Антирелигиозная кампания изъятия мощей в Советской России

Страница для печатиОтправить по почтеPDF версия
Антирелигиозная кампания изъятия мощей в Советской России
Частью антирелигиозной политики советской власти была кощунственная кампания по вскрытию мощей. К 1920 г. по стране в целом произвели 58 вскрытий мощей. Доктор исторических наук, профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии, главный архивист Центрального государственного архива Санкт-Петербурга Михаил Витальевич Шкаровский, опираясь на исторические документы, рассказывает о вскрытии мощей прп. Александа Свирского, свят. Иоасафа Белгородского, св. Иоанна Кроншдадского, св. благоверного княза Александра Невского. Доклад прочитан на Международной историко-богословской конференции «Покровские чтения в Брюсселе-2017» — «Русская Православная Церковь, сто лет после падения империи 1917-2017 гг.».
Уже вскоре после Октябрьского переворота советские власти стали искать пути к подрыву авторитета Церкви (и религии в целом) в сознании верующих. Этой задаче была подчинена развернутая с конца 1918 г. кампания по вскрытию, экспер­тизе, публичной демонстрации и изъятию мощей канонизированных святых Русской Православной Церкви. Она никак не согласовывалась с принципами декрета об отделении и являлась грубым вмешательством в сугубо внутренние дела Церкви, попыткой, по сути, регулировать каноны ее жизни и богослужебной практики. Первые, нерегулярные случаи вскрытия мощей относятся к лету 1918 г.[i], но сигналом к массовым акциям такого рода послужило вскрытие мощей преподобного Александра Свирского в Свято-Троицком Александро-Свирском монастыре Олонецкой епархии.
 
Первое вскрытие раки, где хранились мощи святого, произошло по решению Лодейнопольского уездного исполкома уже в январе 1918 г.[ii]. Через два месяца, в марте представители уездного совета попытались произвести опись имущества обители. Однако ее насельники не подчинились, провели крестный ход и вместе с многочисленными богомольцами заставили представителей советских властей и сопровождавших их пятерых красноармейцев ретироваться. После этого на полгода монастырь оставили в покое. Однако в октябре с началом гражданской войны и массовой антирелигиозной кампании по указанию VIII отдела Наркомата юстиции губернские и уездные власти решили возобновить попытки ограничить деятельность Александро-Свирского монастыря, а то и вообще закрыть этот «очаг контрреволюции»[iii].
 
22 октября вооруженный отряд во главе с командиром отдель­ного батальона войск ВЧК Августом Вагнером, направленный Олонецкой губернской чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией, разграбил монастырь. Он не только конфисковал более 650 килограммов церковного серебра, но и отобрал у монахов продовольствие, одежду, обувь, церковное вино. При этом серебряная рака со святыми мощами преподобного Александра Свирского (пожертвованная царем Михаилом Федоровичем в 1641 г.) оказалась вскрыта и изъята. Святые мощи были вскрыты против желания верующих. Подобное действие советских властей вызвало возмущение монахов и богомольцев и было объявлено братией святотатством. Через несколько дней после проведенной реквизиции чекисты расстреляли четырех насельников, в том числе настоятеля архимандрита Евгения (Трофимова), казначея иеромонаха Варсонофия, священника Перова[iv].
 
После получения известий в Петрограде о фактическом разграблении монастыря Комиссариат народного просвещения Союза коммун Северной области направил для расследования произошедшего инспектора Главного управления архивными делами профессора В.Г. Георгиевского. В его отчете от 26 ноября говорилось, что изъятые ценности общим весом более 60 пудов серебра были отправлены в двух вагонах в Петрозаводск и их нахождение в настоящий момент неизвестно. Изъятое церковное вино выпили лица, проводившие реквизиции, «а многие вещи, взятые в монастыре, были раздарены местным девицам, а двое из этих лиц уже арестованы и находятся в тюрьме» и т.п.[v].
 
28 ноября Комиссариат народного просвещения написал запрос в Комиссариат внутренних дел Союза коммун Северной области с просьбой выяснить нахождение реквизированных предметов церковной утвари, «представляющих высокохудожественное значение». В свою очередь, в письме от 6 декабря Комиссариат внутренних дел предложил Олонецкой губернской ЧК срочно дать ответ на запрос, а также принять меры по розыску и сохранению вещей[vi]. 17 декабря последовал ответ Олонецкой ЧК в адрес отдела управления исполкома Союза коммун Северной области, в котором говорилось, что ценности хранятся в кабинете председателя губревисполкома и в основном подлежат утилизации, лишь часть будет передана в музей. В этом письме отмечалось, что в ближайшее время все серебро переплавят в слитки, в том числе и раки, якобы не имеющие «культурного значения»[vii]. Следует отметить, что никакой описи реквизированных ценностей составлено не было, что создавало почву для различных злоупотреблений. Лишь 28 декабря 1918 г. председатель комитета деревенской бедноты Александро-Свирской слободы по памяти составил примерную ведомость вещей, реквизированных Олонецкой губернской ЧК, отметив, что она далеко не полная[viii].
 
Из конфискованных ценностей в Петрозаводский музей в дальнейшем была передана небольшая часть — только 74 предмета, в том числе Евангелия в серебряных окладах, панагии, кресты, дароносицы, но и те никакими специалистами не отбирались, а бы­ли определены на свой вкус реквизиторами. Остальное, в том числе серебряные ризы, раки, священные сосуды XVI-XVII веков, присвоили или переплавили в слитки. Ограбление монастыря и осквернение мощей преподобного вызвало сильный резонанс по всей России. Святейший Патриарх Тихон обратился в Совет народных комиссаров и ВЦИК с протестом против действий Олонецкого губисполкома и ЧК. По распоряжению Совнаркома Наркомату юстиции было поручено разобраться в этом факте и наказать виновных, в связи с чем Наркомат юстиции и ВЦИК запросили объяс­нения местных властей[ix].
 
