IV Вселенский cобор. Часть 1. Протоиерей Владислав Цыпин

Император Маркиан, действуя по совету своей супруги святой Пульхерии, в самом начале правления издал ряд актов в поддержку православных диафизитов. По его распоряжению мощи святителя Флавиана были перенесены в столицу и погребены в храме 12 апостолов. Епископы, лишенные сана «разбойничьим собором» и сосланные императором Феодосием, были возвращены из ссылки. Евтихия Маркиан приказал выдворить из его монастыря и отправить в ссылку. Архиепископ Константинополя Анатолий, поставленный Диоскором, после встречи с легатами епископа Рима выразил письменное согласие с томосом Льва Великого, дав пример другим архиереям, участвовавшим в «разбойничьем соборе», которые теперь письменно заявляли о том, что в Эфесе они под давлением и по принуждению подписывались под актами об отлучении Флавиана, Евсевия Дорилейского, Феодорита, Ивы Эдесского и Домна Антиохийского, и своими подписями свидетельствовали о совершенном согласии с томосом святого Льва.

Аналогичную подпись дал и архиепископ Максим, поставленный на Антиохийскую кафедру после низложения Домна. В посланиях Льву Великому епископы Востока один за другим выражали свое единомыслие с ним. Диоскор, однако, не захотел смириться с поражением и, переоценивая свои силы, пытался противопоставить себя императору: не страшась обвинения в государственной измене, он в беседах с друзьями, о которых скоро становилось известно в Константинополе, бахвалясь, утверждал, что в Египте настоящий император – он, Диоскор, а не Маркиан. Тем самым он создавал ситуацию, удобную для того, чтобы верховной власти, отвернувшейся от монофизитов, именно его, Диоскора, а не императора Феодосия объявить главным виновником преступлений, учиненных на «разбойничьем соборе» в Эфесе.

Для обвинения Диоскора и окончательного отвержения евтихианской ереси нужен был собор, и император Маркиан предложил созвать его. Но папа Лев перед лицом своего фактически уже состоявшегося триумфа и поражения монофизитов переменил отношение к созыву собора, на чем он настаивал ранее в переписке с Феодосием. Теперь он больше не видел в нем надобности и в связи с этим писал Маркиану: «Нам довольно вашей ревности о вере; мир возвращается в Церковь, а через Церковь и в государство. Удовольствуемся же тем, что внушает вам Бог, и не будем производить больше прискорбных споров, одно бесстыдство которых есть уже позор для Церкви. Будем стараться по возможности избегать поднимать нечестивые и безрассудные вопросы, которые Святой Дух учит нас заглушать при первом их появлении; нехорошо постоянно исследовать то, во что мы должны верить, как будто тут может быть место сомнению; и теперь должно быть известно, что мнения Евтихия нечестивы и что Диоскор, обвинивший Флавиана, погрешил против веры»[1].

Но известное Льву Великому и императору Маркиану нечестие Евтихия не было столь же хорошо известно в Египте (где Диоскора по-прежнему поддерживало большинство христиан, в особенности среди коптов), а также многим монахам не только в Египте, но и в Сирии, Палестине и даже в Константинополе, где у Евтихия осталось немало сторонников. Подозрение, что в томосе Льва содержится прикровенное несторианство, высказывалось епископами Иллирика. И если в самом Риме монополия на истину престола апостола Петра (позднейшая формула «Roma locuta est» – «Рим сказал» обозначала окончание богословского спора после того, как Римская кафедра высказала свою позицию по теме этого спора) все более воспринималась как само собой разумеющаяся, то это не значит, что подобную идею разделяли на Востоке, где высший учительный авторитет Церкви отождествлялся с Вселенскими соборами. Этой мысли придерживался и император Маркиан. В ходе дальнейшей переписки папа вынужден был согласиться с созывом собора.

17 мая 451 года император Маркиан от своего имени и от имени своего соправителя Валентиниана издал адресованное митрополитам послание о созыве Вселенского собора в сентябрьские календы, то есть в начале месяца, в Никее, прославленной тем, что в ней при святом Константине состоялся I Вселенский собор, отвергший ересь, потрясшую Церковь: «Победители Валентиниан и Маркиан, славные, триумфаторы, постоянные императоры, ко всем благоговейнейшим епископам всех стран. Всем занятиям должны быть предпочитаемы божественные дела. Ибо мы верим: при благоволении всемогущего Бога общество будет сохранено и улучшено. А так как возбуждены некоторые недоумения касательно нашей православной веры, о чем свидетельствует и послание боголюбезнейшего архиепископа славного города Рима Льва, то нам благоугодно было, чтобы состоялся святой собор в Никее, городе вифинском… А кто отвергнет имеющий быть вселенский и целому миру полезный собор, тот и погрешит пред Самым Божеством и оскорбит наше благочестие. Да ведает также твоя святость, что и наше величество будет находиться на этом почтенном соборе, если только какие-нибудь государственные нужды не задержат нас в походе»[2]. Митрополитам предлагалось взять с собой в Никею столько находящихся в их юрисдикции епископов, сколько они сочтут необходимым.

