Был ли Христос гуманистом? Александр Ткаченко

Как на самом деле Церковь понимает человеколюбие

Ругать гуманизм и хвалить христианство здесь никто не будет. Уже потому хотя бы, что это предсказуемо, а значит — довольно скучно как для христиан, так и для приверженцев гуманизма. Сегодня это слово для светской аудитории стало синонимом человеколюбия, милосердия и доброты. Понятно, что ни один вменяемый человек не станет оспаривать их ценность. Но вот вопрос: а много ли современные люди знают о христианском взгляде на эти понятия? Возможно, разговор о гуманизме — это хороший повод лучше разобраться в том, что же говорит Церковь о любви к людям и о самой нашей человечности.

Влюбленный людоед

«Гуманист просто любит людей, а людоед без них жить не может». В этой старой шутке, кроме мрачной иронии и скепсиса, заложена еще и очень важная мысль: оказывается, любовь к человеку в различных системах ценностей может пониматься ну очень по-разному. Например, для людоеда из шутки ценность человека — чисто гастрономическая, для гуманиста — этическая и мировоззренческая, для христианина — религиозная. И в разговоре о христианстве и гуманизме очень важным является ответ на следующий вопрос: что же именно, по мнению сторонников каждой из этих концепций, достойно в человеке любви и по какой причине?

В гуманизме высшей ценностью является человек сам по себе, а причиной этому выступает его способность к развитию, к самореализации на благо всего человечества. И, в общем-то, это верно: и развитие, и благо человечества — вещи очень достойные и правильные. Вот только почему-то в истории это развитие и самореализация ради общего блага осуществляется как-то… не очень убедительно. И ладно, если б только в истории: в конце концов, историческое христианство тоже показывало себя весьма неоднозначно. Но даже на уровне мечты, интеллектуального проброса в будущее, гуманизм почему-то никак не получается подать в рафинированном, очищенном от всячес­ких примесей виде. Попыток описать человеческое общество, в котором идеалы гуманизма осуществились бы в полной мере, было множество. Но успехом они не увенчались даже у самых талант­ливых писателей. Одной из самых ярких версий такой гуманистической утопии стал Мир Полудня, описанный братьями Стругацкими в цикле фантастических произведений, посвященных жизни человечества XXII века.

Усыпите дона Румату!

Хотя на самом деле Мир Полудня — не утопия даже, а скорее, некий мысленный эксперимент, результаты которого оказались неожиданными для самих авторов. Стругацкие, по собственному их признанию, попытались описать мир, в котором им самим хотелось бы жить. Но на пути к этой романтической цели, по мере углубления в описание подробностей, они столкнулись с совсем неромантическими обстоятельствами. Изобразить сам мир оказалось не так уж сложно, тем более что социальное устройство и технические достижения человечества Стругацкие всегда показывают походя, вторым планом. Мир своей мечты авторы изображали не через описание «Всемирного совета» или различных «умных» железок — стреляющих, летающих, превращающих опилки в золото. Все это фон, нечто само собой разумеющееся. Главным же содержанием творчества Стругацких стали люди будущего, точнее — внутренний мир этих людей. Стругацкие задались вопросом: какие цели может поставить перед собой человечество, после того как решит все свои насущные проблемы? Ведь здоровые потребности человека удовлетворить не так уж и сложно. Допустим, все люди сыты, одеты-обуты, обеспечены жильем и работой по душе, войн нет и не предвидится, все человечество — одна семья… Что дальше? Неужели этот комфортабельный быт и есть — счастье? Такое мещанское благополучие «шестидесятников» Стругацких, конечно, не устраивало. И они придумали своему сытому, невоюющему человечеству новый вектор развития. Движущими силами в Мире Полудня стали два устремления, не дающие людям закиснуть в условиях полного материального благополучия. Первое — неуемная жажда новых знаний, пусть даже полученных с риском для жизни. Второе — подтягивание всех гуманоидных цивилизаций (застигнутых людьми Полудня на феодальном или империалистическом этапе их развития) до своего уровня.

Но вот парадокс: все подобные проекты, описанные Стругацкими, оканчиваются неудачей. Невероятно, но факт: люди будущего ни разу не смогли выполнить свою работу должным образом. Пожалуй, ярче всего это можно увидеть на примере любимого миллионами читателей дона Руматы из романа «Трудно быть богом». Могучий, умный, добрый Румата Эсторский, на протяжении всей книги являвший собой образец гуманизма и человеколюбия, в финале заваливает Арканарскую столицу трупами, и его приходится спешно эвакуировать на Землю, предварительно усыпив (а то бы и своим досталось на орехи). Ничуть не лучше дело обстоит и в «Обитаемом острове», и в других романах цикла.

