Когда Бог был ребёнком

Праздник Рождества — не воспоминание. В этот день все молящиеся в храме стоят не у иконы Рождества, не у подсвечника, а в вифлеемской пещере, у яслей Богомладенца. Церковь, как машина времени, переносит нас в древнюю Палестину, и, чтобы коснуться этой тайны, нужно «очистить смыслы». Помочь в этом могут рождественские песнопения, если только не смущаться их вопиющей абсурдности.

Рождество Христово. Мозаика Пьетро Каваллини. 1296-1300 гг. Базилика Санта-Мария-ин-Трастевере. Рим.

«И вознесше ум, к Вифлеему вознесемся мыслию…» — поет Церковь в стихире Предпразднества Рождества. Возносить ум нам помогают церковные песнопения, эти богословские лекции в стихах. Святитель Игнатий Брянчанинов так писал в своих письмах: «Церковные песнопения, сочиненные святыми отцами, содержат в себе полный курс догматического и нравственного богословия». Именно песнопение, т. е. чистая и возвышенная поэзия, способны в какой-то степени передать смысл величайшего таинства Боговоплощения, непостижимого даже для ангелов.

Однако рождественские песнопения поразят нас, если мы прислушаемся к ним «как в первый раз» своей нелепостью, даже абсурдом. Например, текст из стихиры Предпразднества Рождества: «Отверзите мне врата и вшед в ня узрю, яко младенца, пеленами повиваемого, дланию же содержащаго всю тварь…» / («Отворите мне врата / и, войдя в них, увижу, как Младенца, / пеленами Повиваемаго, но рукою Своею все творение Держащего»). Как же может младенец держать в своей ладони всю тварь, т. е. все творение Божие? Ведь перед нами не radiant boy, а младенец в пеленах — в самых настоящих пеленках то есть. Но этой почти бытовой деталью снова Церковь подчеркивает, что воистину «Слово стало плотью». Сын Божий, Бог-Слово, Творец стал человеком, воспринял не только полноту человеческой природы, но и полноту человеческой жизни, полноту человеческих возрастов.
Зачем?

Снова отвечают рождественские песнопения: «Христос раждается прежде падший воскресити образ» («Христос рождается, чтобы в нас восстановить / прежде падший Свой образ» — тропарь предпразднества), или, как писал святой Ириней Лионский: «Сын Божий стал Сыном человеческим, чтобы и человек стал сыном Божиим». Бог сотворил человека по Своему Образу и Подобию, но в грехопадении человек делает шаг в сторону тлена, и Господь, спасая его от смерти, по Своей любви делится с ним Собой: «Послужити Христос вольно приходит, егоже образ Зиждитель ныне приемлет, обнищавшаго Адама обогащая божеством, странное обновление и возрождение, яко Благоутробен, даруя» (канон, песнь 7, 20-й день). Здесь о своем удивлении перед величием совершаемого таинства восклицает сам поэт: «Странное обновление и возрождение» — и говорит о Христе как о слуге, но прислуживающем по Своей воле, ради того, чтобы обнищавшее человечество обогатить Своим Божеством. «Како Твоей паче ума нищете удивляюся!» («Как я дивлюсь твоему непостижимому человеческому разуму смирению») (стихира на вечерне).

В неделю святых отец поется стихира, где мы встречаем и первый новозаветный образ Евхаристии — престола Божия. Не менее абсурдный, потому что это — просто ясли в хлеву: «Ясли же, яко престол огнезрачен, в нихже яко младенца, Дева Мария полагает, во обновление создания, Неопределеннаго». Снова говорится о Том, Кому нельзя положить предел, прочертить границу, дать определение, — о Боге Творце, пришедшем обновить Свое создание. Это величественно и торжественно. Но как принять остальное — то, что Он, совершая таинство обновления, как младенец полагается в ясли, т. е. в кормушку для скота, ставшую Неопределенному и Невместимому престолом огнезрачным. Нелепо и парадоксально!