В конце лета имперская почта доставила в Никею епископов из Иллирика, Азии, Сирии, Палестины, Египта. Запад представлен был лишь легатами папы: епископом Лилибеи Сицилийской Пасхазином, епископом Асколийским Люценцием и римским пресвитером Бонифацием (который прибыл в Никею вместе с нотарием), а также двумя епископами из Африканского диоцеза. В Никею по своему произволению стекались также неравнодушные к исходу предстоявшего собора клирики, монахи, миряне. Обстановка в городе из-за скопления разномыслящих и отчасти беспокойных людей складывалась напряженная и нервозная. Возникли трудности со снабжением скопившегося люда пропитанием. В связи с этим августа Пульхерия распорядилась удалить из Никеи монахов и мирян, которые прибыли в этот город самовольно, без дозволения своего епископа.

Между тем прошли сентябрьские календы, а император Маркиан, занятый организацией обороны Иллирика и Фракии от вторжения полчищ Аттилы, не являлся на собор. Съехавшиеся в Никею епископы попросили Маркиана разрешить начать соборные деяния в его отсутствие, но император, опасаясь возникновения на соборе беспорядков, подобных тем, которые уронили в грязь репутацию второго собора, созванного в Эфесе, отклонил эту просьбу и распорядился изменить место проведения собора, чтобы он проходил поближе к столице. Выбор пал на другой вифинский город – Халкидон, расположенный на азиатском берегу Босфора, напротив Константинополя: «Если угодно будет вашему благочестию, – писал он в послании епископам, съехавшимся в Никею, – благоволите перейти в город Халкидон. Туда не замедлим мы явиться, хотя нас и задерживают здесь общественные дела. Ибо, признаем мы, всему надлежит предпочитать то, что споспешествует истине и православной вере, а также миру и благоустройству святых кафолических Церквей»[3].

Переезд в Халкидон завершился в начале октября. В «Церковной истории» Евагрия Схоластика прекрасно описано место, где состоялся собор, – храм святой Евфимии, не сохранившийся до наших дней: к этому храму «ведет плавно поднимающаяся дорога, поэтому путь в храм мученицы не труден для приходящих, которые, попадая в ограду храма, неожиданно для себя оказываются наверху, так что глаза, обозревая все с этой высоты, видят и стелющуюся гладкую и ровную равнину, зеленеющую травой, волнуемую нивами и услаждающую взор видом разнообразных деревьев, и горы, заросшие лесом до самых вершин, сводообразно поднимающиеся и горделиво возвышающиеся, и изменчивые воды, то багровеющие в покое и кротко и радостно играющие с высокими берегами там, где нет ветра, то кипящие и бушующие волнами, с приливом и отливом своевольно влекущие за собой гравий, водоросли и легкие ракушки. Храм расположен напротив Константинополя, так что он прекрасно смотрится на фоне этого столь великого города. В священной ограде находятся три огромных здания: одно – открытое, украшенное со всех сторон колоннами и продолговатым двором; другое за ним – почти равное ему по ширине, длине и колоннам, отличающееся лишь тем, что покрыто крышей; у его северного крыла, поднимающегося к солнцу, – круглое здание в виде ротонды, обрамленное внутри искусно украшенными колоннами из одних и тех же материалов и одинаковой высоты. Они возносят ввысь под самую крышу верхний этаж, так что, (находясь) там, желающие могут молиться мученице и присутствовать при таинствах. Внутри же ротонды, в ее восточной части, расположена прекрасная часовня, где пресвятые останки мученицы пребывают в продолговатой раке… чрезвычайно искусно сделанной из серебра»[4].

О числе участников собора есть разные данные. В историю он вошел как собор 630 отцов. Среди них, очевидно, числятся и те епископы, кто лично не присутствовал в Халкидоне, но за которых другие епископы, обычно их митрополиты, уполномочены были поставить подписи под соборными актами. «По официальным документам число членов его доходило до 630… Сам собор в письме к папе Льву насчитывал 520 членов»[5]. В любом случае это был самый представительный по числу участников Вселенский собор. В нем участвовали предстоятели Церквей: Константинопольской – Анатолий, Александрийской – Диоскор, Антиохийской – Максим, Иерусалимской – Ювеналий; легаты епископа Рима. Император Маркиан не явился в Халкидон ко дню открытия собора, 8 октября, но направил туда своих представителей – 18 высших сановников во главе с магистром армии консулярием и патрицием Анатолием, который и председательствовал на большей части соборных заседаний. Два нотария императорской консистории, Вероникиан и Константин, исполняли должности соборных секретарей и переводчиков, переводя оглашаемые документы с латинского на греческий или с греческого на латинский язык.

