 году. – прим. автора), проводились с обвиняемыми целый месяц, до 11 ноября. В тот день, согласно протоколу допроса, о. Александр признал себя виновным в дискредитации деятельности колхозов. Признание не дотягивало до предъявленного обвинения в создании фашистской организации. Да и можно ли после всего, что мы знаем о ведении следствия доверять этим протоколам? Показания Полленского полностью разрушали обвинение в создании преступной организации, т.к. за всем этим прослеживается рассказ о. Александра о своей деятельности в роли благочинного и разговорах, которые велись между священниками. Вообще, подследственные не связывали свою жизненную позицию и деятельность с придуманной следователем организации. В конце ноября арестованных отправили в Горький. Там, на заседании внесудебной тройки НКВД по Горьковской области 2-3 декабря 1937 года было рассмотрено дело № 15582 Мантуровского РО НКВД. А. И. Полленскому было предъявлено обвинение в том, что «он, будучи завербованным Ветлужским епископом Коробовым (Неофит (Коробов). - прим. автора), в контрреволюционную церковно-фашисткую организацию, вел активную работу по свержению Советской власти[32]. Среди населения систематически проводил контрреволюционную агитацию против колхозов. По заданию Коробова пытался создать на территории Мантуровского района контрреволюционную организацию».

Исследуя материалы допросов, становится очевидным, что на подследственных было оказано давление. Но они, и это надо признать, держались стойко и не давали повода себя обвинить в участии в надуманных преступлениях и предъявленном обвинении. На допросах 12 и 15 октября о. Александр полностью отрицает свою вину. 11 ноября, несмотря на желание следователя запутать его в показаниях, он признает вину в дискредитации колхозов, но не признает себя создателем к-р. фашисткой организации. Полленский не называл имена состоящих в организации людей, как интерпретировал его слова следователь, названные им были священниками его благочиния, они находились под следствием, и лишь только воображение следователя могло приписать их к контрреволюционной организации.

На допросе 12 октября он твердо говорит – организации не было.

И вот допрос 11 ноября. Вопрос следователя: «Следствием установлено, что Вы являетесь участником церковно-фашистской диверсионно-террористической организации (уже к обвинению в церковно-фашистской организации добавилось обвинение в диверсионно-террористической деятельности. – прим. автора), проводившей активную к.-р. Работу, направленную на свержение Советской власти. Признаете ли Вы себя виновным?

Ответ о. Александра Полленского: Виновным себя по предъявленным обвинениям признаю, что действительно являлся участником диверсионно-террористической церковно-фашистской организации, созданной епископом Неофитом Коробовым».

Казалось бы, вот признание вины. Но посмотрим далее, в чем истинный смысл этого признания.

Вопрос: «Расскажите обстоятельства вовлечения Вас в к.-р. ц.-ф. д.-т. организацию епископом Неофитом Коробовым?

Ответ: В 1932 году я, будучи у епископа Неофита Коробова, первый раз в качестве благочинного […] делал доклады о церковных делах. В разговоре с ним он мне сказал, он мне сказал, что я, как благочинный должен принять на себя и другие дела… контрреволюционного характера,  т.е. предложил создать к.р. ц.ф. организацию из духовенства с задачей введения к.-р. работы по дискредитации колхозов, которые в первую очередь мешали нормальной церковной жизни…

Вопрос: Назовите участников созданной Вами к.р. ц.ф. организации?

Ответ: Как таковой организации я не создал, не успел, но в разговорах с духовенством я высказывал к. р. суждения по отношению к колхозам».

Ну, и где из этих слов видна «вина» подсудимого? Где признание, в чем? Кого он оговорил? Посмотрим далее.

Вопрос: «Расскажите о программно-тактических установках создававшейся Вами к. р. организации.

Ответ: Когда Н. Коробов говорил мне о необходимости создания к. р. организации, в то же время он говорил мне о задачах. В первую очередь, что я обязан вести работу вместе с другим духовенством по развалу колхозов, которые в свою очередь мешают нормальной церковной жизни.

