Историческое значение Швейцарского запрета

Специальный докладчик ООН по вопросу о свободе религии или убеждений Асма Джахангир заявила, что «Запрет на минареты является неоправданным ограничением свободы исповедовать религию и представляет собой явную дискриминацию в отношении членов мусульманской общины в Швейцарии». А вот министр иностранных дел Швейцарии Мишлен Калми-Рей сказала, что результаты воскресного референдума ставят под угрозу безопасность страны, то есть либо швейцарцы будут строить минареты, либо их кто-то будет убивать?

Если сегодня швейцарские мусульмане просят увеличить количество минаретов в стране, то завтра они могут попросить убрать крест с флага Швейцарии

Особое недовольство этим фактом выразили в Турции, до сих пор стремящейся в Евросоюз, где премьер-министр Реджем Тайип Эрдоган, в частности, сказал, что «Свобода вероисповедания и совести не могут быть изменены посредством референдума. В Турции за счет бюджета страны восстанавливаются христианские церкви. Мы ждем такого же отношения к исламу и от Европы». При этом правые партии в таких странах, как Голландия и Дания, объявили о желании последовать швейцарскому примеру и провести в своих странах аналогичный референдум.

На самом деле это беспрецедентное событие в истории современной Европы ещё предстоит оценить, ибо оно фактически обнажает то явное и неснимаемое противоречие, которым исполнен современный секулярный либерализм, а также тот факт, что не какие-то его привычные противники в виде «фашизма» или «коммунизма» окажутся главным препятствием на пути его иллюзорного торжества, а именно ислам — мировая религия, всё больше и больше наступающая на Европу.

Среди современных правых и левых авторов очень модно обвинять либеральную идеологию во всех смертных грехах и ничего сущностно нового в ряду этих обвинений сказать нельзя, поэтому начну с того, что попробую найти в либеральной идеологии те светлые аспекты, которые позволяли ей последние двести лет привлекать внимание не самых последних интеллектуалов.

Как историческое явление либеральный проект, при всей его абстрактности, мог возникнуть не из «ничего», а именно на основе христианского мировоззрения. Точнее говоря, именно в процессе секуляризации этого мировоззрения, то есть отказа христианской религии от самой себя с сохранением некоторых, специфических для неё ценностных позиций.

В данном случае речь идет об абсолютизации таких ценностей, как свобода человеческой личности и минимализация насилия человека над человеком. Конечно, между ортодоксальным христианством и секулярным либерализмом лежит пропасть, но, как и любая пропасть, она проходима при особом желании и умении — здесь имело значение и католичество с его девальвацией православной мистики, и католическая индульгенция, спешно осужденная на Тридентском соборе в 1567 году, и протестантская революция с её отказом от самой католической мистики и Священного Предания, и признание «спасения только верой», и ренессансный по своему происхождению пантеизм, и восходящий к протестантизму деизм, и т.д.

Но одна из тех ценностей, которые отличают христианство от любой другой религии, а именно свобода человеческой личности, была сохранена в модерне и абсолютизирована в либерализме.

При всей своей приземленности либеральный проект на самом деле является не меньшей утопией, чем такие его альтернативы, как фашизм или коммунизм, и утопичность его заключается в явном противоречии поставленных задач с реальностью.

Либеральная утопия стремится построить общество абсолютного правового равенства, решающего все свои проблемы посредством всеобщих и равных выборов, где сущностные отличия индивидов между собой не будут иметь никакого значения в вопросе об их привилегиях, и в частности самой большой привилегии на власть.

Вряд ли нужно объяснять принципиальную нереализуемость этого проекта любому минимально образованному человеку, но когда наблюдаешь современных либеральных политиков, особенно от Евросоюза, то возникает ощущение, что либо они цинично врут, либо им действительно требуется основательный ликбез по истории и геополитике.

Ведь есть совершенно очевидный факт — для того, чтобы какое-либо общество сохраняло свою целостность, оно в первую очередь должно обладать устойчивой идентичностью и более-менее внятным представлением об историческом смысле своего существования.

Эта коллективная идентичность и этот исторический смысл определяются не внешними законами, а культурой, то есть всем комплексом онтологических, этических и эстетических ценностей, которые отличают это общество от других. И поэтому степень причастности к этой культуре, определяющая вовлеченность индивида в процессы воспроизводства идентичности и реализации исторических смыслов этого общества, с неизбежностью влечет за собой определенные преференции, и в частности преференции власти.

Поэтому когда либералы отказываются от ценностей коллективной идентичности и коллективных исторических смыслов, они впадают в абсурдную ситуацию: во-первых, они фактически отказываются от самого общества, от его целостности и безопасности, а во-вторых, они и сами себя загоняют в тупик, потому что само либеральное общество, насколько оно вообще возможно, ради собственного выживания требует развития той самой коллективной идентичности и тех самых коллективных исторических смыслов.