Предсе­датель Олонецкой губернской чрезвычайной комиссии Оскар Кантер был вынужден 11 марта 1919 г. написать в ВЧК при Совете народных комиссаров объяснительную записку, в которой заявил, что монахи якобы лгали, когда говорили о надругатель­стве А. Вагнера над «святыми мощами». Они будто бы сами убедились, что в раке прп. Александра Свирского после вскры­тия оказался то ли «обыкновенный скелет смертного человека», имевший «что-то вроде ног, одетых в темные малиновые туфли», то ли восковая кукла. В записке говорилось, что всего было обнаружено и конфисковано «40 пудов чистого серебра в виде церковных изделий». При этом большую часть якобы передали «в комитет деревенской бедноты Александро-Свирской слободы для распределения между нуждающимися...». Доставленные в Петрозаводск серебряные предметы, по предложению губернской ЧК, оказались переплавленными в слитки общим весом более 9 пудов[x]. Оправдывая расстрелы, О.Кантер писал, что мо­нахи будто бы организовали при монастыре «союз охраны церк­вей», в который привлекли и часть населения. В пункте № 14 устава этого «союза» было записано, что «в случае нападения на церковное имущество грабителей, захват­чиков следует призывать православный народ на защиту церкви, ударяя в набат, рассылая гонцов». «То есть, — восклицал автор записки, — призы­вать к открытому вооруженному бунту против сущест­вующей власти!.. Желая пресечь возможность восста­ния <...> Олонецкая ЧК не преминула срочно избавиться от элементов злого пошиба: архимандрита Евгения и других». Записка заканчивалась словами: «...считая все свои действия и распоряжения вполне обоснованными, верными в смысле беспощадной борьбы с врагами коммунистических идей и социалисти­ческой мысли, ЧК просит товарищей ГубИКа довести до сведения Центра, что Олонецкая ГубЧК никогда не тер­пела разгула безответственности лиц, и что до настоящего времени революционная честь ее не была оскорблена странными и далеко не заслуженными подозрениями»[xi].
 
Однако подозрения оказались вполне заслуженными. В ходе специального расследования, проведенного Комиссариатом внутренних дел Союза коммун Северной области, передача большей части конфискованных церковных ценностей «в комитет бедноты Александро-Свирской слободы для распространения между нуждающимися» не подтвердилась. Злоупотребления оказались настолько вопиющими, что несколько чекистов вскоре были арестованы.
 
Со вскрытия мощей преподобного Александра Свирского в октябре 1918 г. фактически началась подобная кампания по всей стране. В том же месяце в советской печати появились сообщения о том, что при приеме на учет богослужебного имуще­ства Александро-Свирского монастыря Олонецкой губернии «в литой раке, весящей более 20 пудов серебра, вместо нетленных мощей Александра Свирского была обнаружена восковая кукла»[xii]. Эти публикации опровергают не только свидетельство расстрелянного через несколько дней настоятеля монастыря архимандрита Евгения, но и архивные документы[xiii]. Согласно донесению епархиального архиерея, епископа Олонецкого Иоанникия Святейшему Патриарху Тихону, «люди, назвав­шие себя комиссарами, <...> без всякого стеснения с полным надругательством над религиозными чувствами русского народа обращались с находившимися в храме мощами, самовольно вынули их из раки, а затем, вероятно, в оправдание своих возмутительных действий выдумали басню, будто бы вместо останков тела свя­того Александра Свирского они нашли лежащую восковую куклу»[xiv]. После появления сообщений в советской печати губернский Отдел народного образования обратился в Олонецкий губернский исполком с просьбой о предоставлении «восковых мощей» в свое распоряжение для хранения их в Петрозаводском музее. Губисполком постановил передать «восковые мощи» музею. Однако это постановление не могло быть выполнено, так как никакой куклы не существовало. Чекисты не могли раскрыть правду о мощах работникам Отдела народного образования, а те, не зная ее, продолжали требовать обещанный экспонат. Длительная переписка, завязавшаяся между музеем, Олонецким губисполкомом и ЧК, так не дала результатов.
 
На 5 ноября 1918 г., когда во дворе Олонецкой тюрьмы расстреляли нескольких насельников Александро-Свирского монастыря, была назначена ликвидация мощей, но она не состоялась. 5/18 ноября 1918 г. был составлен «Акт освидетельствования мощей», сохранившийся в личной коллекции документов одной из петербургских исследовательниц. Подлинность этого документа не вызывает сомнений, так как в документах монастырского архивного фонда, а именно в «Реестре исходящих бумаг Александро-Свирского монастыря за 1918 г.» и в сообщении епископу Иоаникию в ноябре 1918 г. упоминается о предоставлении Владыке двух актов: о реквизиции в монастыре и «об осмотре мощей преподобного». В акте сообщается, что мощи находятся в сохранности, обернуты схимнической одеждой, которая «местами уже истлела». «Подняв наличник, увидели лицо преподобного», далее отмечается наличие всех зубов, «только два верхних выпали». После описания рук и ног отмечается, что «...далее рук не видать, так как они свиты покровом, а покров прилипши к доске и его не развязывали. Cтупни ног разрушены, и косточки вместе сложены с теми туфлями, в которых был погребен преподобный, обернуты одеждою и завязаны лентой»[xv]. Из этого описания следует, что в монастыре пребывали именно нетленные мощи преподобного. Существуют предположения, что и ступни сохранились, так как покрывавшие их покровы, вероятно, не развязывали.
 
Не решившись выставить мощи на общее обозрение, чекисты 20 декабря перевезли их из Александро-Свирского монастыря в Лодейное Поле «в целях беспощадной борьбы с врагами коммунистической идеи и социалистической мысли» и под охраной поместили в больничной часовне. 19 декабря 1918 г. президиум исполкома Союза коммун Северной области принял решение «О посылке комиссии в Александро-Свирский монастырь для исследования "мощей"» и поручил «Комиссариату здравоохранения создать врачебную комиссию со специалистом химиком для исследования мощей»[xvi]. В итоге в комиссию, назначенную председателем Совета комиссаров Союза коммун Северной области и Петросовета Г.Е. Зиновьевым, вошли врач, химик и «советский священник». 20 декабря она осмотрела мощи и оставила их в Лодейном Поле в больничной часовне под охраной ЧК. В следующем месяце к мощам, которые находились в гробу («узком, обитом парчою снаружи и темно-синим бархатом внутри»), в часовню был допущен сотрудник Отдела по охране, учету и регистрации памятников искусства и старины Наркомата просвещения А. Крутецкий. Согласно его отчету от 18 января 1919 г. председатель Олонецкой ЧК О. Кантер задал Крутецкому вопрос, «не найдет ли центр останки преподобного исторической реликвией, и если найдет их таковой, то власти препроводят их в гор. Петрозаводск»[xvii].
 