Вопрос: Следствию известно, что Вашей задачей было не только развал и дискредитация колхозов, но и создание террористических групп и совершение диверсионных актов?

Ответ: Задач о создании терр-х групп и совершения диверсионных актов со стороны епископа Коробова не получал».

Еще раз повторим: а где признание подсудимого своей вины?

Вопрос следователя: «Расскажите, что и какая работа должна была произведена Вами во исполнение директив и указаний Коробова о к.-р. работе?

Ответ: Я как благочинный, бывая у духовенства высказывал к.р.суждения […] Об этом я говорил со всеми без исключения священниками Мантуровского района, в частности: Касаткину Н.Г., Новикову С. А., Смирнову А. А., Добролюбову Н. И. Политковскому А. А. и Вигилянскому Н. Я., а также отдельным гражданам. Я в осторожной форме говорил о несостоятельности колхозов […] а также, давал неверные советы, например, о сроках весеннего сева…»

Неужели на основании этих слов кто-то скажет, что священник оговорил других? В связи с предъявленным обвинением о. Александру Полленскому в принадлежности к фашисткой организации и проведении диверсионно-террористической деятельности, мне представляется важным вспомнить не только послание тов. Сталина Пленуму и следующие за ним директивы, но и то обстоятельство, что в Испании в 1936–1939 гг. уже шла война, где уже Коминтерн и СССР начинали бороться против фашизма, и что «большой террор против классовых врагов» был задуман в первую очередь как уничтожение «пятой колонны», в контексте подготовки к мировой войне, в которой первое в мире социалистическое государство распространяло свою экспансию на весь земной шар. О такой трактовке событий говорит В. Суворов (В. Б, Резун) в своих произведениях[33].

Вернемся к протоколу допроса о. Александра Полленского.

Вопрос: «Расскажите, какая к.-р. работа была проведена Вами и другими священниками Мантуровского района?

Ответ: Я, во исполнение указаний Н. Коробова о к.-р. работе по развалу колхозов в каждом удобном случае высказывал к.р. суждение по отношению к колхозам. Какая работа была проведена другими священниками, я сказать не могу, так как о проделанной работе в этой области они меня не информировали.

Вопрос: Как Вы информировали Коробова о проделанной к.-р. работе?

Ответ: О своей проделанной к.-р. работе Н. Коробова никак не информировал».

Протокол повторного допроса 12 ноября 1937 года.

Вопрос: «Какие еще задачи по к.р. работе давал Коробов и что Вами проведено?

Ответ: Припоминаю еще один факт. Когда я бывал у Коробова, то он говорил мне, что надо привлекать молодежь в церковь. Считая ее нашим будущим […] Я пытался говорить с молодежью, но у меня ничего не вышло […] Правда в Халбужскую церковь ходила молодежь, особенно школьники, но я говорил попу Касаткину, чтобы он не привлекал к церкви школьников, так как это могло плохо кончиться.

Вопрос: Назовите всех участников созданной Вами к.-р. организации?

Ответ: Организации как таковой, я не создавал, но в руководстве с попами я высказывал к.-р. настроения: этим самым я пытался привлечь их к к.-р. работе.

Вопрос: что Вы еще хотите сказать по этому делу?

Ответ: Больше ничего по делу поведать не могу»[2, с.50,51][34].

Вряд ли из те, кто знает церковную культуру, усомнятся, что священник дореволюционного рукоположения не мог сказать слова: «в руководстве с попами я высказывал контрреволюционные настроения». Вряд ли кто усомнится, что здесь звучат слова и интерпретация слов священника следователем, который хочет добиться признания участия священника в мифической фашистской организации.

В обвинительном протоколе сказано, что «Поленский осужден за то, что являясь участником контрреволюционной церковной фашистской организации по статьям 58.10,11 УК РСФСР, пытался создать на территории Мантуровского района контрреволюционную организацию из духовенства и среди населения систематически проводил антисоветскую агитацию, направленную против колхозов.

