Анатомия раскола. Егор Холмогоров

В связи с тем, что в последнее время идеологи и пропагандисты диомидовского раскола регулярно припоминают мне, как критику их антицерковной позиции прошлые связи с РПАЦ (с "Российской Православной Автономной Церковью"- прим."Анти-раскол"), вытаскиваются на свет мои старые тексты раскольничьего содержания, я счел необходимой републикацию этого написанного в 2004 году текста, исчерпывающего, как мне кажется, данную тему... А самим пропагандистам нового раскола хочу напомнить, что факт пребывания кого-то в расколе прежде никак не оправдывает их пропаганды раскола теперь. Именно осознание пагубности пути раскола и его чудовищного влияния на умственную трезвость и нравственный облик человека и привело к моей критике "диомидовщины" являющейся, по сути, вторым изданием "валентиновщины". Духовные раны нанесенные тогда приходится залечивать и до сих пор... Но духовная рана в любой момент может превратиться в смертельную, в духовное и физическое самоубийство соблазненного, как произошло со многими вовлеченными в свое время в РПАЦ. А поэтому те, кто толкает к новому расколу - да будут анафема как чадоубийцы.

 Егор Холмогоров. 11.07.2008

 Автор этих строк никогда не взялся бы за этот огромный текст, если бы не тот факт, что время от времени его то с интонацией доноса, то с пафосным осуждением, называли «идеологом РПАЦ» и на этом основании делали различные, порой весьма фантастические выводы. От «почетного звания» я решительно отказываюсь - я не был «идеологом РПАЦ» ни тогда, когда, возможно, этого хотел бы, ни, тем более, тогда, когда этого совершенно не хотел, и в деятельности РПАЦ никакого участия не принимал. Но трудно было бы отрицать тот факт, что на протяжении длительного времени моё имя довольно часто ассоциировалось с РПАЦ, особенно у пользователей Русского Интернета, в той или иной степени интересовавшихся Православием.

 Соответствующая информация присутствует в церковной публицистике и РПАЦ, и РПЦЗ и РПЦ и всевозможных «ИПЦ», и даже в научно-исследовательскую литературу. Так, в работе Александра Верховского «Политическое Православие: Русские православные националисты и фундаменталисты, 1995-2001» (М., ИАЦ «Сова», 2003) читаем следующий характерный пассаж:

 Еще одной пограничной группой, которую мы решили не рассматривать в нашем анализе, является группа Егора Холмогорова и Константина Крылова. Они постепенно становятся всё более заметными фигурами в русском национализме [...], но по прежнему совершенно изолированы от основного движения православных националистов. В принципе, достаточным объяснением является уже то, что Холмогоров со товарищи ориентируются не на РПЦ [...], но на «суздальский раскол» - Русскую Православную Автономную Церковь (РПАЦ) митр. Валентина (Русанцева). (с. 10)

 В одном абзаце множество ошибок - от того, что из «группы» отношение к РПАЦ имел только Холмогоров, до некорректного названия - РПАЦ именует себя «Российской», а не «Русской» Церковью. Ну да не суть - важен сам факт, что тема «Холмогоров и РПАЦ» присутствует уже даже на уровне научного анализа и на него влияет. Поэтому сделать вид, что этой темы нет, что либо я не имел никакого отношения к РПАЦ, либо РПАЦ ко мне, - невозможно. Приходится объясниться.

 Поэтому, задачей настоящего текста является объяснение моих взаимоотношений с РПАЦ от момента моего туда прихода, до неминуемо наступившей точки расхождения, а также фиксация моего взгляда на РПАЦ, её взаимоотношения с РПЦ и другие вопросы. Эти взгляды являются в высшей степени критическим по отношению к РПАЦ. Именно поэтому я считал попросту невозможным говорить хотя бы что-то до того, как с митрополита Валентина будут сняты судебные обвинения в порочащих преступлениях. В противном случае, это было бы попросту низким предательством и воспринималось бы как попытка сбежать в ситуации, когда пребывание в РПАЦ становится неудобным и "невыгодным" делом. Но с начала марта ситуация изменилась. Более того - штатные критики РПАЦ начинают говорить о её успехах в привлечении молодежи, о динамичности, активности и т.д. У меня есть основания полагать, что в ближайшее время РПАЦ ожидает определенный подъем. Однако я в этом подъеме, если он состоится, принимать участия не хочу, поскольку он будет совсем не тем, за что я пытался выступать (без особого успеха) все эти годы.

 Этот текст не «разоблачение» - в нем нет никаких сенсаций. Этот текст не «обличение» - он написан предельно примирительно и уважительно по отношению к тем, с кем я разошелся в мировоззренческих и церковных вопросах. Этот текст не «исповедь», никаких тайн души в нем тоже не рассказывается и «публичных покаяний» не приносится. Для исповеди в Церкви существует совсем другая процедура. Это по возможности честный рассказ о том, откуда произошли мои разногласия с РПАЦ, в чем они выражаются и к чему приводят.

 ***

 С РПАЦ я познакомился осенью 1995 года. На тот момент я был молодым человеком, уже несколько лет активным прихожанином РПЦ, серьезно интересовавшимся богословием, даже мечтавшим стать священником. Взгляды имел мягко экуменические, довольно либеральные, но, при этом, в отличие от многих либералов, строго "православоцентричные", на что оказал влияние о. Андрей Кураев, который был "первым виденным" мною богословом. До того, в 1994 году, я дебютировал на религиозной полосе "Сегодня" с публицистическими статьями "центристского" характера. В первой, вышедшей в разгар очередного обострения "кочетковского вопроса", я критиковал одновременно и фундаменталистов (за "неоязычество") и модернистов (за "протестантизм"), предлагая идти святоотеческим царским путем. Во второй довольно глупо и несправедливо критиковался империализм и митр. Иоанн (Снычев), а имперская традиция противопоставлялась "сергиевой" традиции Святой Руси. Третью статью, в которой критике подвергалась идея "светской школы", свободной от влияния Православной Церкви, Дм. Шушарин не взял, сказав, что "светская школа" - это ценность, не подвергаемая сомнению. После этого я от публицистики отошел, сотрудничая (вместе со своей женой Натальей) с издаваемым М. А. Журинской журналом "Альфа и Омега" в написании академичных текстов и организации переводов святоотеческих текстов и трудов о. Георгия Флоровского, книга богословских работ которого, «Догмат и История» вышла в моем составлении в 1997 году в издательстве Свято-Владимирского храма в Москве.

 С будущей РПАЦ, тогда бывшей только что отделившейся от РПЦЗ «Российской Православной Свободной Церковью» меня познакомил Кирилл Фролов. К тому моменту он ходил на Сретенское подворье, но при этом пропагандировал идеи РПЦЗ и делами в РПСЦ явно интересовался. Он довольно убедительно спорил с моим экуменизмом, тем более, что экуменизм был очень относительный (присоединить всех к Православию), а я умел хорошо додумывать за собеседника. Эта привычка додумывать сыграла свою роль, когда Кириллу удалось затащить меня на богословский семинар к о. Михаилу Макееву, диакону РПCЦ (позднее, уже в сане протоиерея о. Макеев вместе со всей группой Тер-Григоряна перешел к кипрским старостильников, что для него было логичным шагом, он давно мечтал о канонической, а можно, и физической эмиграции).

 О. Макеев - человек с недюжинным, хотя и не реализованным богословским талантом, а потому я нашел себе собеседника, который неплохо знал отцов и готов был дискутировать на догматические темы. При этом, в отличие от многих других участников семинара, куда приходили самые разные, в том числе и вполне "патриархийные" люди и всевозможная богема (семинар чаще всего заседал в подвале художника - лидера (или менеджера) группы «Макшредер Кунст») меня менее всего прельщала андеграундная атмосфера, а более всего - возможность напряженных богословских обсуждений, которые мне лично позволяли многое понять, а может быть и льстили тщеславию нуждающегося в признании юноши. Об МП говорили не так много, и само по себе участие в семинаре никаких "раскольничьих" настроений во мне не порождало. Однако я начал знакомиться с "зарубежнической" литературой, и прежде всего работами вл. Григория (Граббе), главного творца идеологии РПЦЗ, который блестяще доказывал еретичность экуменизма, модернизма и сергианства, а своим учением о границах Церкви исключал какую-либо возможность всерьез быть "антиэкуменистом" и при этом продолжать оставаться в РПЦ МП.

 Поскольку эти работы меня убедили, то после определенного периода колебаний я решил формально присоединиться к РПАЦ (осенью 1996) и, более того, принять самую решительную, "граббевскую" позицию (МП - не Церковь, таинств в ней нет, это новое арианство со всеми вытекающими), которая, кстати, однозначно предполагала выбор именно в сторону РПАЦ, а не в пользу экклезиологически потерявшейся РПЦЗ. В конфликте РПАЦ и РПЦЗ я сразу признал правоту первой, многократно эту правоту полемически обосновывал, и до сих пор придерживаюсь того же мнения - согласно принципам устроения Зарубежной Церкви на основании Патриаршего указа 362, никаких оснований для деспотического управления из Нью-Йорка епархиями внутри России не имелось, и вл. Валентин был абсолютно прав как епископ, защищая свою паству от предания на произвол судьбы.