Случайным поворотом сюжета такое не объяснишь, тут видна авторская концепция. Почему же, придя улучшать чужие миры, люди Полудня в этих самых мирах стремительно ухудшаются сами? Быть может, дело в том, что, изъяв своих героев из гуманистического будущего и окунув их в «сумерки морали», авторы как раз и хотели показать, что же происходит с человеком Полудня, оказавшимся за пределами взрастившей его социальной среды.

Стругацкие создали в своих романах новый, лучший мир. Но создать нового человека у них не получилось. Весь блеск гуманизма, все нравственное совершенство землян будущего оказалось не более чем красивой оберткой, тоненьким культурным слоем, покрывшим их души в тепличных условиях Мира Полудня. И как только авторы погрузили их в нравственно агрессивную среду отсталых планет, эта культурная оболочка тут же начала с них сползать. Оказалось, люди Полудня чувствуют себя в «сумерках морали» как рыба в воде. Причем как хищная рыба, поскольку лучше туземцев подготовлены интеллектуально и физически. Они легко адаптируются в феодальном и империалистическом мире, но при этом стремительно меняются и теряют светлые черты «человека будущего». До такой степени, что на Земле их начинают бояться даже самые близкие и любящие люди. В земляничном соке на руках Руматы его друзьям мерещится кровь. И самое грустное, что дело тут не в личности Руматы или других героев, отправившихся улучшать чужие миры. Да, они — совсем небольшая часть человечества Полудня, с которой авторы смыли грим гуманистического благополучия. Но они — плоть от плоти этого человечества, они типичные, а в чем-то даже лучшие его представители. В них, словно в волшебном зеркале, люди Полудня вдруг увидели себя, увидели, что любой из них, окажись он на месте того же Руматы, наломал бы таких же дров. Да и сам по себе человек будущего у Стругацких оказался по сути — зеркалом обстоятельств, в которых он находится. Живет в тихом и благополучном сообществе землян — соответствует всем высоким идеалам гуманизма. Попадает на планету с феодальным или диктаторским режимом — раньше или позже превращается в жестокого хищника. Думается, именно в этой переменчивости и заключается главная ущербность гуманистического идеала: высшей ценностью в гуманизме объявлен человек, который в нравственном и духовном отношении является лишь жидкостью, принимающей форму сосуда, в который она налита. То есть — полностью зависит от обстоятельств, в которых находится. И все надежды на то, что рано или поздно он окажется способен окружить себя обстоятельствами, раскрывающими в нем все самое лучшее, доброе и чистое, имеют примерно столько же оснований, сколько надежда на то, что разлитая по полу вода с течением времени способна самостоятельно сформировать вокруг себя прекрасную фарфоровую вазу с изысканным рисунком.

Чтобы путешественник мог успешно двигаться к цели, необходимо несколько условий: прежде всего, у него должна быть сама эта цель, а также — карта, на которой она обозначена, и навигационные приборы, позволяющие определить собственное положение. В гуманизме ничего этого нет. Человек там рассматривается исключительно как продукт собственного развития, который сам задает себе направление этого развития и сам же оценивает собственную успешность на пути к совершенству. Неудивительно, что в таком закольцованном на себя мировоззрении не получается сформировать хотя бы более-менее внятное представление о том, что считать нормой собственной человечности. Но само существование этой нормы и свое несоответствие ей осознает или хотя бы смутно чувствует, наверное, любой из нас.

Огонь и трубы медные прошел,
Всю землю взял, а снял так мало хлеба,
Все небо взял, — а что он взял от неба?
Каких-то звезд бессмысленный глагол…
Зол человек, несчастен, скуп и зол.

И вот этому несчастному, скупому и злому человеку из стихотворения Арсения Тарковского гуманизм предлагает полюбить всех прочих скупых, злых и несчастных людей, живущих на планете Земля. Спору нет, пожелание, безусловно, благое. Но надежды на его исполнение можно питать разве что в романтической юности, пока у человека еще нет опытного познания собственной скупости, несчастия и злобы.

