Книги, которые нас сберегли. Марина Бирюкова

Мне кажется, ошибочно ставить вопрос «должен или не должен православный христианин читать светскую литературу?» вот так — директивно, и предполагать столь же категоричный ответ. Потому что чтение книг — это дело любви, это свободный труд, это океан, в котором каждый выбирает собственный курс. Из того, что человек не читает ни Чехова, ни Достоевского, ни Платонова, ни Пастернака, не следует, что в его случае невозможно воцерковление и духовный рост. Человек, говорящий, что мирская литература, хотя бы даже и гениальная, ему уже не нужна, потому что у него есть святоотеческие творения и ответы на свои вопросы он находит именно там, имеет полное право на такую личную позицию, его слова не должны возмущать. Но и подлинную любовь к настоящей литературе тоже нельзя ни в чем дурном подозревать, напротив — радоваться нужно, если она есть в нас самих и в наших ближних. Потому что эта литература самым непосредственным образом — просто как взрослый, склонившийся над ребенком, делающим уроки, — помогает нам учиться христианству.

Русская классика, литература XIX века, «золотая книжная полка», в последующем веке практически не подвергалась цензурным запретам — в отличие от литературы «эмигрантской», «белогвардейской» и т. д. Она была написана до эпохи диктатуры пролетариата и потому не вступила с этой диктатурой в непосредственный, очевидный конфликт. Что же касается конфликта смыслового и духовного, то его ведь еще увидеть надо, постичь, в чем он. Ущербное, заидеологизированное сознание запретителей не видело конфликта; они не понимали, что на самом деле содержится в хрестоматийных произведениях. С извечной самоуверенностью богоборцев они впихивали великую литературу в свою убогую схему: из пушкинской «Капитанской дочки» делали апологию пугачевщины, в гениальном христианском романе Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» видели всего лишь «сатиру на крепостников-помещиков», а драму Печорина сводили к классовой морали: нельзя быть таким холодным эгоистом, да что с него возьмешь — дворянин.

Но в том-то и дело, что в схему эту русская классика не вписывалась, и людей, способных это увидеть, почувствовать, было совсем не так мало. И вот результат: в годы, когда Священное Писание и иная христианская, духовная литература были начисто исключены из нашей жизни, русская классика сберегла наши души для последующего принятия христианства. Она создавала живую, влажную, питательную среду для тех семян, луковиц, корневищ, которые только в иную эпоху, в иных условиях смогли прорасти, потянуться к солнцу, расцвести, зашуметь ветвями и листьями. Она стояла живой преградой на пути тотальной идеологизации, намеренного упрощения сознания и культуры, не давала этому процессу пройти до конца, создавала зазоры, пустоты, в которых гнездились вопросы. В этом ее историческая миссия.

Ну а что же сегодня? Стоит ли нам, принявшим наконец Православие, перечитывать всех этих писателей, отношение которых к Церкви было, кстати, разным?

Скажу все же — не обо всех, а лично о себе. Обретенная вера позволила мне увидеть русскую классику совсем уже другими глазами — не на плоскости, как когда-то в школьные и последующие годы, а в трехмерном пространстве. И претворила это чтение в урок — очень важный для меня урок веры.

Теперь я знаю, в чем беда Печорина, человека, убежденного, что «счастье — это насыщенная гордость», и убедившегося, что гордость ненасытима. Знаю, о чем роман «Господа Головлевы» — о том, как Сам Христос стучался в покосившиеся ворота головлевской усадьбы, стучался долгими, страшными годами, и Его не впускали, хотя подчас и слышали стук; но последний в этом выморочном роду, худший казалось бы, — впустил-таки перед самой своею смертью.

Теперь мне понятно, о чем и зачем на самом деле писал Николай Некрасов; в каком безвоздушном пространстве маются чеховские герои и где — интуитивно, но правильно — ищут выход герои Гончарова. И каждый раз Великим постом, во время Литургии Преждеосвященных Даров, видя опустившегося на колени священника и слыша «Господи, дух праздности, уныния, любоначалия не даждь ми…», я вспоминаю пушкинское «Отцы пустынники и жены непорочны…» и воспринимаю эту молитву как нашу с ним — с Александром Сергеевичем — общую.