 Психологически я был окрылен (как называется это состояние на языке православной аскетики объяснять, я думаю, не надо...). Я чувствовал себя как в эпоху Вселенских Соборов - защитником Православия против торжествующей ереси, формально абсолютным меньшинством, но меньшинством, но меньшинством, согласным с велениями Духа Святого и с большинством святых. Образ преп. Максима Исповедника с его: "Если вся вселенная причастится, то я один не причащусь с еретиками". Весьма показательно, что никакие аргументы апологетов МП сбить меня с этой позиции не могли. Какое это упоение - чувствовать себя абсолютно правым... Какой это мощный стимул к действию и к непримиримости...

 Но вот только что было странно. Из всех моих новых приятелей я был носителем, наверное, самой ригористичной и бескомпромиссной позиции - я был абсолютный антиэкуменист, абсолютный антимодернист, абсолютный антисергианин и одно время считал, что приходящих из МП можно и крестить (хотя когда человек, приведенный мною из МП, собрался креститься, я его долго отговаривал, но он, увы, меня не послушал). Однако при этом у меня никогда не возникало соблазна "поглумиться" над МП, над "сергианскими попами", над "их нравами", мне не хотелось ни высмеивать, ни унижать, ни сплетничать. Когда один раз, уже в интернете, для того, чтобы доказать, что я прекрасно понимаю, что у христиан может быть сколько угодно недостатков, я собрал все гадости и лживые сплетни, которые мне наговорили "соратники по борьбе", и их изложил, я очень скоро пожалел и раскаялся, что это сделал. В общем - мне нравилось быть правым, многим из моих собратьев нравилось ненавидеть и издеваться, мне хотелось исправления тех, кто не прав, им, похоже, хотелось чувства абсолютного превосходства над "уродами". Я многократно говорил об этом тогда, критиковал аномию и акефалию, превращение людей в самих по себе секты...

 Моя идея была простой: раз МП - не Церковь, то на базе РПАЦ должна восстановиться истинная поместная Церковь России, церковь св. Патриарха Тихона и новомучеников, и понятно, что РПАЦ должна быть только закваской - как в эпоху Вселенских Соборов, постепенно на нашу сторону перейдет церковное большинство. То есть реставрация Церкви была для меня частью общей реставрации, которую я тогда понимал православно-монархически в духе "зарубежной" идеи. Сама эта идея предполагала и отвержение "российской" государственности, благо во времена Ельцина занять эту позицию никакого труда не составляло: Советский период - время Отступления, Апостасии от Христианства и Империи, а ельцинизм и деградация - продолжение советского периода.

 С таким кругом идей и с жаждой деятельности на новом поприще в 1998 г. я превратился в "публичную фигуру" в едва нарождавшемся Рунете. Моя полемическая публицистика против неоязычников и в защиту христианства имела успех. Моя "Церковность", мне говорят об этом и сейчас, была года до 2000 одним из самых содержательных по объему и качеству контента православных ресурсов русской сети. При этом я, прекрасно понимая характер своей "миссии", старался работать на "два фронта" - то есть отдавать предпочтение проповеди Православия вообще. А проповедь присоединения к РПАЦ была только логичным следствием из "Православия всерьез", поскольку стать православным для того, чтобы подчиниться епископам-экуменистам, мне казалось нелепым, и я старался, как мог, это доказывать, ведя бесчисленные дискуссии в форумах, а попутно с радостью давая ответы на общеправославные и общехристианские вопросы.

 Тогда же (в декабре 1998) я впервые побывал в Суздале. Тамошняя жизнь и обстановка произвели на меня самое благоприятное впечатление. Никакой богемности, никакой интеллигентщины - это с одной стороны, а с другой - ни малейших следов распущенности или разгула, никаких даже намеков на то, что потом начнут делать предметом клеветы. Вл. Валентин был по-отечески строг и властен, но при этом уважителен к «образованному человеку» и по-отечески же заботлив. Я перед ним робел и при этом начал полагаться на его харизму и «интуитивную» мудрость, которую он проявлял не раз и не два. Человеческие недостатки в нем тоже, конечно, были и чувствовались (прежде всего - приверженность римскому принципу divide et impera), но по сравнению со многими другими встречавшимися мне лицами духовного звания, в нем человеческие недостатки чувствовались куда меньше. Окружающие его уважали и боялись, поскольку в гневе, говорили, он страшен, но я под его гнев за все время нашего знакомства не попал ни разу. Напротив, ко мне он был исключительно снисходителен, возможно, потому, что я был из немногих людей, которые не пытались им манипулировать (а человеком его статуса манипулировать пытаются, так или иначе, все - и это давление в итоге немало ему навредило, когда началась настоящая грызня группировок). Потом мне встречались различные «антисектантские» разоблачительные статейки в разных патриархийных изданиях - и они все были настолько лживы и недостоверны в рассказах о том, как живут в Суздале, что это еще раз убеждало меня и в нравственной низости наших оппонентов, и в том, что «предъявить» им нечего.

 Параллельно развивалась и моя политическая деятельность в совместным с Константином Крыловым (который, кстати, сделал мне самый первый вариант "Церковности") проекте "Русская Доктрина". Мы с самого начала выступили как "новые националисты", ориентированные на будущее торжество России, а не на тоску о прошлом, и идея РПАЦ была для меня и идеологической, и политической идеей абсолютно ортодоксальной Церкви и абсолютно национальной и имперской России. Тогда, кстати, с "национал-патриотами" старого закала приходилось спорить не меньше, чем с русофобами, а потому противоречия между национализмом и империализмом не намечалось. Империализм и был правильным национализмом, а Ортодоксия и была правильным патриотизмом. Всё казалось предельно четко.

 Первую размытость создало появление на горизонте РПАЦ группы "петербуржцев" во главе с Василием Лурье- блестящим богословом, патрологом, автором зачитанных мною до дыр комментариев к мейендорфовскому «Паламе». Я был с очень многим у него не согласен, но не восхищаться им было нельзя. И вот издававшийся Александром Солдатовым Вертоград, под интеллектуальным лидерством Василия, вышел сперва на поддержку РПАЦ против РПЦЗ, а затем и все питерцы оказались формально в РПАЦ, и Василий стал отцом Григорием. До того в РПАЦ я был едва ли не единственным, кто задумывался всерьез над экклезиолого-политическими вопросами, и все казалось очевидным. А тут столкнулись две концепции - моя идея "воссоздания поместной Церкви" и "экклезиология отступающей армии" Лурье, предполагавшая, что эпоха поместных церквей раз и навсегда закончилась, настали последние времена, когда истинный православный дух сохранится в небольших общинах, объединенных сетевой, а не иерархической, экстерриториальной, а не поместной структурой.

 При этом Василий с самого начала считал бессмысленной массовую проповедь среди прихожан РПЦ МП, поскольку все равно большинство нуждается в чисто "культурологическом" Православии, и им незачем ради их целей идти в Истинную Церковь, представляющую интерес лишь для тех, кто готов быть "православным вполне". Если мои московские друзья упивались своей "избранностью" по факту, с помощью насмешек, но при этом не могли себе представить, чтобы круг избранных ограничивать, то здесь - наоборот, никакого внешнего упоения при внутреннем элитизме, который мне казался не согласным со святоотеческим духом.

 Впрочем, позиция Василия Лурье мне с самого начала показалась "истинноправославным модернизмом", поскольку он отрицательно относился к монархии, Синодальному периоду, многим святым, которые в этот период просияли, всевозможным традициям Российской Церкви этого периода, причем не только вредным, но и нейтральным, богословствованию того времени. Это был византийский идеал, но используемый для "конструирования" Церкви почти с нуля, поэтому ему симпатичен был "Бостон" («Православная Церковь в Америке» - HOCNA) - группа старостильников, созданная в Америке уже без всякого поместного и традиционного фундамента, по чисто идеологическому принципу...

 Эта беспочвенность обосновывалась враждой против принципа «филетизма», принципа «национальной Церкви», которого, по мнению «питерцев» придерживалась Московская Патриархия. Именно развитие этого мотива - «антифилетизма» и привело потом к решающим обрушениям здания церковной идеологии и экклезиологии РПАЦ. От некогда осужденного греками «болгаробесия», то есть попыток болгар заиметь свою племенную церковь любой ценой, делался вывод, что вообще никакая церковь не может посвящать себя заботе об определенном народе, ей не должно быть до него дела. Территориальный принцип возводился в абсолют, приходящий в явное противоречие с реальной церковной историей, в которой национальное начало накладывало очень сильный отпечаток на весь строй церковной жизни - её культуру, психологию, иерархическую структуру, богословский образ мысли.