Сановники во главе с патрицием Анатолием заняли места у алтарной преграды. Напротив них стояли скамьи для обвинителей, обвиняемых, просителей и свидетелей. Отцы собора восседали справа и слева от президиума между колоннами, ряды которых простирались от входа в храм до алтаря. С одной стороны от президиума разместились папские легаты, затем архиепископы Константинополя и Антиохии, архиепископы Кесарии Каппадокийской Фалассий и Эфеса Стефан и далее митрополиты Сирии, Азии и Понта и за их спинами зависевшие от них епископы. Противоположную им сторону заняли места архиепископы Александрийский Диоскор, Иерусалимский Ювеналий, епископ Ираклии Македонской Квинтилл, представлявший архиепископа Фессалоник, епископ Бизийский Лукиан, представлявший епископа Ираклии Фракийской Кириака, и епископы Египта, Палестины и Иллирика. Распределение епископов по местам соответствовало не только расположению епархий, но и позиции, которую занимало большинство из них до «разбойничьего собора» и отчасти на нем самом, так что единомышленники или покровители Евтихия оказались в левой части храма, а их оппоненты – в правой. Посредине церкви на подвижном переносном аналое лежало Евангелие.

Первым на заседании собора, состоявшемся 8 октября 451 года, взял слово папский легат Пасхазин. Выйдя на середину храма, он сказал, обращаясь к сенаторам и другим сановникам, занявшим место в президиуме: «Блаженнейший и апостольский епископ города Рима, главы всех Церквей, дал нам повеление, которым он удостоил приказать, чтобы Диоскор… не присутствовал на соборе; если же он попытается сделать это, то был бы изгнан… Итак, если ваша знатность повелит, то или пусть он выйдет, или мы удаляемся»[6]. Сановники попросили объяснить, в чем состоит вина Диоскора. В ответ епископ Бизийский Луценций сказал, что он восхитил себе право судьи над епископами и «дерзнул составить собор без авторитета апостольского престола, чего никогда не было и не должно быть»[7]. С канонической и исторической точек зрения утверждение, что такого никогда не было и быть не должно, весьма сомнительно. Президиум не выполнил требования легатов об удалении Диоскора: поскольку обвинение против него было выдвинуто, его следовало доказать.

Диоскору предложили сойти со своего места и занять скамью в середине храма, где находились места для обвинителей и обвиняемых. Процесс и в государственных судах, и в судах церковных, в соответствии с нормами римского и канонического права, носил характер частного обвинения, поэтому для рассмотрения дела нужен был добровольный обвинитель. Эту роль взял на себя опытный в прошлом юрист епископ Дорилейский Евсевий, низложенный на «разбойничьем соборе» по предложению Диоскора. Евсевий начал с того, что огласил поданное им на имя императоров Валентиниана и Маркиана прошение о ревизии результатов «разбойничьего собора»; в этом прошении Евтихий именовался еретиком. Выслушав содержавшееся в нем обвинение, Диоскор потребовал зачитать протоколы II Эфесского собора, с чем согласился и Евсевий. Диоскор, однако, настаивал на том, чтобы прежде чтения протоколов было произведено «исследование» «веры»[8], иными словами, он хотел увести отцов собора от обвинительного процесса в сторону богословской дискуссии, видимо, искренне полагая, что ему удастся доказать несторианские заблуждения своих оппонентов. Но председательствовавшие на соборе сановники предложили начать с оглашения документов.

После прочтения послания императора Феодосия Диоскору, в котором епископу Феодориту Кирскому воспрещалось присутствие на соборе в Эфесе, «славнейшие сановники и знаменитейший сенат (как сказано в соборных деяниях) сказали: “Пусть войдет и почтеннейший Феодорит, чтобы участвовать в соборе, потому что ему и святейший архиепископ Лев возвратил епископию, и священнейший и благочестивейший император повелел присутствовать на святом соборе”»[9]. Когда блаженный Феодорит вошел в храм святой Евфимии, с той стороны, где расположились епископы Египта, Палестины и Иллирика, раздались возгласы: «Помилуйте, вера погибает; его изгоняют правила; изгоните его вон»; а на другой стороне храма восклицали: «Мы подписались на неписанной бумаге; нас били, мы подписались. Вышлите вон манихеев; вон изгоните врагов Флавиана; вон изгоните врагов веры». Диоскор, обвиняя оппонентов в сочувствии Феодориту, сказал: «Почему изгоняется Кирилл, который был анафематствован им?» В ответ он услышал: «Диоскора, человекоубийцу, вон изгоните. Кто не знает действий Диоскора?»[10]. Собор начинался с жесткого противостояния его участников, одни из которых подозревали других в скрытом несторианстве, а те в свою очередь своих оппонентов – в единомыслии с Евтихием. Шум не смолкал долго, пока президиум не потребовал самым жестким образом прекратить его.