Добролюбов, Вигилянский, Политковский, Новиков, Смирнов А. А., Касаткин и Смирнов Л. И. осуждены за то, что они, будучи связаны с Полленским на квартире у Добролюбова систематически устраивали нелегальные сборища, на которых обсуждались вопросы борьбы с Советской властью, высказывали недовольство колхозным строем, и среди населения проводили антисоветскую агитацию».

Примечательно, что, не особо мудрствуя, следователь устроил дело и вел протоколы так, что из всех осужденных, по протоколам, только Полленский (видимо, на основании того, что он организатор, ведь и должность у него – благочинный. – прим. автора) на следствии в 1937 году признал себя виновным в том, что он «являлся участником к.-р. церковной организации, в которую, якобы был вовлечен в 1932 г. Ветлужским епископом Неофитом (Коробовым), и по заданию последнего, из духовенства пытался создать к.-р. организацию на территории Мантуровского района, а также проводил антисоветскую агитацию среди населения». Логика проста и понятна.

Приговор для всех арестованных, кроме Л. И. Смирнова, которого приговорили на 10 лет в ИТЛ (видимо, в вынесении приговора существенным было то, что Смирнов, в отличие от других фигурантов дела, был по происхождению крестьянином и имел низшее образование. – прим. автора), – расстрел с конфискацией личного имущества. Осужденных увезли в Горький, и 14 декабря 1937 года приговор был приведен в исполнение.

В 1956 году был начат процесс по реабилитации о. Александра и всех осужденные по общему с ним делу. 20 января 1961 году на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 28 июля 1956 года «О подсудности дел о государственных преступлениях» президиум костромского областного суда постановил: «Постановление тройки УНКВД Горьковской области от 2-3 декабря 1937 года  в отношении Политковского Алексея Авсентьевича, Смирнова Александр Артемьевича, Касаткина Николая Геннадьевича, за отсутствием в их действиях состава преступления; в отношении Поленского Алексея Ивановича, Добролюбова Николая Ивановича, Вигилянского Алексея Ивановича, Новикова Сергея Александровича и Смирнова Якова Ивановича, за не доказанностью предъявленного обвинения отменить и дело производством прекратить». Президиум Костромского областного суда признал, что следствие по делу 1937 года «произведено с грубыми нарушениями уголовного процесса». Вновь допрошенные жители соседних с Георгиевским деревень и г. Мантурово, хорошо знавшие осужденных, характеризовали их с положительной стороны, отрицали их причастность к антисоветской деятельности. «При наличии таких данных, – написано в решении Президиума, – осуждение их нельзя признать правильным»[2, с.150,151][35].

Как выяснило доследование по делу Полленского и якобы созданной им организации в 1956 году, «показания Полленского в период расследования проверены не были, Коробов по делу Полленского в качестве свидетеля допрошен не был, а будучи арестованным в 1937 году Коробов в числе участников к.-р. организации Полленского не назвал, и ничего об его антисоветской деятельности не показал. Никто из других осужденных и свидетелей не привел конкретных фактов его антисоветской деятельности»[2, c.150,151][36]. Думаю, этим определением все проясняется – священники были осуждены незаконно и вины своей не признали. Они стали жертвами террора советской власти против своего народа.

Опрошенные доследованием 1956 года свидетели Соловьев, Бушуев, Козлов, Смирнов, Орлов и Батманов показали, что «осужденные по данному делу Политковский, Добролюбов, Смирнов А. А. и Касаткин, хотя и показали, что Вигилянский, Новиков, Смирнов Л. И., Полонский и Добролюбов в разное время среди окружающих их лиц проводили антисоветскую агитацию, высказывали недовольство советской властью и колхозным строем, но их показания не конкретны. Осужденные Вигилянский, Новиков, Смирнов Л. И. и Добролюбов виновными себя не признали».