Основная порочная ошибка либерализма заключается не в игнорировании сущностных отличий между индивидами во имя абстрактного равенства прав, а в неразличении самих этих отличий между собой

Например, США как сугубо либеральный проект федерации штатов, призванный распространять либеральные ценности по всему миру, во многом держатся на той, очень плотной культурной идентичности половины населения страны, составляющей основной электорат Республиканской партии.

И это не просто «электорат» от выборов к выборам — это люди, которые своё гражданство воспринимают как религиозное служение; именно на этих людях держатся такие принципиально нелиберальные институты, как семья, чиновничество, армия, полиция, спецслужбы, даже национальное производство и национальная культура, требующие существенных государственных протекций. То же самое касается любой страны, будь то Швейцария или Россия.

Означает ли это, что либеральные ценности в принципе не реализуемы и нужно призвать Запад и самих себя полностью отказаться от каких-либо элементов либерального общества?

Нет, если эти ценности правильно позиционировать, то есть точно соотнести с теми не-либеральными ценностями, без которых существование самого общества невозможно. Либеральная цивилизация действительно весьма привлекательна для иммигрантов со всего мира — турки едут в Швейцарию, а не швейцарцы в Турцию, так же как таджики едут в Россию, а не русские в Таджикистан и т.д., потому что либеральная цивилизация, которая сегодня во многом стала синонимом понятия европейской цивилизации, создала такое общество, в котором удобно жить людям, желающим иметь экономическую и политическую свободу.

От того, что это удобство исполнено внутренних противоречий и поэтому временно, оно не перестает быть удобством и привлекать людей со всего мира. Точно также можно вспомнить опыт советской цивилизации, которая до сих пор многим кажется привлекательной и тоже имела свои преимущества, но при этом также была исполнена противоречий и просуществовала несколько десятилетий.

И также как коммунистической идеологии приходилось подстраиваться под национально-исторические реалии российского пространства, так и либеральная идеология вынуждена будет подстраиваться под реалии тех западных и незападных стран, в которых она утверждается. Более того, она должна это делать.

Основная порочная ошибка либерализма заключается не в игнорировании сущностных отличий между индивидами во имя абстрактного равенства прав, а в неразличении самих этих отличий между собой.  Между индивидами и коллективами действительно существуют фундаментальные сущностные отличия, но эти отличия не равносильны друг другу, их нельзя машинально перечислять через запятую, принимая за отличия одного порядка.

Иными словами, если в какой-то ситуации можно игнорировать различие между синим и зеленым, то это не значит, что в этой же ситуации можно игнорировать различие между круглым и квадратным. Поэтому, когда либералы призывают к равенству прав независимо «от пола, возраста, цвета кожи, национальности, религии, имущественного положения и т.д.», они впадают в абсурд, поскольку «сравнивают зеленое с квадратным».

Можно ли считать равенство прав, игнорирующее определенные различия между людьми, благом? — да, можно, поскольку оно онтологически основано на равенстве людей перед Богом и позволяет развивать такие базовые христианские ценности, как Свобода, Справедливость, Солидарность. Но в этом рассуждении важно каждое слово, и в данном случае именно слово «определенные» различия.

Либерализм и демократия в их чистом виде противоречат сохранению религиозной идентичности нации, поскольку в обоих случаях религиозная идентичность не представляется фундаментальной ценностью

Все различия между людьми делятся на неотъемлемые и отъемлемые — первые невозможно выбрать, с ними уже существуют, а вот от вторых можно отказаться. Пол, возраст, раса, этнос — это то, что дано человеку изначально и поэтому человек не может отвечать за них. Религия — это мировоззрение, то есть это то, от чего можно отказаться и что можно выбрать, и огромная проблема религиозной идентичности состоит в том, что люди зачастую относятся к ней совершенно несерьезно: либо полностью игнорируют её, либо воспринимают как продолжение этнической.

Вместе с этим, в различении религиозной идентичности очень важна именно степень этого различения — одно дело различение конфессий одной религии и юрисдикции одной конфессии, и другое дело различение одной религии и другой. Поэтому, когда группа молодых мусульман на следующий день после референдума в знак протеста в Женеве установила бумажный минарет около памятника «веротерпимого» генерала Анри Дюфура, они были неправы, потому что веротерпимость между католиками и кальвинистами, на которой держится Швейцария, сохраняет европейскую идентичность этой страны, а интеграция ислама разрушает эту идентичность. 

Религии представляют собой самодостаточную систему ценностей, не нуждающуюся в диалоге с другими, они формируют основу и лицо мировых цивилизаций, наглядным проявлением которых служат геральдические символы и культовые постройки.