Вскоре Археологической комиссией при Наркомате просвещения, где работали известные ученые, в том числе несколько академиков (Покрышкин, Марр, Золотарев, Орбели, Ольденбург, Удаленков) было сделано заключение от 21 февраля 1919 г. о ценности мощей: «Признавая мощи преподобного Александра Свирского безусловно исторической реликвией, местонахождение которой должно быть в храме <…>, просит принять меры по охранению этой народной исторической ценности»[xviii]. Однако 31 января 1919 г. мощи все-таки были увезены из Лодейного Поля в Петроград и в дальнейшем помещены в ведомственный анатомический музей Военно-медицинской академии. На своих заседаниях 1 и 2 февраля 1919 г. экспертная судебно-медицинская комиссия Комиссариата здравоохранения Петроградской трудовой коммуны, согласно отчету о деятельности судебно-медицинского подотдела от 18 февраля, провела экспертизу «черепа» прп. Александра Свирского в помещении подотдела при Обуховской больнице (видимо, для того, чтобы изучить феномен нетленности мозга). В отчете отмечалось, что «череп» из привезенных мощей был доставлен командированным в Лодейное Поле судебным врачом Петрограда, в состав экспертной комиссии входили все судебные врачи города, а также приглашенные профессора-патологоанатомы и профессора судебной медицины[xix].
 
В сентябре-октябре 1919 г. поездку в Олонецкую губернию совершил сотрудник Отдела по охране, учету и регистрации памятников искусства и старины Наркомпроса Б.Н. Молас, который в своем отчетном докладе написал: «Выясняя судьбу мощей преподобного Александра Свирского, я узнал, что 19 марта 1919 года Председатель Губчрезвычкома Кантер просил Лодейнопольский исполком уничтожить, то есть сжечь и зарыть в землю остатки так называемых мощей, приписываемых Александру Свирскому, дабы избежать паломничества темных крестьян к кучке полуистлевших костей, что тотчас же было исполнено»[xx]. Однако это сообщение представляется недостоверным. Согласно архивным документам, мощи преподобного в марте уже были в Петрограде. Кроме того, подобное местное самоуправство не могло иметь места. Решение вопроса о судьбе мощей прп. Александра Свирского вызывало интерес у руководящего регионального органа власти президиум исполкома Союза коммун Северной области и лично у Г.Е. Зиновьева. Последние документальные свидетельства о пребывании мощей преподобного Александра Свирского в Петрограде после проведенной экспертизы относятся к маю 1919 г. Мощи святого уцелели и были обнаружены в Санкт-Петербурге в 1997 г.
 
Особенный размах вскрытия мощей стали приобретать весной 1919 г. Эти акции были расценены как действенное средство антирелигиозной пропаганды и получили полное одобрение органов государственной власти. Особенно активно кампанией вскрытия мощей занимался руководитель VIII («церковного») отдела Наркомата юстиции П.А. Красиков, личное участие в ней принял и В.И. Ленин. 1 февраля 1919 г. Народный комиссариат юстиции принял первое постановление об организованном вскрытии мощей[xxi], а 14 марта в новом постановлении указал: «Вскрытие мощей, производимое на местах по инициативе самих рабочих, необходимо приветствовать, так как во всех случаях, как и следовало ожидать, на поверку оказывается, что никаких "мощей" не существует, и при этом ясно для всех вскрывается многовековой обман служителей культа, а также и спекуляция эксплуататорского класса на религиозных чувствах темной и невежественной массы…». Открытые раки предполагалось передавать в местные музеи[xxii]. Газеты и журналы того времени пестрели сообщениями с так называемы­ми разоблачениями обмана церковников в связи со вскрытием «нетленных» мощей. В феврале-апреле 1919 г. было проведено 47 вскрытий мощей.
 
Сам по­добный подход к почитаемым Церковью святыням не мог класси­фицироваться церковным сознанием иначе, чем глумление. В связи с этим Святейший Патриарх Тихон уже 17 февраля 1919 г. выпустил указ епархиальным архиереям об устранении поводов к глумлению и соблазну в отношении св. мощей. Там он, в частности, давал следующее обоснование почитания святых мощей, его форм и того, что понимается Церковью под мощами: «Господу было угодно прославить некоторых святых Сво­их нетлением их тела; честные мощи таковых угодников Божиих открыто почивают в храмах в драгоценных раках гробницах, сооруженных любовию верующих... Благочес­тивое усердие верующих, окружая их останки благогове­нием, соорудило и для таковых честных мощей драгоцен­ные раки и оправы, иногда по подобию человеческого тела, располагая в них, в подобающих облачениях, кости пра­ведников и другие частицы святых их мощей»[xxiii].
 
В связи с тем, что начавшаяся кампания по вскрытию святых мо­щей стала принимать всё более широкие масштабы, Святейший Патриарх Тихон 20 марта 1919 г. обратился с решительным протестом в Совнарком, выступая «в защиту поруганной святыни»[xxiv]. Защищая Церковь, Первосвятитель и всех верующих призывал к этому, воз­держиваясь, однако, от эксцессов в отношении рядовых испол­нителей запланированной центральной властью кощунственной акции. 21 июня 1919 г. Святейший Патриарх Тихон обратился со специальным посланием ко всем чадам Православной Российской Церкви с призывом отказаться от всех актов мести в отношении участни­ков антицерковных кампаний. В этом послании, выдержанном в духе апостольской проповеди, он писал: «Даже если бы сердца наши разрывались от горя и утеснений, наносимых нашим религиозным чувствам, нашей любви к родной земле, нашему временному бла­гополучию, даже если бы чувство наше безошибочно подсказывало нам, кто и где наш обидчик. Нет, пусть лучше нам наносят кровоточащие раны, чем нам обра­титься к мщению, тем более погромному, против наших врагов, или тех, кто нам кажется источником наших бед. Следуйте за Христом! Не изменяйте Ему. Не под­давайтесь искушению. Не губите в крови отмщения и свою душу. Не будьте побеждены злом. Побеждайте зло добром»[xxv].
 