На основании доследования было установлено, что «следствие по делу в 1937 году проведено с грубыми нарушениями норм уголовного процесса: арест осужденных произведен без санкции прокурора, обвинение им предъявлено не было, очных ставок их со свидетелями, несмотря на противоречивость показаний, не проведено, требования ст.206 УПК не выполнены.

Вновь допрошенные свидетели: Малышев И. Ф., Хробостов Е. Л., Гусев Л.Е., Серов Н. А., Крылов Т. И., Соловьев А. Д., Голубев Л. Ф., Виноградов А. Д., Валов И. Е., Воздвиженский И. А. и Вигилянский Ф. А., хорошо знавшие осужденных, характеризовали их с положительной стороны, и показаний об их антисоветской деятельности не дали».

Сведения о решении тройки не были сообщены родственникам расстрелянных, поэтому многие годы в семье Полленских теплилась надежда, что о. Александр жив. По сложившейся тогда практике семьям расстрелянных говорили, что их родственник получил десять лет без права переписки. Сын о. Александра Николай во время происходивших событий служил в армии, в 1941 году был отправлен на фронт, командовал взводом разведчиков. Двое подчиненных старшего лейтенанта Н. А. Полленского были удостоены звания Герой Советского Союза. Самого командира, как сына «врага народа», наградили лишь орденом Ленина. Н. А. Полленский умер от полученных ран в госпитале 1942 году.

Жители села Георгиевское неоднократно слышат то колокольный звон, раздающийся от развалин Георгиевской церкви, то видят светлый образ женщины над храмом, но все, кто приходит в восстанавливаемый храм, едины в одном – после его посещения на душе становится тихо и спокойно, чувствуется особая благодать молитвы, молитвы в том числе покойного «доброго пастыря», о котором и по сей день вспоминают жителя села добрым словом. «В память вечную будет праведник, от слуха зла не убоится!» (Пс.111:6,7)

Библиографический список

1. Государственный архив Костромской области (ГАНИКО). Ф.2608. Оп.1. Д.13 – 147с.

2. Государственный архив новейшей истории Костромской области (ГАНИКО). Ф.3656. Оп.2,, д.4412 – 162с.

3. Книга памяти жертв политических репрессий Костромской области. Т.5 – Кострома, 2010 – 380с.

4. Кропачев С. А. От лжи к покаянию. Отечественная историография о масштабах репрессий и потерях СССР в 1937-1945 годах. - СПб., Антей. – 192с.

5. Личный архив протоиерея Дмитрия Сазонова (ЛАДС). Выписка из воспоминаний коммуниста А. А. Чеснокова.

6. Личный архив протоиерея Дмитрия Сазонова (ЛАДС). Выписки из воспоминаний Выписки из воспоминаний Виноградовой З. А., Левашовой О. В., Крыловой В. П.

7. Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопастности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти 1937-1938. - М. 2004. – 738с.

8. Миловидов К . «Забойщики» и «литераторы»: как в НКВД фабриковались признания и отреченияhttp://www.nsad.ru/articles/zabojshhiki-i-literatory-kak-v-nkvd-fabrikovalis-priznaniya-i-otrecheniya (дата обращения 22.12.2015 года)

9. Настоятели и насельники Авраамиева монастыря.http://www.vidania.ru/bookavraamiev10.html. (дата обращения 22.12.2015г.)

10. Не предать забвению. Книга памяти жертв политических репрессий, связанных судьбами с Ярославской областью. - Т. 4. Ярославль. Из-во «Верхняя Волга». 1997. - 496с.

11. Письмо В. И. Ленина членам Политбюро об изъятии церковных ценностей (19.03.1922).// Известия ЦК КПСС. 1990. № 4.- 219с.

12. Сталин И. В. Сочинения. - Т.14. Март 1934-1940. М., 1997. – 265с.

13. Узницы «АЛЖИРа». - М., 2003. – 568с.