Возобновилось оглашение документов, продолжавшееся до вечера. Попутно сановники вели допрос участников «разбойничьего собора» о ходе его заседаний и об их участии в них. С особым пристрастием допрашивали обвиняемого – Диоскора. И он, как замечает А.В. Карташев, «вел себя, как узкий фанатик, мужественно. Большинство же епископата его предавало, ссылаясь на террор Диоскора. “Ах, бедненькие, они боялись! – издевался над ними Диоскор. – Это христиане-то боялись! О, святые мученики, так ли вы поступали?!”»[11].

После прочтения послания святителя Кирилла к Иоанну Антиохийскому 433 года и изложения веры святого Флавиана, составленного им по требованию императора Феодосия в канун «разбойничьего собора», с обеих сторон раздались возгласы о православии и единомыслии обоих святителей. Президиум предложил всем участникам собора высказаться о православии Флавиана. Один за другим епископы, начиная с папского легата Пасхазина, вслух выражали свое убеждение в том, что Флавиан не уклонился от Православия. В этом смысле высказались архиепископы Анатолий Константинопольский, Максим Антиохийский, Фалассий Кесарийский. Архиепископ Иерусалимский Ювеналий, исполнявший на «разбойничьем соборе» в Эфесе должность заместителя председателя, вместе с другими епископами Палестины в знак перемены своего отношения к святителю Флавиану встал и перешел с левой стороны храма на правую. За ними последовали епископы Иллирика и четверо из 19 епископов Египта. Диоскор, спрошенный, как обвиняемый, последним, стоял на своем: «Очевидно, что Флавиан осужден за то, что признавал два естества после соединения. Я же имею свидетельства святых отцев Афанасия, Григория, Кирилла во многих местах, что не должно признавать двух естеств после соединения, но одно воплотившееся естество Слова»[12].

Секретарь собора Вероникиан продолжил оглашение документов. Ввиду того, что значительным большинством участников собора было выражено убеждение в православии святого Флавиана, епископы, ранее участвовавшие в его осуждении, стали оправдываться тем, что в Эфесе на них оказано было давление, в котором они обвиняли уже не одного только Диоскора, но и других ключевых деятелей «разбойничьего собора».

В завершение первого дня соборных деяний президиум собора – «славнейшие сановники и знаменитейший сенат» – вынес постановление: «Мы усматриваем, что точнейшее исследование о православной и кафолической вере должно быть тщательнее произведено в следующий день в присутствии собора. Но так как оказывается, что блаженной памяти Флавиан и почтеннейший епископ Евсевий осуждены несправедливо… то нам кажется справедливым и богоугодным, если благоугодно будет… государю нашему подвергнуть тому же наказанию имевших тогда власть и председательство на соборе»[13]. Аресту подверглись Диоскор Александрийский, Ювеналий Иерусалимский, Фалассий Кесарийский, Евсевий Анкирский, Евстафий Беритский и Василий Селевкийский. Все они, по заключению сановников, представлявших императора, подлежали за учиненные ими беззакония извержению из сана. Заседание закончилось пением Трисагиона – Трисвятого, впервые зафиксированным документально, – по преданию, этот гимн стал употребляться впервые в Константинополе при святом архиепископе Прокле. После пения долго еще продолжались восклицания, отраженные в соборных «Деяниях»: «Многая лета императорам! Нечестивый всегда бегает! Диоскора Христос низложил. Это – справедливый приговор; это – святый собор… За мучеников Бог отомстил»[14]. В заключение президиум затребовал от участников собора письменного изложения веры.