И все же даже в этих тяжелейших условиях некоторым ар­хиереям удавалось отстоять святыни. Так, священномученик митрополит Петро­градский и Гдовский Вениамин (Казанский) в сентябре 1919 г. добился отмены уже намеченного вскрытия и изъятия мощей святого благоверного князя Александра Невского, хранившихся в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры. На этой акции настаивал начальник VIII отдела Наркомата юстиции П.А. Красиков. Однако митрополит Вениамин 15 сентября направил послание с протестом и делегацию священников к председателю Петроградского совета Г.Е. Зиновьеву, что привело к отмене уже намеченной акции[xxvi].
 
Следует отметить, что спасение от поругания в 1919 г. мощей святого Александра Невского вообще было единственным случаем, когда советские власти вняли в этом вопросе увещеваниям со стороны Церкви. А ведь 24 марта и 24 апреля Комиссариат юстиции Союза коммун Северной области (вскоре преобразованный в отдел юстиции Петросовета) дважды просил разрешение президиума Петроградского совета на вскрытие раки с мощами св. кн. Александра Невского[xxvii]. И 25 апреля президиум Петросовета на своем заседании принял постановление о создании комиссии для организации осмотра мощей[xxviii]. Тогда эта акция не состоялась из-за опасения массового протеста верующих, подобно случившемуся в январе 1918 г. при защите Александро-Невской Лавры. Сыграло свою роль и обращение в апреле 1919 г. митрополита Вениамина к Г.Е. Зиновьеву с письмом, в котором выражались надежды, что «мощи святого благоверного князя Александра Невского не будут потревожены». Вскоре после появления этого обращения в журнале «Революция и церковь» была опубликована статья П.А. Красикова со злобными выпадами против митрополита и святого князя. Занимавший достаточно крупный пост старый большевик открыто лгал, утверждая, что никаких останков князя не сохранилось, и призывал вскрыть «пустой ящик якобы с мощами Александра Невского». В этой же статье Красиков первым из советских руководителей выдвинул задачу «утилизации огромных серебряных рак»[xxix]. «Вдохновленный» проведенным вскрытием мощей прп. Сергия Радонежского в Троице-Сергиевой Лавре Красиков и его сторонники в сентябре вновь подняли вопрос о мощах святого князя Александра Невского. Вторично возникшая угроза была предотвращена упоминавшимся письмом митрополита Вениамина Г.Е. Зиновьеву от 15 сентября 1919 г. В нем говорилось: «В первых числах текущего сентября на лекции "О коммунизме и религии" члена ВЦИК Красикова и М.В. Галкина была поставлена на голосование резолюция, предлагающая все мощи изъять из церквей и сконцентрировать в особом музее, в частности так поступить и с находящими в Петрограде мощами св. Александра Невского. Слухи об этом весьма взволновали православное население Петрограда… Желая успокоить верующих и выяснить положение вопроса о вскрытии раки благоверного князя, обращаюсь в Вам, гражданин Зиновьев, как стоящему во главе Петроградского правительства, с просьбой от лица многих тысяч верующих, в числе которых не мало рабочих и крестьян, приведенной в начале резолюции не придавать значения и не приводить ее в исполнение и этим дать мне возможность успокоить многие тысячи взволнованных людей»[xxx].
 
В следующем году кампания по закрытию монастырей и изъятию святых мощей приобрела еще более угрожающий характер. В сентябре 1920 г. была закрыта Троице-Сергиева Лав­ра, а еще ранее из нее, согласно циркуляру Наркомата юстиции от 25 августа 1920 г., в один из московских музеев были увезены мощи преподобного Сергия Радонежского (кроме временно спрятанной верующими главы). Еще ранее, 10 мая, когда стало известно о готовящемся изъятии святых мощей и закрытии Лавры, Святейший Патриарх Тихон как ее священноархимандрит, направил в Совнарком жалобу, в которой писал: «Мы прибегли к письменному обращению и заявили, что закрытие лаврских хра­мов и намерение вывезти оттуда мощи самым существенным об­разом затрагивает нашу религиозную совесть и является втор­жением гражданской власти во внутреннюю жизнь и верования Церкви, что стоит в противоречии с декретом об отделении Цер­кви от государства, с неоднократными заявлениями высшей цент­ральной власти о свободе вероисповеданий и с разъяснениями, что нет никакого общего распоряжения об изъятии из храмов предметов культа...»[xxxi]. Когда Троице-Сергиева Лавра все же была закрыта, Первосвятитель обратился с посланием к чадам Церкви, где выражал скорбь по случаю утраты этой великой святыни[xxxii].
 
К лету 1920 г. по стране в целом произвели 58 вскрытий мощей, и правительство решило полностью завершить эту кампанию. 29 июля Совнарком утвердил предложения Наркомата юстиции «О ликвидации мощей во всероссийском масштабе», и 23 августа 1920 г. этот народный комиссариат принял постановление «О ликвидации мощей», подписан­ное наркомом Н.Д. Курским[xxxiii]. Согласно данным советской печати, до осени 1920 г. было вскрыто 63 раки со святыми мощами[xxxiv].
 
В последующие месяцы советские власти попытались завершить кампанию. Среди изъятых в это время мощей были нетленные мощи святителя Иоасафа Белгородского, чья судьба на несколько десятилетий оказалась связана с городом на Неве. Первые попытки надругательства над ними произошли еще в октябре и ноябре 1917 г. со стороны революционных матросов. В июле 1918 г. была предпринята попытка вынести святые мощи из Свято-Троицкого собора Белгорода. Местные советские власти потребовали от священномученика епископа Белгородского Никодима убрать «останки» из храма, но Влады­ка категорически отказался это сделать. В этот раз святыню удалось отстоять[xxxv]. 17 апреля 1920 г. и Белгородский уездный комитет РКП(б) принял ре­шение вскрыть раку с мощами, но в то время еще случалось, что даже партийные и советские работники отказывались участвовать в столь ко­щунственных мероприятиях, проводимых безбожниками. На заседании Бел­городского уездного комитета РКП(б) 17 апреля 10 коммунистов, включая секретаря уездного комитета, отказались участвовать во вскрытии мощей, ссылаясь на свои религиозные убеждения[xxxvi]. Выполняя указание центральных советских властей, 5-й Белгородский уездный съезд советов принял постановле­ние о вскрытии мощей епископа Иоасафа (Горленко). Вскры­тие было произведено 1 декабря 1920 г. под руководством специ­ально назначенной комиссии, в которую входили представите­ли государственной власти и духовенства. Комиссия составила официальный акт о вскрытии гробницы,который был подписан всеми ее членами и опублико­ван в газете «Курская правда»[xxxvii].
 