 Постепенно мне начинало все больше казаться, что полемика с филетизмом и «антифилетистский» дискурс занимает у моих собратьев слишком много места. Они слишком яростно проповедуют «вненациональность» Церкви, так что создавалось впечатление, что главное - в том, чтобы церковь была не-русская. И это не могло меня не коробить. Особенно яростное мое сопротивление возникало понимание ими сергианства (одного из разделяющих с Московской Патриархией моментов) как филетизма. Ересь сергианства была для них не в том, чтобы, говоря о спасении Церкви, взять на себя миссию её разрушения, не в том, чтобы заявлять, что новомученики - политические преступники. «Ересь сергианства», по этому взгляду, была в том, что митрополит Сергий хотел, чтобы РПЦ оставалась «национальной Церковью» и при большевиках и не хотел быть антипатриотом, а патриотизм его толкал к сотрудничеству с большевиками, к заявлениям «ваши радости - наши радости». В общем, если бы митр. Сергий не был бы русским патриотом, то он бы не согрешил, его подвел филетизм.

 Эта позиция была прямо противоположна моей: ничего плохого в том, чтобы создать национальную Церковь - не было, это было праведное желание. И именно поэтому нельзя было осуществлять её греховными методами, нельзя было ради этого обрекать на смерть епископов и священников, отлучать, отрекаться от мучеников, брать на себя роль палачей, самим закрывать храмы. Если бы митр. Сергий, думал я, не был сам помощником в разрушении Церкви в 1930-е, то в 1940-е Сталин восстановил бы РПЦ значительно более сильной, влиятельной и свободной по части догматов и канонической жизни. Сергианство стало причиной того, что предоставленными возможностями РПЦ в 1940-е толком воспользоваться не смогла. Отвратителен был сервилизм архиереев, который порой многократно превосходил злобу коммунистов и энкаведистов.

 В общем, по всем почти церковно-общественным вопросам мы говорили одни и те же слова, вкладывая в них прямо противоположный смысл и делая из них прямо противоположные выводы. При этом всем Василий Лурье был и потрясающе интересным собеседником и действительно глубоким богословом, а его команда была очень профессиональной. С "Вертоградом" мы выходили сразу на другой уровень, с личными связями Василия во всем мире - на мировую арену, а с его интеллектуальной глубиной очертания будущей Церкви казались мне уже вполне реальными. А конфликтность, как я считал, пойдет только на пользу, как шла она в церковной истории, тем более что от радикальных деструктивных шагов, как мне казалось, будет сдерживать наличие у нас Владимира Мосса, авторитетного англичанина, старостильника, известного публициста - он, как и я, был православный империалист, уважал и Русскую Церковь, и русскую государственную и поместноцерковную традицию, и совсем не был склонен к модернизму, даже "истинноправославному". В общем разномыслию "надлежало быть" и от этого, мне казалось, будет только польза.

 В таком боевом настроении прошел 1999 год, в конце которого я сделал чудовищную ошибку, усугубленную ошибками других. А именно: дал с собой познакомиться Антону Тер-Григоряну, молодому человеку с горящими странным огнем глазами, обладателю роскошной квартиры на Арбате, определенного состояния, связей среди европейских новых правых вроде Роберта Стойкерса и репутации малость психа. Антон почему-то усмотрел во мне лидера поколения и усиленно проповедовал эту идею мне и окружающим. Идея-фикс Тер-Григоряна была в том, что я должен «идеологически сокрушить Дугина» - мне же такая цель казалась не слишком интересной. Так или иначе, Антон был в курсе дел вокруг РПАЦ, но у меня менее всего было желания "обращать" его, мне это казалось опасным и ненужным делом, я охотней говорил с ним о политике, а не о религии, хотя он меня пытался воспринимать как религиозного "гуру". Но что не сделал я - сделали питерцы, они обратили его в РПАЦ.

 Тем временем я в декабре 1999 года предпринял шаг, который меня с питерцами на какое-то время лично поссорил, а сам я выпал из всякой церковно-общественной жизни - тут Антон развернулся. Он натравливал всех на всех и одновременно со всеми дружил и всем помогал (не забывая жаловаться одним на других). Писал чудовищных размеров постинги в интернете на форум "Церковности" и в другие места - и то, что он проповедовал как учение РПАЦ, было настолько чудовищно, что меня брала оторопь. Его идея состояла в следующем: в 1917, вместе с падением Империи, русские как народ кончились, остались "совки", отвратительные рабские существа, религией которых является "МП-православие", и только "Истинная Церковь", то есть РПАЦ, является островком антропологической полноценности среди совков, церковью "господ, которые из Парижу приехали". А всякий, кто не принадлежит к Истинной Церкви (а таковых даже меньше, чем членов РПАЦ) - недостойный жалкий человек. Для того, чтобы исправиться, русские должны принести покаяние в Цареубийстве и во всех национальных грехах, включая, почему-то, подавление Пражской весны, поскольку все, что делалось в СССР, по определению было плохо... Тер-Григорян провозглашал "империализм", который для него был полной противоположностью русского национализма, который он, усвоив соответствующий дискурс, величал «ересью филетизма». Сокрушение национализма и вливание в обновленную Новыми Правыми Европу он считал главной задачей «правильных православных». Ну и, разумеется, он ненавидел «гебиста» Путина, любые попытки и надежды укрепить государственность и т.д., а также требовал от меня «именем Истинной Церкви» не сотрудничать со «Спецназом России».

 На этот кошмар, который формулировался еще более ужасно, чем я его пересказываю, многие начали ссылаться как на официальную позицию РПАЦ и, разумеется, обвиняли меня в том, что я состою в подобной русофобской организации. Я пытался пояснить, что этот бред не имеет никакого отношения к позиции РПАЦ (каковой толком попросту и не было, был некий бульон из общих и абстрактных установок). В итоге, после нападок Тера на мою статью о «9 мая», выдержанных в хамском тоне, я ему объявил открытую войну и объяснил, почему я считаю его позицию нецерковной и неправославной. Моя позиция была немедленно названа «неосергианством» и было заявлено, что с такими взглядами я уже почти перешел в МП. Тут выяснилось занятное, - на стороне Тера оказалось большинство москвичей, которые, во-первых, наконец-то получили базу под свой синдром превосходства над «совками», а во-вторых, были банально опутаны манерой Тера брать людей в плен, оказывая им тысячи мелких, ненужных, но очень приятных «услуг». Да и в целом, доктрина Тера куда больше соответствовала доминировавшим в РПАЦ неотрефлексированным взглядам, чем то, что говорил я, - поскольку все были воспитаны на зарубежническом антисоветизме с воплями про «Погибла Рассея», помноженном на русофобию 1990-х годов.

 Наверное, тут бы «неосергианство в рядах РПАЦ» в короткий срок и было бы замочено, но Тер одновременно начал войну и с о. Григорием (Лурье), обвинив его в ереси за книгу «Призвание Авраама», проповедующую аскетизм, а также за имяславие. В союзники себе Тер призвал Мосса, и тот охотно откликнулся... В качестве богословской основы для борьбы с бракоборчеством и «лурьизмом» Тер-Григорян и Мосс провозгласили бред про «райскую сексуальность», так что выбора у меня просто не было, даже если бы я его очень хотел. Я обязан был стать на сторону о. Григория хотя бы потому, что на другой стороне была провозглашена открытая, абсурдная, бессмысленная ересь. Если взгляды о. Григория находились в полемической зоне, то «блудопоклонство» было уже за пределами дискуссии.

 Одновременно у о. Григория появилась еще одна группа врагов: часть старого суздальского окружения вл. Валентина - секретарь синода Осетров и протодьякон Красовский, - которые решили, что «Лурье их теснит», а посему придумали начать войну против него, используя предолгом тему имяславия. И здесь, в итоге, им интеллектуальную поддержку оказывал Мосс, и здесь начали эту борьбу с провозглашения такой ереси, что, даже при моем прохладном отношении к имяславию я должен был сразу стать на сторону о. Григория. Осетровцы заявили, что «энергия Божия не есть Бог», то есть прямо попали под одну из анафем против Варлаама. Если Тер-Григорян действовал на вл. Валентина через Мосса, то эти пошли в атаку прямо на архиерея и начали на него давить, чем подписали в итоге приговор... как оказалось - ему. Встретив отпор, они начали готовиться к тому, чтобы вл. Валентина свалить при помощи клеветы, а попутно обрабатывали катакомбных батюшек и архиереев относительно необходимости отделиться от имяславцев... Сперва они планировали создать свою (еще какую по счету) параллельную структуру.

 Меня вся эта грызня смущала очень мало. Моё церковное сознание воспитывалось на историях Вселенских соборов, из которых явствовало, что Православие в период торжества ереси всегда раздроблено на враждующие до безобразия группировки, но в итоге православие торжествует. Торжествует прежде всего силой обратившейся к истине государственной власти.