Живая икона

Но что же христианство может предложить взамен этой безысходности, и чем оно принципиально отличается от гуманизма? Прежде всего, наличием той самой нормы нашей человечности, которая столь размыта и безосновательна в гуманистическом мировоззрении. Эта норма — евангельское описание Христа. Дело в том, что Иисус из Назарета в христианстве не просто «положительно прекрасный человек». Он — воплотившийся Творец нашего мира, создавший саму природу человека с вполне определенной целью — приготовить в этом мире вместилище для Себя. Вот как писал об этом святой Николай Кавасила: «Бог сотворил человеческую природу, имея в виду никакую другую цель, как ту, чтобы, когда Ему придет время родиться, воспринять Матерь Себе от этой природы. И, изначально утвердив эту природу как непреложный образец в лице Богочеловека Христа, Он затем устроил по Нему человека».

Церковь говорит, что человек изначально был задуман и сотворен по образу, который Бог определил для Собственного воплощения. Именно будущее Рождество Христа стало основой замысла Божьего о том, каким будет самое удивительное и прекрасное Его творение — человек. И этот факт открывает для православных христиан совершенно особую перспективу развития, к сожалению, недоступную тем, кто не признает Христа Первообразом человека. В отличие от всего остального мира, давно уже запутавшегося в бесплодных попытках определить, что для человека нормально, а что — нет, христиане имеют вполне определенный и ясный критерий человечности — образ Христа, данный нам в Евангелии.

Поэтому призывы Церкви к подражанию Христу — это не просто педагогическая риторика. Такое подражание — единственный путь жизни, соответствующий самой глубинной сущности человека — образу Божьему. Многим известно крылатое выражение Тертуллиана «anima naturaliter christiana» — душа по природе своей христианка. Но здесь присутствует некий отголосок платонической философии, рассматривавшей тело как темницу для души. В православном же мировоззрении эти слова можно сказать не только о душе, но и о теле, поскольку и оно тоже имеет своим прототипом образ Христа, и тоже задумано и создано Богом не для чего иного, как для воплощения Сына Божия. И все душевные и телесные движения, все чувства и замыслы, слова, действия, — все поведение в целом христиане призваны соотносить с тем, что известно из Евангелия о поведении, словах, чувствах и мыслях Христа. Без этого человек попросту перестает соответствовать своей природе и остается человеком лишь постольку, поскольку (пусть даже и неосознанно) реализует в себе черты и качества, присущие Христу. Собственно, именно в этих точках пересечения гуманизма с евангельским описанием воплотившегося Бога и формируется то, что сегодня принято называть общечеловеческими ценностями. Но, в отличие от христианства, гуманизм не в состоянии внятно определить, что же в них ценного и чем обусловлена эта ценность.
В христианстве человек не просто ценность. Он — святыня, выше которой только Бог. И не важно, что представляет из себя этот человек, каковы его характер, убеждения, нравственность, интеллектуальные и творческие способности. Не важно, каков его возраст, пол, цвет кожи и состояние здоровья. Любой человек для христианина — живая икона его Бога. Дистанция же между этикой в отношениях с Богом и этикой межчеловеческих отношений в христианстве практически сведена к нулю словами Христа: …так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф 25:40). И никаких исключений это правило не знает — идет ли речь о своих собратьях по вере, о язычниках, гуманистах или атеистах. Ударил человека — ударил Христа. Плюнул кому-то в лицо — плюнул в Иисуса. Обругал, толкнул, унизил, выставил на посмешище — знай, ты все это сделал Тому, Кто честно предупредил тебя об этом в Нагорной проповеди. Святитель Игнатий (Брянчанинов) писал с полной определенностью: «Лишенные славы христианства не лишены другой славы, полученной при создании: они — образ Божий. Если образ Божий будет ввергнут в пламя страшное ада, и там я должен почитать его. Что мне за дело до пламени, до ада! Туда ввергнут образ Божий по суду Божию: мое дело сохранить почтение к образу Божию и тем сохранить себя от ада. И слепому, и прокаженному, и поврежденному рассудком, и грудному младенцу, и уголовному преступнику, и язычнику окажи почтение, как образу Божию. Что тебе до их немощей и недостатков! Наблюдай за собою, чтобы тебе не иметь недостатка в любви. <…> Наперсник любви к ближнему входит ею в любовь к Богу. Но если ты думаешь, что любишь Бога, а в сердце твоем живет неприятное расположение хотя к одному человеку, то ты — в горестном самообольщении».

