Католичество и Православие. Олег Кочевых

Почему мы «не вместе»

Этот текст не имеет цели свысока рассказать, «что мы, правильные, думаем о них, неправильных». Мы также не берёмся излагать здесь полную историю вопроса. Наша задача — обозначить основные вехи того пути, на котором Восток и Запад повернули в разные стороны.

Есть такая стереотипная схема: раннехристианская Церковь тысячу лет была едина — пока не раскололась на католичество и православие в 1053 году. Тому есть всем понятное доказательство: многих западноевропейских святых до Х века (включая немало римских пап) православные признают и своими святыми. А восточноевропейских тогдашних святых признают своими католики. В итоге масса людей и у нас, и у них уверены, что католичество (или православие) «на полпути», как-то «вдруг», откололось от основного общехристианского исторического движения. Между тем, предпосылки для нашего разделения существовали всегда.

В апостольские времена не было единой формы церковной жизни; формы богослужения у каждой общины возникали свои. Римская община уже в эпоху мужей апостольских имела в себе такие мировоззренческие отличия, из которых прямо вырастают позднейшие католические черты. Впрочем, эти «римские» особенности укоренены ещё в дохристианской истории, но об этом скажем позже.

Не совсем соответствуют истине представления о былом будто бы крепком и благом единстве Церкви на гигантских многонациональных пространствах — к тому же пропитанных наследием нескольких древних и очень различающихся цивилизаций. Западноримская традиция уже с <nobr>III–IV</nobr> столетия соединяла довольно различные поначалу «латинское», «кельто-германское», «иберийское» (испанское) направления христианства. Восточноимперская традиция соединяла не менее отличающиеся эллинскую, египетскую, сирийскую, кавказскую традиции.

Эти «разницы» и породили спустя много веков Реформацию и протестантизм на Западе. А ранее на Востоке — уход целых народов в монофизитство и несторианство, а затем и быструю сдачу без борьбы этих ближневосточных народов завоевателям-мусульманам, чтоб только не принадлежать империи православных византийцев.

Уже почти тысячу лет нет между Православной и Католической Церковью евхаристического общения, и тем не менее, православные и католики в гораздо большей степени «вместе», чем это кажется иным патриотам или антизападникам. «Вместе» мы, конечно, не внутри сомнительных экуменических попыток и многочисленных уний. А в самой глубинной подоснове христианской литургической и евхаристической, епископской, священнической и монашеской (определения можно продолжать) Церкви. Именно такой христианской Церковью с таинствами является католичество, равно как и православие.

Первенство пап — до падения Рима

Специалисты по сравнительному богословию, говоря о разделении древней Церкви, неизменно начинают с вопроса первенства (так называемого «примата») римского папы — и лишь продолжают различиями собственно вероучения. Некоторых православных это удивляет: как можно некий административный вопрос считать важнее вероучительного?

Между тем, вопрос о роли римской общины не просто возник раньше всех остальных отличий западного и восточного христианства, того же filioque* — но и остаётся более важным знаком принадлежности к католичеству. Общецерковная установка современного католицизма допускает исповедание веры как с filioque, так и без него. Но никто там не подвергает сомнению сложившийся статус папы. И это логично: сакральное отношение к римской кафедре в «сгущённом» символическом виде выражает многие (если не все) вполне вероучительные особенности католичества.

* Filioque по-латыни «и от Сына». В современной речи это слово означает веру католиков и некоторых протестантов в то, что Святой Дух исходит не только от Бога Отца, но и от Сына Божия, Иисуса Христа. Окончательно это учение утверждено в западной Церкви в 1014 году. Но стержневая роль этого учения на Западе прослеживается как минимум с IV века.

Уже с первых лет ІІ века римская община называет себя председательствующей в Церкви. В послании коринфянам святого папы Климента (конец І века) уже прослеживается намёк на первенство римского епископа по отношению ко всем христианам. Прослеживается и то, что в такое первенство адресаты послания, восточные христиане, уже тогда не верили — в отличие от общины отправителя. Не верят и посейчас.

Тогда же возникли споры касательно обрядовой стороны празднования Пасхи (а подразумевалось: и всякой церковной бытовой традиции). Великий святой ІІ века Поликарп Смирнский был вынужден отстаивать сформировавшуюся на Востоке традицию совершения праздника перед папой Аницетом (160-е годы), настаивавшем на обязательности для всех христиан сформировавшейся в Риме несколько иной пасхальной традиции.

Но безуспешно — через несколько десятилетий папа Виктор І (190-е годы) не только угрожал отлучением, но и впервые прерывал общение римской общины с восточными общинами из-за самого факта сопротивления мнению римского епископа (в споре о Пасхе).