Свидетельства о факте вскрытия мощей святителя Иоасафа Белгородского можно найти в известной книге протопре­свитера Михаила Польского «Новые мученики Российские»: «В 1921 году, приблизитель­но в январе месяце, местные газеты Белгорода стали ко­щунственно писать о мощах святителя Иоасафа, называя их чучелом, набитым соломой, выдумкой духовенства для эксплуатации народа, и высказывать прочие, свойственные большевикам, мерзости. После этих издевательств власти потребовали от Белгородского епископа Никона (Пурлевского), чтобы он всенародно обнаружил «миф» о якобы не­тленных мощах. Ворвавшись в Троицкий собор, где почивали мощи святителя Иоасафа, большевики хотели сами, нечес­тивыми руками, обнажить тело святителя. Но тут раздался грозный голос епископа Никона: "Потерпите немного, и увидите "чучело, набитое соломой", я сам его вам покажу". Этим временем владыка облачился и вместе с находивши­мися там иерархами, обливаясь слезами, стал разоблачать мощи святителя. Сняв нательное белье, вынули святые мощи из гробницы, и владыка, показывая их большевикам, ска­зал: "Вот наш обман", — и вновь залился слезами. Последо­вало гробовое молчание. Устыдились ли насильники своих гнусных и напрасных нападок, неизвестно, но перед ними действительно находилось нетленное тело святителя, скон­чавшегося в 1754 году. Из четырех присутствующих врачей только один, нерусский и нехристианин, дерзнул вонзить ланцет в область живота святителя. Был составлен прото­кол, в котором говорилось, что это Иоаким Горленко (мир­ское имя святителя), скончавшийся в 1754 году 10 декабря, и что ввиду климатических условий места его погребения тело его не подверглось тлению»[xxxviii].
 
Далее события развивались так: «В тот же день вече­ром безбожники ворвались в дом владыки и под угрозой револьвера заставляли его подписать протокол, что якобы с его согласия мощи святителя увозятся из Белгорода. Вла­дыка отказался подписать, и один из чекистов ударил его револьвером по голове, бросил на пол и топтал и бил его ногами. Страдалец пролежал несколько часов без сознания. В наскоро сколоченном ящике, устланном внутри стружками, безбожники тайно ночью увезли обнаженное тело святителя Иоасафа в Москву, в анатомический музей, где в таком виде выставили его напоказ посетителям музея, и много верующих приходило сюда, чтобы незаметно помо­литься здесь и поклониться святым останкам святителя»[xxxix].
 
Следует отметить, что сначала из Белгорода мощи святителя были отправлены в Курск, а затем — 29 декабря в качестве «особо секретного груза», — в музей Народного комиссариата здравоохранения (ул. Петровка, д. 14). Таким образом, мощи святителя Иоасафа Белгород­ского, которым 166 лет поклонялись верующие, были превращены в экспонат музея и выставлены напоказ посе­тителям. Серебряную восьмипудовую раку, в которой находились мощи, должны были отправить в Наркомат финансов.Однако это распоряжение по неясным причинам выполнено не было. В 1935 г. рака продолжала оставаться в Белгороде, в местном краеведческом музее, дальнейшая ее судьба неизвестна[xl].
 
Сведения о пребывании мощей в анатомическом музее содержатся в воспоминаниях сестры известной поэтессы Марины Цветаевой — Анастасии: «Это было, как мне помнится, в 1924 году. В Москве, на Петровке, в высоком особняке (позади бывшего цветочного магазина Ноева) поме­щался Музей Наркомздрава. И там, на втором этаже был зал, где, в дока­зательство несуществования мощей (а существования мумификации), под большой витриной, под стеклом с перекладинами, лежали мощи св. Иоаса­фа Белгородского, а над ним, сбоку, на длинной полке, в стеклянном гробике лежал маленький, с искаженным лицом, в позе самозащиты, труп бывшего фальшивомонетчика, убитого во время дележа денег. Он был найден в сухом подвале. И рядом на маленькой полочке лежала засохшая мертвая крыса. А по стенам и под лестницей висел рассказ о них и о муми­фикации, вывешенный начальством Музея, для «просвещения» народа...
Св. Иоасаф был епископ... Я видела образ его и сразу узнала нос с горбинкой, строгие благород­ные черты. Высокого роста, епископ лежал обнаженный, с куском картона на чреслах, закрытые глаза — не видели, слава Богу! И стали мы с сыном-подростком ходить в Музей, прикладываться к мощам, стараясь делать это незаметнее. Думаю, мы не были единственными. На стенах вывешивались вопросы населения, на которые через несколько дней тем же способом отвечали служащие Музея. Один из этих вопросов я запомнила: "Почему плохо пахнет фальшивомонетчик?" Мальчишеские глаза сына лукаво смеялись, и голос был весел: что они ответят народу, что? На стенах ответа не вывесили, но полка со стеклянным гробиком ис­чезла, точно ее и не было. Куда перевезли мощи св. Иоасафа Белгородского, целы ли они где-нибудь?»[xli].
Из музея Народного комиссариата здравоохранения мощи святителя Иоасафа Белгород­ского в 1930-е гг. передали в Центральный антирелигиозный музей в Москве, где они находились до окончания Великой Отечественной войны, а в 1947 г. при ликвидации этого музея были перевезены в Ленинград в Музей исто­рии религии (размещавшийся в здании закрытого еще в начале 1930-х гг. собора во имя Казанской иконы Божией Матери на Невском проспекте).
 