Второе заседание, традиционно датируемое 10 октября, хотя «современный исследователь актов Халкидонского собора Е. Хрисос датирует его 14 октября»[15], проходило без участия Диоскора и других ранее арестованных епископов и было посвящено исследованию веры – христологическому учению Церкви. В самом начале заседания выяснилось, что требование президиума предоставить свои изложения веры было проигнорировано участниками собора. Епископ Севастопольский Кекропий, выражая настроение большинства, сказал: «(Когда) возникло дело Евтихия, образец в отношении к нему дан святейшим архиепископом Рима, и мы следуем ему и все подписались под посланием»[16]. Некоторые из отцов при этом ссылались на 70-е правило III Вселенского собора, интерпретируя его содержание как запрет на составление новых символов. Зачитаны были Никейский символ в его оригинальной редакции и потом символ 150 отцов II Вселенского собора – из сохранившихся древних актов именно в «Деяниях Халкидонского собора» впервые приводится его текст. Оглашены были послание святителя Кирилла Иоанну Антиохийскому и томос Льва Великого Флавиану, а также отрывки из творений святых Илария Пиктавийского, Григория Богослова, Амвросия Медиоланского, блаженного Августина.

Епископ Никопольский Аттик выразил сомнение в православии некоторых мест из томоса папы Льва; для исследования соответствующих выражений из томоса он предлагал огласить «12 анафематизмов» святого Кирилла, но президиум, зная, что «анафематизмы» Кирилла служили орудием в руках Евтихия и его единомышленников, отказал в этой просьбе Аттику. Комментируя этот момент соборных деяний, В.В. Болотов писал: «Если бы вопрос был поставлен открыто, как предлагал Аттик, то нужно было бы пересмотреть всю догматическую деятельность Кирилла, и тогда бы открылось, что не всякая строка из сочинений Кирилла должна быть принимаема Церковью к сведению, а тем более к догматическому руководству… Святитель Кирилл в своей полемике с Несторием дошел до крайностей»[17]. Правда, сам Аттик стремился, конечно, к тому, чтобы было сделано противоположное заключение, подрывающее авторитетом святого Кирилла значимость диафизитских выражений из томоса Льва Великого, которые расходились с формулой Кирилла о «единой природе Бога Слова воплощенного». Не желая рисковать, представители императора для убеждения или переубеждения сомневающихся в богословской безукоризненности томоса предложили образовать специальную комиссию под председательством архиепископа Константинопольского Анатолия, которой и было поручено составить согласованный проект соборного ороса. В конце заседания иллирийские епископы просили сановников освободить арестованных иерархов и допустить их на собор, но в этой просьбе им было отказано.

13 октября епископы заседали в отсутствие сановников под председательством папского легата Пасхазина. Это заседание было посвящено суду над Диоскором. Первым нотарием собора архидиаконом Константинополя Аэцием было оглашено адресованное собору прошение епископа Дорилейского Евсевия, в котором он, изложив преступные действия Диоскора, предпринятые против него и против почившего святителя Флавиана, настаивал: «Постановите: что все учиненное против нас не имеет силы; что документы, против нас несправедливо составленные, нимало не должны вредить нам; что мы удерживаем сан священства; скверное учение его анафематствовать; слово благочестия утвердить; а его самого за предерзости очистить наказанием, чтобы он в продолжение остальной жизни служил примером для вразумления всех, которые бы вздумали поступать подобно ему»[18].

Трижды к Диоскору приходили посланники собора звать его на соборный суд, и трижды он отказался подчиниться собору, сославшись в первый раз на запрет со стороны стражи, во второй, когда стража разрешила ему отлучиться, чтобы предстать перед отцами собора, – на болезнь и наконец в третий раз – заявив, что он «не имеет ничего прибавить к тому, что уже сказано… “Что я сказал, то сказал, и этого для меня довольно”»[19]. После трехкратного отказа Диоскора явиться на соборный суд возникла каноническая возможность судить его заочно, и этот суд был открыт. На вопрос Пасхазина, какого наказания достоин обвиняемый, последовали ответы: «Достоин низложения». Диоскору инкриминировались единомыслие с еретиком Евтихием и общение с ним, отказ на втором соборе в Эфесе огласить послание папы Льва Великого, отлучение папы, жалобы на несправедливости и обиды, поданные александрийцами и среди них родственниками святого Кирилла, и, наконец, отказ предстать перед судом собора. Председательствовавший на соборном суде епископ Пасхазин предложил вынести постановление: «Святейший и блаженнейший архиепископ великого и старейшего Рима Лев чрез нас и чрез настоящий святейший собор, вместе с преблаженнейшим и всехвальным апостолом Петром, который есть камень и утверждение кафолической Церкви и основание православной веры, лишает его епископства и отчуждает от всякого священнического сана»[20]. Формула приговора стилистически звучала как квалифицированно папистская, но эта сторона дела тогда мало волновала епископов Востока. Поэтому возражений она не вызвала. Один за другим, начиная с Анатолия Константинопольского, отцы собора высказывались за низложение Диоскора, при этом, по большей части, главным основанием для извержения его из сана они называли отказ явиться на соборный суд. Из присутствовавших за осуждение высказалось 192 отца. Затем они поставили подписи под соборным приговором. «Среди подписавших приговор (согласно латинскому тексту – 308 участников, греческому – 252) встречаются, – как пишет А.В. Храпов, – активные деятели “разбойничьего собора”, принимавшие участие и в настоящем соборе»[21]. Диоскор был извещен о приговоре собора в письменном виде. Отчет о принятом по его делу решении с его подробным обоснованием направлен был императорам Маркиану и Валентиниану, а также святой Пульхерии.