Но самое парадоксальное и абсурдное из всех рождественских песнопений — одно из главных — это кондак Рождества «Дева Днесь», который написал величайший христианский поэт преподобный Роман Сладкопевец (VI век). Многие знают его наизусть, многие поют его положенным на музыку именитых композиторов. Давайте прислушаемся к этому исполненному глубочайших христианских смыслов творению. Прочитаем текст кондака по-русски:
«Сегодня Дева рождает Того, Кто вечен,
И земля пещеру приносит Неприступному.
Ангелы с пастырями славословят,
Волхвы со звездою путешествуют,
Ибо нас ради родился ребенок — Предвечный Бог!»

Сразу возникают вопросы. Почему «днесь», т. е. сегодня? Но именно с этого слова начинаются многие церковные песнопения, и значит это именно то, что Церковь — вне времени, и потому в Ней все события — здесь и сейчас.

Следующее парадоксальное, по меркам человеческой логики, сопоставление: «Дева рождает». Мы так привыкли к этой фразе, что не способны ей даже удивляться. Но ведь это абсурд. Девственница не может быть матерью, не перестав быть девой, как и для роженицы невозможно девство. Есть же в мире процессы необратимые. Однако для Того, Кто, не переставая быть Богом, стал человеком, возможно и такое.

Далее: «Дева рождает Того, Кто вечен». Спрашивается, как это можно родить вечного, да еще и человеку? Вечному рождаться не пристало, как говорится, по определению. Ведь родиться — значит начать быть, во-плотиться, стать материальным, плотским. Не унижение ли это для Бога, не насмешка ли над религией?

Однако если Вечному и Неприступному надлежало родиться, то всякому здравомыслящему человеку понятно, где и при каких обстоятельствах это нужно делать — в столице, во дворце, в царской семье. Нет! Бог смеется над нашим здравомыслием и рождается в пещере, в загоне для скота, в хлеву. Младенец Христос родился под землей, и этим было явлено не только смирение Бога. «В представлении о Божественном Младенце, словно погребенном в пещере, — писал Честертон, — кроется мысль о подрыве того мира, о подкопе под тогдашние дворцы и башни, и даже Ирод, могучий правитель, почувствовал под ногами это землетрясение и задрожал в своем заколебавшемся дворце» («Вечный Человек»).

О потрясении устоев говорит и следующая фраза. Ангелы — бесплотные чистые духи, умные силы — распевают песни, и не с кем-нибудь, а с пастухами, с людьми, по воззрениям древнего Востока (не иудейского), презренной профессии. В свое время египтяне — интеллектуальная и культурная элита Древнего мира — отказались, при всем уважении к Иосифу Прекрасному, жить в одной земле со скотоводами-евреями и выделили им особое место для проживания — землю Гесем. А тут ангелы поют одним хором с пастухами, которые к тому же, как поется в других песнопениях, играют на свирелях («свиряюще»). Кроме этих пастушков не нашлось на земле никого ни во дворцах, ни в виллах, ни в ученых кабинетах, с кем бы ангелы спели, возвещая чудо преестественное.

Но что там пастухи. Тут «волхвы со звездою путешествуют». Волхвы были образованнейшими людьми своего времени. Кроме того, предание говорит и об их царственном достоинстве. Эти трое — Гаспар, Мельхиор, Вальтазар, мощи которых покоятся в Кельнском соборе (Германия), — были царями. И вот эти уважаемые цари срываются с места и идут в путь за какой-то там звездой. Здравомыслящий человек только покрутит у виска.

И вот какая картина получается: Дева рождает Вечного, пещера становится дворцом Невместимого, волхвы чудят, пастухи распевают с ангелами песни. Нелепости, как глыбы, обрушиваются на слушателя, и он недоумевает: почему мир вдруг сошел с ума, почему все перевернулось с ног на голову, что случилось-то? Преподобный Роман Сладкопевец на вопрос отвечает, но еще большей нелепостью: «Ибо нас ради родился ребенок — предвечный Бог!» Бог — ребенок? Лучшей и не придумаешь, тем более для мира античности. Не так должен являться Бог. Он должен прийти в величии и славе, разверзая небеса и испуская молнии. А кто такой ребенок? Недочеловек, слабое и неуклюжее существо. Детство — это недоразумение, которое надо пережить как болезнь. Так думал древний мир, ветхий мир, который рассыпался от прикосновения Младенца, написавшего на знамени новой веры: «Будьте как дети» (Мф. 18: 3).