Сохранявшийся значительный авторитет Русской Православной Церкви и актив­ное сопротивление верующих помешали полному осуществле­нию задуманного плана «ликвидации мощей». Через восемь месяцев после принятия соответствующего постановления, в секретном цир­куляре Наркомата юстиции от 1 апреля 1921 г. фактически призна­валось поражение в этом вопросе: «1. Не производить ликвидацию мощей в таких условиях, когда создаётся впечатление, что орган местной власти, совершенно не поддерживаемый сколь-либо солидной частью трудящихся и при полном несочувствии всего населения, а, только опираясь на силу своего служебно­го положения, производит эту операцию, как бы, повину­ясь лишь предписанию из центра... 2. Часто наблюдается, что органы власти, без подго­товки и твердо продуманного плана, приступившие к ликвидации и, встретив неожиданное для них сопро­тивление и агитацию церковников, кулаков, обывате­лей, малодушно пасуют, и не доводят дело до конца предпринятой операции. В результате таких непроду­манных действий оказывается: мощи разворочены, лежат там же, где и были, то есть в церкви (из кото­рой их вывезти Советы не решаются), раздражая сво­им видом страсти обывателей, и являются явным доказательством бессилия и безрукости местных органов...»[xlii]. После этого кампания была свернута.
 
Изъятие мощей проводилось и позднее, но лишь в отдельных случаях. Так, мощи святого благоверного князя Александра Невского оказались вскрыты только вскрыты 12 мая 1922 г., когда в обстановке массовых репрессий духовенства (при изъятии церковных ценностей) митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин уже не смог воспрепятствовать данной акции. 8 мая 1922 г. Большой президиум Петроградского губисполкома, заслушав вопрос о вскрытии раки с мощами святого князя Александра Невского, постановил: «а) Вскрытие мощей произвести во время изъятия серебряной раки Александра Невского. б) Организацию вскрытия мощей поручить председателю губкомиссии по изъятию церковных ценностей в Петрограде. в) Считать необходимым присутствие представителей верующих, рабочих организаций и красноармейских частей во время вскрытия мощей. г) Ответственными представителями Петроградского губисполкома во время вскрытия мощей назначить тт. Комарова Николая Павловича и Кондратьева Ивана Ивановича»[xliii].
Само вскрытие, как уже говорилось, прошло 12 мая и имело ярко выраженную антирелигиозную направленность. В этот же день серебряный саркофаг князя был перевезен в Эрмитаж, где находится и в настоящее время. Но и тогда ящичек с мощами после осмотра был снова запечатан и, вопреки циркуляру Наркомата юстиции, помещен на хранение в алтаре Свято-Троицкого собора Александро-Невской Лавры[xliv]. Окончательно мощи святого князя изъяли через несколько месяцев после расстрела священномученика митрополита Вениамина и захвата Александро-Невской Лавры обновленцами — в ноябре 1922 г. Изъятые мощи святого князя Александра Невского перевезли в Наркомат юстиции, затем передали в Центральный антирелигиозный музей в Москве, а в дальнейшем перевезли в Музей истории религии и атеизма в Ленинграде (откуда они были возвращены Русской Православной Церкви в 1989 г.).
 
Особенно долго шла борьба по поводу судьбы захоронения святого праведного отца Иоанна Кронштадтского в Петроградском Иоанновском монастыре. Первые неудачные попытки перенести мощи святого из монастыря на одно из кладбищ города относятся к 1919 г. В ноябре 1923 г. храмы Иоанновского монастыря были закрыты. Сестры стали жить несколькими общинами в различных частях города, а несколько десятков престарелых монахинь — по-прежнему в обители, где им разрешили занять некоторые келии. Вскоре после закрытия монастыря, в марте 1924 г. с ходатайством о перезахоронении останков о. Иоанна на Смоленское кладбище обратились его родственники — протоиерей Иоанн Орнатский, племянницы Анна Орнатская и Мария Макеева. Им удалось получить разрешение городских властей, правда, Смоленское кладбище оказалось заменено на Богословское. Уже были назначены не только день — 28 марта, но и точное время перезахоронения, выдан соответствующий мандат, приняты меры к ограничению числа провожающих количеством в 100 человек. Именно на этих документах основывались утверждения в российской печати начала 1990-х гг. о том, что мощи св. о. Иоанна Кронштадтского следует искать на Богословском кладбище. Но перезахоронение и на этот раз не состоялось. 26 марта в Ленинградский губисполком поступило заявление родственников, в котором говорилось, что по независящим от них причинам они отказываются от получения тела о. Иоанна[xlv].
 
Окончательно же судьба мощей была решена в начале 1926 г. при передаче здания монастыря Государственному научно-мелиорационному институту. 9 февраля в Ленинградский губисполком с ходатайством о разрешении перенести останки о. Иоанна для погребения в Кронштадт обратился приходской совет Андреевского собора. При решении вопроса определяющим оказалось мнение ОГПУ, без которого в тот период уже не принимались постановления по церковным делам. В докладе уполномоченного секретно-оперативной части А. Макарова указывалось: «Бывшие обитатели монастыря — монашки, в течение 2-х лет, при содействии небольшой кучки верующих, руководи­мых антисоветским элементом, старались монастырь открыть вновь... Они были и против того, чтобы Иван Кронштадтский был перенесен на одно из кладбищ гор. Ленинграда, и когда родственники Ив. Кронштадтского намеревались уже это проделать, монашки запротестовали, вплоть до угроз: убить того, кто прикоснется к Ивану Кронштадтскому. Вследствие чего назначенный перенос Ив. Кронштадтского на Богословское кладбище был приостановлен <...>, с занятием монастыря Институтом имеется возможность раз и навсегда покончить с могилой Кронштадтского. Для чего мраморную гробницу разобрать, гроб Кронштадтского опустить на глубину 2-х метров, а пол забетонировать, предоставив для Института все подвальное помещение. С переносом гроба Ив. Кронштадтского на одно из кладбищ появится новое поклонение и не пройдет несколько лет, как на месте захоронения будет построена церковь»[xlvi].
 