17 октября отцы собора вновь заседали под председательством «знатнейших и славнейших сановников». Епископы Палестины и Иллирика, ранее выразившие сомнения в православии некоторых выражений из томоса Льва Великого, на этот раз свои возражения против томоса сняли. Вновь обсуждался вопрос о возвращении на собор бывших руководителей «разбойничьего собора», кроме, конечно, Диоскора. Основанием для снисхождения к ним являлось заявленное ими согласие с томосом. Сановники обратились с этой просьбой к императору. Маркиан предоставил решение этого вопроса на усмотрение отцов собора, после чего Ювеналий Иерусалимский, Фалассий Кесарийский, Евсевий Анкирский, Евстафий Беритский и Василий Селевкийский были освобождены и заняли места среди участников собора.

13 епископов Египта, отказавшихся поставить свои подписи под томосом Льва Великого, подали свое особое исповедание веры, в котором, чтобы отмежеваться от крайнего монофизитства, анафематствовали ересь «тех, которые говорят, что плоть Господа нашего была с неба, а не от Святой Богородицы Девы Марии, по подобию всех нас, кроме греха»[22]. Но отцы собора не были удовлетворены таким исповеданием и потребовали от своих собратий анафематствования Евтихия и согласия с томосом Льва. Анафему Евтихию они произнесли, но от них требовали большего: «Пусть подпишут послание Льва. Не подписавший послание есть еретик». В ответ епископы из Египта сказали: «Мы не можем подписать против воли (нашего архиепископа)»[23], – иными словами, они просили позволить им отложить подписание томоса до поставления нового архиепископа Александрии вместо низложенного Диоскора. Они умоляли дать им отсрочку, утверждая, что если они здесь и сейчас поставят свои подписи, то будут убиты у себя на родине – столь велик был для египетских христиан авторитет Александрийской архиепископии. Участники собора не хотели идти им навстречу, но руководившие соборными деяниями сановники проявили уступчивость, удовлетворив просьбу египетских епископов.

В тот же день к отцам собора обратились с петицией 18 архимандритов из Константинополя во главе с Каросом и Дорофеем, по большей части единомышленники Евтихия, в которой они просили никого из монахов не изгонять из их монастырей. В другой петиции они просили о восстановлении Диоскора на Александрийском престоле. Среди архимандритов, приглашенных изложить свои прошения отцам собора, находился и знаменитый Варсума, при виде которого отцы собора стали восклицать: «Варсума опустошил всю Сирию, он привел против нас тысячу монахов… Выгоните вон человекоубийцу Варсуму! На площадь человекоубийцу! Анафема Варсуме! В ссылку Варсуму!»[24]Собор напомнил архимандритам об их долге безоговорочного послушания своим епископам и дал Каросу, Дорофею и Варсуме отсрочку до 15 ноября для «размышления о повиновении святому и вселенскому собору», в противном случае они «будут лишены степени и всякого достоинства и общения, а вместе с тем отставлены и от настоятельства над монастырями. Если же будут стараться убежать, то… над ними имеет силу то самое наказание, то есть когда внешняя власть… вспомоществует непокорным»[25].

Кульминационным событием IV Вселенского собора стало принятие догматического ороса на заседании, состоявшемся 22 октября. Началось это заседание с драматических разногласий, которые, казалось, ставили под угрозу успех собора, призванного утвердить православное учение о воплощении Спасителя и водворить в Церкви единомыслие и мир. Накануне, 21 октября, на частном совещании отцов собора комиссией под председательством архиепископа Константинопольского Анатолия был представлен проект христологического ороса, текст которого не сохранился. Известно только, что в нем говорилось, что Господь «из двух естеств», а не «в двух естествах», и этим он отличался от томоса Льва Великого. Когда на соборном заседании 22 октября этот проект был оглашен константинопольским диаконом Асклепиадом, епископ Германикийский Иоанн, взяв слово, сказал: «Нехорошо составлено определение и должно быть исправлено»[26]. Эта критика, исходившая от епископа города, бывшего родиной Нестория, вызвала острую и бурную реакцию большинства отцов, кроме, как сказано в «Деяниях» собора, «римских и некоторых восточных». Раздались грозные возгласы: «Определение нравится всем. Это вера отцов. Мудрствующий противно этому – еретик. Если кто мудрствует иначе, да будет анафема! Несториан вон!»[27].