 На это и была основная надежда - это были розовые времена путинизма, закончившиеся в сентябре 2001, было ощущение, что есть власть, которая займется восстановлением государства, а значит, будет нуждаться и в национальной Церкви, которая будет подлинно православной, а не глобалистски-экуменической и трусливо-либеральной. Отсюда следовала программа, которую я усиленно всем проповедовал в конце 2000 и 2001 году. Задача РПАЦ - создать крепкую поместную Истинно-Православную Церковь, которая будет богата и умственно и духовно. Нужно выступить с четкой позиции аутентичного православия, нужно показать богатство своей традиции и действие в ней Духа Святого, и тогда к нам потянутся наиболее верующие, ищущие подлинного Православия люди. РПАЦ должна стать авангардом церковного возрождения в стране. Вместо того, чтобы хвалиться тем, что мы, в отличие от МП, не сотрудничаем с безбожной властью, которая и не власть вовсе, надо искать пути воцерковления этой власти. И если мы этого воцерковления добьемся, то власть поставит вопрос ребром и перед основной православной массой, и в самой РПЦ МП произойдет тихий переворот - одиозные экуменисты уйдут, а оставшиеся архиереи по тем или иным мотивам изменятся так же, как изменились с монофелитов и иконоборцев на православных архиереи перед VI и VII Вселенскими Соборами. Таким образом, единство и истинность поместной Церкви в России будут восстановлены.

 В этот период мною были написаны три серьезных текста, в которых обосновывалась эта программа: «Предание поместной Церкви», «Суздальский вызов» и «Церковь и власть» (сохранилась, к сожалению, только последняя работа, да и то - случайно, благодаря экстравагантной перепечатке в «Русском Журнале»). В первой работе я полемизировал с мнением, что православное предание имеет только вселенское, наднациональное измерение, а всё, в чем присутствует поместный, национальный элемент является лишь «обычаями» без Благодати. Предание Поместной Церкви является такой же действенной и благодатной реальностью, как и Вселенское Предание, и Вселенское Предание - это собрание, соединение и возведение на новую ступень поместного предания. Основываясь на поместном Предании мы и должны заниматься восстановлением поместной Русской Церкви в полноте истины, и преодолеть несколько опасностей, которые подстерегают на этом пути «истинно-православных». Во-первых, опасность «неокатакомбничества», то есть создания якобы катакомбных, анархических сект, занимающихся изобретением традиций, правил и своего православия, и как огня боящихся правильной иерархической организации. Во-вторых, опасность духовного мародерства со стороны иностранных ИПЦ, открывающих в России свои приходы, с целью «нести русским утраченное ими православие» и с неприязнью воспринимающих любые попытки восстановления нормальной церковной организации на канонической территории Русской Церкви. «Суздальский вызов» на мой взгляд состоял именно в том, что РПАЦ поставила своей задачей превращение в строго православную, поместную, традиционную, консолидированную и иерархическую церковную структуру. При этом я подчеркивал, что для предания Русской Церкви характерно особое внимание к строительству церковно-государственных отношений, что это составная часть русской церковной традиции, и поэтому Истинная Церковь, вместо того, чтобы гнушаться Родиной и «неправославной властью» должна стремиться к её воцерковлению, к подлинному симфоническому союзу. И долгосрочная позиция РПАЦ в отношении государства должна состоять именно в этом.

 Я забрасывал митр. Валентина докладами, в которых критиковался антигосударственно-антисоветско-русофобский дискурс и предлагалось стоять в отношении власти на уважительных, но твердых в деле свободы Церкви святооотеческих позициях. Но увы, инерция при каждом удобном и неудобном случае обличать «кагебешников», демонизировать государство и т.д. была слишком велика. Внутри РПАЦ был силен дух, неокатакомбничества, когда группы духовных нигилистов и анархистов уходят в подполье, заявляя себя наследниками «гонимых за веру», и из этой позиции мнимой безответственной гонимости начинают третировать всех и вся - государство и народ, патриархию и зарубежников, и вообще всех, кто подвернется под руку - включая друг друга... Я ничего так не боялся, как того, что РПАЦ захлестнет этот дух - и борьба группировок мои опасения подтверждала.

 Мои работы вызвали настоящий приступ истерики у Тер-Григоряна, который создал аж целый сайт - «Романитас», для борьбы со мной - успешно функционирующий и по сей день и время от времени меня грешного поминающий и сейчас (откуда, собственно, и миф об «главном идеологе РПАЦ»). По первости Тер применял в мой адрес совсем уж грязные приемы, включая угрозы расправиться со мной, если я еще раз появлюсь в храме РПАЦ на Головинском кладбище... Но вл. Валентин, который, как обычно, больше всего боялся стать пленником какой-то одной группировки и воспринимал меня, о. Григория, А. Солдатова, как «одну шайку», начал «играть» с Тером, как с противовесом. В результате моя деятельность постепенно обессмыслилась, и начало происходить как раз то, чего я больше всего боялся. Попав в фокус общественного внимания, РПАЦ засветилась там как секта «диссиды». Роковым было выступление о. Михаила Ардова на позорном камлании в защиту НТВ в апреле 2001. О. Михаил интереснейший человек, но полностью пропитанный предрассудками поколения и среды. Для него главные ругательства - это «кагебешники» и «коммунисты». Он ни в коем разе не русофоб, но интеллигентский дискурс его к этой черте подводит очень часто. И на НТВ, куда он пошел прежде всего потому, что Киселев до того не раз звал его в эфир, он высказался в адрес Путина насмешливо и зло... У меня упали руки, и я начал ждать неизбежного «конца», который казался тем обидней, что был бы по своему «заслуженным» и тем печальней, что он должен был неминуемо случиться на фоне общего подъема РПАЦ.

 А начало 2001 было временем подлинного подъема - начавшийся кризис РПЦЗ толкнул всех искателей «истинного православия» и в России и заграницей к нам, начало рушиться кольцо информационной блокады, и я несколько раз помогал вл. Валентину делать большие интервью для прессы, чего не было года с 1994, интересным и читаемым журналом стал «Вертоград», в самой РПАЦ собралась критическая масса искренне верующих интеллектуалов, и пусть ив разногласиях, оформилась «средневзвешенная» и осмысленно привлекательная церковная позиция, которая повела бы за собой верующую молодежь, наконец, что важнее всего - были проведены канонизации святых жен Дивеевских и святителя Филарета (Вознесенского), и готовился архиерейский собор, который бы окончательно структурировал бы РПАЦ как истинно-православную поместную Церковь и бросил бы РПЦ МП такой вызов, на которой ей бы пришлось искать ответ, причем не только в плоскости обычного «сектоборчества».

 И в этот момент как раз разразилась катастрофа - после синода и торжеств прославления св. Филарета вл. Валентин публично выгнал Осетрова из синода, после очередного ультиматума. Радовались мы этому примерно день. Ибо тот в ответ пустил в ход свой клеветнический план - отснял кассету, в которой на фоне вопросов ученика воскресной школы «Дети, скажите, любит ли вас владыка Валентин?» впервые прозвучали обвинения в педофилии. И дальше пошел обвал - заведение прокуратурой уголовного дела, поджоги, милицейские налеты... В ход была пущена вся машина обычного губернского произвола.

 В самом обвинении митр. Валентина для нас ничего удивительного не было. Еще в начале 1990-х, в РПЦЗ, против него пытались использовать эту тему, и очевидно, что и в данном случае клеветники просто пошли проторенной дорожкой, не особенно расходуя силы на выдумывание оригинального скандала. «Имяславие», «бракоборчество» - это вот все слишком сложно, а детишки - пожалуйста. Всем, кто знал Суздаль изнутри, была совершенно очевидна абсурдность подобных обвинений. Это очень маленький город, там все всех отлично знают, там все живут очень открыто, в архиерейскую спальню (в чем я многократно убеждался) в любой момент мог заглянуть любой человек. Малейшие «шалости» сразу же стали бы общим достоянием и поводом для сплетен и пересудов. Поскольку абсолютное большинство людей вокруг вл. Валентина было скорее повышенными ригористами, нежели наоборот, то при первых же признаках чего-то подобного начались бы отколы с шумными публичными обвинениями. На молодых священников и дьяконов, которые составили вокруг вл. Валентина своеобразный мини-монастырь, косились бы как на известно кого. Да и участие в подобном позоре очень характерно сказывается и на поведении, и на психологии, и на внешности людей... Но ничто в Суздале не располагало даже к самым слабым подозрениям на сей счет, и если бы это было иначе, то довольно активная и успешная работа РПАЦ в 1998-2001 годах была бы попросту невозможна. Поэтому, что удар будет настолько серьезным, не ожидал никто, хотя я, наверное, в наибольшей степени, поскольку почти сразу же счел это не местной разборкой, а политической расправой, в которой за собственную политическую недальновидность мы пропадем ни за что...

 Впрочем, мои друзья и собратья тоже видели политический контекст, но относились ко всему этому более спокойно. Основанием для спокойствия служил тот факт, что они почувствовали поддержку Глеба Павловского. РПАЦ и Павловский - это самая глупо мистифицированная тема из всех, касающихся РПАЦ. Павловский появился на нашем горизонте в результате своих личных духовных поисков, а совсем не потому, что хотел затеять какой-то церковно-политический проект. И сначала, собственно, никаких «проектов» и не предполагалось. Всё, что от него ожидалось - минимум дружеской помощи по ослаблению информационной блокады. Но после того как началось «Суздальское дело» с уголовщиной, подписками о невыезде и поножовщиной, рефлекторной реакцией было обращение к влиятельному человеку за помощью. Он помогал как мог - с адвокатами, с организацией пресс-конференций, с размещением статей (а против РПАЦ, к тому моменту, уже велась грязная медиакомпания). Но что еще он мог сделать?