Вот о каких вызывающих вещах говорит самое известное рождественское песнопение. «Для иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1 Кор. 1: 23). Такое христианство неприемлемо для мира. Люди, говорящие с Тертуллианом: «Верую, потому что абсурдно», обречены на непонимание, их религия в принципе не может стать комфортной и уважаемой, быть в согласии с мудростью мира сего. «Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» (1 Кор. 1: 20)

Христос пришел сразиться с князем мира сего. Пришел как дитя — безоружный и беззащитный. За девятьсот лет до этого другой мальчик, Его прообраз, сражался со страшным и злым великаном Голиафом. Давид поразил его одним камешком, поразил во главу, как бы изображая древнее пророчество: он «будет поражать тебя в голову» (Быт. 3: 15). Был и другой отрок — прообраз Младенца Христа. Его рождения ждали с нетерпением, а когда он родился, ему пришлось долго сносить издевательства старшего брата. Мальчик вырос, и любящий отец должен был принести его в жертву на горе Мориа — в прообраз будущей крестной жертвы Христа. Имя этого мальчика тоже было прообразовательным, его дал Сам Господь: Исаак, что в переводе значит «смех», или «сын смеха». Какой в этом смысл?

Всемогущий Бог из любви к людям становится человеком, что само по себе — безумно. Вся Его жизнь — нищета, лишения, позорная казнь и мучительная смерть. Как пишет Тертуллиан: «Сын Божий распят; это вполне достоверно, ибо ни с чем несообразно. И после погребения Он воскрес; это несомненно, ибо невозможно». Вот где юродство миру. Не напрасно первые вестники Евангелия говорили о себе: «Мы безумны (юроды) Христа ради» (1 Кор. 4: 10), апостолы обрекли себя на юродство по примеру Первого Юродивого. «Ибо, когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих» (1 Кор. 1: 21). Бог поразил гордого миродержителя тьмы века сего не в величественной битве, а в посмеянии мудрости и правды мира сего. А что может быть страшнее для сатанинской гордыни?

И еще один важный прообраз дан в имени Исаак. Христос, освятив «обнищавшего Адама» — природу человека, освятил и все стороны человеческой жизни. Он освятил и смех, освободив его от примеси нечистоты (иронии, сарказма). Эти два смеха, чистый и непотребный, даны нам образами двух братьев: младшим Исааком и старшим Измаилом, который унижал младшего, надсмехаясь над ним. «Так оба сына Авраама суть сыны смеха, — пишет святитель Филарет (Дроздов), — но один есть смех радования благодатного, другой — смех хулы на благодать, и потому вместе быть не могут» (Толкование на книгу Бытия). Измаил с матерью изгоняются в пустыню, потому что нельзя человеку с неочищенным сердцем радоваться светлой благодатной радостью.

Рождество несет людям много радости и доброго смеха. В воспоминаниях дивеевских сестер есть рассказ о том, как смеялся преподобный Серафим Саровский: заливисто и по-детски; сохранились и воспоминания о том, как шутил и смеялся преподобный Амвросий Оптинский; и даже — как смешил свою братию строгий подвижник Антоний Великий. Чистая радость и добрый смех — это дары Духа. Чтобы принять эту мысль и принять этот дар Рождества, нужно внимательным подвигом «очистить смыслы», чтобы, причастившись на праздник, петь всем своим существом: «Ты бо еси истинное желание и неизреченное веселие любящих Тя, Христе Боже наш, и Тя поет вся тварь».

Текст: игумен САВВА (Мажуко), насельник Свято-Никольского мужского монастыря, Гомель

http://www.nsad.ru/articles/kogda-bog-byl-rebenkom