В ІІІ веке папа Стефан І уже прямо настаивает на том, что именно римский епископ, и только он, имеет право решать спорные вопросы для всей Церкви (спор тогда шёл о процедуре принятия еретиков — характерно, что на Востоке её предлагали осуществлять не так строго, как этого требовала римская община, но последняя в лице папы возмутилась самим фактом спора). Святой Киприан Карфагенский тогда же объявил: «Вне Римской Церкви нет христианства!».

И тут нельзя не согласиться с протопревситером Александром Шмеманом: вина православного Востока — несомненно в том, что на такие претензии церковного Запада, всегда чётко и даже афористично сформулированные, нараставшие и неизменные, Восток, бурно мыслящий и привыкший к ересям, зачастую вообще не отвечал. На Востоке эти гордые заявки проглатывали как некую досадную неловкость коллег, случайную заносчивость столичных жителей.

В свою очередь, росло самосознание и восточных общин — но росло совсем по-другому. Поначалу они подчёркивали своё значение восточным положением Святой земли и первых христианских общин; у восточных епархий был статус основательниц Церкви. Затем, уже в ІV веке, вся Римская империя стала христианской — и на христианский Восток заметно повлиял тот факт, что император, пошедший на этот шаг, святой Константин Великий, основал новую столицу именно на Востоке (Константинополь). А его мать, святая Елена, найдя Крест Господень, установила, как это восприняли на Востоке, некую прямую сакральную связь восточного христианства с апостольским первохристианством (если не с самим фактом и местом Воскресения).

Повлияло на самосознание Востока и зарождение, и быстрый расцвет монашества именно в восточной части Церкви с первых десятилетий ІV века — вкупе с быстро оформившимся переходом к монашествующим возможности становиться епископами (так называемая «монашеская революция»). Когда монашество через несколько десятилетий начало покорять и Запад — в Египте и Малой Азии монастыри были уже, как и сейчас, серьёзнейшими и влиятельнейшими церковными центрами, кузницей епископских кадров, неким фокусом духовности. И всё это воспринималось как явственно восточная традиция.

Немонашеское духовенство Востока тогда же остаётся принципиально женатым. Тогда как на Западе Эльвирский собор 316 года в испанской общине, а затем и собрания прочих западных общин, вводят для всего духовенства обязательный целибат (безбрачие). К слову, тот же собор утвердил на Западе временный запрет на настенную живопись (в пользу скульптуры), тогда как на Востоке иконопись и мозаика именно тогда, после христианизации империи, и начали развиваться.

С другой стороны, на Востоке в ту же эпоху запрещают в храмах музыку (большой орган, кстати, был восточным, греко-египетским изобретением IV века, но играли на нём поначалу слишком бурно, страстно и беспорядочно, что и вызвало «аскетический» запрет), на Западе — наоборот.

Как видим, бытовые различия нарастают, как снежный ком, — и это ещё годы государственного единства империи. А ведь вскоре разделится и империя, и к тому же в восточной её половине греческий язык сразу начнёт вытеснять латинский (что закончилось к концу VI века на Востоке полным исчезновением латыни, если не считать территорию Румынии).

Наконец, курьёзный, но символичный аспект: восточные источники того времени настаивают на сохранении бород мужчинами-христианами — тогда как на Западе брадобритие стало признаком отличия цивилизованного римского человека от лохматых «новых римлян» варварского происхождения. Вследствие этого бритьё бороды и выбривание части волос стало традиционным и у западного духовенства.

После падения Рима

В V веке после первого падения Рима под ударами варваров (410 год) и в преддверии неизбежного окончательного разгрома и распада Западной империи римский епископат ощутил себя единственным носителем порядка и права. И это было закономерным: Церковь оставалась крепкой и нравственно стойкой среди стремительно наступавшего хаоса и деградации. То, что целая Восточная империя в Великом переселении народов выживет, было ещё отнюдь не очевидно.

Именно после первого падения Рима западный святой Августин Аврелий сформулировал некую духовную подоснову, из-за которой римская община так долго и упорно настаивала на своём сакральном первенстве. Речь, конечно, не о простом властолюбии и не об ослеплённости блеском и мощью имперской столицы и императорской власти, не о «папоцезаризме» (стремлении верховных епископов управлять государством) — это явление разовьётся гораздо позже.

Речь о том, что Рим в древности «генетически» был не главным городом некоей экспансивной земли, а одиноким городом-государством, покорившим сначала Италию, а затем и полмира. И не просто завоевавшим, а окультурившим все завоёванные земли, принёсшим всем им закон, право, цивилизацию. Пафос Рима всегда был пафосом не большого государства, а одинокого «белого человека», несущего свет необъятному тёмному миру.