 В итоге, как и всегда в таких случаях, вмешательство «влиятельных лиц» пошло скорее в минус, поскольку «подняли ставки» мы, «подняли ставки» и они. Появились бандиты, называвшие себя «Нашим делом» и терроризировавшие Суздаль больше года. Те, кто стоял за кампанией против РПАЦ, начали искать покровительства наверху - в итоге, мы, пытаясь раздуть ситуацию, раскрутить вокруг суздальского дела «медиакампанию», фактическое юридическое положение дел только усугубляли. При этом действительно необходимых вещей не делалось - например никто даже не задумался о том, что надо помочь выиграть выборы в Суздале дружественному вл. Валентину кандидату. Одно десятой усилий, потраченных на никому не нужные центральные СМИ, хватило бы на то, чтобы переломить ситуацию в Суздале. В результате же городская администрация оказалось враждебной, а сам вл. Валентин еще и лишился части своего «политического капитала», публично сложив с себя депутатские полномочия и звание почетного гражданина Суздаля.

 За большей частью этого самоудушения я наблюдал со стороны. Фактически, я «выпал из игры» летом 2001. Постарался прежде всего Тер - у него была настоящая истерика из-за того, что именно мною были написаны проекты большей части решений синода 30 апреля, включая и Акт о прославлении Святителя Филарета (Вознесенского) (если хотите, то возможность написать акт о прославлении святителя, святость которого подтверждена нетлением его мощей, и от которого я неоднократно чувствовал благодатную помощь - ради одного этого стоило было пережить всю эту длинную историю). Именно с тех пор я и числюсь у него «главным идеологом и секретарем митрополита». В итоге его травля в мой адрес стала совсем уж бесцеремонной, а главное, и сам вл. Валентин, обнаружив, что часть его системы «сдержек и противовесов» рухнула с уходом осетровцев, начал экстренно «уравновешивать» «вертоградарей» группой Тера и Мосса.

 Именно тогда я и начал задумываться про «если дело от человеков, то оно разрушится». Только что, на прославлении св. Филарета, мы видели духовное торжество того церковного пути, который нам казался правильным, мы видели, как наши слабые и грешные человеческие усилия преобразуются в благодатный общецерковный результат, мне казалось, что вот мы своими руками творим церковную историю, и это накладывает на нас огромную, колоссальную ответственность. Но похоже на то, что с этой стороны на ситуацию никто не смотрел и так её не чувствовал, поскольку война группировок продолжалась.

 Летом, в итоге, произошел случай, который меня поссорил с вл. Валентином. Дело было из-за вроде бы глупости. После ухода Осетрова некому стало редактировать «Суздальские епархиальные ведомости», и я вызвался это делать, приступил к работе, вместе со мной (и даже больше меня) делала это Ольга Митренина. И вдруг выяснилось, что «Суздальские епархиальные ведомости» уже изданы, изданы Тером и нашпигованы статьями с выпадами против меня и «Вертограда». Я в ужасе бросился звонить в Суздаль, вл. Валентину, который всего несколькими днями раньше заявил мне, что «с этим Антоном больше дела иметь не будет». Вл. Валентин мне сказал, что все это самозванчество, и ни на какие «Ведомости» он своего благословения не давал, тем более с таким содержанием. А еще через два дня сочинение Тера появилось в Суздале и в Москве в храмовых лавках с распоряжением вл. Валентина: «Ну, вы попродавайте их немного - пусть он успокоится».

 В этот момент я, как говорится, сломался. Мое экклезиологическое сознание вполне традиционно - я епископоцентрист в самом строгом смысле. Идея, что в Истинно-православной Церкви все может идти не через епископа, была мне отвратительна, а надежды на то, что епископ будет осуществлять последовательную политику с ясным различением идей, взглядов и позиций, теперь исчезли. Было очевидно, что церковная политика будет вестись путем попеременных уступок яростно и истерично враждующим группировкам, да еще и с поправкой на тяжелое положение архиерея, против которого заведено уголовное дело по унизительному обвинению. Наверное, будь в этот момент у меня самого «группировка», я бы вступил в борьбу. Но для того, чтобы чего-то добиться, мне необходимо было сначала убедить в этом всех «вертоградцев», которые всё больше смотрели на политику сквозь «фэповские» очки, то есть одновременно и более либерально, и более оптимистично, чем я. И понятно, что защищать те идеи, которые мне казалось важным защищать, мои друзья совсем не рвались. Полтора года спустя, в 2002, вл. Валентин, вместе с духовенством РПАЦ, выпустил некую декларацию об отношении к государству, и там был даже ряд «моих» идей, но ив этом случае они были сначала смягчены «общей позицией», а потом и изуродованы «теровской» антигосударственной, «антипутинистской» и временами почти русофобской риторикой. Но и в неискаженном варианте этот документ запоздал. А его провозглашение, казавшееся сперва общецерковным делом, никого не затронуло и не задело.

 Два-три раза я пытался принять участие в «суздальском пиаре», просто потому, что очень хотел, чтобы творящийся там кошмар прекратился и клевета была опровергнута, но каждый раз уходил с жутким разочарованием - мало того, что к нашим усилиям не было даже минимального общественного интереса, так еще и архиерей, и все «официальные лица» очень боялись что-то делать и говорить всерьез. На пресс-конференцию, на которую собралось довольно много журналистов, поскольку им обещали самого вл. Валентина, тот в последний момент не явился (хотя собирался всего за три часа до того - когда я с готовыми документами вышел из квартиры, где он остановился). Когда я выходил, ему позвонил Тер... Сказать, что в этой истории все, кто в ней участвовал, почувствовали себя дураками – значит, ничего не сказать. Но я, человек более строптивый и уже переставший воспринимать РПАЦ как нечто безусловное, как «Единственную Истинную Церковь», отреагировал на это наиболее болезненно - как на еще одно свидетельство тех просчетов, которые ведут через историческую неудачу к потере онтологического статуса.

 Впрочем, у меня тогда было дело, которым можно было заниматься искренне и всерьез, в надежде на то, что этим можно принести какую-то пользу. Я готовил к выходу первый номер «Отечественных записок», посвященный церковно-государственным отношениям. Вокруг этого номера сложилась настоящая «черная легенда», - что якобы коварный Волошин, который решил выступить против Православия и Церкви, заказал «через Павловского» «суздальским раскольникам» масштабную интеллектуальную провокацию... На самом деле все было куда проще - сперва «ОЗ» должны были выйти в совершенно «либеральном» варианте, но, благодаря тому, что либералы редакцию подвели, дело попало в мои руки - прежде всего потому, что я смог предложить внятную программу и «сценарий» номера, и подобрать определенный круг авторов, а также и потому, что часть работы свалил на исключительно успешно справившего с нею Сашу Солдатова. То, что я обещал Татьяне Малкиной - «вызвать обалдение» и тем самым дать яркий старт «ОЗ» как экспертному журналу, я выполнил.

 Истерику явно зашкаливавшую по градусу за подлинное значение события, вызвали в основном три материала. Первый - статья А. Солдатова, где был сформулирован тезис об МП, как о духовном олигархе - это было вполне себе качественное собрание всех тех основных полемических мифологем, направленных против РПЦ МП, осознание неверности которых и привело меня к тому, что я сейчас пишу этот текст. Второй - сочиненный вместе с К. Крыловым под его авторством довольно жесткий текст о государственной религии, в которой сформулирован был злой тезис о МП как о «духовном кредиторе», то есть организации, которая основывает свое влияние не на реальном духовном капитале, не на духовном лидерстве и способности создавать, просвещать и служить, а на том, что ей все за что-то должны, ибо как-то «виноваты» перед ней... Формула жесткая, но предполагавшая именно изменение формата отношений общество-государство на более продуктивный.

 Далее шла моя статья, которую я и задумывал, и писал как катартическую. В ней подробно обосновывался идеал симфонии Церкви и государства и выдвигался в общем виде проект «Торжества Православия»:

 «Государство, заинтересованное в Православной Церкви как в союзнике, заинтересовано только в ортодоксальной Церкви. Во-первых, по чисто формальным, можно сказать конституционным, соображениям: Церковь как общественная организация обязуется предоставлять вступающим в нее членам определенные возможности, прежде всего возможность приобщиться к аутентичному православию, к тому, что люди считают Истиной и ради чего и стремятся в церковную ограду. Во-вторых, что еще более существенно, только в этом случае те предельные цели, которые ставит перед собой выбравшее последовательную концепцию вооруженной справедливости государство, и те, которые ставит перед собой Церковь, совпадут, в противном же случае они довольно скоро окажутся прямо противоположными. Поэтому обеспечение «торжества православия» является задачей государства даже и в отсутствие на троне способных богословствовать кесарей. Только при соблюдении этого условия нынешний громадный капитал Церкви вновь обратится из капитала в «аппаратуру спасения», то есть будет функционировать осмысленно, в определенных целях и с естественными нравственными ограничениями».