Руководство Ленинградского ОГПУ заняло такую же позицию, и 26 февраля Ма­лый президиум Ленсовета принял секретное (без занесения в протокол) решение: «Помещение гробницы Иоанна Кронштадтского замуровать, и спустя два-три месяца гроб опустить ниже на один-два аршина, а пол над могилой забетонировать»[xlvii]. Это уникальный пример принятия настолько тайного решения, что его даже не стали заносить в протокол наряду с другими секретными постановлениями. О нем стало известно лишь из обнаруженной резолюции на одном из архивных документов. Через несколько дней после принятия указанного решения, 1 марта 1926 г., со­гласно сохранившемуся акту действительно состоялась ликвидация прохода к усыпальнице. В присутствии родственников о. Иоанна представители Петроградского райисполкома замуровали арку, ведущую в усыпальницу, причем гробница в тот момент сохранялась «в неприкосновенности». Самих документов о перезахоронении останков на два метра вглубь обнаружить не удалось, да их и не могло быть, ведь операция планировалась как исключительно тайная. Однако хорошо известно, что помещение усыпальницы недолго оставалось замурованным. Позднее, несколько десятилетий в нем размещалось бомбоубежище, причем гробницы уже не существова­ло, а пол на ее месте был забетонированным.
 
Органы советской власти сделали все возможное для искоренения почитания и самой памяти об о. Иоанне. В 1920-е – 1930-е гг. неоднократно проводились массовые аресты всех, так или иначе связанных в прошлом с Кронштадтским пастырем. Закрытию и уничтожению подвергались храмы, в которых служил о. Иоанн. В Кронштадте все церкви были закрыты уже к 1932 г., и из 25-ти храмов сохранилось лишь 5. По приказу властей оказался взорван и Андреевский собор. Всячески старались пресечь и доступ к месту упокоения святого.
 
Но и во времена самых жестоких гонений на Церковь верующие помнили о. Иоанна: переписывались и собирались рассказы о его чудесах, к стенам бывшей обители приходили богомольцы и обращались с молитвами к своему заступнику. Над окном усыпальницы был начертан православный крест, его много раз смывали, и тогда ревнителями памяти отца Иоанна крест был высечен в гранитном цоколе. Под ним возжигали свечи, клали цветы. Особенно выросло число паломников после прекраще­ния сталинских репрессий, с середины 1950-х гг. В этот период духовенство начало поднимать вопрос о канонизации кронштадтского пастыря. Но в СССР о канонизации не могло быть и речи. Прославление о. Иоанна состоялось тогда лишь в Зарубежной Русской Православной Церкви, по решению ее Архиерейского Собора от 3 июня 1964 г. А еще через 25 лет стараниями митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия (в дальнейшем Святейшего Патриарха Московского и всея Руси) был возрожден Иоанновский монастырь. 8 июня 1990 г. Всероссийский Поместный Собор единомысленно определил причислить праведного Иоанна к лику святых.
 
Сестры возрожденного Иоанновского монастыря несмотря на уничтожение гроб­ницы всегда верили, что мощи святого находятся где-то в усыпальнице. Нынешние насельницы полагали, что монахини в начале 1920-х гг. тайно перезахоронили мощи в укромной уголке этого помещения. Интересно отметить также, что уже в послевоенное время представители райисполкома на вопросы о судьбе мощей отвечали, что почва на месте усыпальницы песчаная и поэтому они, вероятно, опустились ниже (в такой искаженной форме могла передаваться информация о тайном перезахоронении). Во всяком случае, представляет­ся несомненным, что мощи св. о. Иоанна находятся под полом усыпальницы. Архивные документы о секретной операции перезахоронения были обнаружены относительно недавно, и теперь предстоят церковно-археологические раскопки с целью обретения мощей.
 
В целом, по сути варварская антирелигиозная кампания «ликвидации мощей» привела к утрате многих чтимых святынь русского народа. Часть изъятых мощей позднее с различных концов страны свезли в Ленинград, в открытый в 1930-е гг. Музей истории религии и атеизма. Так, директор подлежащего ликвидации Центрального антирелигиозного музея в Москве В.В. Бонч-Бруевич направил 3 декабря 1947 г. председателю Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г. Карпову составленный 5 ноября список мощей, отправленных за последнее время в Ленинград: преподобного Серафима Саровского, святителя Иоасафа Белгородского, Соловецких чудотворцев и некоторых других святых. Этот факт был подтвержден в одном из приложений к письму Г.Г. Карпову к заместителю председателя Совета Министров К.Е. Ворошилову от 3 декабря 1947 г.[xlviii]. 8 сентября 1948 г. ставший директором Ленинградского музея истории религии В.В. Бонч-Бруевич вновь сообщил Г.Г. Карпову о хранившихся в фондах музея мощах, предложив их уничтожить: «Надо решить вопрос, как быть со всеми этими предметами: нужно ли их нам хранить, или нужно просто предать сожжению в крематории?»[xlix]. К счастью эта варварская идея реализована не была.
 
В начале 1960-х гг. во время замены кровли Казан­ского собора Ленинградским объединением «Реставратор» случайно упала доска на пол чердака, и послышался звон разбитого стекла. Бригадир плотников А.В. Соколов спус­тился вниз и увидел, что разбилась стеклянная крышка де­ревянной раки, в которой лежало тело, обернутое пеленой. Еще несколько лет рака с телом стояла на чердаке, а затем она была выставлена в экспозиции Музея истории религии и атеиз­ма в северном приделе собора. В 1970 г. в Ленинграде были отмечены случаи заболевания холерой, и, опасаясь рас­пространения болезни, администрация музея распорядилась убрать тело свт. Иоасафа Белгородского. Комендант музея пред­ложила А. Соколову и его напарнику В. Прудникову вынести мощи святителя Иоасафа в под­вал и там закопать, чтобы их не увидела санитарная инс­пекция. Но Соколов и Прудников не решились закапывать мощи в сырой грунт и втайне от музейного на­чальства захоронили святыню в шлаке одного из отсеков чердачного перекры­тия, завернув ее в простыни. Спустя двадцать с лишним лет — 28 февраля 1991 г. мощи святителя Иоасафа нашла бригада реставраторов, среди которых был Аркадий Соколов[l].
 