О позиции Льва Толстого по отношению к Церкви, о его отлучении написано очень много, в том числе и священнослужителями, и все это важно прочитать, конечно, но кроме этого важно прочитать еще «Войну и мир». Потому что эта книга учит любить и прощать. Кто-то, возможно, скажет: вот еще учебник нашли, по Евангелию нужно любви учиться. Но ведь нам, грешным, никакой урок не лишний. Когда бы мы ни открывали Евангелие, нам всегда что-то помогает его понять. Что-то ранее усвоенное, какой-то опыт, который уже с нами.

Но только помогает, заметьте. Здесь нужно нечто важное отметить, коль скоро мы говорим о книгах. Никакая книга не сделает человека христианином. Потому что христианином человека делает Христос, идущий навстречу его поиску, его честному внутреннему труду. А книга именно этому поиску, этому труду способствует. И ее возможности ограничены — нашим же выбором. По моему субъективному ощущению, неверующий, читающий Достоевского, — это глухой, слушающий музыку. Однако сколько угодно людей — и до революции и после, и в советские годы и позднее — прилежно читали Достоевского, но верующими не становились. Не знаю, как они с ним дальше ладили. С этим Федором Михайловичем вообще непросто ужиться, впустив его однажды в свой внутренний мир, а уж если это мир без Бога…

Хорошие книги читать нужно. И не только те, которые мы привычно именуем классикой — исключительно XIX век. Ведь у ХХ века своя классика, это и Бунин, и Шмелев, и Пастернак, и Ахматова, и те, кто противостоял духовному омертвению в поздние советские годы. Вспомним крестьянскую эпопею Федора Абрамова, это ведь, по сути, житие непрославленных святых мучеников, причем абсолютно достоверное. А «Прощание с Матерой» Валентина Распутина, а книги Виктора Астафьева, столь многих заставившие, вот именно, очнуться? А проза Юрия Казакова? А прозрения лучших поэтов советской эпохи, иные из которых буквально вслепую, но выходили-таки к вере в Бога и замирали перед этим — неожиданным, непостижимым, неразрешенным — в странной нерешительности?

В самый темный угол
меж фетишей и пугал
я Тебя поместил —
Господи, Ты простил?

Это Борис Слуцкий — фронтовой политрук и секретарь парторганизации московских писателей.

Кто-то опять же скажет: все правильно, если вести речь о русской классике и о тех, кто позднее следовал ее традициям; при всем несходстве многочисленных произведений у них одна и та же главная героиня — совесть. Но ведь есть иная литература — греховная, соблазнительная, талантливо живописующая порок, вспомним хотя бы набоковскую «Лолиту»…

Но лично мне кажется, что и здесь не должно быть никаких директив: должны — не должны, можно — нельзя. Каждый сам должен решить — не только что читать, но зачем читать. Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною, — писал апостол Павел христианам Коринфа (1 Кор. 6, 12). И это хороший рецепт для нас на все случаи жизни. «Лолита» в конечном итоге — о том, как порочная страсть съедает человека, уничтожает личность, оставляет пустое место — просто место, которому даже имени не дашь. Но к этому открытию книга приводит — еще и потому, что Набоков все-таки гениальный писатель. А вот у многочисленных нынешних «гениев», не только бесцензурных, но очень часто и нецензурных тоже, вряд ли подобное получится. Впрочем, не знаю — я их не читаю, не могу.

Как все-таки жаль, что мы мало читаем их — всех тех, кто перечислен выше… И не потому ведь в абсолютном большинстве случаев, что нам их заменили святые отцы, а потому, что нас просто не хватает на это. Сил не хватает и времени. И живого интереса, но это тоже от усталости. Кто-то будто намеренно делает нашу жизнь такой, чтобы книга в нее не вписывалась. Но этому нужно все же противостоять, а начать лучше всего вот как: взять с полки «Маленькие трагедии» Пушкина и открыть.

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=61853&Itemid=10393