Папские легаты, видимо солидарные с критической оценкой проекта ороса Иоанном Германикийским, усмотрели в бурной реакции большинства участников собора попытку монофизитского реванша и, что им могло представляться не менее важным, неуважение к голосу предстоятеля Римской Церкви и заявили: «Если не соглашаются с посланием апостольского и блаженнейшего мужа папы Льва, то прикажите дать нам грамоты на возвращение, и этим собор окончится»[28]. Угроза срыва собора была, конечно, неприемлема для правительства Маркиана, и по предложению его представителей решено было образовать новую комиссию для пересмотра выработанного уже проекта. Большинство отцов не хотело соглашаться с пересмотром представленного текста, опасаясь, что в новой редакции он уклонится в несторианство: «Определение всем нравилось, – восклицали они, – несториан вон; вон богоборцев!.. Вселенная православна. Вчера определение всем нравилось. Император православный. Августа православная. Августа изгнала Нестория… Кто не подписывает определения, еретик… Святая Мария есть Богородица… Святый Дух диктовал определение»[29]. Сановники пытались урезонить возмущенных отцов, напомнив им о только что состоявшемся осуждении Диоскора: «Диоскор говорил, что он за то низложил Флавиана, что он говорил: “Два естества”, а в определении говорится: “Из двух естеств”». На это архиепископ Анатолий возразил: «Диоскор низложен не за веру, но за то, что отлучил господина архиепископа Льва и, будучи вызываем в третий раз, не пришел; за это и низложен»[30].

Тогда сановники, чтобы спасти положение, срочно обратились к императору, благо Халкидон находился вблизи столицы, и от него получено было повеление составить новую комиссию с включением в нее архиепископа Анатолия, папских легатов, шести епископов Сирийского диоцеза и по три епископа от диоцезов Понта, Азии, Фракии и Иллирика. В противном случае каждый епископ должен представить в письменном виде исповедание веры через своих митрополитов либо созванный в Халкидоне собор будет распущен и новый собор состоится на Западе. Но сторонники немедленного принятия составленного проекта не отступали: «Многая лета императору! Или пусть имеет силу определение, или мы уйдем… Противоречащие пусть объявятся; противоречащие – несториане; противоречащие пусть уходят в Рим». Тогда сановники, дирижировавшие ходом соборных деяний, поставили вопрос ребром: «“Диоскор говорил: "из двух естеств" принимаю, но "два (естества)" не принимаю. А святейший Лев говорит, что во Христе два естества, соединенные неслитно, неизменно и нераздельно в одном единородном Сыне, Спасителе нашем. Итак, кому следуете: святейшему Льву или Диоскору?”… Епископы воскликнули: “Как Лев, так веруем. Противоречащие – евтихианисты. Лев изложил православно”». Воспользовавшись заявленным отцами согласием с формулой Льва Великого, сановники предложили: «Итак, прибавьте к определению, по мысли святейшего… Льва, что во Христе два естества, соединенные неизменно, нераздельно и неслитно»[31], после чего трое председательствовавших сановников вместе с 23 отцами, среди которых были папские легаты, Анатолий Константинопольский, Максим Антиохийский, Ювеналий Иерусалимский, Фалассий Кесарийский, Евсевий Дорилейский и другие епископы, представлявшие диоцезы Сирии, Понта, Азии, Фракии и Иллирика, перешли в молельню храма святой Евфимии, где покоились ее мощи.

После продолжительной дискуссии, перипетии которой остались неизвестными, члены комиссии вернулись к дожидавшимся их отцам собора, и архидиакон Константинополя Аэций огласил выработанный в молельне текст – знаменитый Халкидонский орос, в который вслед за символами двух первых Вселенских соборов включено было изложение православного учения о воплощении: «Последуя святым отцам, все согласно поучаем исповедовать одного и того же Сына, Господа нашего Иисуса Христа, совершенного в Божестве и совершенного в человечестве, истинно Бога и истинно Человека, того же из души разумной и тела, единосущного Отцу по Божеству и единосущного нам по человечеству, во всем подобного нам, кроме греха, рожденного прежде веков от Отца по Божеству и в последние дни ради нас и ради нашего спасения от Марии Девы Богородицы по человечеству, одного и того же Христа, Сына, Господа, единородного, в двух естествах неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно познаваемого, так что соединением нисколько не нарушается различие двух естеств, но тем более сохраняется свойство каждого естества и они соединяются в одно Лицо и одну Ипостась, не на два лица рассекаемого или разделяемого, но одного и того же Сына и единородного, Бога Слова, Господа Иисуса Христа, как в древности пророки (учили) о Нем и (как) Сам Господь Иисус Христос научил нас и (как) предал нам символ отцов»[32].