Стойкую миссионерскую убеждённость потомков первых римлян унаследовали и западные, и восточные христианские общины. Но унаследовали по-разному. Самый простой пример: народы, крещённые византийцами, получали богослужения, Писание и Предание на своём языке. Крещённые западными христианами — только на латыни (что отчасти потом и вызвало Реформацию). Запад был непримирим ко всему, что не цивилизовалось по полной латинской программе. Он счёл себя принявшим эстафету от первых горожан, жёстко создававших из всех соседей собственные колонии. Тогда как Восток счёл себя принявшим эстафету от большого централизованного стоязычного государства, и именно в многоязычии и взаимном дополнении культур видел свою силу. «Ни эллина, ни иудея, ни скифа» на Западе поняли как «все перечисленные должны стать цивилизованными римскими христианами». А на Востоке — как «все отличия скифов от эллинов не страшны и не гибельны, в земной жизни их можно без вреда для веры использовать и даже развивать».

Вот из-за этого различия Западный Рим погиб на тысячелетие раньше восточного. Скажем, готы, безжалостно «порвавшие» явно не уважавший их Западный Рим, на Востоке — в Крыму — не пытались воевать с разрозненными крымскими византийскими колониями (хотя с военной точки зрения покорить на время эти одинокие прибрежные города воинственным крымским готам было бы легко). А все дело в том, что византийцы уважительно и с интересом принимали их (в том числе на высокооплачиваемую службу) даже в те десятилетия, когда готы были еретиками-арианами.

Общинная гордость западной Церкви нашла своё уместное тонкое выражение в сакрализации самой римской кафедры. Постулат о роли римского епископа и даже западное учение о первенстве апостола Петра сформулировано в 451 году папой Львом Великим — в ответ на попытку Востока принять канон об особой роли константинопольского епископа для всей Церкви. И хотя «в истории нет сослагательного наклонения», есть все основания смело утверждать, что с такими темпами развития полемики окончательный разрыв западной восточной Церквей вполне мог произойти до конца V века, максимум в VІ веке. Но единство Церкви ещё на пятьсот-шестьсот лет спасло... падение Западной Римской империи в 476 году и воцарившиеся на три столетия «тёмные времена». На этом фоне уцелевшая и поначалу успешная Восточная империя, Византия, оставалась светочем надежды для образованных потомков римлян — что остановило развитие самосознания последних. Впрочем, ненадолго.

Не вдаваясь в дальнейшие подробности, укажем, что с созданием Карлом Великим в первые годы ІХ века новой империи на Западе — пришедшемся к тому же на малоуспешную тогда борьбу с иконоборческой ересью в Византии — возобновление крупных и громких расхождений Востока и вновь окрепшего Запада стало неизбежным.

Что и произошло, вначале при константинопольском патриархе святом Фотии и папе Николае І в 860-е годы (в те же годы в Риме, по сути, пострадал и скончался просветитель славян — святой равноапостольный Кирилл). А затем — как оказалось, окончательно — состоялся разрыв («схизма») 1053 года.

Впрочем, эти взаимные анафемы середины ХІ века не показались современникам окончательными. Их посчитали одним из временных разногласий иерархов, какие уже многажды случались за предыдущее тысячелетие. Древние русичи, скажем, не считали западных христиан инославными во все время существования Киевской Руси. Для греков решающим «звоночком» стало, пожалуй, лишь варварское разрушение крестоносцами Константинополя в 1204 году. К восточным и южным славянам осознание враждебности католичества придёт уже ближе к ХІV веку.

И сегодня средневзвешенное «обывательское» отношение к католичеству в православной среде — чаще подозрительное. Излишнее злорадное внимание наших учебников и некоторых литераторов к ошибкам католичества (инквизиция, индульгенции, греховные поступки иных иезуитских миссионеров и католических пасторов) тоже способствуют отторжению от католичества на Востоке. В лучшем случае католиков у нас считают сильно заблудшими братьями. А родственники в современном мире, как известно, зачастую живут совершенно порознь и в общении не очень нуждаются.

Кроме того, мы часто переносим на католичество угрозы, исходившие для наших православных предков и их веры от католических народов. Где-то это были поляки; где-то хорваты, венгры, австрийцы; где-то прибалтийские немцы-крестоносцы, а где-то и крестоносцы из более западных стран. Но это неверная логика. Православные народы тоже изрядно угрожали жизни и духовной свободе неправославных соседей — тех же поляков, например. Однако делать на основании военно-социальной истории выводы о сущности Церкви просто неумно.

Между тем, правильным отношением к католичеству должна быть боль о нашем разделении. Наше неединство оттого и больнее, что слишком глубоко наше единство. И если у них в чём-то замутнено «окно», пропускающее Свет — так ведь и это повод больше для боли и сочувствия, чем для отторжения. Нас объединяют гораздо более важные вещи, чем те, что разделяют.

http://otrok-ua.ru/sections/art/show/katolichestvo_i_pravoslavie.html