 Понятно, что этот проект был мало дружелюбен к МП, поскольку предполагал в ней потрясения не меньшие, чем при свв. Ирине или Феодоре в «иконоборческой» церкви, ставшей по воле императоров православной. Но для честного православного общая логика тут вполне понятна и привычна. Скандал вызвала моя другая статья - посвященная анализу темы Церкви и государства в «Основах социальной концепции», ставших базовым документом для РПЦ МП сейчас. Я же указал на то, что догматически эта концепция, мягко говоря, небезупречна и написана, фактически, по католическим «иерократическим» образцам, а не по византийским «симфоническим». Почему это было угодно считать доносом? Ну разве что потому, что из номера «ОЗ» складывалось впечатление, что «Павловский подсовывает власти «альтернативное православие» в качестве замены Русской Православной Церкви».

 Увы, «альтернативное православие», термин, созданный остроумием Саши Солдатова, стал тем тавром, которое РПАЦ как церковно-политическую программу окончательно погубило (по крайней мере, на мой взгляд). Любые надежды на осмысленность нашей деятельности были связаны у меня не с альтернативностью, а с превращением в «мейнстрим» и влиянием на «мейнстрим», с борьбой за изменение положение по всей Русской Церкви, - и в «экуменическом» и в «антиэкуменическом» лагере... Записать же себя в еще одну «альтернативную» тусовку, наряду с последователями Сиверса, «православными латинского обряда» и прочими формами церковного хиппования - значило убить то, ради чего РПАЦ была бы нужна и в чем был (для меня) смысл её существования - восстановление полноты Русской Церкви в строгой святоотеческой ортодоксии и возвращение к этой ортодоксии нашего народа.

 Между тем, именно на этом принципе был основан следующий «суздальский» (хотя на самом деле отнюдь не суздальский) большой проект - портал «Кредо». Общая идея была в том, чтобы создать информационное пространство религиозной информации, в котором не доминировал бы официоз РПЦ МП и не играла бы ведущей роли скандальная антицерковная журналистика, а РПАЦ и «альтернативное православие» занимали бы достойное место в информационном ряду. Хотелось исправить перекосы. Я включился в этот проект с большим энтузиазмом, хотя сразу оговорил, что делаю это как «светский автор», хотя и расположенный к РПАЦ более чем дружелюбно. Но в итоге вышло не совсем то, что хотели.

 Мощнейший информационный ресурс, посвященный религии, создать удалось - выработанный формат был таков, что другие формы подачи религиозной информации в Интернете фактически не выдержали конкуренции, хотя бы потому, что тем, кто пытался «конкурировать», похоже было не так интересно это делать. Однако и сама РПАЦ в новом информационном пространстве не выдержала конкуренции. Сперва мы искусственно себя сдерживали, чтобы не гнать слишком много «альтернативной» информации. А потом оказалось, что по сформированным нами вполне объективным информационным критериям, РПАЦ просто не выдерживает конкуренции, а в искусственно созданном информационном контексте «альтернативного православия» она попросту теряется среди моря маргинальных неокатакомбных сект.

 В итоге Кредо стал очень высокопрофессиональным ресурсом о религии в России и в мире, но за счет либо утраты «конфессиональной» подложки, либо за счет её превращения из позитивной (РПАЦ) в негативную (против МП). Следующий шаг был вполне естествен - портал, хотя и с вежливой отстраненностью, превратился в рупор идей, прямо противоположных исходному антиэкуменизму РПАЦ, - защищая любую секту и религиозную группу, даже самую враждебную Православию и православной России, предполагается, что защищают и существование самой РПАЦ, как части «альтернативного православия».

 Мне было грустно все это наблюдать. Из того идейного и богословского бульона, которым была РПАЦ в 2000-2001 году, когда был открыт самый широкий спектр альтернатив дальнейшего пути, в итоге была выбрана позиция адаптивно почти беспроигрышная, но духовно бедная - позиция «альтернативной религии», которая на многое не притязает, но зато едко критикует «господствующую конфессию», не предлагая почти ничего взамен. Это, кстати, очень удобная позиция - когда критикуешь, не предлагая, становишься очень хорошим «аналитиком», то есть можешь произвести «деконструкцию» объекта, а вот с реконструкцией оказывается намного сложнее.

 А бульон, тем временем, остывал. Проигранный процесс в Суздале, проигранный отнюдь не только из-за позиции властей, но и благодаря некомпетентности защиты на том этапе, и увлечением пиаром своей «гонимости» перед конкретной работой на разрушение ничтожной доказательной базы обвинителей, привел к общему кризису. Вл. Валентин превратился в двойного заложника. С одной стороны - заложника правоохранительной системы, которая в любой момент могла превратить его условный срок в реальный, а с другой - тех, кто его поддерживает и защищает, поскольку собственного «властного ресурса» он почти лишился. Он очень много болел. А многие люди вокруг него попросту начали впадать в прострацию - было очень больно видеть, как часть из тех, кто еще несколько лет назад был весь подтянут изнутри энергией борьбы за церковь, начинает внутри сдуваться, и большие проекты превращаются в мелкие интриги, а в церковные дискуссии если и вступают, то только для прикрытия личной интриги. На этом фоне даже изгнание Тера не радовало, а огорчало - до того, как его ушли, он сумел разрушить всё что мог, отравить всё, что мог и смутить всех, кого мог. В итоге вместе с ним создавать «кипрскую» секту «истинно-православных» ушли люди, которые за два года до того иначе как с издевкой о нем не говорили, их в итоге сплотили личные амбиции и шизофренический антисоветизм пополам с ненавистью к государству и воспаленным диссидентством. Но «мейнстрим» РПАЦ - стал тем же диссидентством, то есть умеренно либеральным, политкорректным и «системным».

 ***

 Логика борьбы с МП привела к тому, с отрицания чего РПАЦ начиналась, - но только в еще более экстремальных формах.

 Противостояние экуменической толерантности привело к юридическому и идеологическому «вписыванию» себя как «секты среди сект», к которой на этом основании требуется уважительное отношение в духе религиозной терпимости.

 Противостояние союзу с безбожным государством и сергианству довели до поиска сотрудничества с антинациональным государством, причем как раз в его самых антинациональных, самых антиправославных и антицерковных аспектах.

 Противостояние модернизму привело к возникновению эффекта «Церковь. Сделай сам», когда обчитавшиеся богословских книжек, как другие обкуриваются анаши, мальчики сочиняют догматы, издеваются над обрядами и довольны по настоящему только одним - своей элитностью среди самых элитных.

 В итоге все это дает, в совокупности, даже позитивный эффект по привлечению новых членов - большое количество молодых людей действительно хочет богословствовать и церковничать, хочет чувствовать свою причастность Правде и принадлежность к духовной элите, дети хотят «играть в Церковь». Желание маленьких детей тут традиционно уважалось церковной традицией - к детям, играющим в «службу», все всегда относились с симпатией. А вот традиции поощрения игр более старших детей в богословие, каноны и церковную деятельность, в общем-то, нет. И дети идут «играть» туда, где такая возможность есть. Я и сам был таким игроком - наверное, слишком серьезным для хорошего игрока, искренне думающим, что речь идет не более и не менее, чем о судьбах целой поместной Церкви, но все-таки игроком, но вот только наступает момент, в который играть становится страшно, а внутри накапливается слишком много вопросов и еще больше ответов.

 В частности - и ответов на вопрос, почему пробыв столько лет в РПАЦ, пробыв с яркими, глубокими, умными, честными людьми, про каждого из которых я не смогу сказать и трети того плохого, что они имеют полное право сказать обо мне, я все-таки не могу дальше с искренностью принимать как должное, когда меня хвалят или критикуют как «деятеля» или, тем паче, «идеолога» РПАЦ. Я действительно идеолог - это способ моего существования, способ видения мира. Но моя идеология и идеология, абсолютно доминирующая в РПАЦ - это две разные вещи.

 Я - православный фундаменталист. Это означает, что я не могу принять ни на каком уровне идеологию «истинно православной Церкви» как одной из сект, которая наравне с другими существует в религиозно индифферентном обществе. Я считаю святоотеческой позицию, предполагающую и требующую воцерковления общества и государства, что возможно только при принципиальной политической установке, отказа от «быть как все» и от некоей взаимной «конфессиональной толерантности». Быть православным означает для меня - утверждать, что Истина одна, что она пребывает со Христом в Православной Церкви, а потому нет никаких оснований не добиваться утверждения Церкви как доминирующей силы в обществе. Отречение от этой великой цели представляется мне отречением от всей церковной традиции.

 Я националист. И, соответственно, полагаю, что церковная традиция дана нам не «вообще», а в её конкретном, заповеданном и освященном Духом виде, в частности - и как традиции поместных церквей, каждая из которых хранит ради всех именно ей заповеданное сокровище. Сами эти церкви могут быть организованы по географическому принципу - как Иерусалимский Патриархат, по политическому - как Константинопольский патриархат древности, и для меня очевидно, что в случае Русской Церкви этот конструктивный принцип формирования поместной традиции - это принцип национальный, то есть спаивающий воедино народную культуру русских, творимую в церковных формах, и государственную традицию симфонии с Православной Церковью. Было бы нелепостью и нечестием считать, что влияние народа и государства на историю и формирование традиции русской Церкви было случайным. Поэтому очень популярные в РПАЦ разговоры, что «мы не русская церковь, а российская», что «Россия - это не главное», и любовь к напористому отрицанию русского национального начала в церковной жизни для меня неприемлемы. Также неприемлемы для меня и утверждения, что связь с государством шла в течение церковной истории во вред Церкви.