В Халкидонском оросе синтезированы вероизложения, содержавшиеся в примирительной догматической формуле 433 года, включенной в послание святителя Кирилла Иоанну Антиохийскому, известное под названием «Эуфрэнефосан и урани» («Да возвеселятся небеса»), и в томосе папы Льва Великого. В оросе отождествляются понятия «ипостась» и «лицо», в которые ранее вкладывалось не до конца идентичное содержание; христологическая терминология в нем идентична терминологии тринитарной. Это относится одинаковым образом к терминам «ипостась», «лицо» (просопон), «естество» (усиа). Эти слова обозначают одно и то же, употребляются ли они для изложения тринитарного или христологического догмата. Вершиной апофатической богословской мысли отцов Халкидонского собора стало употребление четырех отрицательных понятий для определения образа соединения Божественной и человеческой природы во Христе: «неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно». Эта чеканная формула указывает на непостижимость тайны боговоплощения, и в то же время она отвергает как его несторианскую (нераздельно, неразлучно), так и монофизитскую (неслитно, неизменно) интерпретацию. После Халкидонского собора монофизитская терминология (мона физис – единая природа), к которой еще прибегал святой Кирилл, поставлена была вне закона в православной христологии, но от Кирилла идет содержащаяся в оросе идея тождества Божественного Слова как одной из Божественных Ипостасей с Ипостасью Богочеловека Иисуса Христа. «Парадокс Халкидонского ороса, – писал протоиерей Георгий Флоровский, – в том, что сразу исповедуется “совершенство” Христа “в человечестве”… и отрицается, что Христос был (простым) человеком – Он есть Бог вочеловечившийся… Он не “воспринял человека”, но “стал человеком”»[33]. Разъяснению этого парадокса должен был впоследствии послужить догматический орос V Вселенского собора.

Выслушав текст, составленный в молельне святой Евфимии, отцы собора «воскликнули: “Это вера отцов. Митрополиты пусть подпишут тотчас; пусть немедленно подпишут в присутствии самих сановников; хорошо определенное пусть не подвергается отсрочке. Это вера апостолов. С нею все мы согласны; все так мудрствуем»[34]. Но сановники заявили, что составленное определение следует представить верховной власти.

[1] Цит. по: Тьерри Амадей. Ересиархи V века: Несторий и Евтихий. Минск, 2006. С. 280.

[2] Деяния Вселенских соборов. СПб., 1996. Т. 2. С. 50.

[3] Там же. С. 54.

[4] Евагрий Схоластик. Церковная история. СПб., 2010. С. 109–110.

[5] Тьерри Амадей. Ересиархи V века: Несторий и Евтихий. С. 285.

[6] Деяния Вселенских соборов. Т. 2. С. 66.

[7] Там же.

[8] Там же. С. 67.

[9] Там же. С. 69.

[10] Там же.

[11] Карташев А.В. Вселенские сборы. М., 1994. С. 266.

[12] Деяния Вселенских соборов. Т. 2. С. 107.

[13] Там же. С. 119.

[14] Там же. С. 220.

[15] Храпов А.В. IV Вселенский собор // Вселенские соборы. М., 2005. С. 82.

[16] Деяния Вселенских соборов. Т. 2. С. 229.

[17] Болотов В.В. Лекции по истории Древней Церкви. М., 1994. Т. 4. С. 258.

[18] Деяния Вселенских соборов. Т. 2. С. 248.

[19] Там же. С. 266.

[20] Там же. С. 268.

[21] Храпов А.В. IV Вселенский собор. С. 84.

[22] Деяния Вселенских Соборов. Т. 3. С. 23.

[23] Там же. С. 25.

[24] Там же. С. 28–29.

[25] Там же. С. 35.

[26] Там же. С. 43.

[27] Там же.

[28] Там же.

[29] Там же. С. 43–44.

[30] Там же. С. 44.

[31] Там же. С. 45.

[32] Там же. С. 48.

[33] Георгий Флоровский, протоиерей. Византийские отцы V–VIII веков // http://www.magister.msk.ru/library/bible/history/florov02.htm

[34] Деяния Вселенских Соборов. Т. 3. С. 48.

http://www.pravoslavie.ru/arhiv/51824.htm