Идолы гуманизма

Для христиан любой человек — образ Божий. Но далеко не всякое человеческое действие, желание, движение души соответствует этой нерукотворной иконе. Дело в том, что Библия говорит о сотворении человека не только по образу, но еще и по подобию Бога. И если образ — это сама человечес­кая природа, данная нам еще в нашем зачатии, то с подобием дело обстоит несколько сложнее. В готовом виде человек его не получает. Подобие Божие возможно приобрести лишь осознанным и целенаправленным усилием. Чтобы стать таким, каким его задумал Бог, человеку нужно уподобиться Богу, развивать в себе свойства и качества, присущие Богу. А поскольку Бог есть Любовь, то и уподобление Ему выражено прежде всего в умении любить. Именно на это направлены все заповеди Евангелия, по которым призваны жить христиане.

И если образ Божий по сути является подарком Создателя человеку, то подобие Божие можно считать ответным даром человека своему Богу. А все, что не соответствует этому подобию — в поведении, словах, мыслях человека, — все это неизбежно становится жестом пренебрежения к полученному от Бога образу, использованием удивительного и высокого дара не по назначению. Ум, чувства, воля — все это у нас точно такое же, как и у нашего первообраза — воплотившегося Бога Иисуса Христа. И если мы в своих мыслях, эмоциях, решениях употребляем их не так, как это делал Он, значит, в этих наших действиях нет подобия Божьего, значит, они были ошибкой, промахом, или, говоря языком богословия, — грехом.

В этом разделении самого человека и его греха, собственно, и заключается вся христианская этика: любить грешника, ненавидеть грех. Человек — образ Божий, который заслуживает любви и почитания в любом случае, каким бы лютым грешником ни оказался его носитель. А вот грех, которым он уродует в себе этот образ, заслуживает только ненависти, и никаких компромиссов для христианина тут быть не может. На практике осущес­твить такое разделение непросто, и, к сожалению, бывает так, что свою ненависть ко греху христиане вдруг начинают переносить на самих грешников. Но важно понимать, что в таком поведении нет никакого уподобления Богу, а тот, кто себе его позволяет, становится таким же нарушителем Божьего закона любви, как и ненавидимый им грешник. Побеждай зло добром (Рим 12:21) — других инструментов борьбы со злом в христианской этике просто не существует.

Русский философ Николай Бердяев писал про гуманизм так: «Основная его ложь в идее самодостаточности человека, самообоготворении человека, то есть в отрицании богочеловечности. Подъем человека, достижение им высоты предполагает существование высшего, чем человек. И когда человек остается с самим собой, замыкается в человеческом, то он создает себе идолов, без которых он не может возвышаться». И не так уж важно, как будут называться эти идолы — «труд», «справедливое общество», «законы добра и красоты». Имена их могут быть одно красивее другого, но действие их всегда будет губительным. Потому что в любом случае они призваны подменить собой Бога и заслоняют то главное, что есть в человеке — образ и подобие Божии. Идолы гуманизма, как и любые другие идолы, крадут у человека подлинный смысл его жизни, которая, как известно, одна. Поэтому глубочайшим образом заблуждаются те, кто считает, будто Иисус Христос был гуманистом. Сама мысль о том, что воплотившийся Бог может сочувствовать демонстративно-безбожному мировоззрению, выглядит, мягко говоря, странно.

И все-таки гуманизм не является с христианской точки зрения абсолютным тупиком. Тот же Бердяев писал далее: «Но нужно всегда помнить, что отрицание Бога и богочеловечности в поверхностном сознании не означает отсутствия в человеке действительной богочеловечности». Душа человека всегда остается по своей природе христианкой, даже если на осознаваемом уровне своего бытия он и считает себя сторонником гуманизма. Эта общность человеческой природы связывает гуманистов с христианством куда крепче, чем все совпадения «общечеловеческой этики» с этикой Евангелия. Вопрос лишь в том, отвергнет ли гуманист эту связь окончательно, или же сумеет понять, что все лучшее в гуманизме имеет своей основой ту самую — действительную — богочеловечность, о которой говорил Бердяев. Рано или поздно любой неверующий человек оказывается перед этим выбором, после которого для одних гуманизм становится непреодолимой преградой на пути к Небу, для других — лишь этапом, ступенью, ведущей к познанию Бога. И так уж устроен мир, что сделать этот выбор человек может только сам.

Фото анонса bostoncatholic www. flickr. com

http://foma.ru/byil-li-hristos-gumanistom.html