 Я категорически не разделяю моды на презрение к «народу», «народному православию», «бытовому православию» и прочему, что является плодом забродившей на церковной основе интеллигентской гордыни. Именно народное Православие было той почвой, на которой возрастали настоящие цветы духа - русские праведники и подвижники. В то время как интеллигентское, рафинированное православие не взрастило никого, кроме склочных мужчин и истеричных дам. Православный быт - это твердая и плодородная почва, на которой дерево может расти и прямо и криво. Но вот без почвы оно расти не будет вообще, превратившись в лучшем случае в иссохшего карлика.

 Я, будучи традиционалистом, считаю ересью антитрадиционные установки в отношении Православия, откуда бы они не исходили. И если либеральный модернизм ужасен, то столь же ужасен и «традиционный» модернизм, связанный с утопическим проектом создания «очищенного» от случайных исторических наслоений православия. Когда начинают «шелушить» Предание, тут же выясняется, что его можно отшелушивать до бесконечности, и что если начинать насилие над принципом Предания, искусственно его зауживая, то в итоге на месте «Очищенного православия» возникает худшего свойства «конструктивистский» модернизм, то есть сочинение себе совершенно произвольного «православия», приобретающего, порой, на редкость неаппетитные формы и ведущего к явному нечестию - вроде глумления над святыми и святынями, издевательства над древними обычаями и традициями, неуважения и к самим святым отцам, если они нам по части «аутентичной православности» не шибко нравятся.

 Морально отвратительным мне кажется и «церковный» антисоветизм, в котором начала церковной позиции используются для укрепления антисоветской мифологии. Мне неприемлемы тезисы о «смерти России», о том, что большевики, как богоборцы, представляли собой абсолютное зло, во имя борьбы с которым можно было сотрудничать и даже мелко шестерить на любых врагов России, которые готовы были взяться или просто отдаленно посулить избавление от большевизма. На почве этого «смертороссийства» и антисоветизма родилась настоящая ересь «антисовкизма», которую я считаю ничуть не менее страшной, чем сергианство, а то и поболее. Суть этой ереси в том, что после 1917 года на место русского народа в России пришел новый народ - «совки», каковой отличается тем, что принципиально неспособен спастись, принять Христа и быть приверженным к православию. За «совком» таким образом утверждается незнакомый Церкви статус «недочеловека», который неспособен быть со Христом в силу не личного выбора, а культуры, воспитания, социальной среди и образа жизни. В РПАЦ и РПЦЗ такие взгляды на редкость активно и в отвратительных формах проповедуются, а упоение «превосходством над совками» создает немалую часть духовного облика с сегодняшних «активных прихожан» и части духовенства.

 Считать, что всё то, о чем я говорю, второстепенным, увы не получается. О. Григорий (Лурье) очень любит формулу: «мы веруем в то, во что веровали святые отцы, а ни во что больше не веруем». Но к РПАЦ сейчас эта формула не очень применима. Представим себе церковь, в которой «веруют только в то, во что веровали святые отцы», но, при этом, каждую неделю в проповеди батюшки повторяют, что благочестиво, будучи истинным православным, отрезать своему ребенку правое ухо. Трудно, согласитесь, считать, что мы находимся в «святоотеческой» церкви, хотя формально все на своих местах, и отрубание уха никак в «вероучительных» документах не прописано. Между тем сегодня, чтобы нормально находиться в РПАЦ, особенно проявляя церковно-общественную активность, приходится мириться и с русофобией, от мягкой, до довольно экстремальной, и с постоянным подчеркиванием своей «российскости», «вненациональности», «антифилетизма» и т.д.

Для меня же такое постоянное подчеркивание, принятое на уровне негласного общецерковного исповедания, является свидетельство отхода от церковности, в сторону вполне себе «филетической» группы, но только куда менее мне близкой в культурном отношении. Быть «истинно-православным россиянином», - такое же сектантство, как быть «истинно русским полу-экуменистом». Разница в том, что в РПЦ МП есть возможность и не быть экуменистом, и найти «своих», а быть в РПАЦ и не быть «россиянином» с какого-то момента стало почти невозможно. Наша критика МП как «федерации сект» была осмысленна только до тех пор, пока мы могли говорить об РПАЦ, как о церковном образовании, в котором исповедуется Православие, только православие, ничего кроме православия. После того как РПАЦ стала заложницей узкой доктрины, в которой в нагрузку к Православию полагалось еще очень много частных мнений и «психологических особенностей», возникает естественный вопрос - состоять ли в церковной структуре, где ересь одна, или где их много разных, и они борются между собою и есть надежда, что из этих ересей победит Православие.

 Этим и определяется моя собственная позиция в отношении РПЦ и РПАЦ сегодня. Ассоциировать себя с РПАЦ я смысла не вижу, я не могу сегодня найти в ней больше Православия, чем в РПЦ МП. И здесь и там провозглашаемая в общем и целом святоотеческая догматика нагружается дополнительной церковной практикой и общими «мнениями», в которых есть очень много неправославного. А вот в церковной идеологии, которая различает две церковные структуры куда сильнее, чем догматика, сравнение оказывается, увы, не в пользу РПАЦ. Поскольку эта идеология сегодня - идеология космополитической организации, которая выступает за максимальное ограничение влияния православия и Церкви на жизнь русского общества (формально - потому, что у МП «неправильное православие», а фактически - трудно даже сказать почему, если не думать плохого).

 Экклезиология «Маленькой Истинной Церкви» (далее для простоты МИЦ) ведет к чисто сектантским установкам. МИЦ не выгодно усиление влияния Церкви на государство и она поддерживает антиклерикаизм, в том числе и самый оголтелый, МИЦ не выгодна «духовная монополия Православия», представляемого преимущественно МП и она готова чувствовать свою солидарность хоть с сектантами, МИЦ невыгодно, чтобы больше народу приходило в храмы МП - и она берет под сомнение любые признаки религиозного возрождения, любое проявление религиозного устремления людей оцениваются снобским «не то...» («бытовое православие», «душевная религиозность», «внешние формы без внутреннего содержания» и прочие интеллигентские ярлыки для православия «простецов»). При этом на вопрос «а что то?», ответ дается всегда один: «То будет, если пойдут к нам», а поскольку идея, что «пойдут к нам» скопом представляется очевидно нереальной, то МИЦ оказывается церковью элиты, духовно продвинутых, тех, кому «нужно настоящее православие, а не его муляж в МП».

 Святоотеческое отношение к неправославию, и поведение в период торжества ереси было совершенно иным. Вспомним, например, как одобрял св. Григорий Богослов императора Констанция, жуткого гонителя православных, стоявшего на стороне ариан, и водителя ереси в Церковь, за его законы против язычников и за укрепление социального статуса Церкви, пусть в этот момент в ней и преобладали ариане. Вспомним вообще поведение православных в момент, когда ариане доминировали - они не общались с арианскими епископами, но при этом перетаскивали всех колеблющихся на свою сторону, готовы были бороться за всю церковь, а не создавать Церковь-2. В конечном счете, «каппадокийская» группа, которая в итоге и обеспечила торжество православия и формулы 2-го Вселенского собора, выросла из т.н. «полуариан» (которых вполне можно сравнить с нынешними антиэкуменистами внутри РПЦ МП). Однако наша МИЦ питает к этим носителям тождественной с нею догматики непреодолимое отвращение, поскольку в большинстве своем они получаются у нее «филетистами», то есть сторонниками восстановления национальной, поместной Русской Церкви в чистоте Православия, а не последователями элитарного Православия «для своих».

 А теперь представим нашу МИЦ в обстановке VI или VII Вселенского собора. Очевидно, что она встретила бы их как неистинные, как «политические маневры», преследующие цель избегнуть «действительного принятия Православия», а св. Патриарха Тарасия обозначила бы как «перекрасившегося еретика», меры же по очищению от монофелитства и иконоборчества были бы признаны недостаточно последовательными. Сама же Церковь Вселенских Соборов несомненно была бы объявлена сергианской, стоящей на позиции сервилизма перед властями и исповедующей «бытовое православие» простонародья, а не истинное Православие. А потому МИЦ потребовала бы разрешения свободного исповедания что павликанства, что иудаизма, что ислама, что её МИЦ доктрины на территории Империи, признания всех жителей Империи выродившимися «копронимцами», а самой империи отныне не существующей. Другими словами, будь в святоотеческие времена подобная МИЦ, то либо она осталась после Вселенского Собора вне Церкви, либо все остальные, с её точки зрения, оставались бы там же...Я бы в этой ситуации предпочел бы оказаться в годы перед Вселенским Собором не в такой МИЦ, а вместе со св. Ириной и св. Тарасием, готовившими возвращение Православия в Церковь и Истинной (то есть восстановившей Православие) Церкви в Империю.