В конце 1980-х – начале 1990-х гг. уцелевшие мощи чтимых святых из Музея истории религии и атеиз­ма были возвращены Русской Православной Церкви: святого благоверного князя Александра Невского, преподобного Серафима Саровского, святителя Иоасафа Белгородского, Соловецких чудотворцев и др.

[i] Регельсон Л. Трагедия русской церкви 1917-1945. Париж, 1977. С. 241.

[ii] Воронцов Г.В. Массовый атеизм: становление и развитие. Л., 1983. С. 44.

[iii] Алексеев В.А.Иллюзии и догмы. М., 1991. С. 74.

[iv] Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 130, оп. 3, д. 211, л. 17-24.

[v] Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (ЦГА СПб), ф. 142, оп. 2, д. 288, л. 6.

[vi] Там же, л. 3, 5.

[vii] Там же, л. 2-2об.

[viii] Там же, л. 10.

[ix] Алексеев В.А.Указ. соч. С. 75.

[x] ГАРФ, ф. 130, оп. 3, д. 211, л. 17-24.

[xi] Там же.

[xii] Отчет VIII (ликвидационного) отдела Народного комиссариата юстиции VIII Всероссийскому съезду Советов // Революция и церковь. 1920. № 9-10. С. 72.

[xiii] Кашеваров А.Н. Православная Российская Церковь и советское государство (1917-1922). М., 2005. С. 171.

[xiv] Козлов В.Судьбы мощей русских святых // Отечество. Краеведческий альманах. М., 1991. Вып. 2. С. 140.

[xv] Материалы Комиссии по канонизации святых и подвижников благочестия Санкт-Петербургской епархии.

[xvi] ЦГА СПб, ф. 143, оп. 1, д. 2, л. 16-17.

[xvii] Нетленные мощи преп. Александра Свирского // http://profi-rus.narod.ru/pravoslavie/text/3ch/asvi.htm (дата посещения 27 сентября 2017 г.)

[xviii] Там же.

[xix] ЦГА СПб, ф. 2815, оп. 1, д. 27, л. 60-60об.

[xx] Нетленные мощи преп. Александра Свирского.

[xxi] См.: Революция и церковь. 1919. № 1.

[xxii] ЦГА СПб, ф. 142, оп. 1, д. 5, л. 27, ф. 1000, оп. 79, д. 24, л. 14-17.

[xxiii] Акты Святейшего Патриарха Тихона. М., 1994. С. 158.

[xxiv] См.: Революция и церковь. 1919. № 6-7.

[xxv] Акты Святейшего Патриарха Тихона. С. 161.

[xxvi] ЦГА СПб, ф. 1000, оп. 79, д. 24, л. 14-15.

[xxvii] Подробнее см.: Два эпизода борьбы с церковью в Петрограде / Публ. М.В. Шкаровского // Звенья. Исторический альманах. Вып. 2. М.-СПб., 1992. С. 560-563.

[xxviii] ЦГА СПб, ф. 7879, оп. 1, д. 27, л. 9.

[xxix] Красиков П. Религиозная хитрость (письмо в редакцию) // Революция и церковь. 1919. № 1. С. 23-25.

[xxx] ЦГА СПб, ф. 1000, оп. 79, д. 24, л. 14-15.

[xxxi] Акты Святейшего Патриарха Тихона. С. 168.

[xxxii] Там же.

[xxxiii] ЦГА СПб, ф. 1000, оп. 3, д. 119, л. 8-10, оп. 4, д. 73, л. 83-84, ф. 142, оп. 1, д. 5, л. 27об.

[xxxiv] См.: Революция и церковь. 1920. № 9-12.

[xxxv] Протоиерей Олег Кобец, А. Крупенков. Белгородский чудотворец. Жизнь и прославление. Белгород, 2008. С. 63.

[xxxvi] Там же.

[xxxvii] Курская правда. 1920. 10 декабря; Житие святителя Иоасафа Белгородского и первое прославление изложено по книгам: Акафист иже во стыхъ отцу нашему Иоасафу епископу Белгородскому. СПб., 2008. Б/с; Белгородский чудотворец. Житие, творения, чудеса и прославление святителя Иоасафа, епископа Белгородского. М., 1997. С. 201-202.

[xxxviii] Протопресвитер Михаил Польской. Новые мученики российские. Джорданвилл, 1957. С. 306-307.

[xxxix] Там же. С. 307.

[xl] Белгородский чудотворец. Житие, творения, чудеса и прославление святителя Иоасафа, епископа Белгородского. С. 203-204; Протоиерей Олег Кобец, А. Крупенков. Указ. соч. С. 70-71.

[xli] Цветаева А. О чудесах и чудесном. М., 1991. С. 39-40.

[xlii] ЦГА СПб, ф. 1000, оп. 5, д. 230, л. 384-384об.

[xliii] Там же, оп. 1, д. 320, л. 33.

[xliv] Там же, оп. 6, д. 60, л. 167; Красная газета. 1922. 13 мая; Петроградская правда. 1922. 14 мая.

[xlv] ЦГА СПб, ф. 148, оп. 3, д. 1, л. 31-32, ф. 1001, оп. 9, д. 4б, л. 1.

[xlvi] Там же, ф. 1000, оп. 95, д. 5, л. 109-110.

[xlvii] Там же, л. 108.

[xlviii] ГАРФ, ф. 6991, оп. 2, д. 605, л. 5-7, 12-15, 32-33, 37-39, оп. 1, д. 150, л. 228-234; Фомин С.В. Последний царский святой: святитель Иоанн (Максимович) митрополит Тобольский, Сибирский чудотворец: Житие, чудеса, прославление, служба, акафист. СПб, 2003. С. 662-665.

[xlix] ГАРФ, ф. 6991, оп. 2, д. 605, л. 28; Семененко-Басин И.В. Святость в русской православной культуре века. История персонификации. М., 2010. С. 104.

[l] Житие святителя Иоасафа Белгородского и первое прославление изложено по книгам: Акафист иже во стыхъ отцу нашему Иоасафу епископу Белгородскому. Б/с.

http://www.bogoslov.ru/text/5688970.html