Именно поэтому председатель Духовного управления мусульман Азиатской части России, муфтий Нафигулла Аширов недавно призвал убрать с герба РФ «четыре крупных креста» как «знак давления христианской символики». Поэтому также самый болезненный вопрос православно-мусульманских отношений в России — это строительство мечетей с их минаретами в немусульманских городах.

Как проблема новых культовых построек решается в логике либерализма? С либеральной точки зрения религиозные и конфессиональные отличия между людьми не имеют значения и если некое общество решило где-то построить храм или мечеть, то ему достаточно совершить определенные юридические или экономические процедуры, и этого будет достаточно.

Представления о том, что есть «традиционные религии» или «религии большинства», у либералов нет, не говоря уже о таких материях, как «религиозная идентичность нации» и «сохранение исторического облика». В итоге кто угодно где угодно может путем определенных правовых и финансовых операций построить всё что угодно и снести всё что угодно.

Какие-то невнятные инерциальные конвенции ещё сдерживают общество от этого цинизма, но по сути дела никаких неснимаемых препятствий на его пути уже нет. И вот что особенно интересно: те меньшинства, которые хотят расширить свои возможности и выступают за свои права именно как за сугубо либеральные «права меньшинств», в определенный момент совершенно не брезгуют апеллировать именно к количественному фактору — не «дайте нам права, потому что мы есть» (как это только и может быть в либерализме), а «дайте нам права, поскольку нас стало больше» или вообще потому что «нас стало много».

Напомню, что либерализм, который часто сопрягается с демократией как её брат-близнец, на самом деле имеет с ней принципиальное различие: реальная демократия — это всегда отстаивание прав большинства, в то время как реальный либерализм — это всегда отстаивание прав меньшинств. Поэтому всем меньшинствам к «демократии» лучше не апеллировать, ибо при реальной «власти народа» их права могут быть только ограничены.

Религии представляют собой самодостаточную систему ценностей, не нуждающуюся в диалоге с другими, они формируют основу и лицо мировых цивилизаций, наглядным проявлением которых служат геральдические символы и культовые постройки.

Однако из этого рассуждения не следует, что демократия — это панацея от либерализма. Очень многие правые политики в борьбе с либерализмом обращаются к идеалам демократии — то ли в популистских целях, то ли из нежелания просчитывать свою стратегию в долгосрочной перспективе. Когда мы говорим какому-либо меньшинству, что оно не имеют права совершать какие-либо действия только потому, что оно меньшинство, то это означает, что когда оно перестанет быть меньшинством, оно получит эти права.

В этом заключается основная ошибка самой демократии как власти большинства, поскольку её основной ценностью является количество, а не качество. Демократический идеал исходит из того, что «правы те, кого больше», а этот тезис сам по себе абсурден, поскольку истина не может быть установлена посредством большинства голосов.

Об этом говорит и сам премьер-министр Турции Эрдоган: «Свобода вероисповедания и совести не могут быть изменены посредством референдума». Мне бы очень хотелось, чтобы все мусульманские политики рассуждали именно таким образом, включая самого Эрдогана.

Но мы хорошо знаем, что, как правило, они отстаивают права мусульманского населения в странах европейской цивилизации на основании его количественных масштабов. И я бы очень хотел, чтобы когда в какой-либо европейской стране мусульман станет больше половины, тот же Эрдоган не призывал к референдумам в решении религиозно-политических вопросов.

Таким образом, либерализм и демократия в их чистом виде противоречат сохранению религиозной идентичности нации, поскольку в обоих случаях религиозная идентичность не представляется фундаментальной ценностью — в первом случае эта идентичность не отличается от любой другой, а во втором случае она утверждается посредством большинства голосов.

Соответственно, не только либерализм, но и демократия только тогда будет способствовать целостности и безопасности общества, когда  её ценности будут соотнесены с теми не-демократическими ценностями, без которых существование самого общества невозможно.

Поэтому единственным выходом из этого коллапса в странах европейской цивилизации является заключение безусловной политической конвенции на уровне основного закона, что именно христианство как культурообразующая религия Европы должна иметь все преференции перед другими религиями.

Для этого, во-первых, необходимо четко различить религиозную идентичность и любую другую, чтобы «не путать зеленое с квадратным», а во-вторых, перестать надеяться на демократическую апелляцию к «большинству».

Конечно, сегодня основной авангард защиты прав христианского большинства кроме местных церквей составляют национал-демократические движения. Но что они будут делать, когда христианство перестанет быть религией большинства? Ведь те же 57% швейцарцев, проголосовавших против строительства минаретов — это критическое число для страны, где самих христиан всё меньше, а мусульман всё больше.