 У меня нет никаких оснований считать, что в РПАЦ, всё больше напоминающей такую МИЦ, и тем более у всевозможных «истинноправославных» сект благодать действует больше, чем в Московской Патриархии. Что выбранный там путь более истинен, чем распутье нынешней РПЦ МП, стоящей на нем вместе со всей Россией. И мне кажется, что более значимым делом было бы помочь и России и Церкви найти правильную святоотеческую дорогу, восстановить всю полноту Православия, исторгнуть из своей среды лжеучения и лжеучителей, предоставить архиереям возможность с чистой совестью исполнить свою архиерейскую присягу. При этом я не готов утверждать, что в РПЦЗ или РПАЦ благодати нет, у меня нет никаких свидетельств такого отсутствия и мой личный опыт не заставлял так думать. Но во многих делах, прежде всего делах «идеологических», был слишком острый привкус «дела от человеков», и та скорость, с которой многие люди становились в РПАЦ в положение «сам себе секта» заставляет задуматься.

 Будь РПАЦ стоящей на чисто святоотеческой позиции, без примесей русофобствования, антисоветизма, неокатакомбничества и прочего комплекса МИЦ, то я бы считал её существование в высшей степени полезным - это было бы внешнее напоминание РПЦ МП о том, в чем состоит святоотеческое учение по тому же вопросу об экуменизме, это было бы свидетельство об идеале, которое бы меняло существующую грустную реальность. И мне казалось нужным сделать РПАЦ именно такой церковной организацией. Но увы, сегодня РПАЦ это на 1/10 - антиэкуменизм, а на 9/10 - анти-МП любой ценой, это место аккумуляции мальчиков, которые веруют в то, что «истинное православие» выше человеческой порядочности, а потому любят бравировать этой непорядочностью, или других мальчиков, вроде незнакомого мне лично церковного служки, который получив записку «о здравии Святой Руси» не может не пошутить: «почему не об упокоении». Вы верите в то, что представители этого типа способны восстановить чистоту Православия в Русской Церкви? Я не верю. Не верю и в то, что цель «восстановления» им важна, и что Русская Церковь их волнует. В лучшем случае это приверженцы космополитической «религии истины», которая тем удобна, что дает еще один сладостный повод «отчизну ненавидеть» за то, что она в не-истине.

 В этом смысле сегодняшняя РПАЦ мне интересна одним (помимо слабой надежды на некое чудесное «исправление пути») - исключительно хорошо отработанной «медиатехнологией», к чему и я грешный приложил всерьез руку. Мы действительно сумели из социологического нуля создать информационную и церковно-политическую единицу. Сегодня РПАЦ занимает в «медиапространстве» куда больше места, чем в реальности. И если бы на этом месте она занималась чем хорошим, то этот факт мог бы уравновесить те силы в РПЦ МП, которые толкают её в яму экуменической погибели. Но увы, сегодня эта медиа-активность, направлена в сторону далекую от церковных целей.

 ***

 Итак, подведем итоги:

1. Я уже в течение длительного времени не могу себя ассоциировать с РПАЦ. Не могу именно потому, что вместо исповедания чистой отеческой веры, такое ассоциирование предполагает исповедание (или, хотя бы, принятие на себя моральной ответственности) антинациональной, антитрадиционной, и модернистской по сути идеологии, предполагающей неправославный взгляд на отношения церкви и государства, церкви и общества, и окрашенной в эмоциональные тона самой махровой русофобии.
2. Я не берусь выносить суждения о степени благодатности и текущем каноническом статусе РПАЦ. Некоторые из её церковных шагов, например канонизация свт. Филарета (Вознесенского) мною воспринимаются как имеющие церковное значение (несмотря на то, что многое в идеологии самого свт. Филарета, например его крайний антисоветизм, мне кажется более чем спорным). Однако по своим религиозно-социологическим параметрам РПАЦ все больше мутирует в сторону секты или «экстерриториальной» по отношению к России «маленькой истинной церкви».
3. Мой отход от РПЦ МП не был связан никогда с неприязнью или ненавистью к Московской Патриархии как таковой. Он был в большей степени «приходом к РПАЦ», которую я считал локомотивом, способным перевести всю церковную ситуацию в России на здоровые святоотеческие рельсы. «Локомотив» куда-то поехал, но вот только не к Православию и не к отцам, да и команда его не шибко рвалась цеплять тяжелые теплушки с людьми, предпочитая ехать с ветерком. Соответственно причин «не быть» в РПЦ МП у меня нет.
4. Я как считал, так и считаю экуменизм и модернизм - душепагубной ересью, а сергианство, если его понимать не как выбор сосуществования с советской властью, а как угождение безбожным властям в антицерковных делах, как предательство Новомучеников, - нравственным и каноническим повреждением и преступлением. Однако если Православие сохранялось в Церкви, где верховодили еретики, как это неоднократно было в эпоху вселенских соборов, и в церковной истории никак не засвидетельствовано факта полного прекращения благодатной жизни в эпохи такого догматического преобладания еретиков, то тем более сейчас, в РПЦ МП, где оппозиция еретическим взглядам существует открыто и имеет шансы возобладать, нет оснований сомневаться в возможности быть в Церкви. И не просто быть, но еще и содействовать максимально полному Торжеству Православия. Эту позицию я мог бы назвать «исторической экклезиологией», то есть экклезиологией, следующей как факт из церковной истории и ею, как действованием Духа во святых, поверенной.
5. Для того, чтобы действовать в духе предыдущего пункта, совершенно не нужно вести «диверсионную» работу и «бороться изнутри». Нужно вести работу максимально чистосердечную и открытую, политическую работу. Как ведут её консервативные и традиционные силы в обществе, в целях восстановления национального суверенитета, русской государственности и Империи. Фактически, всё это, одна общая работа. Церковь прежде восстанавливали императоры, она поднималась из догматических кризисов опираясь на поддержку политической власти и сейчас именно либеральная двусмысленность власти является главным препятствием на пути перетекания иерархии и клира на сторону церковного традиционализма и отвержения ересей ХХ века. «Страх иудейский» - штука страшная, и если он давит на общество, то не может не давить и над церковью. Но такое «неправославие из страха» или утаенное православие, все-таки честнее, чем поведение тех, кто начинает с бескомпромиссного утверждения Православия, а затем переходит к сотрудничеству с источником этого страха, для того, чтобы восторжествовать над жертвами; - ради борьбы с экуменизмом брататься с католиками, ради борьбы с модернизмом - с кочетковцами, а ради борьбы с сергианством - с властью, причем в худшей её части, наиболее антицерковной. Мой же принцип прост - выздоровеет от либеральной проказы Россия, выздоровеет от экуменической проказы и Церковь, и наоборот.
6. Так обстоит дело чисто в догматическом ключе, а всевозможную религиозную психологию, о «неправильной духовности» в РПЦ МП, в неправославности православия приходящего в нее народа и т. д., как я не принимал прежде, так решительно отвергаю и теперь. Она мне кажется ложью или самообманом ослепленных людей. Люди, идущие в Московскую Патриархию идут к Вере, к истинной Вере. Одни из них, так же, как и издревле в Церкви, осознают немногое, другие - многое. Одни развращаются и ломаются под грузом своей и чужой греховности. Другие - стоят до конца. Но это всё люди ищущие спасения, нуждающиеся в нем и получающее его из рук Христа Господа, как всегда было и издревле. Райские селения населены не «православными интеллектуалами» - таковых куда больше в аду. И мне надежней быть со своей мамой, ездящей в Дивеево к Батюшке Серафиму, отыскивающей мне в молитвослове молитву на день рождения, и боящейся в пост съесть не то, чем с теми, кто забив на такие мелочи сидит со списком тех, кто может считаться членами Церкви и думает - вписать ли кого под №2, или остановиться на №1.

 ***

 Борьба за Церковь ведется не за богословов и не ради богословов - они кое как могут спастись и по одиночке. Борьба за Церковь ведется за простецов, за тот народ, который ничтоже сумняшеся дал после Революции не только отступников, но и бесчисленных новомучеников, новомучеников, которые умирали не за борьбу с «антихристовой властью», а за Христа и Церковь. Одни при этом готовы были идти против предающего мучеников священноначалия, - и становились прославляемыми Христом мучениками, другие такое священноначалие терпели за сохранение строя церковной жизни, и тоже принимали мученичество за Христа и я уверен - прославлены Им. И те и другие умирали за нас, за наше будущее, за то, чтобы в России, сквозь все потрясения, сохранилась Православная Церковь, и возвратила себе законное место в русской жизни. И наша задача - не предать этот подвиг, не сделать его напрасным, - Русская Церковь, должна быть восстановлена в чистоте своего Православия и в значении своего места в русской жизни, как церкви, которая спасает максимально большее число людей, здешних, русских людей, и задает верный камертон всему русскому государству, в его противостоянии антихристовой силе в мире.

 И как общественный деятель, и как человек хоть и грешный, но христианин, я больше всего хочу одного. Я знаю, что Россия и Русская Церковь - падут, как падет в этом мире всё под напором «сына погибели». Но я хочу, чтобы наш бастион был последним...

 Источник: Новые хроники.     Анти-Раскол