Через десять лет 57% может превратиться в 50%, а массированная идеологическая атака либеральной «толерантности» и без того может подкосить волеизъявление самих христиан. И если сегодня швейцарские мусульмане просят увеличить количество минаретов в стране, то завтра они могут попросить убрать крест с флага Швейцарии, — тем более что прецедент такой просьбы уже был, и не где-нибудь, а в России.

Сохранение евроидентичности возможно только в конфликте с существующим проектом интеграции самой Европы, разрываемой между Сциллой толерантного нигилизма и Харибдой наступающего исламизма

Эта перспектива не означает, что нужно отказаться от демократической риторики вообще, но нужно понимать её ущербность. Обратим внимание, даже в «демократическом» обществе свойства электорального большинства далеко не всегда признаются эталонными.

Например, все люди склонны ко греху, а подавляющее большинство людей постоянно грешат и могли бы совершать преступления, если бы не было такого сдерживающего начала, как государственный аппарат насилия. Из этого же не следует, что демократические государства должны признавать грех и преступление нормой, более того, демократические государства на уровне официальных деклараций постоянно призывают общество к благоразумию, хотя некоторые элементы греховного поведения уже легитимируются в иных демократиях.

Точно так же демократическое государство в Европе должно отнестись к религиозной идентичности своего демоса, которая должна стать безусловной ценностью, закрепленной на уровне основного закона, независимо от того, сколько представителей этого демоса причастны к этой идентичности.

Между прочим, нужно признать, что тот тип утопической либерал-демократии, который демонстрирует сегодня Евросоюз или Демократическая партия США, является следствием радикализации либеральной идеологии в ХХ веке в ответ на известные тоталитарные эксперименты.

Вместо того чтобы сделать взвешенные выводы из факта популярности антилиберальных настроений, западные либералы ещё более утвердились в своей «идеологической чистоте». Однако если мы вспомним реальные убеждения основоположников классического либерализма, то увидим, что они соотносились с идеологией Евросоюза примерно так же, как умеренная социал-демократия соотносится с большевизмом.

Например, такой сооснователь классического либерализма, как Джон Локк, автор знаменитого «Письма о веротерпимости» (Epistola de tolerabtia, 1686), был верующим и утверждал, что веротерпимость не должна распространяться на мусульман (!), католиков (!!) и атеистов (!!!). А уж что касается защиты национальных интересов своих стран и предотвращения революций, то по этой части практически все известные классические либералы были откровенными правыми консерваторами.

Нужно, наконец, сверхсерьезно отнестись к вопросам религиозной идентичности нации, пока минареты не появились в московском Кремле и убийства священников в московских храмах не превратились в систему.

Следовательно, мы можем с полной уверенностью сказать, что современный проект Евросоюза и его адепты представляют собой радикальную утопическую идеологию, не адекватную человеческим реалиям и крайне опасную для целостности и жизнеспособности всей европейской цивилизации. Теоретически можно надеяться на относительное «поправение» Евросоюза, но никаких оснований для этой надежды нет, особенно после позорного провозглашения «суверенного Косово» 17 февраля 2008 года.

В итоге складывается парадоксальная ситуация, когда сохранение реальной евроидентичности возможно только в конфликте с существующим проектом интеграции самой Европы, разрываемой между Сциллой толерантного нигилизма и Харибдой наступающего исламизма.

И остается только порадоваться за нейтральную Швейцарию, не входящую в состав Евросоюза, которая может себе позволить такую фронду. Однако если бы европейская цивилизация заканчивалась на восточных границах немецкоязычной ойкумены, то тогда можно было бы уже говорить не об агонии, а об отпевании Европы.

Но в том-то всё и дело, что реальная евроидентичность затрагивает не только страны Западной Европы, но и Восточной, а также и все те страны мира, которые когда-то были европейскими колониями. Это та самая «другая Европа», которая может спасти и саму себя, и даже Запад, если предложит миру альтернативный Европейский проект, можно сказать, консервативный аналог Евросоюза, где не будет стоять вопрос о ликвидации Распятия из школьных классов и государственных гербов, где невозможны будут ни гей-парады, ни публичные кровавые ритуалы нехристианских культов.

И именно Россия как носительница миссии Третьего Рима, как крупнейшая христианская страна мира и единственная православная страна, обладающая ядерным оружием, должна стать инициатором этого проекта. Именно этот проект должен предложить миру Дмитрий Медведев, который не раз выступал сторонником альтернативного Европейского проекта, но не объяснял его сущностное отличие от проекта Евросоюза. Это единственный путь быть Европой и не быть в Евросоюзе, но для этого нужно, наконец, сверхсерьезно отнестись к вопросам религиозной идентичности нации, пока минареты не появились в московском Кремле и убийства священников в московских храмах не превратились в систему.

Аркадий Малер